Учись любить меня [РЕДАКТИРУЕТСЯ]

50 часов до...

Библиотека в этот час была почти безлюдной. Тишина звенела, обволакивая шелест страниц и шорох ручек по бумаге. Свет ламп отбрасывал золотистые блики на тёмное дерево столов, и всё вокруг будто замедлялось, замирало в уютной, размеренной тишине.

Несколько минут девушки молчали. Даже тиканье часов будто растворилось в напряжении. Кейт вдруг выдохнула, громко, будто пыталась вытолкнуть что-то, застрявшее в груди. Затем вытянулась, позвонки хрустнули с сухим, неприятным щелчком, словно и они устали держать эту усталость

— Если я ещё раз услышу слово «экономика», я начну выбивать зубы даже таблице спроса, — буркнула она. — Убивает медленно, но верно.

Элизабет слабо усмехнулась, но смех был вялым, выжатым, как апельсиновая долька, раздавленная пальцами. Не отрываясь от конспекта, она произнесла:

— Добро пожаловать в ад. Следующая остановка — анализ рынка труда. Наслаждайся.

Уголки губ дрогнули у обеих — выученная, дежурная реакция. Как будто мышцы ещё помнили, как это — улыбаться, даже если изнутри всё скребёт.

— Я больше не уверена, что это Зак, — пробормотала она почти себе под нос.

Элизабет подняла голову. Под глазами — тени, глубже обычного. Брови напряжены, взгляд — собранный, но тусклый. Почти механический. Она слушала, но её дыхание было рваным, словно организм от чего-то защищался даже сейчас.

— Я знаю, — кивнула она. — Он слишком... прозрачный. Словно специально.

Кейт кивнула. Внутри всё горело от смутного раздражения — как если бы всё происходящее было театром, а они, сами того не зная, давно стали актёрами без текста в чужой пьесе.

— Как будто он просто ждёт, — сказала Кейт. — И мы ждём. Но ничего не происходит. Всё замирает. И Лив... Она просто тает. Каждый день — по капле.

Элизабет закусила губу. Она видела это — как меняется Оливия. Как исчезают за её улыбкой прежние контуры. Её подруга становилась тенью самой себя: худой, с дрожащими руками, стеклянным взглядом, которого не было раньше. Что-то страшное росло внутри неё, и они ничего не могли с этим поделать.

— А если это вообще не он? А если всё совсем не то, как мы думаем?

Кейт посмотрела на подругу, потом вдруг хмыкнула, словно пытаясь прогнать всё это.

— А знаешь, — Кейт отложила ручку и подалась вперёд, — мы с Алексом вчера смотрели один странный фильм. Психологический. Жуткий. До мурашек. Там была девушка — тихая, закрытая. Вроде бы нормальная. Немного уставшая, немного на взводе. А потом выясняется, что у неё вторая личность.

Элизабет резко подняла голову, движение резкое, плечи подались вперёд, будто защитная реакция.

— Кейт. Это всего лишь фильм, ты же не думаешь...

— Нет, — сразу покачала головой Кейт. — Конечно, нет. Лив совершенно не похожа на героиню этого фильма. Просто совпало. Слишком много давления, и она совсем вымотана. В том фильме было много схожего. Всё выглядело, будто кто-то её преследует. Но на деле... это была она. Даже письма.

Именно в этот момент — как удар током — рядом раздалось:

— Я вам не чертов Билли Миллиган! — голос сорвался, пронзив тишину, как звон разбитого стекла. — Вы правда думаете, что это всё я?

Звук ударил в грудь, как выстрел. Резкий. Холодный. Глухой. Обе девушки обернулись. И замерли.

Оливия стояла в проходе между стеллажами. Цвет её кожи — почти прозрачный, как у восковой фигуры. Пальцы вцепились в ткань рукава, словно только эта ткань удерживала её на земле. Под глазами — синева бессонных ночей, губы сжаты в тонкую линию. В глазах — что-то хрупкое, паническое, обидное. Словно её только что ударили.

— Лив, нет! — вскрикнула Элизабет, уже вставая. — Это не про тебя!

Но Лив отшатнулась. Дёрнулась, будто испугалась собственного имени. Сделала шаг назад — ноги подогнулись, но она устояла. Ещё шаг. Поворот — и она исчезла. Просто растворилась. Остался только воздух.

Элизабет застыла, ладонь прижата к груди — там бешено билось сердце. Как будто хотело вырваться за ней.

— Она... услышала только часть, — выдохнула она.

Кейт опустилась обратно на стул. Медленно. Словно в теле всё оборвалось. Взгляд остекленел. Плечи повисли, как груз, который несли слишком долго.

— А ведь я всего лишь хотела обсудить кино.

— А она услышала диагноз, — тихо сказала Элизабет.

