fifteen pt.2
if you ask me where i'm from I'll answer «you», 'Because I feel right at home next to you.
ask me
«is this love?»
I will answer : « i feel it with my whole being »
( Если ты спросишь меня , откуда я , то отвечу
« ты »
потому что ,я чувствую себя рядом с тобой , как дома.
Спроси меня : « это любовь? » Я отвечу : « Я чувствую это всем существом » )
Z Z Z
Как только поезд примчал их к родному пусанскому вокзалу, сердце Чимина забилось с учащённой скоростью; привстав, он с любопытством заглянул в окно, и слабая улыбка коснулась его черт: с детства знакомое полупрозрачное тёмное здание вокзала с блеском отсвечивало лучи весеннего солнца, акцентируя внимание на неброской горящей надписи: 부산역(Пусанский вокзал). Чонгук продолжал молча наблюдать картину вырисовывающегося перед ними здания, неподвижно сидя на своём месте.
- Как же давно меня здесь не было, - тихо проговорил Чимин, поднявшись с сидения, как только поезд мягко остановил своё движение и замер; послышались отдалённые предупреждающие сигналы, знаменования которых говорили о прибытии нового транспорта. Чонгук поднялся вслед за ним и захватил свой тёмно-синий портфель. Перевесив его через плечо, он повернулся к Чимину и мимолётно скользнул взглядом за окно, узнавая очертания, шум и многолюдность привычного с детства вокзала.
- И мне кажется, словно я здесь не был много времени, - выдохнул музыкант.
Собравшись, юноши вышли из поезда с потоком прочих пассажиров, оставаясь рядом друг с другом и не теряя один второго из виду. Чимин ощущал восторг, тревогу и сладостное предвкушение в одном флаконе: ему не верилось, что он вернулся в некогда покинутый им город в попытке избежать прошлое под руку со своим главным героем прошлого. «До чего хитра и непредсказуема бывает судьба», - промелькнуло в его голове, когда Чонгук крепкой хваткой сжал его плечо и повёл их обоих подальше от выхода из транспорта, откуда всё так же сочилось множество не прекращающих свой ход пассажиров.
Воздух был тёплый и приятный; сделав глубокий вдох, Чимин поднял глаза к небу и невольно улыбнулся. В это мгновение он вдруг так чётко и ясно осознал, как сильно ему не хватало родного города. Посмотрев по сторонам, он различил небольшую кучку старых ресторанов, лежащих близ вокзала, маленьких ларёчков и отдалённую парковку. Парень с восторгом отмечал те детали, что остались неизменны с течением двух долгих лет.
- Кажется, словно ничего здесь и не изменилось, - отметил вслух Чонгук, и Чимин тут же отвлёкся на него, на мгновение вдруг вновь удивившись его компании. Чон выглядел расслабленно и сдержанно: его лицо оставалось непроницаемым, взгляд лениво скользил по окружающей их картине, и вся прекрасная фигура юноши говорила об отсутствии особого волнения либо предвкушения. Художнику же чудилось, словно у него выросли крылья, с помощью которых он вот-вот мог бы ворваться в широкие просторы неба и облететь весь город с радостным возгласом.
- В этом есть своя прелесть, - с улыбкой выдохнул Чимин и, опомнившись, достал сотовый телефон. Написав сообщение матери, он поднял взгляд на выжидающего Чонгука. - Думаю, нам нужно заказать такси и добраться до моего дома.
- Твоя мама точно не будет против меня? - с ухмылкой и толикой неуверенности в голосе поинтересовался Чонгук, тут же выловив телефон из кармана чёрных спортивных штанов.
- Точно, - обнадёжил его Чимин.
Чонгук немедля вызвал такси, и ещё пару минут они с ожиданием изучали пространство вокзала, расстёгивая по очереди кофты и жалуясь на внезапное потепление. Несмотря на приподнятое настроение и воодушевлённую атмосферу, Чимин испытывал тревогу и лёгкую панику, нараставшую в нём с каждым ушедшим мгновением: он был напуган. Но пугала его не встреча с матерью, не совесть, что котлом с горячей водой могла ошпарить его, но неизбежная необходимость еды, ожидающая его в стенах родного дома. Учитывая, что Чонгук останется с ними, возможности очиститься после принятия пищи не будет - юноша бдительно наблюдал за его пищевыми привычками.
Когда тревога становилась уже слишком огромной для её игнорирования, к ним подъехало чёрное такси. Чонгук тут же узнал номер и кивнул на машину, пропуская Чимина вперёд; они оба заняли сидения сзади. Удобно расположившись в автомобиле, художник отвернулся к окну и занял себя рассматриванием знакомых улиц. Каждый раз его сердце охватывала приятная нега, греющая его изнутри и поддерживающая его хорошее настроение стабильным; но тревога продолжала царапать ему горло, напоминая о неизбежном в масштабах катастрофы.
Улицы были такими же оживлёнными, что и прежде: множество детей, снующих от одного места к другому, бесконечные торговые дома и центры, магазинчики и цветные прилавки; повсюду так же были некогда любимые Чимином ларьки с дешёвой, но аппетитной корейской едой, миниатюрные и статные деревья украшали обочину каждого проспекта, окаймляемые красивыми пёстрыми клумбами с едва распустившимися цветами. Чимин зазорно наблюдал за живой атмосферой родного Пусана, с тоской вспоминая о том дне, когда он ехал на тот самый вокзал, решительно настроенный более никогда не возвращаться в этот оскорбивший его город.
- Всё хорошо? - Чимин почувствовал, как Чонгук легонько коснулся его плеча и обернулся к нему; музыкант выглядел всё по-прежнему сдержанно, но в его глазах читалось едва заметное волнение. Пак всё не мог привыкнуть к той атмосфере, что царствовала между ними в настоящее время: ему то и дело чудилось, словно вот-вот, и Чонгук вновь оскорбит его, расстроит и оттолкнёт; ему не верилось, что у их взаимоотношений был шанс вылиться во что-то стабильное и благоприятное.
- Конечно, просто немного переживаю, - признался рыжеволосый и неловко улыбнулся.
- Понимаю, - Чон задумчиво нахмурился. - Я сам не могу разобраться в своих ощущениях. Я вроде бы рад быть здесь, но в то же время хочется убежать отсюда.
- А я просто рад, - смущённо ответил ему Чимин. - Тебе не нужно бояться прошлого, знаешь? Даже если ты напуган самим собой оттуда.
