Учись любить меня [РЕДАКТИРУЕТСЯ]

Дождь стих, как будто устав злорадствовать. Над кампусом повисла тяжёлая влажная тишина, и в ней не было ни облегчения, ни покоя. Только пустота, звенящая в ушах, как гул от грома, уже ушедшего за горизонт.

Лив шла медленно, чувствуя, как влага въелась под кожу, под ногти, в самую суть. Её волосы прилипли к щекам, одежда налипла на тело, каждая мышца зябко дрожала от переохлаждения. Но дело было не в дожде. Дело было в том, что внутри она была точно такой же — промокшей, продрогшей, вымоченной до нитки.

Она не знала, куда ей идти. Не хотела, чтобы её нашли. Ей казалось, что любое слово, любая рука, тянущаяся к ней — соль на разодранную рану.

Но в какой-то момент тело просто сдалось. Холод подступил к кости, и она поняла: дальше уже не побег. Дальше — истощение. А значит... домой.

Вернувшись в комнату, она почти бесшумно повернула ключ в замке.

Тепло встретило её, как чужая ласка. В комнате пахло лавандой и бумагой, и ещё — напряжением. Потому что они были там.

Кейт и Элизабет.

— Лив! — Элизабет тут же вскочила с кровати. — Боже, где ты была? Ты вся насквозь... ты дрожишь!

— Мы искали тебя повсюду! — добавила Кейт, подлетая ближе. — Господи, ты вообще в порядке?

Лив подняла на них взгляд. Тусклый, стеклянный. Она сняла мокрую куртку, повесила её на спинку стула. Не сказала ни слова. Просто прошла к кровати и села, будто тело действовало без воли.

— Лив... — Элизабет сделала шаг ближе, но Лив отвернулась.

— Пожалуйста, просто... не сейчас, — голос был тихим, почти безжизненным.

Кейт стиснула зубы. На её лице промелькнуло что-то сложное — смесь вины и сдерживаемого раздражения. Она посмотрела на Элизабет, потом снова на Лив.

— Послушай... я знаю, что ты злишься. И, наверное, не хочешь с нами говорить. Но... у нас есть кое-что важное. Ты должна это знать.

Лив ничего не сказала. Но не ушла. Значит — слушает.

Кейт не подошла. Она ходила по комнате, будто в клетке. Пластиковая бутылка в её руке с каждым шагом поскрипывала — нервный ритм, от которого хотелось спрятаться под кровать, закрыв уши.

— Когда мы тебя искали, я пошла в братство. Думала, ты могла быть у Криса. Ну, ты сама знаешь — если бы я была на твоём месте, пошла бы к нему...

Лив слегка дёрнулась. Да, она думала об этом. Именно поэтому и не пошла туда. Она не хотела, чтобы её нашли.

— Пока его не было, я слышала, как двое идиотов в гостиной болтали... Сначала ерунду, но потом — твоё имя. Один сказал, что спор выигран, а второй — что до бала еще есть время. Они еще какую-то чепуху говорили, я не запомнила, но Лив... Это был спор. Ты — просто условие глупого спора!

Лив не изменилась в лице. Только опустила взгляд. Руки, всё ещё влажные, лежали на коленях, сжав ткань джинсов до боли в пальцах. Правда раскрылась. Сколько прошло? Два месяца? Лив врала своим подругам два месяца.

— Мне так жаль, Лив. Он такой козёл! Я его убью! — Кейт вспыхнула. — Его не было в братсве, но я клянусь, при первой же встрече — я его...

Она вдруг застыла. Тишина обрушилась снова. Кейт уставилась на неё, медленно нахмурившись.

— ...стоп. Ты... не выглядишь ни удивлённой, ни разбитой...
Ты знала?

Лив вдохнула. И выдохнула — долго, медленно, как будто с этим выдохом уходило всё. Последний этаж рухнувшего небоскрёба.

— Да, — сказала она. — Я знала. С самого начала. Это была моя идея — начать фальшивые отношения. Мы никогда не были вместе по-настоящему. Всё было фальшивкой.

Пауза.

Как в фильмах — та, что длится вечность между падением тела и звуком удара об землю.

— Что? — Элизабет моргнула, как будто пощёчина была физической. — Почему ты нам не сказала? Зачем?

— Потому что... — плечи Лив чуть дрогнули, будто она вспоминала, как дышать. — Потому что сначала это был способ избавиться от Зака, от сталкера. И никто не должен был знать, чтобы план сработал.