***

31 час до...

Столовая гудела — как растревоженный улей. Смех, звон посуды, гул голосов, топот — всё это сливалось в вязкий, давящий шум, словно сама реальность разболталась и не могла снова сойтись в ясный контур.

Они сидели за их привычным столиком. Каждый старался казаться занятым — кто вилкой, кто телефоном, кто просто взглядом, упёртым в никуда. Но никто из них не ел.

Кейт держала вилку, будто оружие. Крутила в салате, не глядя, как будто под её пальцами не листья и огурцы, а чужие ошибки. Она всё ещё злилась. И не пыталась скрыть этого — ни от себя, ни от остальных. Лив солгала. Неделями врала в лицо. Делала вид, будто всё нормально, будто отношения с Крисом — это что-то настоящее. А потом... всё рухнуло, и вместе с этим — доверие.

Но внутри этой злости всё сильнее нарастало другое чувство. Страх. Беспомощность. Кейт не могла понять, когда именно выражение Лив стало таким отстранённым. Когда в её взгляде поселилась пустота, и слова — даже самые острые — перестали её задевать.

— Она одна, — тихо сказала Элизабет, не отрывая взгляда от Лив, сидящей в углу столовой. — И... она ничего не ест. Опять.

В голосе Лиз звучала дрожь. Эта дрожь пряталась за словами — как страх за хрупкой надеждой. Она никогда не умела скрывать чувства. И сейчас лицо выдавало всё: тревогу, вину, мучительную привязанность.

Лив сидела, прижавшись к стене, будто надеялась стать частью камня. Паста на подносе остывала. Ложка лежала в руке, но она её не двигала. Взгляд — остекленевший, отрешённый — был направлен куда-то в никуда. Сквозь пар, сквозь шум, сквозь пространство.

— Как будто её больше нет, — пробормотал Джеймс. Он сидел рядом с Элизабет, плечи напряжены, губы сжаты. — Как будто мы... её потеряли.

Он редко говорил о чувствах. Но сейчас даже он не мог их удержать. Ему казалось, что Лив уходит, исчезает, как дым — и никто не знает, как её удержать.

— Мы не потеряли её, — резко сказала Кейт, взглядом вонзившись в тарелку. — Просто она... прячется. Не хочет нас видеть. Не верит нам.

Но в этих словах звучала боль. И вина. И что-то ещё — то, что она не хотела называть.

— Она думает, что мы обиделись. Что мы злимся на неё за то, что она врала, — тихо сказала Элизабет.

— А разве не злимся? — бросила Кейт. — Я злюсь. Чёрт, я реально злюсь. Но... — голос её дрогнул. — Но мне плевать уже. Если с ней правда что-то не так — плевать на всё.

На мгновение повисло молчание. Словно за этим столиком воздух стал гуще. Медленнее.

— Я верю ей, — сказал Джеймс. Просто. Твёрдо. — Сталкер существует. И то, что с ней происходит — не выдумка. Не истерика. Это не её фантазия. И мы... мы не можем просто сидеть здесь, в сторонке, и делать вид, что всё нормально.

Они снова посмотрели на Лив. В тот момент к её столику подошёл Крис. Он сел напротив, не сказав ни слова. Просто — был. Как будто чувствовал, что ей нужно именно это. Присутствие. Тепло. Человек.

Лив не отодвинулась. Не ушла. И даже — впервые за много дней — что-то в ней дрогнуло. Незаметно. Почти невесомо.

— Он... ей помогает, — прошептала Элизабет.

— Я до сих пор на него злюсь. Если бы не Алекс, то я бы убила его сегодня утром еще до начала лекций, — буркнула Кейт, глядя, как Крис касается руки Лив. — Но если он — тот, кто может до неё достучаться... пусть. Лишь бы она не исчезла совсем.

Трое сидели молча, наблюдая, как Лив впервые за долгое время улыбается — устало, хрупко, но по-настоящему. Это было не «всё хорошо». Это было: «я всё ещё здесь».

И этого, чёрт возьми, сейчас было достаточно.

***

28 часов до...

День клонился к вечеру, и небо над кампусом стало свинцовым, словно выцветший снимок, заброшенный в дождливом окне. Крис вытер шею полотенцем и глубоко вдохнул — пахло мокрым асфальтом, резиной мячей и потом, но сквозь всё это проступал странный холод, как будто предчувствие чего-то неотвратимого кралось в воздухе.

Крис только что закончил тренировку. Тело измотано, а голова — разбита. Он направился к выходу, когда услышал позади щелчки каблуков. Быстрые, звонкие. Сердце ёкнуло — не из-за надежды, а скорее от напряжения.

— Крис!

Он обернулся. Вики.

