Шаги в пустоту
Июнь 2004 года. Жаркий, душный июнь, когда солнце, словно беспощадный прожектор, выжигало последние остатки надежды из моего и без того истерзанного сознания. Мой мир, некогда окутанный плотной завесой безумия и отчаяния, теперь казался слегка прояснившимся, но это было лишь обманчивое затишье перед новой бурей. Годы прошли, словно песок сквозь пальцы, и каждый из них оставлял на моей душе новые, незаживающие шрамы, превращая меня в ходячую энциклопедию горя.
Мой старый Мустин, тот черный кот, что был моим немым спутником в лабиринтах депрессии, теперь сам был лишь тенью былого величия. Его шерсть поседела, движения стали медленными и неторопливыми, а глаза, некогда сиявшие янтарным огнем, теперь смотрели на мир с мудростью и усталостью. Он был древним философом, неспособным говорить, но понимающим каждую нотку моей тоски. А котята, его потомство, выросли, превратившись в грациозных, самостоятельных кошек и котов, каждый со своим характером, со своими повадками. Четверо их было вначале, но один, самый слабый, самый маленький, не выжил. Его крошечное, бездыханное тельце, найденное под диваном, стало для меня еще одним подтверждением того, что смерть – это неизбежный конец всего живого, а моя жизнь – лишь череда бесконечных потерь. Я похоронил его в маленькой картонной коробке под старой яблоней во дворе, и это было единственное, что я мог дать этому невинному созданию.
Галлюцинации, эти непрошеные спутники моего сознания, никуда не исчезли. Вот я сижу на кухне, пью свой утренний, обжигающий кофе, и вдруг вижу, как моя первая жена, та, с глазами цвета летнего неба, склоняется надо мной, ее лицо полно печали и невысказанного укора. А мои дети, с их звонким смехом, словно эхо, раздаются из пустой комнаты, заставляя мое сердце сжиматься в тисках невыносимой тоски. Навязчивые мысли о жизни и людях, словно стая голодных воронов, кружили над моим разумом, выклевывая последние крохи покоя. Я был уверен, что каждый человек, которого я встречал, нес в себе какую-то тайну, какой-то скрытый мотив, который рано или поздно выйдет наружу, чтобы причинить мне боль. Мой мозг, словно паутина, был запутан в этих бесконечных предположениях.
Алкоголь и сигареты стали моими единственными, верными спутниками. Каждая сигарета, с ее едким дымом, была коротким, мимолетным актом саморазрушения, а каждая стопка виски – попыткой заглушить внутренний крик, который, казалось, никогда не умолкал. Мои легкие, изъеденные смолой, хрипели, а печень, словно губка, впитывала в себя всю горечь моего существования. Я был, словно корабль без руля и без ветрил, плывущий по бурным волнам собственного безумия, и лишь эти дурманящие зелья давали мне иллюзию контроля.
И вот, в этом 2004 году, произошло нечто неожиданное. Я, этот неприкаянный призрак, этот ходячий памятник несчастью, вдруг начал знакомиться с людьми. Не по своей воле, конечно, а по стечению обстоятельств, которые, казалось, были подстроены какой-то высшей, неведомой силой, то ли благосклонной, то ли злорадной.
Все началось с почтальона. Хрупкая, пожилая женщина с вечно красным носом и добрыми, усталыми глазами. Каждый день она приносила мне счета и рекламные листовки, и каждый день я, словно зомби, лишь кивал ей в ответ, избегая любого зрительного контакта. Но однажды, когда я сидел на своем крыльце, потягивая виски и куря сигарету, она остановилась. "Мистер, – ее голос был тихим и осторожным, – я вижу, вы неважно себя чувствуете. Могу я чем-нибудь помочь?" Я удивленно поднял на нее глаза. Помочь? Мне? Это слово, словно инопланетный язык, звучало в моей голове. Я лишь покачал головой, но она не ушла. Она села на ступеньку рядом со мной, не говоря ни слова, и просто сидела. Ее присутствие, тихое и ненавязчивое, было странным, непривычным. Это была миссис Грин, и она стала моей первой знакомой, невольной свидетельницей моего увядания. Ее молчание было громче любых слов, и в нем я чувствовал какое-то странное, неуловимое сочувствие.
