Учись любить меня [РЕДАКТИРУЕТСЯ]

Утро пробралось в комнату сквозь лёгкие шторы, прокралось по полу, по разбросанной одежде, по остывшим кружкам, проскользнуло по ноге стула и, задержав дыхание, мягко коснулось края кровати, где спали двое.

Лив первой пошевелилась — не проснулась, а словно всплыла из сна, как будто медленно поднималась со дна к поверхности, где ещё царит тишина, но уже слышен зов реальности. Сначала было тепло. Не из-под одеяла — нет, оно исходило от него. От его тела, от его ладони, лениво лежащей у неё на талии. От его дыхания — ровного, глубокого, почти убаюкивающего. Лёгкий храп, едва слышный, был похож на ворчание кота. Комната будто затаила дыхание.

Она приоткрыла глаза, сонно моргнув. Несколько секунд — и реальность прорезала утро. Мягкий полумрак, аромат его кожи, тяжесть его руки — всё это было не сном. Всё это было им. Было правдой.

Крис спал. Настоящий, без масок. Растрепанные волосы, лёгкая щетина, губы, всё ещё хранящие свой узнаваемый, дерзкий изгиб. Но сейчас — расслабленные. Мальчишеские. Почти уязвимые.

Лив провела подушечкой пальца по линии его брови, скользнула по носу, задержалась на губах. Он что-то пробормотал, сдвинул брови — и вдруг, резко, но без злобы, перехватил её запястье.

— Это что, новая пытка? — его голос был хриплым, простуженным сном. — Можно же просто разбудить меня поцелуем. Не обязательно так мучить.

Он лежал рядом, полусонный и тёплый, с заспанным лицом и лентой солнечного света, медленно крадущейся по его ключице. Лив затаила дыхание, боясь пошевелиться, как будто любое движение могло разрушить утреннее волшебство.

— Думаю, я предпочту ударить подушкой, — фыркнула Лив, но осталась лежать, не двигаясь. Удивительно, как спокойно ей было вот так — почти в ловушке его рук.

Внутри неё что-то пульсировало, тихо и ровно, как сердце, наконец попавшее в ритм. Она не знала, что это — принятие, привязанность или простая благодарность за этот миг покоя, но не хотела терять его.

— Жестокая женщина, — простонал Крис, открывая один глаз. — После такой ночи? Беннет, ты разбиваешь моё хрупкое эго.

Он кривился с той самой ленивой улыбкой, которая всегда выводила её из себя — когда-то. Сейчас же она казалась почти нежной. Почти.

— Оно у тебя вообще есть? — фыркнула она, чувствуя, как уголки губ сами собой поднимаются.

Она встретила его взгляд и в первый раз за долгое время не отвела глаз. Просто смотрела. Чувствовала, как дыхание стало тише, медленнее. Как будто весь мир снова затаился.

Молчание между ними уплотнилось, словно простыня, натянутая до звона. Всё остальное — прошлое, будущее, страх — исчезло в этой паузе, в этом взгляде.

Крис подтянулся на локте, завис над ней, его волосы падали вперёд, тень скользнула по её лицу. И Лив вдруг поняла, как сильно он смотрит. Не просто глядит — прожигает. Но не дерзко. Не вызывающе. А с тем редким, почти настораживающим вниманием, которое обнажает.

— Думаю, ты просто боишься признать очевидное, — сказал он мягко.

— Очевидное? — приподняла бровь, пытаясь сохранить равнодушие.

Но внутри уже что-то дрогнуло. Этот его тон — осторожный, будто он держит её сердце на ладони и боится сжать — он ранил нежнее, чем любые слова.

— Что мы — катастрофа. Абсолютная, безнадёжная. Мы чокнутые, несовместимые, и у нас ноль шансов. Но мне плевать. Я всё равно не отпущу тебя.

Она на секунду замолчала. Затем медленно положила ладонь ему на щёку.

Его кожа была тёплой, живой, настоящей. Как будто можно было за неё уцепиться, спрятаться от всего, что гремит снаружи.

— Ты ужасен в утренней философии, — прошептала. — Но, чёрт, почему это звучит как комплимент?

— Потому что это он и есть, — хмыкнул Крис. — Комплимент женщине, которая умудрилась не свести меня с ума. А наоборот — собрать.

— Романтично. Почти как открытка из ада.

Он засмеялся. Низко, тихо, прямо у неё под кожей. Затем мягко, будто между делом, наклонился и поцеловал её в висок.