- Знаю, - музыкант кивнул и отвернулся к своему окну. Чимин вяло улыбнулся на его ответ и едва слышно вздохнул. Это было безумством.
Машина плавно подъехала ко двору старого места жительства художника, и он тут же нервно прикусил губу, с ожиданием сверля глазами подъездную дверь. В нём появилась паника, но он тут же совладал с ней, отвлечённо наблюдая прежний двор, старые жёлтые качели с облупившийся краской, невысокие деревья, покрытые едва распустившимися зелёными листочками и почками; как только такси остановилось, Чимин с лёгкой дрожью приоткрыл дверь и вышел, вдыхая свежий воздух и неуверенно улыбаясь. Чонгук покинул машину следом, расплатившись и громко хлопнув дверцей.
- Сколько с меня? - опомнился Чимин, сфокусировав взгляд на Чонгуке; тот вдруг показался ему чрезвычайно уставшим и вялым.
- Нисколько, - отмахнулся Чонгук и принялся рассматривать окрестности, поддерживая рукой свой свисающий портфель. - Который твой подъезд?
- Тебе необязательно платить за меня, Чонгук, но я благодарен тебе, - смущённо проговорил рыжеволосый юноша и указал на нужный подъезд. - Пойдём туда.
Музыкант молча кивнул и побрёл в сторону входа в дом, попутно оглядываясь на едва передвигающим за ним ноги Чимина. Художник ощущал неописуемый восторг, его то и дело охватывала волна родных и тёплых чувств - он вспоминал, как часто проходил по этой дороге в школу, скучал от одиночества и корил себя за любые недочёты. Многое изменилось, и в первую очередь изменился он сам: более он не испытывал страданий от отсутствия друзей, не бежал поскорее в своё убежище, не испытывал непоборимого стеснения собственного тела; но он всё также не чувствовал комфорта и любви к самому себе.
Взобравшись на нужный этаж, Чимин с волнением и предвкушением позвонил в дверной звонок, с ожиданием уставившись на входную дверь; Чонгук стоял рядом с ним и с таким же нечитабельным выражением лица ожидал. Как только дверь распахнулась, на пороге появилась его любимая матушка: сердце художника взорвалось яркими цветами, и он с лёгкостью подхватил её податливое тело, бросившееся в его объятия.
- Сынок, милый, я так скучала по тебе, - со слезами в голосе повторяла женщина, крепко стискивая его за шею и целуя моментами в щёки и нос; спустя пару тёплых мгновений, она отошла на шаг, не отпуская рук сына, и тут же слегка нахмурилась. - Милый, ты так сильно... похудел, и цвет волос, - она с неловкой улыбкой осмотрела его рыжую макушку.
- Да, я чуть-чуть поменял свой имидж, - не без нотки стеснения согласился Чимин и поспешил перевести тему, отмечая, какой более живой и яркой стала выглядеть его мать. Её тёмные глаза казались более сияющими, кожа на лице словно сгладилась и стала более подтянутой; на ней было тёмно-синее платье, подчёркивающее её стройное не по годам тело. - Ты сама-то! - воскликнул Чимин, пробежавшись глазами по её фигуре и родному лицу. - Какая стала красивая! Словно молодеешь с годами, мам, - но от его глаз не скрылись редкие серые пряди, пробивающиеся в её тёмных волосах.
- Любовь творит чудеса, - с умилительной улыбкой проговорила миссис Пак и тут же обратила взор на Чонгука. Чимин вспомнил, как она рассказывала о своём новом ухажёре из больницы.
- Здравствуйте, - со слегка натянутой улыбкой поздоровался музыкант и нервно бросил взгляд на Чимина.
- Здравствуй... Чонгук? Чимин предупреждал о твоём приезде, - она вежливо улыбнулась и тут же отступила в сторону. - Что я вас на пороге держу, проходите скорее, - женщина суетливо прошла внутрь комнаты и пропустила юношей в квартиру.
Чимин вдохнул запах родного дома и тут же невольно улыбнулся, пронзаемый сотнями воспоминаний, аккуратно запечатанных в его сознании; как бы он ни старался избавиться от ностальгии по квартире, в которой вырос, его память о ней будет жить и возобновляться несмотря ни на какие усилия.
Избавившись от обуви и тёплых ветровок, юноши прошли внутрь, и в нос ударил не только запах дома, но и запах готовящихся блюд. Чимин нервно облизнул губы и бросил взгляд на Чонгука, с любопытством рассматривающего убранство их гостиной. Миссис Пак покинула их с целью проведать дела на кухне.
- Чувствуй себя как дома, - сказал Чимин и заглянул в глаза Чону; тот кивнул и вновь осмотрелся. - Хотя даже мне непривычно находиться здесь в эту минуту, - тише добавил он, обращая внимание на изменившиеся детали мебели, количество книжек на полках, на новый телевизор и узорчатые подушки на всё том же старом диване.
- Куда можно убрать вещи? - поинтересовался Чонгук, указывая на портфель, всё ещё висевший на его плече.
- Пошли ко мне в комнату, там можно сложить вещи, - спохватившись, пояснил художник. - Мам, мы в комнате! - воскликнул он тут же и, убедившись, что миссис Пак расслышала его предупреждение, побрёл по знакомому коридору в сторону своего некогда уединённого райского уголка.
Открыв дверь, он медленно вошёл внутрь и осмотрелся, не обращая внимания на следом вошедшего музыканта. Не изменилось абсолютно ничего: всё те же плакаты, тот же рабочий стол, та же заправленная кровать и полки со множеством ненужных и бесполезных вещей. Тёмные шторы были по-прежнему запахнуты, и в комнате казалось неизменно темно и мрачно.
- Здесь... мило, - прокомментировал Чонгук, кратко осмотревшись по сторонам и бросив портфель на пол рядом с рабочим столом. Не задумываясь, музыкант присел на стул и выжидающе посмотрел на стоящего посреди комнаты и всё так же озирающегося по сторонам рыжеволосого юношу.
Ощутив некоторую усталость и внезапный приступ слабости, Пак секундно поморгал глазами и сел на мягкую кровать; опустив взгляд на пол, он детально и красочно припомнил тот судьбоносный вечер, когда на этом самом месте юноша рвал в клочья рисунки Чонгука, смахивая с щёк обжигающие слёзы и ненавидя себя с такой силой, повторить которую ему после уже не удавалось. Отогнав не прошенные воспоминания, Чимин поднял взгляд на реального Чонгука, сидящего на его стуле и с интересом наблюдающего за его эмоциями. Ему вдруг стало тепло и холодно одновременно.
