Hurt (hell) me

Сырость от минувшего дождя всё так же витала в воздухе, пока беспощадная тишина наполняла переулки пустынных улиц. Вдали, за домами, своей отчуждённой жизнью были наполнены проспекты и дороги, издававшие то и дело вечно непрекращающийся шум. Чонгук брёл домой, стеклянным взором глядя себе под ноги и опасаясь наступить на неглубокие и грязные лужи. Внутри него эхом раздавалась не потухающая тревога; боль сдавливала его виски, но другая боль, поселившаяся гораздо глубже, всё по-прежнему не отпускала его слабо колотящееся сердце.
Оказавшись возле подъезда, он по привычке разблокировал дверь, затем прошёл пару лестничных клеток и остановился возле своего любимого пристанища, где обитали спокойствие и уют; где, возможно, сейчас находился Юнги, видеть которого хотелось и не желалось в одно и то же мгновение. Мягко открыв дверь, юноша забрёл внутрь и обнаружил кромешную темноту; лишь за окном маячили всё те же фонари и отблеск машин. Прислушавшись, он различил шум воды и выдохнул: Мин был в душе.

Зайдя в комнату, Чонгук избавился от мокрой после дождя одежды и надел домашние штаны и старую поношенную футболку. В его горле всё так же стоял ком; ему срочно нужно было что-то предпринять, но он не мог понять, в чём заключалась необходимость. Ему казалось, словно всё происходящее было неправильным и непоследовательным; было ощущение, будто его место в эту минуту было не здесь. Возможно, в глубине души он понимал, где должен был находиться на самом деле, но признавать юноша отказывался - его сердце и так сдавливало тисками.
В комнате царила темнота. Постояв пару длительных мгновений, Чонгук бросил взгляд на синтезатор и слабо улыбнулся. Внутри него лёгкими крыльями забилось желание сыграть любую мелодию, способную избавить его от неприятных ощущений и подарить спокойствие. Юноша осознавал, что в этом случае его не спасла бы даже любимая музыка, но, подчинившись странному влечению, он всё же занял место за синтезатором и, еле различив нужные клавиши, с осторожностью нажал на них. Одна за другой комнату стали заполнять ноты приятной, успокаивающей мелодии; Чонгук прикрыл глаза и, ведомый привычкой, выученной с раннего детства, профессионально и с лёгкостью касался белых клавиш, погружаясь в музыку и сливаясь с ней воедино.

Сначала он сыграл старую, любимую столько лет мелодию; затем он стал играть новые, созданные некогда им самим в самые тяжкие минуты его непростой жизни. Его сознание яркими фейерверками оживляло воспоминания минувших дней, но в то же время всё это ощущалось совсем иначе, по-другому; возможно, дело было в том, как изменился он за последние несколько месяцев. Родное дело отвлекало, но более не спасало его. Да и было ли оно когда-либо для него спасением? можно ли назвать избежание проблемы спасением от неё?

Перед его глазами вновь застыла картина падающего в обморок Чимина, и, слегка нахмурившись, Чонгук прикусил губу, продолжая играть томную, пронзаемую грустными нотами мелодию. Он был влюблён в прекрасного, талантливого и уникального рыжеволосого юношу, который не был способен осознать свою уникальность. Но был ли сам Чонгук в силах помочь ему? Разве мог бы он спасти того, кого сам направил на верную погибель?

Шум воды давно прекратился, но это прошло мимо внимания музыканта; казалось, он и забыл о существовании другого лица в квартире. В то время Юнги застыл в дверном проёме, внимательно прислушиваясь к игре юноши и вытирая влажные волосы полотенцем. Ему не хотелось прерывать друга - он знал, как давно тот не трогал синтезатор и как эта длительная пауза превратилась для Чонгука в веский повод для волнений.

Спустя пару минут Чон остановился и, уронив голову на инструмент, стал причиной громкого и неприятного звука; Мин скорчился и, зайдя в комнату, незаметно сел на диван, продолжая держать в руках красное полотенце. Небо за окном стало приобретать голубоватые оттенки, заливая своим тусклым свечением пространство квартиры, - раннее утро вот-вот обещало вступить в свои владения.

- Тебе нужно поспать, - хриплым от долгого молчания голосом нарушил тишину Юнги; в таком безмолвии его собственный голос показался ему слишком громким.

