Учись любить меня [РЕДАКТИРУЕТСЯ]

Свет в номере был мягким, приглушённым, как будто утро не спешило начинаться. За окном, сквозь щель в занавесках, просачивался робкий солнечный луч, ложась на разлохмаченную постель. Воздух пах пылью, старым деревом и чем-то уютным — как в доме, где тебя ждут.

Лив проснулась впервые за долгое время с ощущением, будто внутри стало тише. Без тяжести на груди. Без гудящего в ушах страха. Только сонная тяжесть в теле и тепло, обвившее её сбоку.

Рука Криса лежала на её талии — крепко, уверенно, будто даже во сне он боялся отпустить. Его лицо уткнулось в подушку, дыхание ровное, волосы растрепаны. Он спал, и в этот момент выглядел моложе — и почему-то беззащитнее. Как будто под всей этой бравадой пряталось нечто очень хрупкое.

Лив затаила дыхание, чтобы не спугнуть этот момент. Потом, с осторожностью хирурга, начала медленно выскальзывать из его объятий. Но стоило ей лишь коснуться пола босыми ногами, как Крис, не открывая глаз, с невозмутимым видом пробормотал:

— Обычно девушки просят второй раунд, а не выползают как ниндзя.

Лив, уже стоя у края кровати, обернулась, подняв бровь.

— Обычно парни хоть стараются на первый.

Он приоткрыл один глаз, в котором блеснула лукавая искра. Это была их игра. Такая обычная, родная. Лив скучала по этому.

— Ай, вот она, моя утренняя пощёчина по самолюбию. Как проснуться без неё — даже не знаю.

— Привыкай. Я — утренний холодный душ для твоего раздутого эго.

Он тихо засмеялся, прикрывая лицо рукой. В этом смехе не было раздражения — только нежность, спрятанная за сарказмом.

Когда Лив вышла из душа, пар уже начал оседать, оставляя на зеркале мутное отражение, но ей хватило и того, что проступало сквозь пелену. Осунувшееся лицо, впалые щеки, следы бессонных ночей под глазами — всё это было. Но в глазах... в глазах жил огонь. Не злость, не страх, не паника. Огонь жизни. Решимости. И чего-то нового, почти забытого — веры в то, что она сможет снова быть собой.

Она вытерла волосы, накинула халат и вышла в комнату. Крис уже сидел на кровати с чашкой кофе в руках. Когда она села рядом, он поднял глаза и, ничего не сказав, протянул ей тост и улыбку — не слишком бодрую, но теплую. Настоящую.

Без слов они устроили импровизированный завтрак на краю кровати, обмениваясь ленивыми фразами, сдержанными усмешками и тем спокойным, почти домашним молчанием, которое бывает только между людьми, пережившими что-то вместе.

И вдруг — резкий, требовательный стук в дверь.

Такой, будто за ней не друзья, а спасательная бригада, мчащаяся через пламя. Звук был груб, оглушающий, почти пугающий. Лив вздрогнула — чашка дрогнула в её руке, звякнула о блюдце, оставив тонкое эхо в воздухе. Она обернулась. Крис, сидящий на краю кровати с кофе, и бровью не повёл. Только лениво хмыкнул и не глядя бросил:

— Кажется, твоя армия подоспела.

Сердце Лив сжалось в жгучий, плотный узел. Где-то внутри, в самой глубине, будто дернулся тонкий нерв — в предчувствии, напряжении, страхе и тихой радости. Они приехали. Она написала им ночью, сжав пальцы до боли: «Я в порядке. Я в отеле. Приезжайте. Только никому не говорите».

Она метнулась к двери прежде, чем успела осознать это — тело само знало, что делать.

Щелчок замка. Хлопок. И — шквал.

В комнату ворвались четверо — как порыв ураганного ветра. Взъерошенные, растрёпанные, с глазами, полными паники, они были не просто друзьями — они были рыцарями осады, примчавшимися за своей королевой. Их лица — искажённые тревогой, решимостью, любовью — кричали без слов: мы пришли за тобой.

Первая — Элизабет. Тонкая, мечтательная, всегда немного витающая в облаках — сейчас она была воплощением бурного шторма. Она бросилась к Лив и вцепилась в неё так, как будто боялась, что та снова исчезнет в дымке.

— Ты в порядке?.. Правда?.. Господи, я не могла есть, не могла спать... Я думала, ты...