Поцелуй был осторожным, будто он извинялся за то, что она чувствует к нему больше, чем хочет. Или за то, что это чувство — взаимно.

— Я просыпался со многими, Беннет. Но только с тобой не хочу вставать.

— Ты сейчас пытаешься меня растрогать?

— Я понятия не имею, что я делаю. — Он прижался лбом к её лбу. — Только знаю, что мне, чёрт возьми, хорошо. Здесь. С тобой.

Лив вздохнула. Её пальцы заскользили по его плечу, по шее, по волосам, чуть спутанным.

— Мне тоже, — призналась она. Тихо, как будто боялась спугнуть. — Наверное, это пугает сильнее всего.

— Мы справимся. Даже если всё вокруг взорвётся. Мы — огнеупорные, — усмехнулся он.

Она рассмеялась. Смех был лёгким, настоящим. Как будто в груди что-то разжалось.

И в этот момент Лив впервые за долгое время не чувствовала тревоги. Не пыталась читать между строк. Не убегала. Она просто была.

С ним.

В этом медовом утре, в их маленькой тишине, где дыхание было общим, а границы — больше не существовали. Где всё было ясно. Тело, язык, взгляд — всё говорило одно: ты — моё сейчас.

Но время неумолимо. Где-то за пределами этой комнаты уже просыпалась реальность. Через пару часов всё изменится. День будет тяжёлым. Лив придётся снова надеть маску — притвориться одинокой, разбитой, отчуждённой. Притвориться, что ничего этого не было. Что сердце разбито, а губы не помнят его вкус.

Но сейчас — сейчас всё ещё можно дышать вместе. Можно быть.

И она потянулась к нему. Он улыбнулся, прежде чем их губы встретились. Поцелуй — не резкий и не жадный, а будто напоминание: ты есть, я здесь. Мы — всё ещё мы.

И в этом коротком «сейчас» Лив разрешила себе быть счастливой.
Пусть даже на мгновение.

***

День тянулся мучительно долго — как затянувшаяся рана, гноящаяся под кожей. Время двигалось сквозь густую, липкую тьму, будто кто-то натянул его наизнанку и теперь каждый час оставлял на теле синяк.

Лив молчала. Как будто язык стал ватным, а голос — чужим. Она бродила по кампусу призраком, не здорова́ясь, не встречаясь взглядами. В столовой выбрала крайний столик у окна, тот, где обычно никто не сидел. Перед ней стоял поднос с едой, но рука так и не поднялась взять вилку. Пар из чашки давно исчез, еда остыла, а рядом всё гудело, жило — чужое, громкое, нормальное.

Изредка она чувствовала, как кто-то смотрит — не враждебно, нет, а жалостливо. Элизабет. Та, что знала слишком много. Несколько раз подруга делала шаг к ней — колебалась, будто хотела обнять, сказать что-то утешительное. Но Лив каждый раз поднимала на неё холодный взгляд: ровный, мёртвый, будто истрёпанный штормом. И этого хватало, чтобы остановить Элизабет.

Пусть думают, что она рушится. Пусть ОН думает, что она одна. Что никто больше не верит. Что её можно сломать окончательно.

Пусть купится.

Сделай вид, что падаешь — и, может быть, он выйдет из тени, чтобы добить.

Воздух к вечеру стал плотным, напряжённым, как ткань, натянутая до предела. Комната будто выдохлась вместе с ней. Лив сидела на кровати, сгорбившись, натянув на ладони рукава серой, безразмерной кофты. Под ней — лёгкая дрожь, но не от холода. От ожидания. От одиночества, которое она разыгрывала настолько убедительно, что оно начинало ощущаться реальностью.

На столе стояла чашка — мятный чай, давно остывший, с тонкой плёнкой на поверхности. Лампочка над головой потрескивала, как будто нервничала вместе с ней.

Она чувствовала, как глаза предательски щиплет — слишком долго не моргала, слишком долго заставляла себя выглядеть разбитой. Кожа натянута на скулах, губы сухие, руки чуть дрожат. Отлично. Это даже не игра. Это почти правда.

— Просто... иногда ты ведёшь себя странно, Лив, — сказала Элизабет резко. Слишком резко.

Голос резанул по тишине, будто лезвие по стеклу. Она стояла у шкафа, держа дверцу, как щит, и захлопнула её с такой силой, будто пыталась что-то вытолкнуть из себя.

— Не могу же я всё время быть рядом. Это становится... изматывающим.