Слишком нарядная, слишком улыбающаяся. Она шла, не моргая, будто штурмуя его взгляд. И прежде чем он успел отступить, она приблизилась и, не дожидаясь ответа, потянулась к нему губами.

Поцелуй — резкий, навязчивый, чужой. Как будто его толкнули в воду, ожидая, что он забудет, как дышать.

Он отпрянул, резко.

— Ты что творишь? — голос сорвался.

— Я знала, что ты скоро образумишься... — Вики смешала улыбку с обидой, достала из кармана сложенный лист бумаги. — Я получила письмо. От тебя. Ты же... передумал, да?

Крис нахмурился.

— Письмо?

Она протянула лист. Крис взял его — осторожно, как берут яд, спрятанный в шелковой упаковке.

Бумага мягко шуршит, сухая, тонкая, с чуть потрёпанными краями, как будто её держали слишком долго, сомневались, рвали взглядом, но так и не решились разорвать по-настоящему. Чернила немного размазаны — не как от слёз, нет, скорее от неловкости, как если бы рука дрожала, но не от волнения, а от неестественного напряжения. Крис медленно опускает взгляд на строки, и уже в первые секунды внутри сдавливается что-то тяжёлое и плотное. Он понимает: это не его слова. Не его голос. И точно не его почерк.

Поначалу всё выглядит почти убедительно. Контур букв вроде бы совпадает — на уровне формы. Кто-то очень постарался. Буквы чересчур ровные, как будто выписаны под линейку, с такой аккуратностью, будто автор боялся соскользнуть в себя. Каждая строка будто натянутая струна, лишённая характерной живости, спонтанной небрежности, с которой Крис заполняет блокноты или подписывает карточки команде. Он всегда писал резко, энергично, будто бросал буквы на бумагу. А тут — всё замедленно, выверено. Слишком чисто. Слишком старательно. И это не он.

Но дело даже не в том, что это не он. Крис ощущает странную, ползучую двойственность, глядя на письмо. Внезапно в этих искусственно выровненных строчках проступает кое-что знакомое до дрожи. Не его черта — чужая. Он замечает скруглённые «а», вытянутые, как верёвка, петли на «т», почти сливающиеся с соседними буквами. «Е», которые стеснялись быть буквами и напоминали изгиб «с». Каждая черта — её. Не просто знакомая — родная. Невольно. Невыносимо. Так писала Лив. Он видел это, наблюдал украдкой, когда она делала записи в блокноте, когда вычерчивала списки, даже когда злилась и замирала, прикусывая губу, прежде чем написать очередную язвительную фразу. В этом письме — её движения. Её ритм. Её дыхание.

Но не до конца. Почерк не её. Точнее, не совсем. Здесь словно отголосок, привкус, как след парфюма на чужой коже. Это как тень Лив, вывернутая наизнанку. Как будто кто-то слишком долго копировал её до последней черты — и теперь не может от этого избавиться, даже если захочет. Даже если пытается быть кем-то другим — например, имитировать Криса. Получается что-то третье. Искусственное. И именно это пугает. Не то, что письмо подделка — а то, что почерк в нём живёт своей жизнью, гибрид, у которого нет настоящего хозяина.

— Это не я, — выдохнул он, и голос его хрипло заскользил по воздуху, как трещина по стеклу. Он почти усмехнулся — но там, в этом углу губ, не было ничего весёлого. Только пустота, в которой отзванивала тревога. Потому что это письмо — не просто подделка. Это след. Отпечаток. Человека, который слишком близко подошёл.

К нему.

К Лив.

К ним обоим.

Вики скрестила руки на груди и вскинула подбородок — обиженно, упрямо. В её взгляде пульсировала уязвлённая надежда.

— Ты боишься признаться? — её голос звенел, как плохо настроенная струна. — Всё было так... трогательно. Я подумала, ты...

Крис резко поднял глаза, как от пощёчины. Пальцы сжали письмо, и хрупкая бумага жалобно зашуршала, почти хрустнула.

— Это. Не. Я.

Он выговаривал слова, как гвозди вбивал — по одному, медленно, с усилием, словно хотел пригвоздить их к реальности. Кто-то пытался выдать это за него. Но бездарно. Слишком чисто. Слишком мёртво.

Не думая, он сунул письмо в карман — не для себя, для других. Это надо показать. Это нельзя игнорировать.

— Если получишь ещё что-то — сразу скажи, — коротко бросил он, уже разворачиваясь.

— Крис... — она шагнула за ним, пальцы почти коснулись его руки.

Но он отстранился, будто от огня.

— Между нами ничего нет. И не будет.

Он ушёл, не обернувшись. Шёл быстро, будто гнался за мыслями, которые уже не давали дышать. Кто-то влезает в его жизнь. Лезет грязными пальцами, подделывает слова, маскируется под него. Это — больше, чем подделка. Это попытка переписать его самого. Затуманить разум Вики. А может, и не только её.