Слова сбивались, путались с рыданиями, текли, как речка, прорвавшая плотину.

— Я с ума сходила! — выдохнула она и уткнулась в плечо Лив, судорожно гладя её по волосам.

Но договорить не дала Кейт. Она шагнула вперёд, оттолкнув Элизабет плечом, и схватила Лив за воротник, как будто собиралась встряхнуть её до звонких мыслей.

— Если ты ЕЩЁ РАЗ исчезнешь вот так — я тебя найду, убью, оживлю и убью снова! — голос дрожал, но не от злости, от страха. — Я серьёзно. Я могу быть ужасна, Лив. По-настоящему ужасна.

Сзади, с ленивым ехидством, хмыкнул Крис.

— Даже не сомневался.

В ответ он получил взгляд от Кейт, острый, как лезвие, холодный, как лёд. Таким взглядом рушат стены и расплавляют бетон. Крис поднял руки в молчаливой капитуляции.

— Всё, всё, сдаюсь.

— Прости, прости, прости, я дура, — залепетала Элизабет, вновь вцепившись в Лив. — Я не знала, что конверты были такими же... А в библиотеке — мы правда обсуждали фильм! Это совпадение! Мы не смеялись над тобой, клянусь!

Лив стояла в эпицентре этого человеческого шторма — окружённая руками, голосами, просьбами, слезами. И чувствовала, как в груди что-то трещит. Что-то, что она так долго и упрямо держала под замком.

— Хватит, — прошептала она и закрыла глаза, чувствуя, как от напряжения сводит плечи. — Вы не виноваты. Никто из вас. Это я всех оттолкнула. Мне... мне просто было страшно. Я не знала, как говорить об этом.

И тогда она заплакала. Не слезами гордости, не тихими всхлипами в подушку, не отчаянным прорывом в одиночестве. Нет. Это были слёзы настоящие — тёплые, чистые, обнажённые, как кожа под лезвием. Слёзы боли и любви. Слёзы облегчения.

Потому что её нашли.

Потому что она больше не одна.

Элизабет гладила её по спине, укачивая, как младенца, шептала, сквозь слёзы:

— Я так тебя люблю. Ты моя семья. Понимаешь? Ты — моя.

Кейт, упрямая и жёсткая, прижалась к плечу Лив, хмыкнула и буркнула:

— Ещё раз сбежишь — буду следить за тобой круглосуточно. Хоть к батарее приковывать — плевать.

Они стояли втроём, спаянные в едином объятии, в слезах и дрожи. И в этот момент они были самыми красивыми девушками на свете. Не из-за внешности. Из-за правды между ними.

Три души. Три сестры. Три водопада слёз.

В стороне, молча, сдерживая свои реакции, стояли трое парней.

Крис, облокотившись на стену, держал в руках пустую чашку и наблюдал с выражением чего-то, слишком глубокого для слов. Алекс сжал губы, словно боялся, что, скажи он хоть слово, всё рассыплется. Джеймс чуть опустил голову — в его глазах стояло то же, что и у Лив в зеркале утром: боль и жизнь одновременно.

Это было не просто прощение. Это было возвращение.

Настоящее. Громкое. Солёное. Живое.

Такое нужное.

Иногда, чтобы найти себя, нужно, чтобы кто-то пришёл и напомнил, что ты был важен всё это время.

***

Почти весь день они провели в номере.

Говорили — много, сбивчиво, вслух и про себя. Разговоры петляли, терялись в смехе, вдруг замолкали на полуслове, будто кто-то невидимый садился рядом, напоминая: всё ещё не пережито до конца. Они заказали еды — чересчур много, будто пытались заткнуть не только голод, но и зияющие пустоты внутри: бургеры, лапшу, роллы, горы сладкого. Как будто каждый вкус был попыткой вернуть вкус к жизни.

Ели прямо на полу, среди разорванных пакетов, капель соевого соуса и фантиков, прислонившись к кровати, подушкам, друг к другу. Элизабет, с деловитым видом заколов волосы карандашом, ворчала, что иначе лапшу есть невозможно. Алекс обнял подушку, как старую гитару, и фальшиво выл, когда все дружно начинали орать знакомые строчки из песен, которым место в подростковом прошлом. Кейт возмущённо критиковала плейлист, но кричала припев громче всех. Джеймс спорил с ней о «Бегущем по лезвию», но с каждой репликой было всё очевиднее — речь уже не о фильме, а о принципе.