Чонгук глубоко вдохнул и, подняв голову, развернулся лицом к другу; на его усталом лице сквозил отпечаток изнурённости: красные глаза были едва открыты, уголки губ печально опустились вниз, взъерошенные пряди волос непослушно торчали в разные стороны, и бледность кожи казалась ещё более мертвецкой в сумраке комнаты. Юнги поджал губы и взглянул на него в ответ.

- Я знаю, - полушёпотом ответил Чон, продолжая оставаться в прежней позиции. - Но всё равно - в моей голове столько мыслей, и внутри так много эмоций, что я...

- Не представляешь, как можешь уснуть в таком разбитом состоянии? Ещё как можешь, друг мой, - убедительно заявил татуировщик, откинувшись на спинку дивана и позволив себе немного расслабиться; его внимательный взор ни на секунду не ускользал от понурившей фигуры друга. - Без тебя третья мировая не успеет начаться, не переживай.

Чонгук молча отвёл взгляд в сторону.

- Как он? - на выдохе произнёс он спустя пару мгновений.

- Ему лучше, - тут же ответил Мин, не задумавшись ни на мгновение. - Он сейчас в общежитии с Тэхёном. Очнулся уже, - спокойным и медленным тоном пояснял юноша, - сначала мы хотели вызвать скорую, но он открыл глаза и попросил просто отвезти его домой. Спрашивал, куда делся ты.

Чон лишь кивнул, испытав облегчение при мысли о том, что Чимин очнулся и находился в безопасности. Но всё же чувство вины вновь ощутимо кольнуло его сердце - ему необходимо было находиться рядом с художником в этот момент; должно быть, Чимин расстроился, не обнаружив его рядом в такую секунду.

- Я ушёл, - начал музыкант, испытывая желание оправдаться более перед собой, нежели перед кем-либо другим, - я ушёл, потому что не мог перенести... этого. Я понимаю, что падать в обмороки, - на секунду он прервался, пытаясь собраться с мыслями и преодолеть накативший поток эмоций, - это ещё не значит умереть и всё такое. Наверное, я зря так запаниковал, и мне стоило остаться там, остаться рядом с ним, но мне было... больно? Я ощутил себя виновником всего происходящего, Мин.

- Сядь рядом со мной, - с ровной интонацией произнёс Юнги. Чонгук тут же встал и занял место на диване рядом с ним; отложив полотенце, татуировщик мягко и осторожно обнял его, заставив прислониться к себе и расслабиться. - Это было тяжело для всех нас, хорошо? Не тебе одному было от этого не по себе. Знаешь, Тэхён ощущал себя очень виноватым - он всегда винит себя в том, что не может позаботиться о Чимине в достаточной степени. Но, на самом деле, я думаю, что наша вина не в том, что мы не можем заставить его есть, но в том, что мы не можем понять его так, как он хотел бы быть понятым нами.

- Нет, - резко прервал его Чонгук и тут же выпрямился, мягко убрав руки друга от себя и заглянув ему в глаза; Юнги непроизвольно нахмурился, различив слегка безумный и в то же время бесконечно печальный взор музыканта. - Я не виню себя в том, что не могу заставить его есть... конечно, в этом тоже есть смысл, но моя вина заключается в ином, и она гораздо более масштабная, чем у тебя или у Тэхёна.

Юнги нервно облизнул губы и опустил взгляд вниз; он и без объяснений понимал, в чём была главная причина состояния Чонгука.

- Чонгук, я понимаю, что ты винишь себя в том, что Чимин стал голодать и доводить себя до... такого ужасного состояния, но давай мы будем концентрироваться не на прошлом? Я знаю, что это сложно, знаю, что ты всё равно будешь дальше ощущать гнет совести на себе, но результат, итог у нас уже есть, и делать надо что-то с настоящим, а не продолжать копаться в прошлом, понимаешь? - аккуратно подбирая слова, неторопливо пояснял ему Мин, то и дело пытаясь поймать на себе блуждающий взгляд друга.