- Странно оказаться тут спустя два года, - проговорил он тихим и сиплым голосом. Восторг от встречи с матерью сгладился, и его настроение вдруг вновь упало; прошлое слилось с настоящим, и у юноши закружилась голова.
- Да, если учесть, после каких обстоятельств ты сбежал отсюда, - подтвердил Чонгук и с твёрдостью заглянул ему в глаза.
Чимин не выдержал его тяжёлого взгляда и опустил глаза вниз, на свои бледные и сухие ладони.
- Всё это осталось в прошлом, - проговорил он, - сейчас я тревожусь лишь о том, чтобы мама не обиделась на меня за мой отказ от её блюд.
- Что? Ты не собираешься даже пробовать то, что она приготовила? - с открытой укоризной в голосе возразил ему Чонгук, повышая тон голоса.
- Да, - устало кивнул Чимин; ему совершенно не хотелось объяснять музыканту всё снова и снова. - Я скажу, что поел по дороге в Пусан. Ты, конечно, попробуй её угощения; заодно расскажешь, каковы они были на вкус, - он неуверенно улыбнулся. Выражение лица Чонгука стало оскорблённым и полным несогласия; казалось, словно юноша готов был выкинуть огромную тираду своего мнения на художника, и Чимин меньше всего на свете желал этого в эту секунду.
- Сделай хотя бы один раз исключение, блять, - сказал Чонгук, внезапно даже встав на ноги; его взгляд был так же прикован к художнику. - Твоя мама столько тебя не видела, она весь день готовила, переполненная предвкушением и желанием, что ты поешь и оценишь проделанный ею труд. Тебе не противно от самого себя от того, что ты даже ради матери не можешь отставить все свои... странности в сторону?
Чимин поднял на него печальные, полные изнеможения и усталости глаза; его сердце пронзила очередная стрела боли и обиды. Чонгук вновь задел его своими словами, и он знал, куда давить, - совесть. Самое неприятное и грустное во всём состоянии Чимина заключалось в том, что ему приходилось расстраивать близких людей, приходилось внушать им мысль, словно он не хотел их еду, словно он не испытывал интереса к их готовке, к их труду и угощениям - сколько раз он сталкивался с парой обиженных глаз, глядящих на него с потухающей надеждой на то, что он всё-таки попробует их с любовью приготовленное блюдо. Отказ за отказом, он заставлял их ощущать себя непризнанными, бесполезными и ненужными; это давило на его совесть, стискивало его горло цепкой хваткой и не отпускало порой по ночам до тревожных и нестерпимых ощущений.
- Чонгук, перестань, - с мольбой в голосе проговорил Чимин, прикрыв глаза в попытке взять над собой контроль и не заплакать. - Я тебе объяснял столько раз, неужели ты до сих пор не понял? - что-то в его сердце лопнуло, и наружу вышла агрессия вперемешку с уязвлённой гордостью. Юноша тут же встал на ноги и с вызовом посмотрел на Чонгука. - Ты правда думаешь, что я могу убрать в сторону тревогу за питание, контроль за едой и просто поесть, ни о чем не переживая? Ты всерьёз думаешь, что проглатывая кусок за куском, я не буду мысленно представлять, сколько в этом калорий и как конкретно я буду от них избавляться позднее? Ты думаешь, что если покормишь меня пару раз фруктами и попытаешься поддержать, я исцелюсь и начну питаться нормально, прекращу заботиться о фигуре? - на мгновение он выдохнул, и в его глазах заблестели слёзы; он так надеялся, что Чонгук искренне понимал его, но сейчас им завладело сомнение в этом. - Что, думал, будто придёшь и вот так легко залатаешь все эти раны и исправишь меня? Черта с два, Чонгук!
- Откуда же я знал, что ты, видимо, так сильно любишь заниматься этим самоубийством и не собираешься останавливаться! - с соответствующей агонией выразил своё мнение музыкант, сделав шаг вперёд и вперив в Чимина свои заблестевшие от злости тёмные глаза. - Знаешь что? Мне не нужны люди, склонные к саморазрушению, потому что я хочу жить, понял?
Чимин ощутил, как по его щекам начали скатываться слёзы; он сломался под натиском Чонгука и бессильно сел на кровать, опустив голову вниз и схватившись руками за волосы. Конечно; как мог он сомневаться в этом? Разве нужны Чон Чонгуку такие сломанные, такие неправильные и покалеченные люди? Чимин слишком проблемный - от него слишком много неприятностей, в нём слишком много странностей; безусловно, такое может только отталкивать. Захотел бы музыкант сюсюкаться с ним так и дальше, заставлять его есть, подобно маленького ребёнка? Нужны ли ему были эти лишние заботы и хлопоты? Кому вообще нужно было такое бремя?
Неожиданно Чимин ощутил, как кто-то сел рядом с ним, и инстинктивно им завладело желание отвернуться и спрятать своё истерзанное слезами и соплями лицо; но Чонгук тут же прижал его к себе и крепко обнял, не позволяя художнику вырваться из своей цепкой и мёртвой хватки. Чимину не становилось легче.
- Нет, - твёрдо заявил Чонгук. - Я хотел спасти тебя, но, Чимин, спасти себя можешь только ты сам, и я не собираюсь этого делать. Я и не в силах этого сделать. Я могу лишь...оставаться рядом и поддерживать тебя. Давать тебе причины хотеть спастись и хотеть полюбить эту жизнь, - полушёпотом говорил юноша над его ухом, продолжая обнимать его. Чимин почувствовал, как Чонгук легко отнял его руки от собственных волос и принялся нежно гладить ладонью его рыжую макушку.
- Зачем ты приехал со мной сюда? - хрипло спросил художник спустя пару мгновений, отстранившись от Чона и заглянув ему в глаза.
- Я же сказал: отпустить прошлое, - пожав плечами, ответил Чонгук. - Не хочешь вечером, после ужина, прогуляться в... тот парк?
- Зачем? - с испугом воскликнул Чимин, не испытывая желания погружаться в ещё более напряжённую ностальгию.
- Отпускать прошлое, - с улыбкой проговорил Чонгук.