Смех и слёзы ходили кругами. То подступали, то отступали, будто волны.

Всё было как раньше.

Нет — лучше.

Потому что исчезли стены. Исчез страх быть уязвимым. Они были без масок, без роли. Каждое дыхание — как признание. Каждый взгляд — как «я здесь, я с тобой». Никто не отводил глаз.

Лив говорила мало. Она просто слушала, смеялась, позволяла себе быть. Позволяла себе чувствовать.

Но внутри всё ещё жила трещина. Ночь на крыше, дрожащий голос Криса, её собственный, сорванный страхом, и одиночество, которое сжалось в горле, как кулак. Даже сейчас, среди близких, среди тех, кто любит, она всё ещё не могла до конца поверить, что это — не сон. Что это не финальная вспышка перед тем, как разум сорвётся окончательно.

И когда ближе к вечеру разговоры выдохлись, и в комнате осталась только теплая, уютная тишина, Лив вдруг подняла голову.

Слова сами вырвались — непродуманные, не запланированные. Просто пришли. Из какой-то глубокой, внутренней усталости.

— А давайте... — голос чуть дрогнул, но она не остановилась. — Давайте пойдём в клуб. Сегодня.

Голоса смолкли. Кто-то вскинул бровь, кто-то замер с конфетой в руке.

Лив сглотнула и посмотрела на них. Медленно, по очереди. По-настоящему открыто.

— Я знаю, это странно. Наверное, рано. После всего... — она провела рукой по волосам, будто стирала нерешительность. — Но если я останусь в тишине ещё одну ночь... я снова начну срываться. Я услышу в голове всё, что стараюсь забыть. Снова почувствую, будто стены шепчут. Я просто... хочу хоть на одну ночь вырваться. Сделать вид, что у нас нет за спиной срыва, слёз, страха. Что мы живы. Что нам есть что праздновать.

Она замолчала. Неуверенно, с неловкой улыбкой, как будто ждала приговор. И не было бы обиды, если бы сказали «нет». Но внутри всё равно что-то надеялось — пусть скажут «да».

— Я не хочу, чтобы этот... — она запнулась, не произнося «сталкер», — чтобы он забрал у меня и это. Радость. Музыку. Свет. То, что делает меня мной.

Тишина повисла, тёплая, электрическая.

Кейт первой кивнула — медленно, как будто пробуя слова на вкус.

— Ну... если уж выбрались из бездны, надо и шампанским это запить.

— Или текилой, — хмыкнула Элизабет, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Или всем сразу, — добавил Алекс, вставая с пола и потягиваясь. — Я с вами.

— Я тоже, — сказал Джеймс негромко, но уверенно, и Лив поймала его взгляд — тот самый, полный тишины и понимания.

Так, среди разорванных коробок, валяющихся пледов и пустых чашек, они решили пойти в клуб.

Не чтобы убежать.

А чтобы вспомнить, что значит жить.

Пусть и на одну ночь.

Пусть с разбитыми сердцами, дрожащими пальцами и потёртыми душами.

Но — вместе.

***

Как только решение было принято — они идут в клуб — Кейт без лишних слов взяла происходящее под свой контроль. Словно нажала невидимую кнопку активации: осанка выпрямилась, взгляд стал деловито собранным, а движения — уверенными, почти командирскими. Она подошла к своему чемодану, как к хорошо знакомому союзнику, и с характерным щелчком молнии распахнула его, будто открывала портал в другой мир.

Лив заметила чемодан не сразу — он тихо притаился у стены, словно знал, что его час ещё не настал. Но, увидев его, она только криво усмехнулась. Никакого удивления. Это же Кейт. Их Кейт. Женщина-готовность. Всегда на шаг впереди, всегда с планом Б, С и целой азбукой дальше.

Оливия не сомневалась — внутри было всё. Абсолютно всё. От утешающей бутылки виски, надёжно спрятанной между косметичками, до куклы вуду, которую Кейт таскала с собой не то в шутку, не то всерьёз. В её багаже умещалась целая вселенная — капризы, привычки, вечерние платья и немного волшебства.

— У тебя в чемодане платья? — Лив рассмеялась, качнув головой, уже зная ответ.

— Три, на все случаи жизни. Мало ли что. Вдруг конец света, а я без платья, — Кейт стрельнула глазами и начала расставлять косметику на стол, будто это был её гримёрный стол на «Оскаре».