- Да... я понимаю, - медленно кивнул Чон, наконец сконцентрировав взгляд на собственных руках, тревожно перебиравших подол его старой футболки. - И я пытался это исправить. Я пытался подействовать на него, и, клянусь, мне казалось, что у меня стало получаться, - его голос слегка задрожал, но он тут же умело взял себя в руки. - Я думал, что ему становится лучше, что у меня получается исправить свою старую ошибку, но...

- Чонгук, подожди, - мягко прервал его Мин, заставив того перевести на себя внимание, - сможешь ответить мне на всего один вопрос? Но это очень важно, хорошо? Это поможет тебе лучше разобраться во всём, и в этом будет подсказка для твоих будущих действий.
- Хорошо, - неуверенно ответил ему Чон, уже заранее догадываясь о возможных вариантах дальнейших слов Юнги.

- Ты хочешь помочь ему потому, что чувствуешь вину и ответственность за его состояние, или потому, что у тебя есть к нему романтическое влечение?

Брови музыканта слегка нахмурились, и он тут же откинулся на спинку дивана, устало прикрыв глаза. На вопрос друга он ощутил необъяснимую озадаченность, словно сотни ниток в его душе перекрутились друг с другом, и в таком безумном беспорядке он не мог вытянуть верное решение. За какой бы ответ он ни хватался, каждый казался неправильным, недостаточным, не объясняющим всё его душевное состояние до конца. Он был уверен в том, что хотел загладить вину прошлого, но он так же был уверен в том, что художник привлекал его - Чонгук был влюблён в него. Но что означало то, что он был влюблён в него? Хотел бы он принадлежать Чимину, хотел бы он называть его своим парнем, заботиться о нём и познавать величие его внутреннего мира с каждым днём всё глубже и глубже? Хотел бы он стараться ради их отношений, контролировать свой характер, своё поведение, но не разрешать себе контролировать характер и поведение Чимина? Хотел бы он проводить много времени рядом с рыжеволосым юношей и всегда знать, о чём тот думал в то или иное мгновение? Оставаться рядом с ним несмотря ни на что?

- Я боюсь, - тихо ответил ему музыкант, - я испытываю страх. Я не понимаю этих ощущений, и твой вопрос ставит меня в тупик, - признался он тут же. - Я хочу исправить ошибку, но я...

- Если бы ты не ощущал вины за его состояние, ты бы всё ещё хотел оставаться рядом с ним и помогать ему?

Чонгук открыл глаза и, объяв взглядом тёмный потолок, усмехнулся, представляя себе, как мог бы встретиться с Чимином совсем внезапно, при совершенно других обстоятельствах. Он попытался вообразить юношу новой частью своей жизни, не отголоском прошлого, не живым примером своих прежних ошибок, но абсолютно новым ощущением - одним из новых шансов начать другую, более достойную жизнь.

- Он очень добрый и наивный, - шёпотом стал размышлять вслух Чонгук, - он может видеть прекрасное даже в ужасном. Очень упёртый, вредный, но... в этом его сила - он не боится оставаться самим собой даже тогда, когда окружающие не хотят принимать его настоящее лицо. Он преданный и умный, в нём много таланта и не открытых мною тайн, как бы пафосно и сопливо то ни звучало, - юноша слегка усмехнулся, - даже когда сломлен, даже падая и, казалось бы, сдаваясь, он не будет искать простых путей, в чём вновь проявляется его чрезмерное упорство. Я никогда не встречал ещё людей, способных приносить так много света и пользы этому миру, но в то же время так отчаянно его отвергавших и не желающих быть его частью - изгоняющих себя из него.

- Чонгук, дай мне ответ, - полушёпотом потребовал Мин, бдительно следя за эмоциями, пролетающими на лице его близкого друга.

- Да, я бы влюбился в него. Не потому, что хотел бы спасти его, но потому, что хотел бы, чтобы меня спас он.

Юнги едва заметно улыбнулся и вздохнул.

- Ну и драма, - тихо произнёс он.

- Без неё неинтересно, - с усмешкой ответил ему Чонгук. - Думаю, надо бы правда лечь спать, - уверенно заявил юноша, выровняв спину и взглянув на друга. Словно кислород вновь начал поступать в его лёгкие - так спокойно он стал себя ощущать от мыслей о художнике и фантазий об их возможном будущем. - Завтра я сразу поеду в общежитие.

Юнги встал с дивана и кивнул.