— Мы не НИКТО! — Кейт резко встала. В голосе — гнев, не обида, не боль — именно гнев. — Мы — твои друзья! Я думала, что ты нам доверяешь. Что мы, чёрт возьми, сестры! Сначала ты молчала про сталкера. Целый ГОД, Лив! Потом про свой "гениальный" план с фальшивым парнем. Что мы еще не знали? У вас с Крисом есть общий ребенок в Канаде?

— Вы не обязаны были знать про сталкера, — тихо сказала Оливия. — Это не было вашей проблемой.

— Проблемой?! — Кейт вскинула голову, как будто Лив её ударила. — ...ты просто использовала всех. Даже себя.

Слова резали.

Как будто кто-то рвал страницы её любимой книги — медленно, мучительно. Внутри — пустота. Тишина. Бездна.

Кейт отвернулась, лицо застывшее, словно маска. Она схватила куртку, и звук хлопнувшей двери, будто финальный аккорд, разнёсся по комнате.

И снова — тишина.

Только дыхание Элизабет — нервное, неровное, и тихое шуршание дождя за окном. Лив осталась сидеть на кровати, как будто была прибита к ней. В её голове — тишина. И капли на стекле, будто отсчитывали её ошибки. Один. Два. Три. Больше, чем можно сосчитать. Больше, чем можно простить.

***

Столовая гудела — как улей. Смех, звон посуды, топот обуви, шум воды за стойкой. Всё это скатывалось в один вязкий, невыносимый гул. Лив сидела в углу, прижавшись к стене, как будто она могла впитать её холод, чтобы он остудил то, что творилось внутри.

На подносе остывала паста. Она даже не помнила, как взяла её. Ложка лежала в пальцах, но она не могла вспомнить — подносила ли её ко рту. Лив смотрела в одну точку, сквозь парящее над едой облачко, как в пустое окно. Словно её сознание оступилось и выпало за границу реальности.

Она заметила, как Элизабет махнула ей с другого конца зала зовя присоединиться за их привычный столик. Но Лив отвернулась. Не потому что злилась. Просто больше не было сил даже на дружелюбный кивок. Улыбка ощущалась чем-то невозможным. Как забытый язык, на котором она уже не умела говорить.

Кейт, сидевшая рядом с Элизабет, с мрачным видом ковыряла салат вилкой. Она не смотрела в сторону Лив. Специально игнорируя.

Всё внутри Лив было — на грани. Тонкая плёнка между «ещё держусь» и «падаю». И каждый взгляд, каждое слово, каждый шаг приближали её к этой грани.

И в этот момент — движение напротив. Мягкий скрип стула. Тень. Запах ветра и чего-то тёплого, знакомого, как запах собственного пледа в прохладную ночь.

Крис. Он сел, как будто так и должно быть. Без слов. Без спроса.

Он не смотрел на неё — сначала. Просто подвинул к себе поднос, расправил салфетку, взял ложку. Его движения были ленивыми, почти беззаботными, но Лив знала: он наблюдает. Не просто смотрит — читает её, как страницу, заляпанную слезами, но всё ещё понятную.

— Ты знаешь, это уже третий раз, когда ты игнорируешь пасту. Думаешь, я не считаю?

Голос — мягкий, тёплый. Ни капли жалости. Только осторожная ирония. Как будто он тянет за ниточку, пытаясь вытащить её обратно, изнутри себя.

Она не подняла глаз. Но уголок губ чуть дёрнулся. Почти незаметно.

— Думаю, у тебя слишком много свободного времени, — пробормотала она.

Он кивнул, глядя на неё искоса, с тем ленивым, почти наглым выражением, которое всегда раздражало и одновременно успокаивало её.

— У меня список. С графиками и диаграммами. Сейчас добавлю «три дня игнора пасты».

— Должна быть потрясающая таблица.

— Её уже хочет выкупить NASA.

И тут он посмотрел на неё по-настоящему. Без шутки. Внимательно. И она отвела взгляд. Слишком близко. Слишком честно. Слишком... опасно.

Что-то в груди кольнуло. Острым. Но не болезненным. Это было как свет — тот, что проникает сквозь трещины, даже если ты заперлась изнутри.

Она не знала, как это назвать. Только знала одно: когда он рядом, в ней что-то перестаёт дрожать. Хоть на мгновение.

— Ты выглядишь как человек, который не спал уже неделю, — сказал он. — Хотя нет. Две.