А Лив...

Нужно было срочно найти Лив.

***

25 часов до...

Крис даже не помнил, как оказался на этой улице. Как ноги вынесли его в холодную ночь, к свету одиноких фонарей, к той, кого сердце звало даже во сне. Она стояла как чужая. Но сердце его всё ещё знало её. Узнало с первого взгляда. Бессовестно, преданно — до дрожи.

— Лив... — он выдохнул её имя так, будто это был последний воздух в его лёгких. — Что происходит?

Она остановилась. Резко. Словно кто-то дернул за ниточку в её позвоночнике. Он почувствовал это физически — как будто что-то рвануло и в нём самом. Она не повернулась сразу. Но когда посмотрела — Крис не узнал её глаза.

Пустые. Как лёд в чьём-то бокале после праздника. Без пламени. Без боли. И это пугало сильнее боли.

— Я видела, — сказала она.

Одна фраза. Но будто кинжал под рёбра. Он качнулся, как подбитый. Сердце дёрнулось в груди — и застыло, залипло в неуверенном биении. Он не сразу понял, о чём она. Только когда прозвучало:

— Ты и Вики.

Он выронил воздух. Прямо из лёгких. Будто его ударили. Он не поцеловал Вики. Это она. Она — но это уже не имело значения. Потому что в её голосе не было места объяснениям.

— Лив, нет. Я... я всё объясню...

Он протянул к ней руку — инстинктивно. Хотел коснуться. Убедиться, что она настоящая, что она его. Но она уже подняла голову. И ударила ещё раз — голосом.

— Ты нарушил договор. У нас было условие. Никаких других девушек.

Крис замер. Слова провалились в гулкую тишину внутри него. Договор? Об этом ли сейчас речь? Это всё, что она увидела?

Он чувствовал, как в груди что-то вздувается — не воздух, не слова. Боль. Она шла изнутри, из самого сердца, распирая, выламывая грудную клетку.

— Договор?.. — переспросил он. И голос предательски дрогнул. — Ты злишься не потому, что я поцеловал другую... А потому что я нарушил чёртов договор?

Она кивнула. Легко. Словно в этом не было ничего, кроме факта. Как будто в её мире между ними ничего не было. Ни разговоров шёпотом, ни взгляда, от которого сердце билось сильнее, ни обнаженных душ, без масок и притворства.

Он влюбился. Глубоко. Глупо. До костей. До чёрта внутри. А она сейчас просто кивнула.

— Значит, всё это было игрой? — спросил он, потому что не мог не спросить.

Он не хотел слышать ответ. Он знал его. Но если она хоть на миг дрогнет — он простит. Всё. Потому что любовь его была не гордой. Не осторожной. Она была абсолютной.

Но Лив посмотрела прямо в глаза. Слишком спокойно.

— Да. Мы договорились, Крис. Было весело. Но с меня хватит.

"Было весело".

Эти два слова рухнули на него, как бетонная плита. Он стоял, не чувствуя земли под ногами. Всё стало чужим: улица, ночь, даже собственное тело. Он хотел закричать. Хотел сказать, что любил её. Что это всё не игра. Что он верил, надеялся, был готов. Он бы взял её за руку, обнял, простил, если бы она только сказала правду.

Но она уже отвернулась. Лицо будто вырезано из мрамора.

Внутри Криса что-то оборвалось. Буквально. Ощутимо. Как если бы кто-то оторвал часть души. Он не мог дышать — не потому что воздух исчез, а потому что не знал, как теперь жить.

Он видел в ней свет. Видел дом. Видел то, что хотел назвать «моё». А теперь — лишь лед.

— Понятно, — сказал он. Еле слышно. Потому что если скажет громче — сорвётся. Разобьётся.

Он хотел сказать больше. Но не мог. Потому что если бы остался хоть на секунду — не ушёл бы никогда.

Он развернулся. Медленно. Как человек, идущий в пропасть. Он не слышал больше ничего — ни её дыхания, ни собственных шагов. Только глухой, чёрный гул в голове. И сердце. Разбитое. Живое.

Она осталась позади. А вместе с ней — всё, что он чувствовал.

И впервые за долгое время Крис понял, как это — по-настоящему терять. Не просто человека. Себя.

***

22 часа до...

Библиотека была почти пуста. Мягкий свет ламп струился с потолка, размывая границы между реальностью и чем-то зыбким, как воспоминание, как сон, в котором всё пошло не так.

Крис вошёл молча, как тень. Плечи опущены, взгляд тяжёлый. На нём не было ни бравады, ни обычной уверенности. Только пустота. Словно часть его осталась где-то — на той аллее, под уличным фонарём, где она, не дрогнув, вырезала ему из груди сердце.