- Думаю, Чимин завтра останется в своей комнате. Я напишу Хосоку, чтобы он с утра тебя встретил на первом этаже.

- Спасибо, - промолвил Чонгук, мысленно погружаясь в завтрашний день и ожидая его с той же силой, что и опасаясь.

Зато теперь в нём жила надежда.

Z Z Z

Чимин отложил тарелку с овсяной кашей на тумбочку и поудобнее расположился в кровати, намеренно закрывшись одеялом, чтобы холод не пронзал его конечности и не заставлял дёргаться от каждого дуновения ветерка. Комната освещалась тусклым весенним солнцем - в воздухе стоял запах сырости и парфюма Тэхёна. Было тихо и спокойно, художник хотел воспользоваться воцарившимся уединением и вздремнуть ещё на пару мучительных часов. Единственный приятный бонус в его состоянии - это возможность прогулять академию, от которой он успел порядком устать.

События прошлой ночи никак не хотели покидать его ни во сне, ни наяву - мысленно он то и дело возвращался к тому прокуренному коридору, к поцелую с Чонгуком, к резкой головной боли и последовавшей темноте. Очнулся он уже в руках испуганного и встревоженного Тэхёна, рядом с которым стоял не менее взбудораженный Юнги. Как только он полноценно пришёл в чувства, появилось ощущение тошноты и новой волны головокружения - тогда ему просто хотелось оказаться дома, вдали от громкой музыки и неприятного, терпкого запаха сигарет, объявшего его в то мгновение со всех сторон и так яро напоминавшего об ушедшем человеке.

Чимин прекрасно помнил то, как поразительно сильно его накрыло страхом от одной лишь мысли, что Чонгуку стало противно при его обмороке, как он тут же спохватился и вскочил с рук Тэхёна, намеренно разглядывая комнату быстрым, не до конца способным сфокусироваться взглядом - он искал фигуру Чонгука. Но он быстро ослабел и вновь оказался в чьих-то рук - на этот раз его подхватил Юнги. Музыканта нигде не было, и на его слабый вопрос о том, где же был Чонгук, Тэхён лишь жалостливо взглянул на него и напомнил о том, что их ожидало такси.

Оказавшись в своей комнате, он тут же переоделся не без помощи близкого друга, лёг на кровать и довольно быстро отключился, отпуская все беспокойные размышления до следующего дня.

На утро у него давило в висках, было сухо в горле и всё так же тревожно на душе. Тэхён помог ему принять душ (дойти до ванной комнаты), приготовил ему кашу на воде и без соли (всё как просил Чимин), оставил два литра обычной фильтрованной воды и поспешил в академию: не стоило ему портить репутацию прилежного ученика из-за состояния Пака. Художник же предпочёл остаться дома, наедине со своими тяжёлыми размышлениями и своим нестабильным физическим состоянием.

С утра он пытался расспрашивать Тэхёна о Чонгуке, о том, почему юноша покинул клуб и сказал ли он хоть что-то напоследок. Ким заметно отмахивался от этого разговора, тщетно переводил тему и повторял одно и то же: «Чонгук просто придурок, не надо о нём думать и делать себе сейчас хуже; это подождёт». Но Чимину этого было недостаточно: ему необходимо было знать о реакции музыканта и о причине его столь спешного ухода. Неужели ему правда стало противно и мерзко от тела художника, бессильно павшего ему в руки?

Чимин отвёл взгляд набок и ощутил скатывавшуюся по щеке слезинку; до пронзающей боли в сердце ему был отвратителен он сам и его бесконечные ошибки - не упади он в обморок, Чонгук бы не ушёл, не оставил его, и сейчас всё было бы хорошо. Он сам был виноват в том, что не учёл собственное шаткое состояние и не позаботился о себе заранее. Однако одновременно с самобичеванием и обидой на себя самого юноша испытывал несправедливость и со стороны самого музыканта - как мог он вот так бросить его? оставить? Но стоило ли вообще художнику надеяться, что Чонгук мог поступить как-то иначе? Быть может, ему не стоило привыкать к мнимой заботе с его стороны так спешно и легкомысленно.