Лив подняла глаза. Медленно. Как будто веки стали тяжелыми. Глаза — тусклыми, затуманенными.

— Я не прошу тебя быть рядом. Я... я просто хочу, чтобы кто-то мне поверил.

Голос её дрожал — тонкой нитью, которой легко было не поверить. И всё же он звучал. Слишком усталый. Слишком убедительный.

«Ещё. Ещё чуть-чуть. Скажи это, Элизабет. Скажи то, что он хочет услышать.»

— Ты сама себе не веришь! — выкрикнула Элизабет, и голос сорвался. — Может, это правда ты пишешь себе письма, а? Ты ведь всё время сомневаешься. Ты пугаешь меня.

Вот и оно. Лив замерла.

Слова повисли в воздухе, как пепел после пожара.

В углу — камера. Её не видно, но она там. Лив чувствовала её взгляд так же отчётливо, как вес пальцев на собственной шее.

«Ты смотришь, да? Ты видишь? Я больше не в силах. Я сломалась. Приходи. Добей.»

Она отвела взгляд, медленно кивнула. Плечи поникли, спина сгорбилась — она буквально втянула себя внутрь, как будто исчезала из собственной кожи.

— Знаешь что, я... я не могу сейчас. Мне нужно проветриться. — Элизабет схватила пальто и вышла, захлопнув за собой дверь.

Хлопок. Как выстрел. Как точка в спектакле.

Комната снова стала тише, чем нужно. Даже тише, чем ночь.

Лив осталась одна. С дыханием, будто разбившимся о грудную клетку. С тяжёлым пульсом. С ощущением, что в комнате кто-то есть.

Наедине с камерой.

Наедине с ним.

Она долго сидела, не шевелясь, будто застывшая статуэтка, забытая на краю стола. Воздух вокруг стал плотным, как в закрытой банке — ни вдохнуть, ни выдохнуть по-настоящему. Только сердце, как старый маятник, отсчитывало затхлые минуты одиночия.

Потом медленно, словно в теле поселилась чужая тяжесть, она опустила босые ноги на холодный пол. Шаг за шагом, будто бы на ощупь, Лив прошлась по комнате — бесцельно, как потерянный ребёнок, у которого отняли дом. Руки повисли вдоль тела, плечи были слегка согнуты вперёд, будто под весом невидимого рюкзака. В каждом её движении — приглушённая усталость. Та, что приходит не от бессонницы, а от войны внутри.

У зеркала она остановилась. Посмотрела на своё отражение — чужое лицо в тусклом отблеске настольной лампы. Блеклые губы, тонкие фиолетовые тени под глазами, кожа — фарфоровая, только без блеска. Пустая. Как будто в ней больше не осталось жизни. Только следы от неё.

— Что, если... — произнесла она почти шепотом, ровным, как будто репетировала это уже сотни раз. — Что, если это и правда всё я?

Голос предательски дрогнул. Рот чуть приоткрылся, как будто от внутреннего удивления — неужели сказала это вслух?

— Может, я правда... схожу с ума?

Она обернулась. Медленно. Как будто ожидала, что из тени в углу вынырнет ответ — или доказательство. Но там было только колебание света от лампы и тяжесть воздуха. Никакого монстра. Только она.

— Господи, как же я устала...

Слова соскользнули с губ, как дыхание на стекле — исчезли, не оставив следа. Она рухнула на кровать, свернулась калачиком, спрятавшись под одеялом. Голова укрыта, глаза — открыты. Не для сна. А чтобы слышать.

Тишина заполнила комнату. Глухая, будто кто-то выключил всё живое. И в этой тишине даже собственное дыхание звучало предательски громко. Она не двигалась. Не моргала. Веки налились тяжестью, но она не позволила себе закрыть их. Нельзя. Ни на миг. Всё должно быть по сценарию. Сломанная. Одинокая. Беззащитная.

Час. Может, два. Или вечность.

Каждая секунда — как стеклянная капля, падающая в пустоту.

И вдруг...

Щелчок.

Ручка двери едва дрогнула.

Звук был почти неслышным, но в этой вязкой тишине он пронзил воздух, как выстрел.

Тело Лив напряглось. В груди застыло дыхание. Мышцы натянулись, как струны, готовые оборваться от одного неловкого движения.

Шаги.

Медленные. Осторожные. Почти ласковые.

Как будто кто-то крался, или боялся спугнуть.

Или боялся быть услышанным.