Элизабет, бросив взгляд на внушительный арсенал, только фыркнула, не сказав ни слова — впрочем, как и тогда, когда увидела Кейт с чемоданом в студгородке. Она вообще удивляется редко, у Кейт — своя логика. Абсурдно безупречная.

Их Кейт. Слишком громкая, слишком готовая ко всему — но именно поэтому такая родная.

Музыка заиграла с телефона, откуда-то потянуло запахом лака для волос и ванильной пудры, зеркало покрылось пылью тонального средства и искреннего восторга.

— Так, кажется, нам пора. — Алекс отступал первым, демонстративно делая вид, что боится туши. — Эти трое начинают ритуал боевой раскраски.

— Мы, между прочим, совершенствуемся, — отозвалась Кейт, не оборачиваясь. — По вам бы тоже не мешало пройтись консилером.

Крис остановился на пороге и, ухмыляясь, бросил:

— Нам не надо чемодана косметики, мы уже красивы. Природой одарены.

Не прошло и секунды — и подушка с характерным свистом полетела в него.

Подушка, метко запущенная Кейт, ударилась о дверь с глухим звуком, едва не зацепив его. Но Крис, как и положено герою ситкома, успел выскользнуть за порог, захлопнув дверь прямо перед мягким снарядом.

Пока Кейт виртуозно наносила стрелки, Элизабет выбирала платье. Спокойная, собранная, но с этим особенным блеском в глазах — как у человека, который долго держал себя в кулаке и вдруг вспомнил, что у него есть крылья.

— Ну что, золушки, кто первой влезает в каблуки? — Кейт повернулась к ним, закручивая последнюю прядь волос на плойку.

— Не уверена, что мои ноги к ним готовы, — протянула Лив. — Но пусть попробуют.

Они переодевались, перебрасываясь короткими, лёгкими фразами, будто сбрасывая с себя всё тяжёлое, что тянуло вниз. В этом процессе было что-то почти священное: обряды ухода за собой превращались в манифест. Они не прятались — они возвращались. К жизни. К себе.

Лив стояла у окна, закручивая волосы в лёгкий беспорядок, и вдруг поймала отражение Элизабет, которая красила губы, а потом — Кейт, танцующую босиком на ковре с щипцами для завивки в руке, как с микрофоном. И что-то кольнуло под рёбрами — не боль, нет. Тёплая, знакомая ностальгия по чему-то, что всё ещё здесь.

Оливия посмотрела на своё отражение. На глаза, в которых ещё недавно плескалось безумие, теперь возвращался свет.

— Пора жить, — прошептала она себе. — Снова.

***

Город оживал ночью, будто вспоминал, каково это — быть живым. Его дыхание разливалось в тёплом свете неона на мокром асфальте, в музыке, сочившейся из клубов, и в обещаниях, растворённых в воздухе. Он звал. Манил. И они откликнулись.

Лестница отеля глухо стонала под стуком каблуков, и каждый шаг девушек звучал, будто увертюра к чему-то необратимому. В воздухе стояло напряжение — не страха, но предчувствия.

Первой шла Кейт — как выстрел, как порыв, как женщина, осознающая свою силу до последней жилки. В каждом шаге — власть. В каждом движении — намерение. Её зелёные глаза сверкали, как лезвия, обнажённые без страха и нужды в защите. Она не привыкла просить. Она жила по иному принципу: видеть, хотеть — и брать.

Позади — Элизабет. В ней не было напора, но была своя стихия. Не пламя — ветер. Лёгкий, прохладный, с ароматом цитруса и чуть уловимого дерзкого шлейфа. Её шаги — словно танец. Её присутствие — как игристое вино: мягкое, звенящее, с пузырьками, что играют на языке. Но вкусишь чуть больше, чем следует — и поймёшь: под этой лёгкостью скрывается нечто гораздо более крепкое.

А потом появилась Оливия.

Она не шла — текла. Легко, сдержанно, как будто танец прятался в её походке. В этот вечер она будто сбросила кожу боли и неуверенности и осталась — настоящая. Взгляд — открытый, дерзкий, почти вызывающий. Алые губы, волосы, распущенные, будто случайно, но на самом деле — нет. Всё было продумано. Всё было про неё.