Кейт заметила его первой. Обернулась, и в её взгляде мгновенно вспыхнуло то, что у неё всегда было в запасе — колкость.

— Ну здравствуй, мистер "всё это было понарошку", — бросила она, скрестив руки. — Что, пришёл поиграть ещё чуть-чуть?

Алекс хмыкнул, но не вмешался. Элизабет же, в отличие от остальных, сразу насторожилась. Она прищурилась, вглядываясь в Криса внимательнее. Что-то в нём было другим. Не просто уставшим — опустошённым. Он выглядел так, будто его только что вытащили из-под обломков.

— Кейт, хватит, — тихо сказала она. — Посмотри на него. Ты не видишь?

Крис не среагировал на выпад. Просто шагнул ближе и опустился на ближайший стул, как будто тело его больше не могло держать вес этой боли. Он провёл рукой по лицу и выдохнул тяжело, словно вытолкнул из груди обугленное признание. Пальцы дрожали едва заметно.

— Лив закончила всё. Сказала, что это была игра. Только договор. Ни больше, ни меньше.

Слова давались с трудом. Он не верил им сам. Не мог поверить. Перед глазами всплывало лицо Лив — холодное, отстранённое, чужое. Но он помнил, как она смеялась, как держала его руку, как смотрела на него так, будто между ними было что-то настоящее. Разве это можно сыграть?

Тишина на мгновение воцарилась между ними, как сгусток слизи в горле, который никто не осмеливался проглотить. Только скрип пера где-то на заднем плане да слабый гул вентиляции нарушали тишину.

Крис достал из кармана письмо. Скомканное, помятое, с резким запахом чужих пальцев. Развернул — аккуратно, будто это был кусок стекла, в который легко пораниться. Протянул Элизабет.

— Это подделка. Его подкинули Вики. Кто-то хочет, чтобы Лив поверила, что я... — он запнулся. Слова не шли. — Что я предал её.

Элизабет развернула письмо, её взгляд бегал по строкам. Кейт наклонилась ближе, хмыкнула.

— Красиво. Прямо как из плохого сериала. Признание в любви и удар в спину. Классика.

— Это не почерк Лив. Но он... очень похож. Почти зеркальный, — голос Элизабет дрогнул. — Будто кто-то копировал слишком долго... и почерк стал частью его собственного.

И тут зазвонил телефон. Резкий, как выстрел, звук прорезал атмосферу. Элизабет вздрогнула и поспешно поднесла телефон к уху.

— Джеймс? — сказала она. Слушала. Глаза расширились. — Что?! Когда?.. Господи. Хорошо. Я иду.

Она отбросила взгляд на остальных.

— Лив сбежала. От Джеймса. Он пытался поговорить с ней, но она... просто исчезла.

Крис опустил голову. Закрыл глаза. Сердце глухо стучало — не в груди, а где-то глубже. Как колокол под водой. Боль была странной: уже не острой, но всепоглощающей. Как будто жилы тянулись к ней — туда, где она могла сейчас быть одна. Напуганная. Сломанная. Верящая в ложь.

— Надо найти её, — тихо сказал он. — Убедиться, что она в порядке.

— А тебе это зачем? — в голосе Кейт сквозило недоверие. — Она же тебя бросила. Если это вообще можно так назвать.

Крис поднял глаза. В них больше не было гнева. Только усталость.

— Может, она и не хочет меня видеть, — проговорил он. — Но я хочу знать, что она в порядке. Даже если буду делать это из тени. Даже если она меня ненавидит.

И Кейт, наконец, сдалась. Не ему — Лив. Ради неё. Она медленно кивнула.

— А мы с Алексом пойдём на северную сторону кампуса, — сказала Кейт, уже мягче. — Вдруг она туда ушла.

— Джеймс ждёт меня. Я к нему.

Крис кивнул. Он знал, что не сможет стоять в стороне, даже если Лив выстроила стены. Потому что, несмотря на всё, внутри него оставалась она. Слишком родная. Слишком настоящая. Даже если её чувства оказалась ложью — его были реальными.

Он вышел в ночь. В лицо ударил ветер, пахнущий мокрой листвой и холодом. Луна скрылась за тучами, улицы были полны теней.

Он шагал вперёд, один, среди пустых аллей, гонимый не надеждой — болью. Шёл туда, где мог быть хоть один её след.

Он шёл один. Среди теней. В поисках той, кто разбила его сердце... и всё ещё жила в нём. Пусть даже в осколках.

***

18 часов до...

Ночная кофейня дышала тишиной и кофеином. За окнами хлестал ветер, редкие прохожие казались призраками. Внутри — полумрак, мягкий свет ламп и запах свежесваренного латте, будто время здесь замедлилось, сбилось с пути, не желая идти дальше.