Лив чуть пожала плечами. Даже усталость уже не чувствовалась как враг. Скорее — как постоянный спутник. Неотъемлемый. Родной. Как-то слишком легко она приняла его присутствие в своей жизни.

— Я и правда не сплю, — тихо призналась она. — Не хочу засыпать и проснуться в мире, где снова всё не так.

Крис не ответил. Только подался чуть вперёд — и почти невольно его пальцы легли поверх её руки. Просто — коснулись. Его ладонь была горячей, почти обжигающей, как кофе, который слишком долго стоял, но ты всё равно пьёшь его — потому что тебе нужен этот вкус.

Она даже не дёрнулась. Не смогла.

Он тоже, похоже, не заметил, что делает — до того момента, как пальцы сжались крепче. Словно, осознав прикосновение, он решил не отпускать.

Молчание зависло между ними, как дыхание перед признанием. Лив не смотрела на него — боялась. Боялась, что если поднимет глаза, увидит всё, что не готова принять.

Но в ней что-то растаяло. Или сломалось. Или — открылось. Словно в её груди существовала тонкая грань, натянутая между страхом и нуждой, и он стал тем, кто подошёл к ней слишком близко.

И она позволила ему.

— Ты ведь могла рассказать, — сказал он после паузы. — Я слышал. Что случилось. Кейт... сказала. Точнее наорала на меня. Я таких "лестных" слов в свой адрес ещё не слышал. Я боюсь эту женщину.

Лив подняла глаза. Медленно. Взгляд — мутный, как вода в шторм. В нём не было злости. Только усталость. Но всё же её губы дрогнули в улыбке.

— Про спор? Или про то, что я, возможно, сошла с ума?

Крис улыбнулся.

— Оба пункта. Хотя лично я предпочёл бы, чтобы ты сошла с ума от меня и моей непередаваемой харизмы.

— Ты непередаваемый идиот, Блейк, — Лив улыбнулась по-доброму. Крис ответил ей той же улыбкой — тихой, немного грустной, как у человека, который видел, как рушатся стены, и всё равно остался.

— Поешь, — сказал он, просто и спокойно. — Даже если через силу.

Она кивнула. Это «кивнула» в ней отозвалось, как «спасибо». Как «я всё ещё здесь».

Крис вздохнул и немного откинулся назад, отпуская её руку, будто всё ещё не до конца решаясь, можно ли. Лив посмотрела на след, оставшийся от его пальцев. Он был невидимым, но существовал. Как шрам от вырезанной занозы.

Он не спасал её. Не вытаскивал. Просто... сидел рядом.

И этого — ей сейчас было достаточно.

А может, и больше, чем достаточно.

***

После занятий коридоры кампуса были похожи на разбитое радио — шум, фразы, чужие голоса, словно затерянные сигналы на частоте, к которой Лив больше не подключена. Она двигалась будто в воде — всё глуше, всё медленнее, словно каждый шаг отдавался эхом в пустом, больном пространстве внутри.

В руке она сжимала ручку рюкзака так крепко, словно боясь, что кто-то напрыгнет на неё из-за угла и отберет сумку. Она должна была отнести новый черновик статьи мистеру Грейсу. Это была задача простая, обыденная, почти механическая. Единственное, что сейчас имело структуру, хоть какую-то чёртову ясность.

Она свернула в сторону кабинета, и уже почти дошла, когда вдруг остановилась. Сердце сделало лишний удар — неровный, сбившийся. Её рука непроизвольно потянулась к сумке.

Не потому что вспомнила. А потому что что-то внутри прошептало: проверь.

Она остановилась у окна, отбросив на плечо волосы — мокрые после дождя. Всё в ней было мокрым. Простуженным. Даже душа. Она опустилась на скамью и начала перебирать содержимое сумки. Черновик статьи был на месте — тот самый, переписанный, пересмотренный десятки раз.

И вдруг — пальцы наткнулись на бумагу. Мягкий, чуть хрустящий звук конверта. Он не должен был быть здесь.

Без имени. Без адреса. Без обещаний.

Просто белый. Слишком чистый. Чужой.

Сердце пропустило удар. Внутри что-то тихо, гулко стукнуло — как дверца, захлопнувшаяся в пустой комнате.

Пальцы вцепились в конверт. Она разорвала его, не дыша. И весь мир сжался до одного снимка.

На ней — Крис. Его спина знакома до боли. И рядом... Вики. Руки на его плечах. Губы — на его губах. Поцелуй. Словно вырезанный из сцены, которую она никогда не должна была видеть. Которая не должна была существовать.