Платье облегало её так, словно не человек его создал, а сама ночь сплела из шороха теней и дыхания ветра. Оно не сидело на ней — оно было ею. Ключицы мерцали в мягком, почти лунном свете, как обнажённая тайна, плечи — гладкие, невесомые, будто рождённые из первого утреннего выдоха. В этот вечер она не играла. Не изображала. Она просто была. И, пожалуй, именно это сводило с ума — то, с какой абсолютной лёгкостью она становилась центром гравитации.

Крис застыл.

Плечи чуть осели, как будто в нём что-то отпустило. Его взгляд скользнул по ней медленно, сдержанно, но цепко — от изгиба шеи до линии бедра. Это был не голод, не жажда. Это была нужда, возникшая без спроса — как дыхание, как пульс, как сама мысль. И уже неизлечимая.

Лив уловила этот взгляд. Не глазами — кожей. Телом. Точно знала, где он сейчас, на чём задержался, как глубоко зашёл.
И в этом осознании — её сила.

— Чёрт... — выдохнул он, едва слышно, как молитву или проклятие.

Она подошла ближе, чуть склонив голову, словно вслушиваясь в шум его мысли.

— Что ты сказал? — её голос был иглой в вате — мягкий, но острый.

Он покачал головой, усмехнулся. Усмешка вышла с привкусом — как у человека, который понял, что проиграл, и вдруг это даже понравилось.

— Просто... ты убиваешь меня в этом платье.

Лив хмыкнула, уголки губ дрогнули, словно прикасались к тайне.

— А это ещё только начало, — сказала она тихо, почти небрежно, и первой направилась к выходу, не оборачиваясь, но точно зная: он смотрит.

И он действительно смотрел.

Смотрел, как изгиб её талии исчезает в темнеющем проёме. Как ткань колышется на её бёдрах, точно волна. Как свет скользит по коже, будто не хочет отпускать. Каждый её шаг — как преднамеренный вызов, брошенный без слов. Она будто играла, но правила принадлежали ей, а он — тот самый охотник, что вдруг осознал, что всё это время был добычей.

И вот — клуб.

Музыка прожигала воздух, тяжёлая и пульсирующая, как второе сердце. Свет вспыхивал и рушился, рассыпаясь о толпу цветными осколками. Внутри было жарко, влажно, тесно, и каждый вдох отдавался в висках. Приходилось говорить почти в ухо, касаясь губами чужих скул, но даже тогда слова растворялись в грохоте.

Они были внутри хаоса. Но всё, что Крис видел — это Лив.

Лив смеялась. Она танцевала, кружилась, волосы обвивали плечи, и всё в ней — от изгибов до мимолётных прикосновений пальцев к запястью Кейт — говорило: я живу. Я чувствую. Я вернулась.

Крис стоял чуть в стороне. В руке — стакан, лед медленно таял. Он наблюдал. Следил за ней, как за вспышкой света. Она ни разу не посмотрела на него — но он знал, что Лив чувствует его взгляд. Она это доказывала каждым движением.

Оливия вынырнула из толпы — чуть запыхавшаяся, с румянцем, будто поцеловалась с самой ночью. Волосы спутались, губы — полуулыбка, в глазах — что-то тёмное и шальное. Она увидела Кейт у бара — та, как всегда, уверенно прислонилась к стойке, заказав коктейль, в котором, вероятно, плавилось мужское внимание.

— Ты сияешь, — хмыкнула Кейт, окинув Лив взглядом. — Крис смотрит или это чисто от хорошего льда в текиле?

Лив фыркнула.

— А ты как думаешь?

— Думаю, ты вот-вот сожжёшь его взглядом. Или он тебя. Но, честно? Наконец-то, Лив. Наконец-то ты не прячешься.

Элизабет появилась рядом, сияя спокойной красотой. Она была чуть пьяна — но в правильной степени. В той, где всё кажется красивее, а музыка — громче сердца.

— Девочки, если я ещё раз увижу, как Джеймс смотрит на меня, я либо его поцелую, либо сбегу в ванную и напишу об этом роман, — пошутила она, отхлёбывая глоток.

— А ты сначала поцелуй, а потом уже пиши, — усмехнулась Кейт.

— Вы о чём, красавицы? — вмешался Алекс, появившись с подносом шотов. Его рубашка уже была расстёгнута на верхние пуговицы, а волосы растрёпаны.