Лив сжала пальцы в кулак под одеялом. Сердце билось слишком громко. Казалось, его стук можно услышать даже через стены. В ушах — звон. В горле — крошечный комок, будто проглотила кусок стекла.

Она представила, как над ней нависает тень. Представила тепло чужого дыхания у затылка. Шёпот. Шаг. Холодный металл в воздухе.

Но...

Ничего.

Только лёгкий шорох ткани. И... прогнувшийся матрас.

Кто-то лёг.

Тихо. Осторожно.

Не к ней.

На другую кровать.

Элизабет. Она вернулась.

Но не включила свет. Не сказала ни слова. Просто легла. Как будто поняла — говорить сейчас нельзя. Кто-то может слушать. Или... смотреть.

Минуты текли, вязкие, как мёд. Лив лежала, ощущая каждую мышцу, каждую жилку. Как будто тело было превращено в ловушку.

И вдруг — вибрация.

Телефон в её ладони ожил, вспыхнул слабым светом.

«Ты спишь?»

Пальцы дрожали. Она печатала медленно, почти не глядя:

«Я с трудом моргаю. Боюсь закрыть глаза даже на миллисекунду.»

Ответа не последовало. Только тихое движение под одеялом на соседней кровати — Элизабет, кажется, вздрогнула. Или вздохнула. Или захотела что-то сказать, но передумала.

Они лежали рядом. Но между ними — бездна.

Ни сна. Ни покоя. Только ожидание. Только молчание, которое казалось громче крика.

Их комната — ещё недавно теплая, девичья, с беспорядком из книг и чашек — теперь была клеткой. Застывшей ловушкой. Каждая тень здесь могла оказаться живой. Каждое дуновение — шагом.

Телефон снова завибрировал.

«Как у вас дела?»

Крис.

Крис с Джеймсом дежурили в машине неподалёку от корпуса. Менялись, пили чёрный кофе из термоса, прислушивались к каждому звуку. И оба — не смыкали глаз смотря на вход в общежитие.

Но до сих пор — ничего. Ни шороха. Ни силуэта. Ни единого признака, что кто-то наблюдает.

И всё же Лив знала:

ОНО рядом.

И оно ждет.

Когда она окончательно сломается.

И вот тогда — придёт.

***

Следующие два дня текли, как срежиссированный спектакль, заученный на зубок — только каждое действие теперь давалось с усилием, как будто играла не роль, а собственную тень.

Лив вставала рано, медленно, с отрешённым лицом, словно забыла, зачем вообще поднимается с постели. Волосы чаще оставались растрёпанными, одежда — небрежной. Она не красилась. Не смеялась. Не спорила. Не встречалась взглядом ни с кем.

На занятиях сидела, втянув плечи, будто хотела исчезнуть в собственном свитере. Отвечала монотонно, как будто каждое слово — осколок. Иногда просто молчала, глядя сквозь преподавателя, как сквозь запотевшее стекло.
Кейт, бывшая всегда с ней на одной волне, теперь шутила с нарочитой лёгкостью, но Лив на это даже не реагировала. Ни улыбки. Ни брови. Только ровная тишина.

Крис пару раз что-то пробовал — обронил в коридоре фразу, подмигнул, нарочито громко хлопнул по автомату с кофе. Но она лишь прошла мимо. Как мимо незнакомца. Словно не знала его. Словно не чувствовала его дыхания когда-то на своей щеке.

Они не обедали вместе. Не смеялись. Не касались.

Для окружающих — она просто сломалась. Для него — сигнал.

«Ты победил. Я сдаюсь. Посмотри, до чего ты меня довёл.»

Но внутри — была совсем другая история.

За закрытыми дверями — другая Лив.

Тихие переписки в зашифрованных фразах:

«Прачечная. 19:45. Мимоходом».

«Не наш. Смотрит с третьего этажа».

«Оставь кружку слева — значит "нет угрозы"».

Голосовые — короткие, едва слышные, с шепотом на фоне улицы или шума сушилки.

Разговоры — только в местах, где не было камер: секция антропологии в библиотеке, в очереди за едой, где можно было говорить, глядя в телефон, а не друг на друга.

Они стали шпионами в собственной жизни.

Лив чувствовала себя марионеткой в пьесе, где режиссёр — не она. Где аплодисменты означают гибель. Где от точности её фальши зависит всё.

Но он молчал.

Сталкер не писал. Не появлялся. Не наблюдал открыто.

Никаких писем.

Никаких намёков.

Никаких шагов за спиной.

Это было невыносимо.