Чимин внимательно посмотрел на его изнурённое лицо и нахмурился. Что бы то ни было, у музыканта был свой план, который тот явно жаждал осуществить. При всём своём нежелании идти в то самое место под руку с Чонгуком, он неохотно кивнул и позволил Чону осуществить желаемое. Ранее произнесённая юношей речь коснулась его сердца, и художник знал, что каждое сказанное Чонгуком слово было правдой.
Только он мог спасти себя от этого.
Ужин прошёл в приятной и добродушной атмосфере, несмотря на то что Чимин обошёлся яблоком и кофе; миссис Пак тревожно поглядывала на него, но Чонгук в красках описал недавний «обед» друга, ссылаясь на то, как много и часто любил Пак покушать - столько же времени он тратил и на усиленные тренировки в зале. Чимин кратко поглядывал на него и несмело улыбался, ощущая благодарность за все те слова, которые звучали от музыканта за их приятной семейной обстановкой. К удивлению художника, Чон был чрезвычайно вежлив и галантен: казалось, словно его мать стала восхищаться им едва ли не в большей степени, чем собственным сыном. Сердце Чимина то и дело вздрагивало от якобы незаметной заботы юноши: он приносил ему воду, постоянно следил за ним своим внимательным и проницательным взглядом, не опуская из виду ни малейшей детали.
После их ссоры рыжеволосый юноша ощущал себя немного разбито; в нём всё ещё кучкой сидели сомнения и причины для самобичевания. Как бы сильно он ни хотел быть уверенным в себе и тем более в Чонгуке, он всё ещё позволял своей слабине брать вверх над ним. Кроме того, все поступки музыканта за последние месяцы только подтверждали его готовность меняться и становиться лучше: собственным глазам стоило доверять. Но Пака постоянно охватывало странное ощущение сюрреальности происходящего: вот они вместе прибыли в Пусан, вот музыкант приветливо общается с его матерью, ухаживает за его состоянием и всячески оказывает признаки повышенного внимания. Не привыкший к такому отношению со стороны Чона, Чимин то и дело задавался тревожными вопросами и ещё более боялся их прогулки до парка.
Z Z Z
Стемнело; на улице властвовали сумерки, погрузившие город в угрюмую и романтичную в своём мраке атмосферу. Повсюду сновали редкие прохожие, сбивчиво стремясь к свету, исходящему от сотен фонарей и машин; переулки же оставались пустынными и хмурыми. Быстрым шагом Чонгук пересекал знакомые пешеходы, краем глаза следя за идущим вровень с ним Чимином. Заметно холодало, и оба юноши надели тёплые ветровки, застегнув их до самого конца; руки музыканта были спрятаны в карманах, рыжеволосая макушка Пака была скрыта под большим чёрным капюшоном.
- Нет, не как птичка я ем, - возражал в то время Чимин, ловко обходя досыхающие лужи и изредка бросая любопытные взоры на родные улицы и переулки. - Это ты так думаешь, на самом деле я могу за раз съесть больше, чем ты за несколько дней!
- Сомневаюсь, - глухо рассмеялся Чонгук и глянул на своего собеседника, - с твоим аппетитом и повадками-то...
- Ну, Чон Чонгук, ты явно меня недооцениваешь, - усмехнулся Чимин, - я могу съесть в самом деле очень много, и если учесть, что я даже не побрезговал бы в такие срывы и кошачьим кормом...
- Это ты уже врёшь, - хмыкнул Чонгук и остановился в ожидании зелёного человечка на очередном пешеходном переходе. Озёрный парк находился недалеко от дома Чимина, и они были уже близко.
- Я давно перестал быть гурманом, поэтому нет, - пожал плечами художник.
- Вы, анорексики, забавный народ... - начал Чонгук и тут же осёкся; с лёгкой тревогой и виной в больших блестящих глазах он глянул на Пака.
- Не переживай, - отмахнулся Чимин и, увидев зелёный свет, пошёл на дорогу, утянув за собой Чонгука, - не надо бояться называть вещи своими именами. Ты ведь принял себя, правда? - с опаской покосился он на собеседника.
- Наверное, - неуверенно проговорил Чонгук и впал в задумчивость на пару мгновений; вопросы его ориентации давно перестали его мучить. - Думаю, я всегда осознавал это в себе, но просто не хотел признавать ни перед собой, ни перед другими. Я и сейчас не особо горю желанием кричать об этом всем на свете.
- Да и не нужно, - кивнул рыжеволосый юноша, поворачивая направо; перед его глазами открылся вход в небольшой озёрный парк - из-за сумерек внутри казалось совсем темно и густо застлано деревьями. - Важно оставаться искренним перед самим собой.
- Вот именно, - согласился Чон, - и ты не искренний перед самим собой, заявляя, что можешь съесть лошадиную порцию.
Чимин кратко рассмеялся и взглянул на него с улыбкой на лице; на мгновение Чонгук потерялся в его улыбке. Ему стало тепло на душе.
- Когда мы закончили школу, я, Тэхён и парочка наших друзей решили это отметить. Было большое количество еды, и я, очевидно, сорвался. Я ел очень много - все были в шоке от моего аппетита. Тогда я ещё встречался с Йунгом, и он больше всех был в удивлении от моего обжорства. Я за всеми ещё доедал, заказал себе отдельную пиццу и с огромным удовольствием слопал её, - юноша прикрыл на мгновение глаза, погружаясь в тот самый вечер, - мне было ужасно плохо, но меня не тошнило. Да и туалет постоянно был занят - одного из наших друзей беспрестанно рвало. Тогда мне пришлось выпить большое количество слабительных, - художник тут же скорчился.
- Слабительных? - Чонгук хмыкнул и перевёл взгляд на парк, перед входом в который они синхронно застыли. Там казалось темно, безлюдно и тихо; музыкант припомнил, как два года назад они с друзьями зашли в это место с другого хода, как он впервые повстречал Юнги, разозлился на его нахождение в их компании и сорвался на бедном Чимине, рисовавшем неподалёку от озера. От воспоминаний у него невольно нахмурились брови и напряглось тело.
- Та ещё гадость - никогда не вздумай пить их, - Чимин вновь скорчился и взглянул на Чонгука; казалось, словно юноша нервничал, но тщательно пытался не показывать этого. - Живот болит невыносимо, и вечно чувство, что из тебя лезет чужой. Я стараюсь не прибегать к такому, потому что это... ужасно и неприятно.