— О том, как ты опять приносишь нам алкоголь, чтобы мы забыли, как ужасно ты танцуешь, — усмехнулась Кейт и взяла шот первой. Лив тоже. Пальцы чуть дрогнули, когда она обхватила рюмку. Где-то позади — взгляд Криса. Она чувствовала его. Он не смотрел прямо, но он был. Он всегда был.

— Где Джеймс? — спросила Лив.

— Отдувается за Алекса, который оставил его в танцевальном аду, — буркнула Элизабет. И тут же замерла, когда к ним подошел Джеймс. Взгляд — только на неё. Только. И она не смогла не улыбнуться.

— Чисто сценарий для фанфика, — пробормотала Лив на ухо Кейт.

— Ну а вы с Крисом тогда кто? Глава, где рейтинг 18+ ещё не включили, но уже все ждут? — хмыкнула девушка в ответ и ткнула её в бок.

Лив закатила глаза, но не спорила. Потому что это была правда. Её затягивало обратно. К нему.

Музыка изменилась — ритм стал глубже, тягучее, почти интимным. Басы пробирались сквозь тело, будто кто-то невидимый проводил пальцами по коже, вызывая дрожь. Свет мигал — вспышки белого, отблески синего. Воздух был горячим, пахнул потом, дымом и чем-то пряным.

Лив обернулась — и увидела его.

Крис стоял у дальней стены, в полутени, руки в карманах. Стробоскопы разрезали его лицо острыми бликами, но взгляд... он был ярче любого света. Наполненный. Живой. Только для неё.

— Иди, — прошептала Кейт, будто прочитала её мысли.

— Я...

— Перестань. Он смотрит на тебя так, будто собирается сожрать.

Её сердце сбилось с ритма. И всё же — она шагнула. Один. Второй. С каждым движением мир рассыпался: грохот музыки глушился, толпа отступала, свет казался тусклым. Словно сама реальность осталась за спиной, и теперь был только он. И она.

Они привыкли сталкиваться — колко, жестко, на грани. Но сейчас она шла к нему не за битвой. За чем-то другим. Гораздо более опасным.

— Не танцуешь? — её голос дрожал, но в глазах горел вызов.

— С тобой? Всегда.

Он протянул руку. Лив вложила свою ладонь в его — горячую, сильную — и вздрогнула. Как будто через кожу прошёл ток. Он притянул её ближе, не до конца, но достаточно, чтобы она ощущала его дыхание и аромат: мята, корица, что-то острое и обжигающее, как огонь.

Они начали двигаться. Медленно. В такт музыке, но не в такт толпе. Не как пара — как вызов.

Она — искра. Он — бензин.

Пальцы Криса скользнули по её позвоночнику — едва, невесомо, но каждая клеточка откликнулась, будто внутри взвыла струна.

— Ты заставляешь меня забывать, кто я, — выдохнул он, и в этих словах уже не было игры.

Только рык. Живой, тёплый, невыносимо настоящий.

Лив стояла слишком близко, чтобы думать. Слишком тесно, чтобы прятаться. Её грудь касалась его груди, дыхание сбивалось. И она чувствовала: он держит себя. Из последних сил. А она больше не хотела, чтобы он держался.

Он наклонился — медленно, дразняще. Его губы почти касались её щеки, потом скользнули к шее. Не прикасаясь. Только дыхание. Только жар.

Она вцепилась пальцами в его футболку, как будто только это удерживало её на ногах, и притянула к себе.

— Ты играешь с огнём, Беннет, - Крис посмотрел на неё так, что у неё перехватило дыхание.

— Всю жизнь этим занимаюсь.

Крис прижал её плотнее, впечатывая в себя с безоглядной жаждой. Его движения стали резкими, но выверенными, будто в них звучала давно сдерживаемая мелодия желания. Пальцы скользнули вдоль её позвоночника — неторопливо, с пугающей точностью, словно он читал её тело, запоминая каждый изгиб, каждый дрожащий нерв. Лив застонала ему в ухо — тихо, хрипло, и в этом звуке было больше огня, чем в сотне слов.

— Лив, — прошептал он хрипло. Голос сорвался, стал низким, обнажённым. — Ещё шаг... и я не смогу остановиться.

Она подняла взгляд, медленно, будто сама тянулась сквозь небо и огонь. В её глазах — ни следа страха. Только решимость. Жар. Немое, необратимое согласие, в котором пульсировало "да", дикое, живое, вырвавшееся из самой сердцевины.

