Агония души
Июль 2006 года. Солнце, словно раскаленный диск, безжалостно пекло мою маленькую, заросшую сорняками усадьбу, выжигая последние крохи надежды из моего и без того истерзанного сердца. Каждый день был выкрашен в оттенки гниющей листвы и предсмертной бледности, а моя душа, словно древний, изъеденный червями пергамент, продолжала гнить, рассыпаясь на мельчайшие частицы, не оставляя и следа от того, кто я когда-то был. Мой разум, словно изношенный механизм, продолжал крутиться по одному и тому же кругу, воспроизводя мелодии отчаяния и невыносимой тоски, где каждый аккорд был пронизан невыносимой болью.
Галлюцинации всё так же продолжали посещать меня, смеялись надо мной, указывали на мои грехи, на мою ничтожность. В их призрачных образах я видел лица тех, кого потерял, тех, кого отнял, их глаза, полные невысказанного укора, пронзали меня насквозь, словно тысячи раскаленных игл. Паранойя, словно ядовитый плющ, оплетала мою душу, не давая ни минуты покоя. Каждый звук, каждый взгляд, каждая мысль – все это было частью огромного, всеобъемлющего заговора, целью которого было свести меня с ума, добить окончательно.
Мой старый Мустин, этот верный, но уже дряхлый кот, теперь почти не вставал со своего кресла. Его глаза, затуманенные старостью, смотрели на меня с невыразимой грустью, словно он понимал, что происходит в моей истерзанной душе. Его потомство, три взрослых кота, избегали меня, их инстинкты подсказывали им держаться подальше от моего безумия. Они были, словно живые укоры, напоминанием о том, что я, этот обломок человечества, способен лишь разрушать.
И вот, в один из таких жарких июльских дней, на моем крыльце вновь появилась миссис Грин. Ее красная, словно наливное яблоко, щека пылала от жары, а в руках она держала букет свежесрезанных ромашек. На ее лице играла широкая, искренняя улыбка, и ее глаза светились какой-то внутренней, неземной радостью. "Мистер!" – воскликнула она, ее голос, звонкий и жизнерадостный, пронзил меня, словно кинжал. – "У меня для вас замечательные новости!"
Ее радость, ее счастье, словно раскаленное железо, обожгли меня. Как она смеет быть счастливой? Как она смеет приносить мне "хорошие новости", когда мой мир лежит в руинах, когда я гнию заживо? Ярость, дикая, иррациональная ярость, вспыхнула во мне, затмевая все остальные чувства.
"О, мистер, – щебетала миссис Грин, не замечая моей нарастающей злобы, – вы не представляете, какая чудесная весть! Моя внучка, наша маленькая Лили, она... она родила! Мальчик! Здоровый, крепкий мальчик! Я теперь прабабушка! Разве это не чудо?"
Чудо? Эти слова, словно пощечина, прозвучали в моей голове. Чудо? В этом мире, полном грязи и крови, в этом мире, где люди убивают друг друга, где дети умирают от голода, где все вокруг пропитано ложью и предательством, она говорит о чуде? Я смотрел на нее, на ее сияющее лицо, на ее счастливые глаза, и в этот момент она превратилась для меня в воплощение всего того, что я так ненавидел – в воплощение наивного, слепого, неоправданного оптимизма. Ее счастье было для меня оскорблением, вызовом.
В 2006 году весь мир ликовал по поводу Чемпионата мира по футболу в Германии. Люди собирались в барах, на площадях, их лица были полны азарта и надежды на победу. Я слышал их крики, их ликование, доносившиеся из телевизора в соседнем доме, и это лишь подливало масла в огонь моей ярости. Они радовались какому-то бессмысленному зрелищу, в то время как мир катился в бездну, а я гнил заживо. И теперь эта старая дура, миссис Грин, со своим "чудом" – новым рождением, новой жизнью, новым витком бессмысленного существования – пришла ко мне, чтобы раздолбать окончательно.
Я не помню, как взял нож. Он, словно по волшебству, оказался в моей руке, его лезвие, некогда тусклое, теперь горело зловещим блеском, отражая солнце. "Чудо?" – прохрипел я, и голос мой был чужим, хриплым, полным звериной злобы. – "Вот твое чудо!"
Что произошло дальше, я не желаю упоминать. Крик. Пронзительный, предсмертный крик миссис Грин, который, казалось, разорвал воздух на части. Падение. Букет ромашек, разлетевшийся по ступенькам, его белые лепестки, окрашенные в алый цвет, словно кровавые капли на девственно чистом снегу. Я стоял над ней, над ее бездыханным телом, с ножом в руке, и ее глаза, полные ужаса и непонимания, смотрели прямо на меня, словно обвиняя. Кровь. Густая, алая кровь, словно темная река, растекалась по старым деревянным ступеням, пропитывая их, стекая по моим рукам, окрашивая их в багровый цвет. Я видел эту кровь, и меня охватил такой дикий, первобытный страх, что мои глаза зажмурились. Я сам себя боялся. Моя душа, словно покрытая толстым слоем ржавчины, рыдала от ужаса.
Машина миссис Грин. Ее старый, потертый "Форд", припаркованный у обочины. Я, словно робот, движимый какой-то неведомой силой, надел перчатки – старые, грязные, рабочие перчатки – чтобы не оставить следов. Ее тело, такое хрупкое, такое безжизненное, я, с чудовищным усилием, затащил в багажник, стараясь не смотреть на ее лицо, на ее застывшие кукольные глаза. Затем, дрожащими руками, я сел за руль, завел мотор, и машина, словно призрак, тронулась с места, увозя меня подальше от этого проклятого дома, от этой кровавой сцены, от самого себя. Я гнал по пыльным дорогам, не разбирая пути, лишь одна мысль сверлила мой мозг: подальше, как можно дальше, чтобы никто, никогда не нашел ее, чтобы никто, никогда не узнал, что я, этот обломок человечества, совершил еще одно чудовищное преступление.