Чонгук с тревогой взглянул на него и удержался от очередного замечания. Ему совершенно не нравились пищевые привычки художника, но он также осознавал, что эта проблема не решалась так легко и ему следовало проявлять гораздо больше эмпатии и понимания дабы преодолеть эту болезнь вместе с Чимином. Ему не хотелось более ухудшать его состояние и срываться подобно тому, как он сорвался в комнате Пака, - на мгновение он снова потерял контроль над своим гневом, и жалость к художнику поселила в нём лишь агрессию; но он справился с ней и попытался перенести эмоции не в отрицательное русло, а в положительное.
- Пошли? - тихо сказал Чон, кивнув в сторону парка.
Словно только обратив внимание на парк, Чимин удивлённо взглянул на открывшийся перед ними проход и неуверенно кивнул.
Они зашли внутрь.
- Ты помнишь ту скамейку? - тихо проговорил музыкант, оглядываясь по сторонам и различая статные фигуры высоких деревьев, подсвечивающихся жёлтым светом фонарных столбов. Почки едва стали набухать, и Чон резко вспомнил ту самую тропинку, ту солнечную погоду, что царила в тот день в городе; он припомнил, как овладевало им в то мгновение желание оказаться дома и сыграть одну из своих любимых песен. Он осознал, как изменился.
- Да, - сдержанно ответил ему Чимин и повернул направо. - Нам обязательно искать именно то место? - нерешительно переспросил художник.
- Да, - кивнул Чонгук и свернул вместе с ним. - Это обязательно.
Спустя пару минут они вышли в центр парка; огромное озеро казалось совсем тёмным при одном лишь сиянии луны и нескольких фонарей. На его поверхности отражались только источники света и изредка появлялась рябь, вызванная лёгким ветром. Его всё так же окаймляли небольшие скамейки, деревья и клумбы с азалиями и форзициями, чьи жёлтые и алые цветы казались тусклыми во время поздних сумерек. Чонгук сделал глубокий вдох, ощутив свежий воздух и тонкий запах растительности; он чувствовал себя неспокойно и тревожно. Повернув голову, музыкант взглянул на Чимина и едва заметно прищурился: тот с нескрываемым беспокойством в глазах оглядывал скамейки и лужайку, словно стоя на иглах и вот-вот норовя убежать.
- Пойдём, - Чонгук сделал шаг к нему и, обратив на себя внимание, кивнул в сторону скамеек, - пожалуйста, Чимин.
Рыжеволосый юноша вздохнул и молча кивнул; его губы сжались в плотную линию, и глаза казались совсем потерянными.
- Расскажи, о чём ты сейчас думаешь, - попросил Чонгук. - И покажи ту самую скамейку.
Чимин неловко указал на одну из скамеек и последовал за поспешившим к ней Чонгуком.
- Я думаю о том, что не хочу быть здесь, - полушёпотом признался художник. - Я думаю о том дне, о той боли, которая долго не покидала меня. Думаю о последствиях и о том, как сильно я пытался ненавидеть весь этот город и...тебя, - он выдохнул, как только они остановились возле скамейки.
Чонгук незамедлительно сел на неё, и рыжеволосый юноша осторожно присел рядом с ним. Прямо перед ними раскрывалось небольшое, но красивое озеро, чья гладь нарушалась при каждом дуновении тёплого, весеннего ветерка; вокруг было пустынно и тихо, лишь птицы порой издавали свой редкий отдалённый рокот. Огромный полумесяц отражался на поверхности водоёма, в таких же масштабах сияя на несоизмеримом, словно застеленном шёлковым синим покрывалом небе.
Музыкант выдержал небольшую паузу и, ощущая неизбежно накативший страх, повернулся телом к Чимину. Его взгляд приковался к бледным чертам художника, и он вновь ощутил, как сильно он был напуган собственными чувствами, как ощутимы стали его сомнения за одно лишь мгновение. Решение было принято, но когда пришло время действовать, он поджимал хвост подобно истинному трусу.
- Я принёс тебе много вреда и очень сильно обидел тебя прямо на этом самом месте, - твёрдым тоном стал произносить свою речь Чонгук, всё же опустив глаза на сцепленные руки и попытавшись спрятаться от озадаченного взора художника. - Возможно, я был твоим самым ужасным событием в жизни. Я изменил тебя к худшему, заставил ненавидеть себя и... жестоко унизил, - он откашлялся и прикусил губу от неожиданного желания заплакать; Чонгук ощущал себя чрезмерно обнажённым и открытым в это самое мгновение.
- Чонгук, - Пак взял его ладони в свои и попытался обратить на себя внимание, но тут же был прерван.
- Нет, подожди, - музыкант вдохнул и, позволив рыжеволосому юноше держать свои руки, поднял на него переполненный тяжёлыми эмоциями взгляд. - Мне нужно сказать тебе всё до конца, - он увидел, как черты лица художника прониклись сочувствием и жалостью, и еле поборол в себе приступ неконтролируемого гнева: ему не хотелось быть причиной чьего-то сожаления. - Я принёс тебе больше боли, чем чего-либо другого в целом. Быть может, именно ты был моей последней точкой - моей точкой невозврата, моим самым ужасным и скверным поступком, - он прикусил губу и вновь опустил взгляд вниз, - но именно ты стал также для меня лучом света, надеждой и шансом исправиться. Всем своим существованием ты превосходишь во много раз меня - всегда превосходил. Нет, подожди, не перебивай меня, пожалуйста. Ты гораздо смелее и сильнее меня. Мне всегда казалось, что ты был слаб и ничтожен - но нет, ты просто независим, в чём и кроется твоё главное могущество, - голос Чонгука становился всё мягче и мягче, - ты вызываешь у меня зависть в её хорошем понимании и восхищение.
- Чонгук, не нужно так делать, - прошептал Чимин, в уголках глаз которого уже забились слёзы, - не говори так о себе, пожалуйста. Это не так, совершенно не так - ведь я лишь проблема, бремя, и...
- Нет, - резко и грубо оборвал его Чонгук, выдернув свои ладони из рук художника и вызвав у того гримасу боли на одно лишь мгновение, - даже сейчас ты хочешь винить во всём себя, хочешь показать, что ты был виноват - понимаешь? Ты способен не просто понимать свои ошибки, но даже накручивать их, в то время как я могу лишь обвинять окружающих и стыдиться своего истинного я, - выговорился музыкант, потеряв власть над своим голосом и самообладанием. - Чимин, послушай меня, - он вдруг вновь взял ледяные ладони художника в свои руки и приблизился к нему, - слышишь меня?
Чимин молча кивнул; выражение его лица было нечитабельным и замершим.