— А я просила тебя останавливаться? — её голос прозвучал как вызов, как отпирание последней двери.

Он моргнул. Медленно. И в это замедленное мгновение что-то внутри него надломилось, с треском и облегчением. Всё, что удерживало его — исчезло. Принципы, опасения, страхи. Всё — в пепел.

Он потянул её к себе резко, словно его пальцы больше не могли терпеть пустоты. Схватил за талию, вдавил в себя с такой силой, будто пытался стереть границу между их телами. У Лив вырвался хриплый вдох — короткий, резкий, как будто весь воздух из лёгких вылетел от одного его прикосновения.

Они соприкоснулись всем — грудь к груди, бедро к бедру — с той бешеной жадностью, что накапливается долго, слишком долго, и срывается, как буря, не спросив.

В этот миг она поняла: всё, что было до — лишь затянувшийся пролог. Вся их ирония, насмешки, игры. Все отступления и шаги назад. Иллюзия контроля.

Настоящее начиналось сейчас.

Она вдохнула, словно ныряла вглубь — и на выдохе сорвалась. Потянулась к его губам — неуверенно, не нежно.

А жадно. Голодно. С отчаянием человека, который наконец находит источник жизни посреди пустыни.

Крис застыл. Всего на долю секунды. Как вспышка света перед тем, как гаснет весь мир.

А потом — его руки поднялись к её лицу, обняли его ладонями, будто он боялся, что она исчезнет. И поцеловал в ответ.

Глубоко. Без пощады.

Как человек, который наконец позволил себе упасть — и не разбился, а взлетел.

Это был поцелуй, который не имел права случиться. Но они оба знали — он назревал. Он копился месяцами. Годами. В словах. Во взглядах. В ненависти и притяжении.

Где-то рядом кто-то засвистел — Кейт или Алекс, впрочем, это было уже не важно. Смех, аплодисменты, вспышки света — всё стало фоном.

Она тонула в нём. Он — в ней.

— Держись, — прошептал он, отрываясь от её губ. Его лоб прижался к её. — Потому что я тебя не отпущу.

Лив не улыбнулась. Просто провела пальцами по его шее, оставляя за собой горячую дорожку.

— Попробуй. Только попробуй отпустить — и я укушу.

Он рассмеялся. Низко, с хрипотцой, и снова поцеловал её. Коротко, сильно. С обещанием.

И с началом чего-то, что больше не поддастся контролю.

Как буря, которую сами же и разбудили.

***

Лив медленно пришла в себя. Сначала — запах. Пахло кокосом, духами и... теснотой. Потом — звук. Кто-то храпел. Кто-то стонал. Кто-то бормотал что-то неприличное, возможно, в сторону шторы.
Её лицо упиралось в подушку. Нет, не подушку — в волосы. Мягкие, тёмные и... это была Кейт. Рядом что-то шевельнулось. Элизабет. Они втроём спали в одной кровати, как шпроты под одеялом из клубного позора.

— Кто дышит мне в шею, как вампир с астмой? — донеслось снизу, хрипло и с обидой.

— Я, — виновато пробормотала Лив. — У меня нос заложен. Я дышу, чем могу.

Кейт заворчала и подтянула на лицо угол простыни, как щит. Элизабет всхлипнула во сне. А Лив перевернулась на спину и уставилась в потолок, где, кажется, кто-то приклеил стикер с надписью: «Это была ошибка».

— Кто вообще додумался лечь втроём на одну кровать? — простонала Элизабет, ворочаясь и безуспешно пытаясь засунуть подушку между грудью и лицом. — Где мы?

— Судя по запаху и плотности населения на квадратный метр — в аду, — буркнула Кейт.

Лив тихо засмеялась. Смех вышел хриплым, как будто он сам не выспался. Она закинула руку за голову, распластавшись на матрасе. Одеяло пахло чужим шампунем, вином и чем-то теплым, почти домашним. Пряным. А ещё — пиццей. Определённо, в этом букете утро несло запах пиццы, как фоновую мелодию их праздника.

Она повернула голову — и замерла.

На полу, с позой киногероя после боевой сцены, лежал Крис. Один локоть под головой, во второй руке — бутылка воды, как последний бастион выживания. Он был растрёпан, измучен, и... красив до абсурда. Один глаз лениво открылся, их взгляды пересеклись, и угол его губ пополз вверх, в привычной дерзкой ухмылке.