Крис нашёл её не сразу — но сердце подсказало. Он остановился в дверях, и на миг дыхание перехватило.

Она спала.

Свернувшись в мягком кресле у окна, как раненый зверёк. Щёка уткнулась в ладонь, локти прижаты к груди. Её куртка чуть сползла с плеч, а под глазами залегли тени, словно следы бессонных ночей и сдержанных слёз. Но даже в этом — или, может, именно в этом — она была красива до боли. Хрупкая, беззащитная, и страшно далёкая.

Крис не двинулся с места. Несколько секунд стоял, словно вкопанный, впитывая её — живую. Целую. Дышащую.

Он вытащил телефон и, не отрывая от неё взгляда, набрал сообщение Кейт:

"Нашёл её. Она в кофейне. Всё в порядке."

Нажал «отправить». И убрал телефон, не ожидая ответа.

Он не хотел, чтобы Лив проснулась и увидела его. Потому что она этого не хочет. Для неё всё было игрой. Она сама сказала. Прямо в лицо, с тем выражением, от которого у него перехватило дыхание, как от удара под рёбра.

"Да. И нам пора закончить эту игру."

Крис подошёл к бариста, заказал карамельный латте. Даже скривился. Терпеть не мог эту приторную сладость. Она называла его «горьким дедом» за его чёрный американо. Но он заказал её напиток. Потому что это был единственный способ хоть как-то быть рядом с ней, в её мире, хоть на вкус.

С чашкой в руках он сел в дальний угол, в тень, подальше от света. Там, где она его не увидит, когда откроет глаза.

Он смотрел на неё.

Часы тянулись медленно, как кровь из пореза. Она спала, иногда вздрагивая, словно во сне шла по краю. Пальцы её дрожали, как будто она всё ещё держалась за что-то в темноте — за остатки веры, за призрачное тепло.

А он... просто был.

Он думал, что сможет ненавидеть. Что сможет уйти, как она ушла от него. Но теперь, глядя на неё вот так — без масок, без слов, без защиты — всё, что он чувствовал, это глухая, усталая нежность.

И боль.

Не острая уже. Не режущая. А глубокая, как тихая трещина по ребру — не видно, но невозможно забыть. Он вспоминал каждое её движение, каждую насмешку, её голос, когда она говорила: "Мы просто играем, Блейк. Это не по-настоящему."

Он хотел в это поверить. Хотел вырвать из себя всё, что к ней чувствовал. Но любовь — это не заноза. Её нельзя вытянуть пинцетом. Она врастает. Врастает в кости, в дыхание, в сон.

Когда же всё началось?

Когда она в первый раз устроила ему словесный нокаут на литературе, обвинив его эссе в «плоской драме для тех, кто путает Чехова с чеком»?

Или когда он подменил её презентацию дурацкими слайдами, а она на следующий день подсыпала в его еду острую приправу, от которой он кашлял весь матч?

Он думал, что это просто игра. Шипение искры, перетяжка каната. Но однажды — он стал ждать этих ссор. Стал искать её в толпе. Придумывал повод позлить её, только чтобы увидеть, как глаза вспыхивают, как губы дрожат, сдерживая колкость.

Кри откинулся на спинку стула, сжал кулак, чтобы не дотронуться до неё. Чтобы не сказать: «Это не была игра». Все было по-настоящему. Он — настоящий. До боли, до крови под ногтями, до бессонных ночей, до кома в горле. Он был реальным, когда она впервые заснула рядом, доверяя ему, пусть и по ошибке. Он был реальным, когда хотел закричать, что без неё — пустота.

Лив пошевелилась. Губы её дрогнули, брови сжались. Будто боль возвращалась даже во сне.

Часы пробили три. Потом четыре. Мир за окнами стих. Крис не сомкнул глаз.

Карамельный латте остыл. Он не выпил ни глотка.

Он просто сидел — как страж у разбитого храма, зная, что в нём больше не молятся, но сердце всё ещё слышит эхо.

Он остался. До утра.

В одиночестве. В любви. В разбитых осколках.

С той, что спала в двух шагах — и была бесконечно далеко.

Потому что иногда любовь — это не громкие признания. А тишина.

***

3 часа до...

Кофейня была забита под завязку. Смех, гул голосов, аромат корицы, обжигающего эспрессо и миндального сиропа — всё сливалось в вязкое, приторное ощущение жизни, продолжающейся как ни в чём не бывало. Как будто мир не знал, что Лив исчезла.

Кейт сидела за столиком, барабаня ногтем по крышке стакана. Её пальцы, обычно безукоризненно ухоженные, теперь были обкусаны до крови.

— Она не пришла, — тихо произнесла она, не глядя ни на кого.

— Куда? — спросил Алекс, оторвавшись от телефона.