- Прости меня, - полушёпотом проговорил Чонгук, бегающим взглядом рассматривая поочередно глаза Чимина в попытке заполучить реакцию
.
- Чонгук...
- Прости меня за то, что я сделал, и за то, что тебе пришлось расплачиваться за мои грехи и мою неспособность контролировать себя.
- Я давно простил тебя, - так же полушёпотом ответил ему Чимин и слабо улыбнулся. Чонгук спешно вытер слезу, предательски скатывавшуюся по его собственной щеке, и выдохнул в попытке избавиться от накатившего стресса. Его руки ощутимо дрожали; точно так же, как и руки художника.
- Я хочу оставаться рядом с тобой несмотря ни на что, - тихо проговорил Чонгук, найдя в себе силы и решительность закончить свою речь до её самого конца.
- Почему? Я простил тебя, Чонгук, - слабо проговорил Чимин, в глазах которого читались сомнения и страхи.
- Ты... - музыкант нахмурился и отвёл взгляд вниз, - ... нет, не так. Я думаю, что я, - он выдохнул и решительно поднял взгляд на рыжеволосого юношу, - я влюблён в тебя и хотел бы быть с тобой. Вместе, - он неловко улыбнулся, - ну, знаешь, как пара.
Внезапно Чимин отстранился от него и опустил растерянный взгляд вниз. Закрыв глаза, он сделал глубокий вдох, распахнул их и заплакал. Чонгук с опаской положил руку на его плечо и аккуратно стиснул его, шёпотом промолвив:
- Чимин?
- Я очень люблю тебя, - сипло признался художник, стыдливо отвернув голову в сторону. - Всегда любил. Я не могу поверить в то, что происходящее - правда.
Сердце Чонгука переполнилось теплотой и заботой; неожиданно для самого себя, он потянулся к рыжеволосому юноше и, обняв его, прижал к себе, ласково продолжая гладить ладонью по руке.
- Мне жаль, что ты ненавидел себя настолько, что влюбился в человека, причиняющего тебе боль, - проговорил он, ощущая тепло, исходящее от художника, и осматривая тёмные окрестности парка, - но я ни за что не позволю больше тебе ощущать себя настолько недостойным чего-то хорошего и... здорового, - со слабой улыбкой проговорил он в рыжую макушку, - ради тебя, себя и нашего будущего я хотел бы стараться; хотел бы контролировать себя и свой гнев. Обещай мне и ты, что тоже будешь стараться, не будешь убивать себя и станешь любить себя даже ещё больше, чем меня, Чимин.
Художник отстранился от Чонгука и взглянул на него большими испуганными глазами; в это мгновение он казался совсем ранимым и крошечным; его нос покраснел от слёз, и губы дёргались от не проходивших приступов плача.
- Обещаю, - тихо проговорил ему в ответ Чимин, - обещаю, что буду стараться, что спасу...себя.
Чонгук засиял искренней и счастливой улыбкой; впервые за многие месяцы, а быть может и годы, он ощутил спокойствие и удовлетворение от собственного я. Музыкант подался вперёд и, заглянув в глаза рыжеволосого юноши, осторожно и медленно коснулся его бледных и дрожащих губ; в следующее мгновение Чимин прикрыл глаза и, обняв Чонгука за шею, поцеловал его со всей силой своей отчаянной души.
Z Z Z
Было около полуночи, и они вместе на цыпочках пробрались в комнату Чимина; вокруг было тихо и мирно - миссис Пак, должно быть, давно уснула, не дождавшись возвращения парней. В комнате художника было темно и прохладно; зайдя внутрь, Чонгук осмотрелся и, дав глазам привыкнуть, обернулся на следом вошедшего Чимина. Их глаза встретились в густом сумраке помещения, и рыжеволосый юноша сделал неуверенный шаг ему навстречу.
Чонгук безмолвно прошёл отделявший их метр и, с нежностью положив руку на щёку художника, поцеловал его. Чимин тут же подался ему навстречу и, обняв его за шею руками, плотно прижался к его телу. Музыкант плавно отстранился от его пухлых губ и стал покрывать поцелуями линию его челюсти, медленно опускаясь к шее и горлу; запрокинув слегка голову, Чимин сладострастно прикрыл глаза и сжал в руке футболку Чонгука в области талии - ему так необходимо было держаться за что-то, чтобы не упасть от наслаждения.
Отстранившись, Чон посмотрел на него наполненным любовью и пылкостью взглядом; Чимин облизнул губы и взглянул на него в ответ - в его глазах так же сверкала шалость. По-прежнему не издав ни одного звука, Чонгук аккуратно опустил руки и, подхватив подол футболки художника, с осторожностью потянул её вверх; подняв руки, Чимин позволил снять с себя вещь. В ответ Чон избавился от своей верхней одежды; положив руку на заднюю часть шеи Чимина, он снова припал к его губам; по коже бегали мурашки от лёгкой прохлады и прикосновения кожи об кожу.
Когда у них была последняя физическая близость, они были пьяны и неудержимы; ими властвовала откровенная и непоборимая похоть. В это же мгновение Чонгука переполняла нежность, он всем своим существом хотел подарить ласку, любовь и удовольствие человеку, к которому испытывал слишком неописуемую гамму эмоций и который делал его столь счастливым.
- На кровать? - обдав горячим дыханием ухо Пака, прошептал Чонгук, продолжая стискивать юношу за талию и не отпуская от себя.
- Да, - едва слышно отозвался Чимин, - мы можем... сначала раздеться, - так же тихо добавил он.
Чонгук кивнул и отступил от него на пару маленьких шагов. Расстегнув джинсы, Чимин медленно и неуверенно стянул их и убрал на стул; затем он избавился от носков, оставшись в одном нижнем белье - он был уже наполовину возбуждён от одних лишь поцелуев в шею. Его охватила паника за собственное неказистое в его глазах тело, и он невольно попытался спрятать его руками; когда он был пьян, быть обнажённым казалось легче и терпимее. Чонгук быстро избавился от своей одежды и, так же оставшись в одном нижнем белье, взглянул на Чимина; от его внимания не укрылось то, как юноша пытался спрятать своё тело от его глаз. Несмотря на темноту, они всё ещё могли видеть отчётливые силуэты друг друга.
Слегка нахмурившись, Чонгук сделал шаг к нему навстречу и положил руки на его талию; Чимин вздрогнул от его холодных пальцев и слегка стушевался.
