Учись любить меня [РЕДАКТИРУЕТСЯ]

Гудок поезда стих, растворившись в ночи, как последний крик перед тишиной. На обочине — четверо. Молча. Как выжившие после кораблекрушения, выброшенные судьбой на берег чужой реальности. Всё внутри гудело, дрожало, отзывалось в мышцах болью и в сердце — пустотой.

Крис обнимал Лив за плечи, крепко, до онемения пальцев, будто она могла исчезнуть в следующий миг, как сон. Элизабет сидела на коленях, обняв себя, как будто только собственные руки могли удержать её от распада. Её взгляд был стеклянным, застывшим — как у человека, которого вытащили из бездны, но забыли вернуть душу.

И тогда — вой. Сирены рассекли тьму, как нож. Красно-синие вспышки заиграли на мокром асфальте. Одна машина. Вторая. Люди в форме высыпали наружу — фонари, рации, короткие команды.

— Всем оставаться на месте! — голос офицера прозвучал чётко, но без угрозы. — Кто нуждается в медицинской помощи?

— Они... — Крис кивнул в сторону девушек, голос сломался. — Их похитили. Мы их нашли.

Полицейские уже бросились к Элизабет. Медик опустился на одно колено, заговорил с ней негромко, спокойно. Женщина-офицер бережно накинула одеяло ей на плечи.

— Всё хорошо, — сказала она тихо. — Вы в безопасности. Все уже позади.

Джеймс стоял чуть в стороне. Его руки были глубоко в карманах, взгляд блуждал, не находя опоры. Он вглядывался в рельсы, в искажённую груду металла, в мокрую землю, где всё это произошло. Он пытался понять — было ли это на самом деле, или они просто провалились в кошмар, из которого не удаётся проснуться.

— Ваши имена? — подошёл офицер с блокнотом.

Голоса зазвучали вразнобой: Крис, Лив, Джеймс. Вопросы сыпались один за другим: когда всё началось, как нашли, почему не сообщили раньше, кто ещё может быть в опасности. Слова путались, срывались, но они отвечали — так, как могли. На пределе.

Офицеры переглянулись. Один кивнул. Пообещали немедленно отправить патруль в кампус и задержать Мелиссу. Крис убедил их: допрос — завтра. Сегодня — только тишина. Только выжить.

Он протянул руку. Лив вложила свою — дрожащую, влажную, живую. Джеймс поднял Элизабет. Она опиралась на него всем телом, будто заново училась дышать.

Они медленно пошли к машинам. Шли, будто возвращались с войны — с чужими глазами, с порванными крыльями, по гравию, который нестерпимо хрустел под ногами.

Позади них — темнота.

Впереди — свет мигалок, человеческие голоса и дорога домой.

***

Свет фар вырезал из темноты лоскуты реальности: мокрый гравий, поблёкшие деревья у дороги, мерцающий край леса. В салоне потрескивала рация, отрывисто, будто дыхание самой ночи. Всё остальное — тишина. Та, что наступает только после выстрела.

Лив сидела рядом с Крисом на заднем сиденье, словно чужая в собственном теле. Она смотрела в окно, не мигая, как будто взглядом пыталась доказать, что всё по-настоящему. Что она — жива. Что кошмар не начнётся заново, если она моргнёт.

Крис обнимал её за плечи. Напряжение в его теле было почти физически ощутимо — как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего движения.

— Спасибо, — прошептала Лив. Голос сорвался, с трудом пробившись сквозь онемение. — Если бы вы опоздали хотя бы на секунду...

— Мы бы не опоздали, — ответил он тихо. Так, как говорят о самом важном. — Я бы не посмел.

Она кивнула. Слёзы подступили к глазам — медленные, тяжёлые — но не пролились. Внутри всё было выжжено, как поле после пожара. Её горе не имело формы. Только тишину.

— Она... — Лив сглотнула. Слова будто рассыпались, как битое стекло. — Она взяла Элизабет... потому что та всё видела. Потому что могла рассказать. Всё выглядело бы... как несчастный случай. Я — сумасшедшая. Похитила подругу. На переезде нас сбил поезд. И никто бы не узнал, что это было...

— ...похищение, — закончил Крис. Голос хриплый, срывающийся. — Что это сделала Мелисса. Что она — сумасшедшая.

