Глава 1
2 сентября 1914
Посреди маленького галицкого городка, на широком плацу возле готической ратуши стоял ровным строем кавалерийский полк донских казаков, неделю назад зачисленный в действующую армию генерала Брусилова после непродолжительных тыловых учений.
Казаки стояли спокойно и уверенно, ощущая приятный запах новой туго сшитой одежды, груз длинных винтовок за плечами, узкие и непривычные для них кашкеты. Дисциплина ещё не слишком приелась этому гуляющему, привыкшему к воле молодняку. На иных лицах виднелась улыбка, губы что-то шептали рядом стоящим друзьям, точь-в-точь как когда-то шептали краснеющим девушкам пошлые речи. Лошади, опалённые жарой, вяло переминали копытами и иногда дёргали вычесанными гривами.
Послышался парный стук копыт, взводный от души прокричал: «Смирно!» Перед строем из-за боковой улицы выехал бригадный командир Слуцкий с помощником.
— Казаки! — говорил он величественно и гордо. — Сыновья Войска Донского! Все вы знаете, зачем вы здесь! Как и в далёкие времена, Россия нуждается в вашей помощи в войне!
Молодые люди с интересом слушали речь, гул приутих, с загорелых под летним солнцем лиц спали улыбки.
Голос командира принял более обыденные нотки:
— Немцы перешли наши границы. Не моё и не ваше дело лезть на чёрный от окопной земли нос в чистую политику. Наше дело верное и бравое — защищать Родину! Вы сегодня выдвигаетесь прямо на фронт, к третьему взводу! Вопросы есть?
Казаки смотрели внимательно, молчали.
Слуцкий кивнул, развернул коня, что-то прошептал на ухо помощнику, и они разъехались.
Через несколько минут отряд покинул город и выдвинулся к фронтовой зоне, откуда уже гремели сплошным звуком и сияли тусклым пламенем орудийные раскаты, стрекотали пулемёты, слышались отдалённые крики.
Укрытый вечерней мглой и тенью от высоких деревьев, опустив отяжелевшую от усталости голову, в том же отряде ехал казак Алексей Станицкий. Прошла уже третья неделя, как парень, проживавший привычную, беззаботную жизнь в крестьянской семье, впервые покинул родной край, за считанные дни увидел больше людей и городов, чем за всю жизнь, и все эти впечатления легли на него неподъёмным грузом. Время казалось ему медленным и тягучим, как равнинная река. Вчерашний день казался прошлым годом. Молодой человек резко окунулся в мир, которого не понимал. Не понимал он, впрочем, зачем он здесь и чего от него хотят. Слишком размытое значение видел он в глаголе «воевать»...
— Чего приуныл, Лёшка? — кто-то хлопнул его по плечу, руша стройный мысленный ряд, как карточный домик.
Паренёк вздрогнул, нехотя повернул голову. Рядом с ним, пошатываясь от непривычки к верховой езде, ехал его друг и бывший одноклассник приходской школы — Мишка Дым.
— Ты как в воду опущенный! — хитрая улыбка засияла из-под закрученных усов. — О бабе думаешь?
Алексей молчал. Сперва даже не понял, о чём тот толкует. Мишка, не дожидаясь ответа, легонько стукнул лошадь шенкелями, а в следующий миг обогнал друга на полметра, обернулся и, подмигнув, спросил:
— Хороша небось, да? Вспоминаешь, как тискал в сарае на скошенной пшенице?
Лёша наконец проснулся от забвения.
— Кто хороша? О ком ты?
— О... — Дым протянул не хуже, чем певец в церковном хоре. — Святая простота!
— Хватит уже! — Станицкий отмахнулся, посмотрел вбок, на укрытое темнотой и тишиной небольшое озеро.
— Ханжа! — воскликнул товарищ. — Тьфу на тебя!
Он замолчал, и Алексей радостно отметил, что можно будет и дальше ехать до фронта в одиночестве, в котором его душа так нуждалась в тот миг. Но Мишка, который языком вертел куда лучше, чем саблей, не мог молчать, когда рядом был человек. Исключение составляли только немые или мёртвые, да и то не всегда.
— Ты вот можешь отнекиваться, как хочешь, а я о своей думаю. Помнишь Таньку с Тверской улицы?
— Помню, — молодой человек знать не знал такую.
— Ну вот! — воскликнул Миша. — Думаю о ней каждую ночь. Глаза закрываю — и она передо мной, как живая, будто рядом стоит. С ней засыпаю и с ней встаю. Эх, вот так к сердцу прикипела, железными щипцами не вытянешь...
Алексей внимательно смотрел на друга и очень хотел разделить его чувства, которые, казалось, лились прямо через край его души. Но не мог.
— Но знаешь, Лёшка. С войной оно даже лучше! Хорошо, что воевать они начали.
— Что?! — спросил парень, вздрогнув всем телом.
— Ну как «что»? Война, говорю, хорошее дело. Для мужиков.
Для Станицкого, который думал о войне с противоречивыми чувствами, сплетавшимися в огромный тугой клубок под сердцем, такое мнение, простое и выразительное, было непонятным. Он выпрямился в седле и спросил:
— Почему хорошее? Мы идём убивать!
— И что?
Мишка пожал плечами, ухмыльнулся, выхватил шашку и театрально изобразил, как рубит врага. Собеседник не оценил сценку.
— Дело в заслугах и орденах, в чинах и положениях. Вот, в чём прелесть войны. Это Клондайк для храбрых честолюбцев! Здесь такие, как мы, могут стать людьми!
Алексей слушал, но слова, будто вода, только легко обмывали его уши и уходили прочь.
— Мы бедняки, Лёшка, — говорил Миша с меньшим энтузиазмом в голосе, — чернь! Хочешь батрачить всю жизнь на господина? Хочешь есть и спать в маленьком домишке на углу панского имения? Хочешь там же умереть, быть похороненным без гроба, надгробья и православного креста, а просто в земле, как мёртвая собака? Чтобы потом черви съедали тебя, как изысканный обед? Хочешь?
Дым всегда умел хорошо говорить, но с недавнего времени научился говорить убедительно: теперь его глаза, горящие, сосредоточенные, пронзительно впивались в Алексеевы — растерянные, опущенные.
— То-то и оно! — ответил Мишка на тишину. — Подумай над этим.
Оба замолчали. Ехали рядом.
Колонна их взвода лёгкой рысью выходила из лесу, к чистому полю, за которым уже виднелись военные фронтовые сооружения, установленные за рекой: окопы, пулемёты, конские разъезды. Иногда среди тишины слышались крики, одинокие винтовочные выстрелы, треск и стук. Этот участок фронта был глухим, по обе стороны реки войск было мало. Основные орудия войны гремели севернее.
Командир, убрав от глаз бинокль, поднял руку, приказал перейти на рысь и по небольшой расщелине, скрываясь от пулемётов, быстро дойти до опушки, где их ждал генерал.
— Да ты не бойся, Лёшка! — сказал Миша, пустив своего коня вперёд. — Навоюемся с тобой — дай бог каждому!
Станицкий с большим сомнением в душе посмотрел на удаляющуюся среди человеческих рядов фигуру своего друга. Под чёткий конский топот небольшая колонна, скрытая от взглядов вражеских наводчиков высокими густыми деревьями, быстро двигалась вниз.
Фронт был уже близко.