Глаза Лив расширились.

На секунду, она не дышала.

Не моргала.

Просто... смотрела.

А потом, словно опоздавшая боль, в неё вонзилось. Каждой иглой. В каждую клетку. Словно яд расползался из центра груди. Словно кто-то медленно вырезал воздух из лёгких. Не кричать. Не плакать. Только сидеть. Смотреть.

Губы задрожали. Пальцы судорожно сжались на краях фото, будто хотели разорвать его — или вцепиться, как в рану.

Он. Он целовался с ней.

Мир не рухнул. Он медленно перевернулся. Потолок стал полом. Всё, чему она верила, вдруг оказалось... фарсом. Те прикосновения. Те разговоры. Те слова. Все те взгляды, которые, казалось, были только для неё.

Оливия села прямо на пол в коридоре. Фото всё ещё в руке. Ноги подкосились. Люди проходили мимо. Она их не замечала. И они её — тоже. В этой секунде она была одна, как никогда прежде.

Она помнила, как Крис был рядом. Как говорил, что знает её, чувствует её. Помнила его взгляд, мягкий, будто тёплый плед после кошмара. Помнила, как начала верить. Как, чёрт возьми, поверила. И — влюбилась. И всё это... было ложью?

Нет. Хуже. Было ставкой. Спор. Просто игра.

«Значит, это всё было игрой?» — проскользнула мысль. Сухая. Без эмоций.

«А я... я дура, которая поверила»

Лив закусила губы до крови. Лицо горело, как будто кто-то вылил на неё расплавленное олово. Она чувствовала, как из глаз медленно катятся слёзы, тяжёлые, предательские. И даже не пыталась вытереть.

Потому что это было бессмысленно.

Потому что с этим уже ничего нельзя было сделать.

Слёзы не спасали, не облегчали. Они просто были. Как напоминание — ты проиграла. Тебя обманули. С тобой играли.

Если бы она могла вырвать это чувство — выжечь изнутри, то сделала бы это. Но боль, сжимающая грудную клетку, была почти физической. Она хотела закричать, разорвать бумагу, стереть память.

Но она просто сидела. И смотрела.

И ненавидела себя.

За то, что поверила. За то, что открылась. За то, что дала ему прикоснуться к её ранам — и сделать их только глубже.

Лив медленно поднялась с пола. Словно стекло, у которого каждая грань готова треснуть. Она сжала фото, как будто могла выжать из него объяснение.

— Больше не будет, — прошептала она. — Ни слов. Ни веры. Ни шагов в его сторону.

Она спрятала фотографию в карман. В груди — зияющая дыра. Но лицо застыло. Холодное. Как у мраморной статуи. И, словно в забытьи, побрела по кампусу куда глаза глядят. Слёзы, кажется, давно закончились, но взгляд оставался тусклым, стеклянным, будто за ним больше не было ни огня, ни веры. Только усталость.

Она свернула за угол корпуса и почти врезалась в Мелиссу. Та вздрогнула, прижала к груди папку с бумагами.

— О, Лив! — Мелисса сразу заулыбалась, с какой-то детской надеждой в глазах. — Я искала тебя. Слушай, может, после занятий заглянешь в библиотеку? Мы же договаривались, что ты поможешь мне с текстом для мистера Грейса. Я так волнуюсь, а ты вчера...

— Нет, — голос Лив прозвучал резко, почти отрывисто. Словно нож. — Не сейчас, Мелисса. Мне не до чужих статей.

Мелисса растерялась. Улыбка медленно погасла. В её глазах промелькнуло нечто хрупкое, ранимое — и Лив это заметила. Но не остановилась. Просто прошла мимо, не оглянувшись.

Она сделала три шага — и остановилась. «Зачем ты это? Она же...» — начала кричать совесть. Лив обернулась.

Мелисса уже спешно уходила в другую сторону. Плечи сжались. Она вытирала глаза рукавом свитера, стараясь не обернуться. И это ударило больнее, чем фото.

— Чёрт... — прошептала Лив и отвернулась. Но вернуться не решилась. Она была слишком разбита, чтобы собирать ещё чьи-то осколки.

Кампус дышал тишиной. После дождя листья под ногами прилипали к подошвам, как если бы сама земля пыталась удержать её, не пуская дальше. Но Лив шла. Быстро. Механически. Как будто, если остановится — рухнет.

Мир больше не казался цельным. Он расползался, как пленка на старом фото: то ли реальность, то ли отражение, то ли кошмар. В груди — пустота. Но не лёгкая. Не пронизанная светом. А тяжёлая. Глухая. Как бетон.