— Да... — Лив выдохнула, впервые за ночь по-настоящему. Глубоко. Ранено. — Но если теперь всё кончено... почему мне всё ещё страшно?

Он не стал отвечать. Просто переплёл из пальцы. Тихо. Медленно. Надёжно.

Просто был рядом.

И этого оказалось достаточно.

***

Свет синих мигалок медленно скользил по стеклу, отражался в зрачках Элизабет — как тревожный пульс. Она сидела, съежившись, плотно прижав руки к себе. Губы всё ещё не слушались. Тело ломило — от страха, от скованности. Будто мышцы забыли, как быть свободными.

Рядом сидел Джеймс. Тихо, почти бесшумно, словно опасался, что даже дыхание может её ранить. Он был рядом, но не слишком близко — уважая хрупкость момента, не касаясь её боли без разрешения. Не знал, что делать с собственными руками. Он был готов отдать всё — броситься вперёд, сражаться, умереть, если бы её не нашли. А теперь... просто сидел. Молчал. Потому что каждое слово казалось слишком громким для этой тишины.

— Всё в порядке, — прошептала она, почти беззвучно, и в этом «всё» не было ни крупицы правды.

Фраза повисла в воздухе и осыпалась, как пепел.

— Ты дрожишь, — тихо сказал он, не как вопрос, а как признание.

Элизабет чуть повернула голову, но глаза её по-прежнему смотрели в темноту, за стекло, туда, где всё едва не кончилось. Веки были тяжёлыми, под ними скрывался страх, затаившийся, как тень за порогом.

— Я... — её голос был сухим, будто горло давно не чувствовало воды. — Я не думала, что выберусь. Я слышала поезд... и... Я правда подумала, что всё. Конец.

Он кивнул. Не утешая — просто проживая это вместе с ней. Как будто видел её последние секунды изнутри. Как будто они были и его тоже. Они и были.

Джеймс наклонился ближе, медленно, будто боялся нарушить хрупкий момент. Осторожно коснулся её плеча. Её кожа была ледяной даже через ткань.

— Я не знаю, как это правильно сказать, — прошептал он, — но когда мы ехали... если бы тебя там не было... если бы ты не дышала... — Он замолчал. Вдохнул. — Я бы не выдержал.

Она повернула голову, встретилась с ним взглядом. Внимательно, долго. Будто пыталась разглядеть, дышит ли он тем же воздухом. Верит ли в это, как и она.

— То, что произошло... — он снова начал, сбиваясь, — я чуть с ума не сошёл от мысли, что ты...

Он закрыл глаза.

— Лиз, я знаю, сейчас не время... не место... но если я не скажу — не смогу дышать.

Она положила руку на его щеку. Лёгкое касание, почти невесомое, но в нём — вся тишина, которую они несли в себе. Их глаза встретились.

И в этот короткий миг они, кажется, впервые увидели друг друга по-настоящему.

— Я тоже, Джеймс, — прошептала она. Просто. Честно. Без щита.

Она наклонилась, медленно, будто сквозь толщу воды. Прижалась к нему щекой — тихо, несмело. Он обнял её одной рукой, бережно, как если бы держал что-то хрупкое и святое. Не как герой. Не как спаситель. Просто как человек, который был рядом.

Она не заплакала. Внутри всё уже иссохло. Но впервые — позволила себе быть не сильной. Просто — быть.

Снаружи в ночи выли сирены. Кампус ждал их впереди.

Но в этой машине, в этой хрупкой тишине, всё наконец становилось настоящим.

***

Полиция медленно подъехала к кампусу. Внутри машин было тихо, только редкие вздохи и сбивчивое дыхание напоминали о недавних событиях.

Кейт стремительно бросилась к ним. Тревога и облегчение перемешались в ней, как буря и штиль в одно мгновение. Она обняла Лив и Элизабет крепко, всем телом, будто пыталась убедиться, что они действительно здесь, живые. Её глаза по-прежнему были красными от слёз, тушь размазалась по щекам, но ей было до боли всё равно, как она выглядит. Главное — сердце, долго сжатое страхом, наконец начинало биться ровно. Потому что они были живы.

— Вы в порядке? — Кейт все еще прижимала девушек к себе, она не могла себе позволить отпустить их. — Господи, вы... вы здесь...

