Боль одиночника
Дорога домой была размытой, словно акварельный рисунок, растекшийся под дождем. Каждый шаг, каждое движение ног по пыльному асфальту отдавалось гулким эхом в моей голове, которая, словно расколотый колокол, звенела от хаоса и безумия. После "визита" в полицейский участок, где меня, словно нашкодившего ребенка, отправили восвояси, мой разум окончательно потерял связь с реальностью. Слова полицейских, их смех, их невозмутимость – все это было для меня не более чем зловещим фарсом, тщательно разыгранным спектаклем, чтобы довести меня до ручки. Моя паранойя, словно стая голодных стервятников, кружила над моей головой, нашептывая о заговоре, о том, что они лгут, что они знают все, но просто ждут удобного момента, чтобы схватить меня.
На обратном пути, я зашел в зоомагазин и купил целый пакет кошачьего корма. Большая упаковка сухого корма, несколько банок влажного паштета – все для Мустина, для его подруги, для котят. Мои руки, дрожащие от напряжения, автоматически выполняли привычные движения, а сознание, словно затянутое в водоворот, уже не могло отличить правду от вымысла.
Мой дом встретил меня угнетающей тишиной, которая, словно свинцовое одеяло, давила на меня, проникая в каждую клеточку моей души. Я вошел, бросил пакет на пол и, как обычно, позвал: "Мустин? Кис-кис-кис?" Но в ответ – лишь эхо моих собственных слов, беззвучно растворяющееся в пустой, гулкой тишине. Недоумение, легкое, почти неуловимое, начало просачиваться сквозь завесу моего безумия. Мой Мустин, этот верный, но уже дряхлый кот, всегда встречал меня у двери, его тихое мурлыканье, словно нежный ропот подземных вод, было для меня единственным утешением. Но сегодня – ничего. Пустота.
Я прошел в гостиную, где обычно стояла его любимая лежанка, пушистая, мягкая, пропахшая кошачьей шерстью. Пусто. Ни лежанки, ни старого кресла, где любил спать Мустин, ни его подруги, ни троих взрослых котят. Никаких мисок, никаких игрушек, никаких признаков их существования. Мой взгляд метался по комнате, судорожно ища хоть что-то, что могло бы подтвердить их присутствие, но комната была стерильно пуста, словно вычищена до блеска невидимой рукой.
В этот момент я поник. Осознание, жуткое, леденящее душу осознание, ударило меня, словно удар молнии. Котов. У меня никогда не было котов. Никогда. Мустин, мой первый Мустин, умер много лет назад, еще в той, далекой, безумной эпохе 1929 года. А все остальные – второй Мустин, его подруга, котята, – все это было лишь плодом моего больного воображения, галлюцинациями, порожденными моим истерзанным разумом, защитной реакцией на безвыходное одиночество.
Мой разум отказывался принимать эту жестокую правду. Нет, это неправда. Это сон. Я просто сплю, и сейчас проснусь, а Мустин будет лежать у меня на коленях, его мягкая шерсть будет согревать мои руки, а котята будут играть на ковре, их звонкий писк будет наполнять дом. Я ущипнул себя за руку, сильно, до боли, но ничего не изменилось. Пустота. Глубокая, бездонная пустота, зияющая на месте, где когда-то, как мне казалось, было столько жизни.
Пакет с кошачьим кормом, который я купил на обратном пути, теперь лежал на полу, нелепый, бессмысленный, словно доказательство моего полного, окончательного безумия. Мои руки, словно парализованные, выпустили его, и он с глухим стуком упал, рассыпав по полу часть сухого корма. Эти сухие, безжизненные гранулы, словно осколки моих несбывшихся надежд, валялись у моих ног.
И вот тогда, именно тогда, когда я осознал всю чудовищную правду, что я совершенно один, что я, этот обломок человечества, заперт в четырех стенах собственного безумия, из моих глаз хлынули слезы. Горячие, жгучие слезы, которые, казалось, я давно уже выплакал. Я упал на колени, обхватив голову руками, и горько, безудержно зарыдал. Я плакал не от горя, не от печали, а от жуткого осознания того, что я сошел с ума. Мой разум, этот извилистый лабиринт, наконец-то полностью погрузился во тьму, и выхода из него не было.
И в этот момент, сквозь пелену слез и безумия, я услышал его. Крики. Злобные, раздраженные крики из дома напротив. "Эй, парень! Выключи свою чертову машину! Она шумит, как трактор! Люди спать хотят!"
Машина. Миссис Грин. Я же оставил ее у полицейского участка, чтобы она не привлекала внимания. Или... или я приехал на ней домой? Я поднял голову, посмотрел в окно. И вот она. Моя машина. Старый, обшарпанный "Шевроле", который я купил много лет назад. Его двигатель, словно старый, больной зверь, хрипел и кашлял, выбрасывая клубы сизого дыма.
Мой мир окончательно перевернулся. Если я ехал на своей машине, то откуда взялась машина миссис Грин? Если Майк жив, то кого я убил? Если котов не существует, то с кем я говорил все эти годы? Мой мозг, словно разбитое зеркало, разлетелся на тысячи осколков, каждый из которых отражал лишь часть ужасной, искаженной истины. Голос в моей голове, тот самый зловещий голос, теперь гремел, словно раскат грома: "Ты дьявол. Ты убил их всех. И теперь ты сошел с ума. Тебе нет спасения."
Я сидел на полу, окруженный призраками, потерянный в бездне собственного безумия, и лишь одна мысль сверлила мой мозг: я был на дне, и из этого ада мне уже никогда не выбраться. Моя жизнь, словно проклятая пьеса, продолжалась, и я, этот сломленный, истерзанный актер, был вынужден играть в ней главную роль до самого конца, до последней, смертельной ноты.