— Не сдала черновик статьи. Её статью отдали кому-то другому.

Слова повисли в воздухе. Как будто кто-то вонзил нож в центр стола.

— Боже... Она ведь так радовалась этой статье. Это была её возможность...

— Это была её жизнь, — тихо добавил Джеймс.

Элизабет опустила взгляд. Джеймс тихо выдохнул, вжавшись в спинку стула. Алекс помрачнел.

Но сильнее всех отреагировал Крис.

Он сжал кулак. Линия его челюсти напряглась, словно он боролся с собой, прежде чем заговорить. В груди что-то щёлкнуло, как дверной замок перед взрывом.

— Всё. Хватит. Мы дали ей время. Слишком много времени. — Его голос прозвучал твёрдо, резко. — Она одна. Испугана. Изолирована. Сломана. Мы сидим и ждём, пока она окончательно исчезнет?!

Он поднял глаза. Жёстко. Решительно.

— Надо найти её. Сегодня. Сейчас. Пусть сопротивляется, пусть посылает к чёрту — мы всё равно её вытащим. Слушать нас она будет, даже если придётся тащить её за шкирку.

Кейт прикусила губу. Что-то дрогнуло в её лице. Брови скользнули вверх, а потом она вдруг выдохнула, и голос её стал неожиданно тихим:

— Не думала, что когда-нибудь скажу это, но я согласна с Крисом, — она скрестила руки на груди, её голос стал колючим. — Её жизнь катится в бездну. И если она не хочет с нами говорить — мы её заставим. Найдём этого ублюдка, надерём ему задницу, вытащим Лив из этой ямы, где бы она ни пряталась. А уж потом, если ей захочется снова молчать — пожалуйста. Но сначала мы все вместе разберёмся с этим дерьмом.

— До конца, — тихо добавила Элизабет. Её глаза блестели, и в голосе звучала печаль, смешанная с решимостью. — Мы не можем оставить её одну. Не сейчас.

— Мы найдём её. Притащим силой, если понадобится, — коротко бросил Джеймс.

Алекс поднял взгляд и добавил с хрипотцой в голосе:

— Пора вернуть её обратно. И найти того из-за кого все это началось.

Крис смотрел на них. И впервые за долгое время внутри что-то дрогнуло. Тепло. Силуэт надежды вдалеке. Это были они — её люди. Её опора. Они все любили Оливию. Каждый по своему.

Он встал.

— Тогда не тратим время.

Их было пятеро.

Они не знали, где Лив.

Они не знали, как далеко всё зашло.

Но они знали одно:

Она не останется одна.

***

30 минут до...

В комнате царила кромешная тьма. Лишь тусклая полоска света, просачиваясь сквозь щель приоткрытой двери, ломала тени на куски, словно нож по стеклу.

Элизабет толкнула дверь плечом и наощупь потянулась к выключателю, зажав телефон между щекой и плечом. Голос Кейт дрожал на том конце провода, как рвущаяся леска:

— Ну что? Лиз, ну скажи хоть слово! Я уже готова по деревьям лазить — где она?!

Щелчок. Свет ударил в глаза.

И в ту же секунду дыхание Элизабет сбилось.

Пол словно ушёл из-под ног.

На полу, как выброшенные куски прошлого, лежали конверты. Белоснежные, плотные, идеально прямоугольные — но разбросанные, как будто кто-то швырял их в стену, рвал, пытался стереть само их существование.

— О, чёрт... — прошептала Элизабет. Голос сорвался на вдохе. — Чёрт... Кейт...

— Что? — в голосе Кейт не осталось ни капли иронии. Один острый, напряжённый край. — Что там?

Элизабет не ответила сразу. Она шагнула вперёд, словно пробираясь сквозь вязкий воздух, и медленно опустилась на корточки. Рука дрожала, когда она подняла один из конвертов.

Он был точно таким же, как те, что Лив показывала раньше. Как те, что приходили с письмами ужаса. Только эти были куплены Элизабет. Несколько дней назад. В канцелярии. Она хотела отправить своё портфолио.

— Они... они такие же... — еле слышно прошептала она. — Господи, Кейт. Она их видела. И подумала, что... что это я.

На том конце повисла тишина.

— Лиз, я не понимаю, — Кейт сглотнула. — Что случилось?

Элизабет зажала рот кулаком. В глазах защипало. Всё внутри скручивалось в жгут боли и вины.

— А как бы ты на её месте подумала, Кейт?! Эти конверты — как у него. Разбросаны по всей комнате. Она уже никому не доверяет... А я... я даже не подумала! Я их купила для портфолио... Я даже не подумала!

— Эй. Стоп. Нет. — Голос Кейт стал жёстким, как хлыст. — Это не твоя вина, ясно? Поняла меня?