Потому что тишина — громче угроз. Тишина — это дыхание перед выстрелом. И чем дольше она тянулась, тем сильнее скручивало внутри ощущение:

Он рядом. Он знает. Он ждёт.

Ждёт, когда они ошибутся. Когда хоть один взгляд будет не таким, как раньше. Когда рука Крисa задержится на её плече на секунду дольше. Когда Кейт слишком резко сорвётся в её защиту. Когда Лив не выдержит.

Она лежала ночью, с открытыми глазами, прислушиваясь к тиканью часов. Они раздражали. Как будто всё происходящее — просто отсчёт. До чего-то. До точки невозврата. Каждую секунду Лив ощущала, как в ней борется страх и холодный расчёт.

Она больше не знала, где настоящая.

Та, что смеётся с друзьями в пустой секции библиотеки?

Или та, что смотрит в окно с пустыми глазами?

Коридор был полупуст. Свет ламп раздражающе мерцал, будто всё пространство затаило дыхание. Лив шла быстро, закинув рюкзак за плечо, и мысленно прокручивала план на вечер. Одна. С Элизабет. В комнате. Изолированность. По сценарию.

И вдруг — рывок.

Чья-то рука схватила её за запястье. Хватка крепкая. Без шансов вырваться. Сердце будто сорвалось с места и застыло где-то в горле.

— Эй! — испуганный вскрик, и в следующий миг Лив оказывается в тёмном пустом кабинете, дверь захлопывается за её спиной.

Она уже готова была вырваться, ударить, закричать, когда знакомое тело прижимает её к двери, и горячее дыхание обжигает кожу возле уха.

— Соскучилась, Беннет? — голос низкий, с той самой чертовски раздражающей ухмылкой, которая будто бы пульсирует у неё под ребрами.

— Ты идиот, Блейк, — прошипела она, но пальцы уже вцепились в его рубашку, а губы нашли его губы быстрее, чем она успела подумать, что это плохая идея.

Она потянулась к нему, как к воздуху после слишком долгого погружения. Поцелуй был резкий, на грани боли. Жадный, как будто они оба боялись, что их вот-вот оторвут друг от друга.

Его руки скользнули под её худи, пальцы нащупали голую кожу, и Лив выдохнула — тихо, с хрипотцой. От каждого его прикосновения под кожей будто вспыхивали искры.

Он целовал её, как будто мир рушился. Как будто она — его единственная точка притяжения в этом мире. И сама Лив ненавидела, как сильно ей это было нужно.

— Ты был в аду эти дни? — выдохнула она, запуская пальцы в его волосы. — Потому что я — да.

Крис чуть отстранился, чтобы посмотреть в её лицо. Глаза тёмные, голос хриплый:

— Ад начался, когда ты перестала смотреть на меня.

Лив выдохнула короткий смех. Звук сорвался с её губ — надтреснутый, нервный. Смех, за которым скрывался страх. И злость. И что-то болезненно тёплое.

Они снова слились в поцелуе. Почти дикий. Границы стёрты, время — исчезло. Был только он. Её Крис. И эта мгновенная, невыносимая потребность быть ближе, слиться, потеряться в нём.

Но она отстранилась первой. Сбивчивое дыхание. Пылающие щеки. Губы, припухшие от поцелуев. В глазах — неуверенность. Паника.

— А если нас кто-то увидит? — прошептала она, взгляд метнулся к двери. — Что, если ОН уже смотрит?

Крис сразу посерьёзнел. Его взгляд потемнел, челюсть сжалась.

— Сегодня оставайся в комнате. С Элизабет. Никуда не ходите, Лив.

— Что случилось? — спросила она, чувствуя, как к горлу подступает тревога.

— Мы с Джеймсом будем следить за Заком, — коротко сказал он. — Пора заканчивать это. Он либо сталкер, либо нет. Сегодня мы это выясним.

— Слежкой? — Лив недоверчиво приподняла бровь. — Вы следили за ним неделями. Это ничего не дало.

Крис отвернулся на секунду. Лив сразу уловила это. Знакомое движение. Он что-то не договаривает.

— Блейк, — она сузила глаза. — Что задумала Кейт?

Крис не ответил сразу. Только тяжело выдохнул и провёл рукой по затылку.

— Она с Алексом проберутся в комнату Зака. Обыщут всё.

— Вы идиоты, — вырвалось у неё. — Вы реально спятили?!