— Мы дома, — выдохнула Лив, не удержав слёз.

Полицейские обменялись взглядами. Один проверял рацию, другой уже направлялся к входу в общежитие.

— Начнём с комнаты Мелиссы, — сказал один из офицеров. — Вы упоминали, что она может быть там.

— Я пойду с вами, — вызвалась Кейт.

— И я тоже, — добавил Алекс, бросив быстрый взгляд в её сторону. Он узнал этот голос — спокойный, слишком ровный, чтобы быть безопасным. Он знал: ничего хорошего это не предвещает. И тот, кто видел, в каком состоянии Кейт провела последние часы, понимал без слов — если в комнате окажется Мелисса, полиция может и не успеть встать между ней и правосудием, которое Кейт готова была вершить сама.

Сквозь зыбкий свет мигалок и ночную тишину ребята молча следили, как фигуры Кейт, Алекса и полицейских скрываются за дверью общежития. Тяжёлый стук ботинок по ступеням быстро растворился, оставив после себя только ощущение напряжённого ожидания — как перед последним аккордом давно начатой симфонии.

Джеймс всё ещё держал Элизабет крепко, словно опасался, что если отпустит — она исчезнет. Она, прижавшись к нему, не говорила ни слова, просто дышала, и этого было достаточно.

— Вы можете остаться у меня, — негромко предложил Крис, глядя на Лив. — Обе. Там спокойнее.

Лив кивнула, благодарная не только за заботу, но и за возможность просто... быть не здесь. Не на месте, где всё ещё стояли фантомы страха.

— Спасибо, — сказала она тихо.

— Я, наверное... — подала голос Элизабет, не отрываясь от Джеймса. — Я останусь у Джеймса. Его сосед уехал на выходные.

Она говорила медленно, но уверенно. В её голосе не было ни сомнения, ни тревоги. Только тишина, в которой росло что-то новое.

Лив кивнула, глядя на них — обнимающихся, сбитых, но настоящих. Что-то внутри неё дрогнуло — тонкое, хрупкое чувство, почти неуловимое. Радость за друзей, облегчение, что всё закончилось... и лёгкая, но острая тоска, как после шторма.

Они нашли друг друга — по-настоящему, без притворства. Но, увы, не в любви, не в обычной жизни, а на обломках. На грани жизни и смерти. Только когда всё могло оборваться в один миг, они решились смотреть правде в глаза.

— Тогда идем. Я не готова сейчас снова видеть Мелиссу. Но мне нужно... забрать кое-что из комнаты, — тихо сказала Лив. — Я быстро.

— Мы с тобой, — твёрдо сказал Крис.

Они молча шли по коридору общежития. Пустые стены дышали тишиной, и лишь тусклый свет над дверями отбрасывал размазанные тени, словно следы чьей-то боли, застывшей в воздухе. Каждый шаг отзывался в теле Лив глухой тяжестью — будто её ноги тянули за собой не только усталость, но и воспоминания. Острые, неотступные, они вгрызались под рёбра с холодной точностью, как лезвие, забытое в ране.

Она крепче сжала руку Криса — как якорь, как доказательство, что реальность ещё держится за тонкую нить. Он не отпускал. Ни на секунду. И в этом молчаливом присутствии было больше утешения, чем в любых словах.

Лив сделала глубокий вдох перед дверью и медленно нажала на ручку.

Комната встретила их тишиной. Только лёгкий сквозняк тронул край занавески, шевельнул воздух — как будто сама комната затаила дыхание.

На кровати Лив — её кровати — сидела Мелисса.

Она была в её свитере. В том самом, сером, потёртом, с выцветшей нашивкой на груди. Волосы уложены в небрежный пучок почти так же, как обычно делала Лив по вечерам. На столе — её ноутбук, её блокнот. На руке — браслет с буквой «L». Тот самый. Мелисса сидела, словно хозяйка, словно так и должно быть.

Когда дверь скрипнула, отворяясь, она медленно подняла голову. И — улыбнулась. Не той улыбкой, что дарят знакомым, а тенью чего-то болезненно-сладкого, изнутри, из самого треснувшего нутра.

— А вот и ты, — сказала Мелисса почти с нежностью. — Я так долго тебя ждала.