Элизабет упала на кровать, как марионетка, у которой срезали нити. Слёзы подступали к глазам — не громкие, не театральные, а те, что душат изнутри.

— Она была сама. Всё это время. И мы — мы думали, что ей нужно пространство... — прошептала она. — А она просто ломалась, Кейт.

— Не вини себя, — перебила Кейт, и теперь в её голосе звучала ярость. Не к подруге — к ситуации. К подлости. — Мы уже два часа ищем по всему кампусу. Джеймс проверил все лаборатории. Мы были в спорт-зале, на чердаке, в клубе писателей. Она исчезла. Словно растворилась.

— А если она не просто ушла? — Элизабет закрыла глаза, кулаки врезались в бёдра. — А если она решила, что больше не может? Что ей некуда идти? И что даже я...

— Нет. Не смей. Не говори этого. — Голос Кейт теперь был хриплым, но несгибаемым. — Мы найдём её. Пусть хоть весь чёртов кампус вывернем. Она не исчезнет. Не от нас.

Элизабет кивнула, хотя Кейт не могла этого видеть. Она посмотрела на белые, безликие конверты на полу — и каждый из них теперь казался проклятием. Маленькой каплей яда. Невинные на вид, но достаточно острые, чтобы отравить доверие. Почему она сразу не подумала об этом? Они ведь такие же. Сталкер тоже покупал их в студ городке.

— Мы её найдём. А потом — этого ублюдка, который всё это начал. И я лично порву его к чёртовой матери.

На том конце — щелчок. Кейт отключилась.

Тишина.

И в этой тишине, наполненной дрожащим светом, не осталось ничего, кроме белых, мёртвых конвертов. Они лежали на полу, как свидетели преступления. Безмолвные. Холодные.

И каждый из них теперь кричал громче, чем любые слова.

***

5 минут до...

Библиотека была пуста, как скелет. Лишь редкие шелесты страниц и скрипы стульев под чужими телами напоминали, что мир всё ещё дышит. Крис обошёл каждый угол, каждый отсек между стеллажами, проверил даже укромную нишу за кафедрой, где однажды нашёл спящую Элизабет, уткнувшуюся лицом в учебник по истории моды.

Но Лив — Лив нигде не было.

Он остановился у высокого окна на втором этаже. Дождь рассыпался по стеклу, как будто кто-то ронял слёзы с небес — тихо, непрерывно. Вода стекала кривыми дорожками, смывая остатки дня.

Крис положил ладонь на холодное стекло, щёку чуть скосило от напряжения.

— Где ты, Лив? — выдохнул он. Почти беззвучно.

И вдруг — взгляд зацепился.

Белая макушка. Где-то внизу, на вымокшей от моросящего дождя дорожке. Девушка стояла неподвижно, будто статуя, закованная в дождевую броню. Слишком тонкая для холода. Слишком одна.

Он узнал её. Даже издали. Даже сквозь искажения воды и стекла. Знал изгиб её плеч, излом её осанки.

— Лив...

Он прижался ближе к стеклу. Она не двигалась — смотрела куда-то вверх, в небо, в пустоту.

Он перевёл взгляд. Проследил за траекторией её взгляда.

Крыша.

Она смотрела вверх. Не просто в небо. А туда.

И тогда сердце Криса рухнуло.

Нет.

Нет. Нет. Нет.

— Пожалуйста... — вырвалось из него, как молитва, как судорога. Он видел, как она сделала шаг — неуверенный, неловкий, словно земля под ней трескалась. Ещё шаг. Она шла к лестнице за корпусом. К той, что вела наверх.

Крис отпрянул от окна, едва не сбив плечом раму. Ноги сами вынесли его в коридор. Он мчался, сбивая полки, книги летели за ним, кто-то выкрикнул что-то — он не слышал.

Мир сузился до одного — до неё.

Он вылетел из библиотеки, толкнул дверь так, что она застонала, и бросился в дождь. Холод врезался в кожу, как иглы. Мокрый воротник облепил шею. Ботинки хлюпали. Но он не чувствовал ничего.

Только сердце. Грохочащее сердце. Только один образ перед глазами.

Он мчался сквозь дождь, сквозь липкий страх, сквозь холод, будто сам ветер шептал: не успеешь.

"Пожалуйста... просто дождись меня."

Крис бежал. Бежал, будто запоздалый герой, у которого вырвали сердце, но он всё равно продолжал. Его грудь сжимала боль — не физическая, душевная. Глухая, разъедающая, как ржавчина.

"Я не знал, что когда-нибудь буду так бояться потерять кого-то."

И теперь он знал.

Каждой клеткой. Каждой чёртовой жилой.

Он боялся потерять её.

Потому что если она сделает этот шаг — мир перестанет существовать.