Лив шла вдоль аллеи, как тень — выцветшая, бесшумная. Под ногами мягко хрустели листья, но она не слышала их. Мир казался замедленным, смазанным, как в воде — звуки глушились, образы плыли. Она не разбирала дороги. Шла, куда несли ноги. Просто дальше. Лишь бы не остановиться. Лишь бы не разорваться пополам.

Грудь сдавливало так, словно кто-то забыл снять с неё груз. В горле застрял ком — не из слов, не из слёз. Из предательства.

Каждый шаг отзывался тупой болью в коленях, и всё же Лив шла, будто упрямо надеялась, что движение вытеснит чувства. Но чувства были живыми. Они копошились под кожей, ломали кости изнутри, и особенно — сердце.

Именно в этот момент — как выстрел — её остановило движение впереди.

Он.

Словно возник из воздуха — будто наваждение, голограмма боли, ставшая плотью. Крис. Его силуэт казался нереальным в свете фонарей — слишком знакомым, слишком любимым, слишком предательским. Его глаза нашли её сразу. И в них было всё: растерянность, паника, надежда.

— Лив... — голос хриплый, смятый, словно и он только что вылез из бури. — Что происходит?

Слова ударили по ней, как стекло в лоб. Она остановилась, выпрямилась — не потому что хотела. Потому что тело замерло само, как от удара током. Только не дрогнуть. Только не показать слабость.

Она медленно подняла взгляд. Холодный. Стеклянный. Как будто все чувства внутри неё сгорели, оставив лишь заледеневший пепел.

— Я видела, — сказала она. Ровно. Без дрожи. Как ледяной нож в горло. — Ты и Вики.

Он будто споткнулся на ровном месте. Его лицо потемнело, глаза чуть расширились. И сразу — шаг назад. Тень боли проскользнула по его губам.

— Лив, нет. Я всё объясню...

— Ты нарушил договор, — оборвала она. Голос стал твёрже, злее, чем хотела. Но иначе не могла. — У нас было условие. Никаких других девушек.

Иногда, чтобы не умереть от боли, приходится притворяться, что тебе всё равно. Лив именно так и сделала. Только правила. Не чувства. Он не должен знать, что победил.

Крис застыл. Его губы приоткрылись, как будто он не мог поверить в то, что слышит.

— Договор? — его голос упал. Не громче шёпота. — Ты злишься не потому, что я поцеловал другую... А потому что я нарушил чёртов договор?

— Да, — выдохнула она. И ложь ударила в грудь, как камень. Как измена — себе.

В тот миг внутри неё разлетелось всё. Она почувствовала, как сердце падает — вниз, в живот, туда, где всё сжимается от боли. И тем не менее лицо оставалось спокойным. Лишь в глазах был пожар. Глухой. Без пламени. Только угли.

Он смотрел на неё, как будто видел впервые. Как будто она скинула маску — и под ней оказалось что-то чужое. Его лицо опустело. Моргнул — и вдруг стал слишком тихим. Слишком далёким.

— Значит, всё это было игрой. Для тебя?

Она выдержала паузу. Короткую. Ровно столько, чтобы проглотить слёзы и не дрогнуть голосом. На миг в груди что-то сжалось до боли, и ей показалось, что она вот-вот сломается — скажет правду, бросится к нему, прижмётся лбом к его плечу... Позволит ему растоптать себя. Но она сглотнула воздух вместе с истерикой и остатками гордости.

Потому что если она сейчас сорвётся — значит, всё зря. Все усилия. Вся выстроенная защита. Всё достоинство.

— Да. Мы договорились, Крис. Было весело. Но с меня хватит.

Эти слова были как гильотина. Холодный металл, отсекающий то, что ещё трепетало, хотело жить. Хотело верить.

Он будто пошатнулся. Фонарь за его спиной бросил тень, которая исказила его лицо — сделала его одиноким, уставшим, чужим. Наступила тишина. Звенящая. Она звенела у Лив в ушах, словно глухой гул после взрыва.

— Понятно, — сказал он. Почти беззвучно. — Тогда на этом всё.

Он развернулся. Просто развернулся. Без прощания. Без вопросов. Без последних слов.

И пошёл прочь.

А она... не остановила его.

Не позвала.

Не бросилась.

Стояла. Как пустая оболочка, в которой осталось только эхо его слов.