- Не бойся, - прошептал ему на ухо Чонгук, затем на мгновение прикусив мочку его уха, - ты прекрасен. Был прекрасен и будешь всё так же прекрасен, даже если твоё тело изменится, и ты выздоровеешь.
Чимин посмотрел на него с переполненным тёплыми эмоциями взглядом и поцеловал; Чонгук выдохнул через нос и, не прерывая поцелуя, направил их тела в сторону кровати. Он осторожно отпустил художника и тот сел сначала на край, но затем подвинулся дальше. Удерживая зрительный контакт с Чонгуком, рыжеволосый юноша плавно опустился на кровать всем телом и сделал неуверенный, сбивчивый вдох.
Чонгук бесшумно подошёл к своим вещам и, вынув что-то оттуда, вернулся к кровати. Чимин различил блестящую маленькую упаковку и баночку. Покраснев и смутившись, он отвернул голову в сторону и прикусил губу; он не был уверен в том, был ли он готов к такому громоздкому шагу. Девственником он не был, но ведь это был Чонгук; это была его первая и, судя по всему, затянувшаяся на многие года любовь. Его вновь объяла тревога. Вдруг он окажется недостаточно хорош?
В то время Чонгук накрыл его сверху своим тёплым телом, упираясь коленями о поверхность кровати; его руки были с двух сторон от головы Чимина.
- Солнышко, посмотри на меня, - прошептал он, и художник посмотрел. - Почему ты боишься?
- Я боюсь, что тебе не понравится, - опустив взгляд, проговорил Чимин; глаза Чонгука казались слишком пронзительными и тёмными, и даже нависая над ним он оставался невообразимо прекрасен.
- Если это ты, то мне будет нравиться всё, - проговорил в ответ шёпотом Чон, - конечно, я бы хотел, чтобы ты не был таким худеньким - просто потому что так ты бы ощущал себя здоровее и лучше, - Чимин неуверенно взглянул на него после этих слов, - позволь мне подарить тебе любовь?
Прикусив губу, рыжеволосый юноша кивнул и тут же ощутил чужие губы на собственных; прикрыв глаза, он окольцевал шею Чонгука и, почувствовав, как тело музыканта опустилось ещё ниже, накрывая его собственное почти полностью, юноша сбивчиво выдохнул; Чон вновь опустился губами на его шею, оставляя не столь агрессивные, но ощутимые следы. Закатив глаза от удовольствия, Чимин дёрнулся слегка вверх, ощутив, что возбуждение охватывало не только его одного.
Чонгук оторвался от его шеи и, блеснув потемневшими глазами, взглянул на Чимина; его объяло волной возбуждения и желания при виде такого обнажённого, открытого и столь уязвлённого художника - тот смотрел на него с тяжёлым дыханием, покрасневшими губами и похотью в полузакрытых очаровательных глазах.
- Можно я... - Чонгук покосился в сторону презерватива и баночки со смазкой. Несмотря на свою неопытность в сексе с мужчинами, он достаточно обучился этому благодаря интернету. Его всё ещё охватывала неуверенность в собственных действиях и нерешительность; но ему не терпелось поскорее ощутить Чимина полностью.
- Тебе можно всё, - прошептал в ответ Чимин и с твёрдостью взглянул ему в глаза; Чонгук вновь почувствовал болезненно сдавливающее его возбуждение и сглотнул.
- Нет, не говори таких вещей, - с усмешкой ответил Чон и потянулся за маленькой тёмной баночкой. - Как бы сильно это ни заводило меня, я не имею права делать всё с тобой, даже если бы ты на то дал согласие.
- Ты чудесный, - с очаровательной улыбкой проговорил Чимин, - у тебя было когда-нибудь с парнями?
- Нет, - стыдливо усмехнувшись, признался Чонгук и, словив тревожный взгляд рыжеволосого юноши, тут же поспешил нагнуться и поцеловать его, - ты будешь первым. Но это не значит, что я вообще девственник. Просто... приходилось сдерживаться в реальных желаниях, - объяснился он.
Чимин кивнул и вновь очаровательно улыбнулся; его рыжие волосы в прекрасном беспорядке разбросались по подушке, и Чонгук ощущал себя влюблённым до слишком несоизмеримой степени.
Вновь оказавшись над художником, Чон стал оставлять нежные и едва ощутимые поцелуи сначала на его шее, опускаясь постепенно на ключицы, грудную клетку; тело рыжеволосого юноши непроизвольно коробилось, изгибаясь и дёргаясь; из его рта вылетали едва различимые стоны. Покрывая поцелуями плоский и худой живот Чимина, ладонями Чон ощущал его торчащие рёбра, и хрупкость художника немного пугала его; он очень надеялся, что рыжеволосый юноша поправится в скором времени.
Оказавшись в паховой зоне, Чонгук поднял взгляд на Чимина и облизнул покрасневшие губы; он сам был возбуждён не в меньшей степени. Художник блаженно смотрел в потолок, приоткрыв пухлые губы; его грудная клетка степенно поднималась и опускалась. Не желая тратить более времени, Чонгук стянул с него оставшуюся одежду и глубоко вдохнул - вот он снова оказался в физической близости с мужчиной, и вот она вновь влекла его больше, чем пугала и ужасала. Опустив взгляд вниз, Чимин следил за каждым его действием, осторожно прикусывая губу и ощущая доверие; он вдруг осознал, что мог доверить Чонгуку не просто своё тело, но всю свою жизнь.
Осторожно коснувшись художника, Чонгук поднял на него ответный взор и, следя за его реакцией, стал подчиняться инстинктам; его охватывало всё нарастающее волнение вперемешку с возбуждением. Чимин закрыл глаза и запрокинул голову, сдерживая стоны и выпуская лишь тяжёлые выдохи; приподнявшись, Чонгук перестал касаться юношу и, взяв рядом лежащую баночку со смазкой, решительно открыл её. Он с осторожностью нанёс вязкую жидкость на необходимую зону, заставив Чимина слегка дёрнуться от холодного вещества, и щедро покрыл ею свои пальцы. Прикусив губу, он отложил смазку в сторону и, взглянув на Чимина, слегка приподнялся, дабы быть на ближайшем к его глазам уровне; его покрытые смазкой пальцы вошли в художника, и тот до побеления прикусил губу, вновь блаженно прикрыв глаза.