Лив остановилась, будто врезалась в стену. Крис, Элизабет и Джеймс замерли за её спиной.

— Что ты... — выдохнула Лив, но слова вязли в горле.

Крис наклонился к Джеймсу и тихо, почти шепотом, сказал, чтобы тот немедленно привёл полицейских. Затем выпрямился и сделал шаг вперёд — словно хищник, почувствовавший угрозу: напряжённый, собранный, готовый в любой момент броситься на защиту.

Мелисса же сидела спокойно. Её зрачки были расширены, будто комната для неё была слишком тёмной. Она смотрела на Лив с пугающим спокойствием — как кошка, наблюдающая за мышью, у которой больше нет выхода.

— Ты устала, правда? — её голос был тихим, почти ласковым. — Столько шума, столько боли. Но всё хорошо теперь. Я всё уладила.

Голос, жесты, интонации — в этом было что-то пугающе знакомое. Как будто она копировала Лив, её тон, её выражения лица... только искажённые, как отражение в треснувшем зеркале.

— Это моя комната, — прошептала Оливия, не веря своим глазам. — Мой дом.

Мелисса нахмурилась. В лице отразилось почти детское непонимание.

— Что ты такое говоришь? — медленно встала. Каждый её жест был театрально плавным, как будто заученным. — В этой комнате живу я и Элизабет.

И в этом заявлении не было ни колебания, ни фальши. Только уверенность. Безумная, абсолютная уверенность.

— Мелисса, — тихо произнесла Элизабет. Лицо у неё побелело, голос дрожал. — Ты не Оливия. Ты...

— Кто? — перебила Мелисса, и голос у неё внезапно стал громким, почти визгливым. Она тут же схватила себя за голову, сжала виски. — Хватит! Не называй меня так! Этого имени не существует! Я не знаю, кто это!

Затем повернулась к Лив. В её взгляде зажглось что-то болезненно-яркое.

— Ты придумала её. Ты выдумала всю эту грязь, чтобы снова украсть мою жизнь! Но всё уже было решено. Я здесь. Я — ты. Это моя жизнь. Моё имя. Мои друзья. Моя комната. Моя тень на стене. Всё это — я.

Она шагнула к Лив. Та невольно отступила. В животе завязался ледяной узел.

— Ты украла её, — едва слышно выговорила Лив. — Это моя жизнь...

— Нет! — как хлыст. — Она всегда была моей! Просто ты застряла. Как ошибка. Как вирус. Как чужая мысль в моей голове. Но теперь... теперь всё встанет на свои места.

Мелисса протянула руку и нежно коснулась плеча Лив. Ласковый жест, но от этого прикосновения захотелось закричать. Пальцы были холодными, почти мёртвыми.

— Уходи, — прошептала она. — Просто исчезни. Ты умеешь, я знаю. Ты делала это раньше. Помнишь, как сидела одна в детдоме? Когда никто не звал тебя играть. Когда воспитатели забывали твоё имя. Ты умеешь быть никем. Я не хочу быть никем. Я больше не буду в тени. Это моя роль. Моя история. Ты мне не нужна.

В голове у Лив шумело. Речь Мелиссы врезалась в череп, как сверло. Это был не театр. Не игра. Не маска.

Это была правда, в которую она верила.

— Мелисса... — голос сорвался. Лив выпрямилась. — Я не исчезну. Я здесь. Я — Оливия Беннет.

Пауза. Тишина — глухая, звенящая.

Лицо Мелиссы дёрнулось. Она пошатнулась, как кукла, которую слишком резко наклонили. Губы задрожали.

— Нет. Нет. Нет, нет, нет, — как мантру. Голос сорвался на крик. — Я — Оливия. Я... я же носила её вещи. Я научилась её походке. Я записывала, как она говорит. Я ела, как она. Спала, как она. Я...

Она села обратно на кровать. Ровно. Механично. Как будто не она двигала телом, а нечто за её спиной.

— Оливии Беннет не может быть две, — сказала с детской серьёзностью. — Так не бывает. Так нельзя. Значит, одна из нас должна исчезнуть.

И улыбнулась.

Слишком спокойно. Слишком ровно. Лицо как маска — без эмоций, без жизни.

Лив чувствовала, как внутри неё что-то холодеет. Не страх — ужас. Безмолвный, цепкий ужас, прилипший к ребрам.