— Перестань на меня так смотреть, — зевнул он. — А то подумаю, что тебе понравилось быть вчерашней королевой танцпола.

Жар пронёсся по её лицу, обжёг скулы. Она отвернулась, с досадой натягивая на себя край пледа — который, как она с опозданием поняла, кто-то заботливо подоткнул под неё ночью. Он. Ей стало ещё жарче.

— Какие вы скромные. Мы видели, как вы целовались, — раздался голос Кейт. — Это была не просто сцена. Это была финальная серия. Я даже аплодировала. Мысленно. Потому что руки были заняты текилой.

— Я вообще-то пошла за напитками, — попыталась возразить Лив, чувствуя, как ей хочется исчезнуть прямо под покрывало, в текстильный портал позора.

— Ага, и случайно упала ему на рот, — хохотнул Джеймс, лежащий на полу как выброшенный на берег тюлень. Его лицо отражало чистую, искреннюю муку.

— Слушайте, — Крис потянулся, хрустнув суставами и не отводя взгляда от неё. — Кто-то, может, и упал, а кто-то — вовремя подставил губы. Это называется взаимовыручка.

— Новый уровень: «поцелуй как акт первой медицинской помощи», — подытожил Алекс. Он звучал так, будто сражался с похмельем на три фронта и проигрывал в каждом.

— Господи, остановите это, — простонала Лив, окончательно скрывшись под одеялом, как страус, зарывающийся в песок своей репутации.

Комната взорвалась смехом. Звонким, живым, как разбитые бокалы и рассыпанный на полу смех ночи. Шутки сыпались, как золотой конфетти из потолка, неуклюжие, бессмысленные, но такие свои. В воздухе витал запах пересушенного кондиционером воздуха, остатков вчерашней пиццы, дешёвого парфюма и... чего-то ещё. Чего-то настоящего.

— Завтра все едем в лес, — буркнула Кейт, зажав лицо под подушкой. — Без алкоголя. Только совесть и кефир.

— Совесть отказалась с нами ехать ещё вчера, — отозвался Крис. — Я слышал, как она хлопнула дверью и сбежала к более приличным людям.

— Кто-нибудь принесите мне кофе, — простонала Элизабет. — Или отрежьте голову. Что быстрее.

Кейт поднялась с кровати, её волосы были в беспорядке, рубашка — Алекса, очевидно, — болталась на ней, как трофей. Она оглядела номер взглядом полевого командира после апокалипсиса.

На лампе висел чей-то носок. В вазе плавал огрызок. На ковре валялась туфля, учебник по статистике и... бумажка с номером телефона, исписанная губной помадой.

— В следующий раз, когда кто-то скажет: «Одна бутылка текилы не повредит», я потребую нотариуса и расписку.

— Я лично впишу это в завещание, — добавила Лив, высовываясь из-под одеяла. — Пункт первый: «Никогда не соглашаться, когда Лиз говорит "давай ещё по одной"». Пункт второй: «Не давать Алексу микрофон».

— Ага, а то он снова начнёт орать с подоконника, как будто он — Леди Гага из "Звезда родилась", — подмигнула Элизабет, голос которой был одновременно осипшим и торжествующим.

Алекс, невозмутимо:

— Это был не я. Это была одержимая мной сила. Её звали Текила.

— Это было нападение на здравый смысл, — буркнул Джеймс.

— Всё. Хватит, — Кейт хлопнула в ладоши, как школьная учительница на грани нервного срыва. — Кто за кофе? Кто — в аптеку? Кто — за новым телом?

— Я — в церковь, — сказал Джеймс. — Просить Бога забыть, как я вчера пытался петь серенаду коту.

— Я за новой душой, — сказал Алекс. — Потому что свою я вчера продал в обмен на танец с девушкой, которая назвала меня «пушистым козлом».

— Нечего было надевать мою шубу, — закатила глаза Кейт.

Комната снова захохотала.

Утро было ранним, похмелье — жестоким, воздух — пересушенным кондиционером и памятью. Но между пустыми бокалами, сбившимися простынями и обрывками ночи было нечто большее. Что-то тёплое. Простое. Живое.

Они были вместе.

Сломанные, уставшие, но вместе.

И это — самое честное, что только может быть в утро после большого безумия.

Похмельное счастье.

Настоящее.