Затем был молодой парень, которого я прозвал "Маляром", потому что он вечно ходил в испачканной краской одежде. Он работал в местном автомастерской, и его смех, звонкий и беззаботный, часто доносился до меня из открытых дверей гаража. Однажды, когда я брел по улице, погруженный в свои мрачные мысли, он окликнул меня. "Эй, парень! С тобой все в порядке? Ты выглядишь так, будто тебя поезд переехал." Я остановился, удивленный его непосредственностью. Никто давно не обращал на меня внимания, кроме миссис Грин. Он протянул мне сигарету, и я, впервые за долгое время, принял ее. "Меня зовут Майк," – сказал он, улыбаясь. – "Может, зайдешь к нам? Есть пиво, можем поболтать." Я не знаю, что толкнуло меня, но я пошел. И вот так, неожиданно, в моей жизни появился Майк, человек, который, казалось, был полной противоположностью мне – живой, энергичный, полный энтузиазма. Он стал моим первым "другом", хотя я и не понимал до конца, что это значит.
Мысли о жизни и людях продолжали мучить меня. Я наблюдал за Майком, за его веселой компанией, которая часто собиралась в автомастерской. Они смеялись, шутили, обсуждали свои проблемы, свои планы на будущее. Я, словно сторонний наблюдатель, сидел в углу, потягивая пиво, и слушал. Их жизни казались мне такими простыми, такими понятными. Они верили в завтрашний день, в дружбу, в любовь. Я же, подобно древнему, потрепанному книжному тому, был полон лишь пыли и безысходности. Я сомневался в каждом их слове, в каждом их жесте, пытаясь найти скрытый подтекст, темную сторону, которую, я был уверен, они скрывают от меня. Моя паранойя, словно ядовитая змея, продолжала нашептывать мне о заговорах, о фальшивых улыбках, о том, что эти люди, как и все остальные, рано или поздно предадут меня.
Июнь 2004 года был богат на события, которые для других были значимыми, а для меня – лишь еще одним подтверждением абсурдности бытия. Выборы президента США, летние Олимпийские игры в Афинах, теракт в Беслане, этот ужасающий акт бессмысленной жестокости, который потряс весь мир. Я читал об этом в газетах, смотрел новости по телевизору, и каждый раз меня охватывало одно и то же чувство – безграничной усталости. Усталости от бесконечного цикла насилия, от человеческой глупости, от того, что мир, несмотря ни на что, продолжал катиться в свою неизбежную бездну.
Но, в отличие от прежних лет, я уже не был полностью изолирован. Майк иногда заходил ко мне, принося пиво, или просто, чтобы поболтать о пустяках. Миссис Грин оставляла на моем крыльце пакеты с домашними пирожками, и ее глаза, полные молчаливого сочувствия, были для меня немым укором. Мои коты – старый Мустин, его подруга и трое их взрослых детей – были моим маленьким, пушистым убежищем. Я смотрел на них, этих живых, дышащих существ, и иногда, лишь на мгновение, чувствовал что-то похожее на тепло. Может быть, в этом мире, полном боли и отчаяния, еще оставалась искра, крошечный огонек, который, если повезет, мог бы разжечь в моей душе хоть что-то, кроме вечной, удушающей пустоты. Но это была лишь слабая, мимолетная надежда, словно тающий снег под жарким июньским солнцем. Я был на распутье, словно старый, разбитый корабль, дрейфующий между двумя безднами – безумием и, быть может, спасением. Но моя душа, словно покрытая толстым слоем ржавчины, уже не верила ни во что, кроме своей собственной, неизбежной гибели.