Это была не Мелисса. Не подделка. Не игра.

Это было нечто иное.

Она действительно верила, что она — это Лив. Не в теории. А в глубине каждой мысли, каждого жеста, каждой клетки.

Она была уверена, что Лив — ошибка, вирус, призрак.

И это пугало сильнее всего.

В коридоре послышались шаги.

Мелисса подняла голову. Её глаза расширились, но не от страха. От предвкушения. Она словно знала, что сейчас произойдёт.

В комнату ворвался Джеймс, за ним — двое мужчин в форме. Плечи широкие, лица каменные. Один держал в руках наручники.

— Вот она, — голос Джеймса был хриплый, как после бега.

Позади полицейских в дверном проёме показалась Кейт. В глазах — леденящий гнев, почти животный. Алекс держал её за руку, и она с усилием останавливала себя — как натянутый канат, готовый в любой момент лопнуть.

— Это она писала письма, — процедила Кейт, глаза горели. — Она всё подстроила. Это она довела Лив. Она чуть её не сломала. Я...

— Кейт, — тихо, но резко сказал Алекс. — Не надо.

Мелисса встала. Медленно. Как будто под музыку, звучащую только у неё в голове. Она не сопротивлялась. Наоборот — выпрямилась, пригладила волосы.

— Что происходит? — спросила она, глядя на полицейских с невинным изумлением. — Почему на меня так смотрят? Разве я сделала что-то не так?

Её голос был чист, ровен, почти детский. Слишком чист для этой сцены.

— Мисс, — начал один из офицеров. — Вам придётся пройти с нами. Есть основания полагать, что вы...

— Я — Оливия Беннет, — перебила она. — Меня зовут Оливия. Это какая-то ошибка. Меня хотят заменить. Пожалуйста, не слушайте их. Они лгут. Они все сговорились. Они боятся, потому что знают, что я настоящая. Я...

Она повернулась к Лив.

— Скажи им, — умоляюще, почти нежно. — Скажи им, что ты — это не ты. Скажи правду. Скажи, что ты — ошибка.

Лив смотрела на неё, как на осколок зеркала, отражающий её лицо, но с трещинами и кровью. Она не могла говорить. Горло было пережато, как будто внутри выросла стальная петля.

Полицейский медленно подошёл и надел наручники. Мелисса не сопротивлялась. Только смотрела — прямо в глаза Лив. Улыбалась.

— Я вернусь, — сказала тихо. — Ты не сможешь быть мной. Никогда. Потому что ты уже не настоящая. Ты стерлась.

Когда её повели к двери, она повернула голову к Кейт.

— А ты... — прошептала, и уголки губ дёрнулись. — Тебе ведь тоже хотелось быть на её месте, да? Все вы — тени. Вы думаете, что живёте. Но это я настоящая. Я чувствую всё по-настоящему. И это делает меня живой.

— Заткнись! — сорвалось с Кейт. Она рванулась, но Алекс удержал её крепко. — Я сама тебя стерла бы!

— Кейт... — прошептала Лив.

Кейт выдохнула. Сломалась. Словно вся ярость держала её на ногах — и вдруг ушла. Она крепко обняла Лив.

— Всё, всё... она ушла... ты здесь... ты с нами...

Джеймс стоял у стены, сжав кулаки, побелевшие от напряжения. Он не мог отвести взгляд от двери, за которой исчезла Мелисса. Его плечи дрожали — от злости, от бессилия.

Слёзы текли по щекам Лив — тихо, беззвучно. Она не могла остановить их. Но внутри была не только боль. Была пустота. Измождённая, холодная, тянущая, как воронка после урагана.

Крис стоял напротив, глядя на неё.

Он шагнул ближе. Его голос был хриплым, будто царапал горло:

— Ты настоящая. Слышишь? Только ты. Остальное — бред. Мы с тобой. Я — с тобой.

Он взял её руку. Его пальцы были тёплыми. Живыми. И это тепло наконец прорвало её оболочку.

Лив всхлипнула. Уткнулась лбом в его грудь. Закрыла глаза.

И даже когда дверь за Мелиссой захлопнулась, Лив поняла: страх не уходит с человеком — он остаётся в комнате, в коже, в дыхании.