Лицо не шевелилось. Только пальцы дрожали, впиваясь в ремешок сумки. Боль пульсировала в горле, в висках, в кончиках пальцев.

Но она не рухнула. Не разрыдалась. Просто... ушла.

Гордость — это последнее, что держит тебя на плаву, когда тонет сердце.

***

Коридор был слишком тихим. Даже шаги не звучали — они тонули, будто сама тишина не хотела, чтобы её тревожили. Свет от потолочных ламп казался размытым, как через слёзы, которых больше нет. Лив сидела на скамейке у окна, и холод от стекла пробирался сквозь одежду к коже, к сердцу, к самой сути. Но ей нравилось это ощущение — оно было честным. Единственным, что она сейчас могла чувствовать по-настоящему.

Она держалась — за край куртки, за воздух, за остатки себя. За прошлое, в котором было хоть что-то целое. Внутри всё давно выгорело, а снаружи — осталась оболочка. Хрупкая. Почти пустая. Мир рушился уже не по частям — плитами, массивами, с глухим эхом в груди. Она больше не боролась с болью. Просто... позволяла ей быть. Точно знала — нет никакого "потом". Нет спасения. Только эта неподъёмная усталость.

Когда Джеймс её нашёл, он не сказал ни слова. Просто сел рядом. Не глядя в лицо. Не касаясь. Его присутствие было как лампа в углу комнаты после кошмара — тусклая, но живая. Некоторое время они молчали, и только потом он, сдержанно, по-доброму, сказал:

— Я был у тебя в комнате. Элизабет волнуется. Я тоже. Мы все переживаем, Лив.

Слова прозвучали, как камешек, брошенный в мёртвую воду. Без всплеска. Без кругов. Лив не ответила. Только сильнее сжала руки в кулаки. Ногти впивались в ладони, оставляя красные полумесяцы, как доказательства: она ещё чувствует. Она — ещё тут.

— Ты не обязана говорить, — добавил он тише. — Я не далю. Но если тебе нужно просто, чтобы кто-то рядом посидел... я здесь.

Это было правильно. Это было по-настоящему. Но это было... невыносимо.

Она медленно повернулась. Подняла глаза. Взгляд тусклый, как пепел в камине. И голос — хриплый, треснувший, будто слова рвались сквозь кровь.

— Джеймс. Как ты можешь говорить мне это? Как ты вообще имеешь право меня жалеть?

Он застыл.

— Что ты...

— Ты даже не можешь сказать Элизабет, что ты её любишь. Молчишь. Прячешься. Хочешь... помочь мне? Помоги сначала себе. Я... я устала от советов от людей, которые сами тонут.

Он посмотрел в сторону, лицо застывшее. Но она не закончила. Внутри всё бурлило. Слишком много. Слишком остро. Всё, что копилось, теперь рвалось наружу.

— Ты приходишь, сидишь рядом, и думаешь, что этого достаточно? Что ты меня спасешь своей молчаливой поддержкой? — голос стал громче, ломался. — А я... я хочу кричать. Но уже не могу. Потому что каждый раз, когда я думаю, что кто-то рядом, он оказывается... предателем. А я — одна. Одна, Джеймс!

Он замер. На его лице — растерянность. Такая живая, такая честная, что Лив почти пожалела. Почти. Но волна боли перекрыла сочувствие.

— Лив...

— Ты такой же трус, как и все. Как и я, — прошептала она. — Только прячешься за вежливость. Хочешь меня утешить? Спаси сначала себя. А потом... потом приходи ко мне с советами, — голос дрожал, но не ломался. — А сейчас... пожалуйста... не надо.

Она встала. Слишком быстро. Воздух сжался. Мир качнулся. Или она. Но ноги не подкосились — нет. Пока нет.

— Лив, — повторил он, уже вставая, но она отступила, как от обрыва. Не злилась. Не плакала. Просто была — одна.

— Мне больно. И страшно. И всё, что я вижу — это люди, которым я доверяла, и которые... исчезают. Один за другим. Предают.

Голос её был шепотом. Шепотом у края.

Он хотел что-то сказать. Она это видела — слова подступили к его губам. Но... не вышли.

— Если ты когда-нибудь решишь не молчать... — начал он.

Она остановилась. Обернулась наполовину. Свет от окна обрисовал её лицо, делая его резким, почти болезненно тонким.

— А если я решу... молчать навсегда?

И ушла.

Шаг за шагом. Не быстро. Не драматично. Просто — уход. Тихий. Окончательный. И Джеймс остался один, в этом коридоре, полном чужой тишины.