Со слегка приоткрытым ртом, Чонгук продолжал входить в него сначала медленно и опасливо, боясь причинить юноше боль, но затем смело и глубже; приподнявшись ещё немного, он поцеловал Чимина и поймал его сладкий стон собственными губами.
- Не больно? - прошептал он, установив зрительный контакт с рыжеволосым юношей.
- Нет, - покачав головой, убедил его Чимин, - скоро можешь...войти.
Кивнув, Чонгук добавил третий палец и толкнулся им ещё глубже, ощущая тепло и трепет; на удивление, ему не было противно либо же неприятно - несмотря на свою брезгливость, ему нравилось быть причиной удовольствия художника; ему хотелось вызывать эти еле удерживаемые стоны, хотелось заставлять его закатывать глаза от приятных ощущений и чувств.
Чимин был чрезвычайно узкий, и в процессе Чонгуку пришлось вновь обращаться к смазке; всё сладостное время музыкант получал искреннее наслаждение, то припадая губами к шее юноши, то нежно или со страстью терзая его губы. Его собственное возбуждение приносило ему лёгкую боль, но он контролировал себя и выжидал правильного момента.
- Можешь войти, - выдохнул Чимин спустя пару моментов, когда длинные пальцы Чона касались его достаточно глубоко, чтобы содрогнуться всем телом и ощутить самую сладкую негу.
Освободившись, Чонгук снял с себя остатки одежды и, поймав полный впечатления взгляд художника, усмехнулся.
- Словно ты не видел, - проговорил он с ноткой лёгкой издёвки.
- Не перестану восхищаться, - с тяжёлым дыханием ответил ему Чимин, продолжавший лежать на кровати. Чонгук улыбнулся, раскрыл блестящую упаковку с презервативом и, надев его, вновь обратился к банке со смазкой; достаточно нанеся её и подготовившись, он наклонился к кровати.
Чонгук медленно и с осторожностью накрыл художника своим телом и, совладав с собой, утянул Чимина в очередной сладкий и нежный поцелуй; в его процессе он позволил Паку обхватить свою талию худыми и тонкими ногами и затем осторожно и без лишней спешки вошёл в рыжеволосого юношу, плавно и медленно, миллиметр за миллиметром позволяя себе проникать глубже. Чимин перестал отвечать на его поцелуй, его тело расслабилось, несмотря на желание напрячься и дёрнуться от боли; прикусив губу, он приподнял голову, и Чон ухватил этот шанс, чтобы начать покрывать поцелуями линию его челюсти. Ладони музыканта опустились на его талию и он цепко впился в неё пальцами.
Руки Чимина окольцевали его шею, и он вперемешку с едва слышимыми стонами проговаривал его имя, беспрестанно пытаясь поцеловать Чонгука и тут же останавливая себя из-за очередного особо чуткого толчка. Темп музыканта со временем нарастал, и каждый раз, когда он ощущал себя на грани, он не переставал помнить о состоянии Чимина и заботиться о том, чтобы тот ощущал себя комфортно и хорошо.
Рыжеволосый юноша ощущал лишь блаженство и любовь; его сердце переполнялось эмоциями точно так же, как его тело охватывало удовольствие. Никогда ранее он не ощущал себя настолько счастливым во время секса.
Когда оба юноши достигли своего заключительного сладкого момента, Чонгук с тяжёлым дыханием и потом на лбу упал рядом с Чимином, сонно и удовлетворённо устанавливая взор на тёмном потолке. Художник лежал рядом с ним и пытался успокоить своё сбивчивое дыхание. Оба хранили молчание. Спустя парочку мгновений они поочередно посетили ванную комнату и умылись, стерев с себя остатки восхитительной и приятной ночи.
- Тебе нравится быть только снизу? - спросил вдруг Чонгук, повернув голову на Чимина и взглянув на него; тот посмотрел на него в ответ, удивлённый неожиданным вопросом.
- Нет, - проговорил он, - я универсален в этом плане.
- Хорошо, - кивнул Чонгук, и его вдруг пробило на счастливую улыбку. - Ляжешь ближе ко мне? Пожалуйста.
Чимин с теплотой в сердце придвинулся к нему ближе и, положив голову на его руку, обнял его за талию. Они лежали обнажённые в подсвечивающейся тусклым сиянием полумесяца комнате, и художник подумал вдруг о том, как романтичны и правдоподобны бывают наяву осуществляющиеся сюжеты драматических фильмов.
- А ты хочешь меняться в этом плане? - осторожно уточнил рыжеволосый юноша, блаженно прикрывая глаза от пальцев Чонгука, нежно переплетающихся в его волосах.
- Да, - подтвердил Чонгук. - Не то чтобы я вообще об этом задумывался - мне просто только что пришло в голову, - усмехнулся он, - хотя мне хотелось бы чаще быть сверху, наверное.
- Ты не думал об этом и поэтому запасся всем необходимым? - лукаво проговорил Чимин, вспоминая своё секундное удивление, стоило Чону вытащить из рюкзака смазку и презерватив.
- Надо всегда быть готовым ко всему, - возразил музыкант и рассмеялся, - ладно-ладно, я надеялся на лучший исход событий.
- Так и произошло, - кивнул Чимин и улыбнулся осознанию реальности, в который раз за вечер столь внезапно и приятно его настигшее.
- Пожалуй.
Они оба вновь погрузились в тишину; казалось, словно им не нужно было слов, чтобы поделиться эмоциями и чувствами, так яростно бившими в их сердцах и жилах. Чонгук чувствовал спокойствие, удовлетворение и радость - он впервые не тревожился ни о чём, не испытывал отвращения к самому себе и ненависть к собственной жизни; Чимин размышлял о том, что, может быть, ему стоит всерьёз заняться своей поправкой, ведь спасти себя и правда мог лишь он сам. Чонгук мог дать ему только причины спасать себя - но и этого оказалось немало.
- Мне срочно надо будет посмотреть, как ты играешь на пианино, - внезапно вспомнив о чём-то, воскликнул Чимин и приподнял голову, чтобы заглянуть в глаза музыканта.
- Хорошо, - с усмешкой и озадаченностью проговорил Чонгук.
- Мне нужно... закончить кое-что, - объяснил художник и вновь уложил голову на его руку. Идея охватило всё его существо.
- Спасибо, что дал мне шанс стать лучше, - прошептал Чонгук через пару мгновений.
- Спасибо, что дал мне причины желать выздоровления, - ответил ему Чимин и улыбнулся; музыкант нежно поцеловал его в макушку рыжих волос.