— Именно поэтому ты должна быть в безопасности, — ответил он, твёрдо. — Просто продолжай играть. Пусть он думает, что ты на грани. Это работает.

Лив вцепилась в дверную ручку, будто так могла удержать равновесие. Губы дрожали. Плечи напряжены. Всё внутри сопротивлялось.

— Ты просишь меня быть актрисой, когда это уже не роль. Это моя жизнь, Крис. Моя, чёрт побери, жизнь.

— Я знаю, на что ты способна, — сказал он тихо. — Потому что знаю, кто ты.

Она отвернулась. Прикусила губу — до крови. Задержала дыхание. Глаза вспыхнули.

— Ну конечно, блестящий план! Что дальше — костюм ниндзя и проникновение через вентиляцию?

Она уже тянула дверь, но на секунду замерла. Не оглянулась. Голос стал другим — тише, мягче:

— Только... прошу. Будьте осторожны.

Она вышла, и дверь хлопнула за спиной — не просто звук, а словно отсечённая линия между тем, кем она была, и той, кем ей придётся стать сегодня ночью.

В коридоре было пусто. Внутри всё ещё вибрировало эхо. Вкус поцелуев — тёплый, солоноватый, настойчивый — не отпускал. Губы пульсировали, кожа хранила отпечатки прикосновений Криса, будто память тела ожила. Несколько шагов, Лив заметила движение — и словно по сигналу расправила плечи, вдохнула.

— Лисс, привет! — выдохнула она с лучезарной, как весеннее солнце, улыбкой.

Мелисса остановилась прямо перед ней. Глаза её на миг скользнули за плечо Лив — из той самой аудитории вышел Крис. Не обернувшись, не бросив и взгляда в сторону девушек, он неспешно пошёл в противоположную сторону, руки в карманах, походка хищная, расслабленная, как будто всё под контролем.

— Ты и Крис? В пустой аудитории? — брови Мелиссы поползли вверх, уголки губ чуть дрогнули. В голосе не было обвинения — лишь заинтересованность.

— Я просто пыталась убить его без свидетелей, — хихикнула она, бросив театрально-покаянный взгляд. — Не вышло. Упрямый гад.

Мелисса тихо рассмеялась, но взгляд её всё ещё был чуть цепким, словно ловил подтекст.

— Я рада, что у тебя всё хорошо. В последнее время ты была... ну, сама не своя.

Эти слова прозвучали мягко, почти заботливо, и всё же Лив будто обожгло. Под рёбрами кольнуло что-то тёмное. Образ — вспышка: она, срывающаяся, ярость, вспыльчивый голос, испуганный взгляд Мелиссы, когда та просто попросила помочь со статьей.

— Прости, Лисс. Я тогда... я как с цепи сорвалась. У меня правда была адская неделя.

— Всё в порядке, — улыбнулась Мелисса, почти смущённо. — Мы все срываемся.

— Слушай, тебе всё ещё нужна помощь со статьёй? Я сейчас вроде снова в себе, обещаю не кидаться предметами.

— Да, было бы здорово... Ты не занята сегодня? Можем посидеть у меня, если удобно.

Замешательство — будто удар током. Слова Криса вспыхнули в голове, как тревожная надпись на экране: «Будь с Элизабет в комнате. Ни шагу. Ни одной минуты в одиночестве.». И внутреннее ощущение — дрожь, тревога под рёбрами, как будто сама ночь что-то скрывает. Как будто что-то надвигается.

— Давай лучше у меня, — быстро сказала она. — Девичник, подушки, ноутбуки, кофе... Элизабет уже скучает по тебе, между прочим.

— Правда? — Мелисса просияла. — Да, конечно. Я приду. Тогда до вечера!

— До вечера, Лисс.

Они разошлись. Лив сделала пару шагов и только потом заметила: улыбается. Широко. Тепло. Слишком не по-режиму.

Стоп.

Она себя одёрнула, словно за шиворот.

"Ты — сломленная. Изолированная. Напуганная."

Натянула тревожную маску, как актриса в театре выживания, и пошла по коридору — с опущенными плечами, потухшим взглядом и еле слышным шагом.

И пошла дальше. С потухшим взглядом. С выученной походкой жертвы. Тихо, будто боялась потревожить воздух.

Но под маской — сердце стучало громко, как набат. Пульс отбивал ритм. А в груди всё ещё жил огонь. От его поцелуев. От их плана. От ощущения, что, возможно, впервые за долгое время она не одна в этой войне. Что они снова борются. И, может быть — просто может быть — выигрывают.