Сфокусировав взгляд на тумбочке, юноша вспомнил о незаконченном рисунке и пуще прежнего ощутил на себе отпечаток разбитого сердца - он даже закончил прорисовку пианино, но никак не мог собраться и нарисовать лицо юноши. Казалось, словно он вновь очутился в прошлом, и отчаянное желание изобразить музыканта с искренней улыбкой на лице вновь охватило его. И ведь сейчас-то он видел его улыбку, он мог точно сказать, как выглядит его прекрасная, лучезарная и сияющая улыбка - улыбка маленького и доброго ребёнка, пусть и казалось, что в нём живёт истинный монстр. Он знал эту улыбку, но он не хотел рисовать её.

Чимин зарылся с головой под одеяло и с силой стиснул глаза, тщетно пытаясь стереть образ Чонгука из головы и перестать думать о прошедшей ночи; ему никогда не следовало питать глупых и наивных надежд по отношению к Чону, и ему никогда не следовало разрешать себе вновь погружаться в те чувства, что однажды уже нанесли ему тяжёлую и до сих пор не затянувшуюся рану.

Внезапно позвонил телефон, и юноша дёрнулся от испуга; инстинктивно убрав одеяло, он потянулся к тумбочке и, выпрямившись, забрал телефон. Его брови озадаченно нахмурились: звонок был от мамы.

- Алло? - откашлявшись, сухо произнёс он в трубку.

- Милый, привет, - послышался энергичный и довольный голос матери. На душе Чимина немножко посветлело.

- Привет, мам, - с лёгкой улыбкой на губах отозвался он, крепко прижимая телефон к уху.

- Я хотела уточнить насчёт твоего приезда на этих выходных. Ведь всё ещё в силе, да?

Чимин закрыл глаза и легонько ударил себя по лбу свободной рукой - как он мог забыть о том, что обещал матери приехать наконец в Пусан? Сдержать обещание следовало хотя бы потому, что он не появлялся в своём родном городе уже около двух лет, и заставлять миссис Пак ждать ещё дольше ему не позволяла более совесть. Это всего лишь два дня - они протекут очень быстро, в семейной обстановке, в его некогда любимой и безопасной комнате. Ему необязательно было пугаться этих улиц, этого города и уж тем более прошлого. Кроме того, у прошлого, как оказалось, есть силы догнать тебя где бы ты ни был.

- Да, конечно, - уверенно подтвердил её слова художник. - Конечно, мам, я приеду.

- Замечательно! Я уже придумала, что буду готовить тебе! - взволнованно заявила она, вызвав у Чимина виноватую улыбку; он прикусил губу и опустил взгляд вниз. - Твои любимые блюда - я всё ещё помню.

- Да я, знаешь, немного поменял свой рацион за это время, поэтому не готовь слишком много, хорошо? - как можно более вежливо проговорил он, надеясь не сбить маму с хорошего настроения и уж тем более не расстроить её окончательно.

- Правда? Ну хорошо, милый,- в её голосе всё так же присутствовала улыбка, - всё будет прекрасно, я с нетерпением ожидаю тебя! Целую, солнышко.

- Целую, мам, - ответил он и отключился.

Убрав телефон на тумбочку, Чимин молча продолжил сидеть на кровати, упорно рассматривая качающиеся на ветру ветки деревьев за окном. На улице было пасмурно, и ему очень хотелось весь день провести на кровати, не видя и не слыша никого. Тревога не уходила с его сердца даже в такие спокойные и безмятежные моменты, хотя голос матери и помог ему отвлечься, ощутить слабую волну тепла и нежности. Однажды всё это закончится, однажды он проснётся и заживёт другой жизнью; однажды он будет достоин, в его понимании, самой жизни.

Неожиданно в дверь постучали, и художник перевёл взгляд на источник шума, недовольно корчась тому, что придётся встать с кровати дабы открыть злосчастную дверь. Отбросив одеяло, юноша встал на пол и вздрогнул от холодного покрытия - неплохо было бы надеть носки, наверное.

Без колебаний распахнув дверь, Чимин приоткрыл рот и тут же его закрыл; его сердце пропустило удар. На пороге стоял встревоженный и уставший Чонгук - его глаза были сонными, взгляд был изнурённый и скорбный, волосы были спешно расчёсаны и совсем не уложены; на нём был тёмный свитер и такие же тёмные джинсы. Такого гостя художник совершенно не ждал - и под стать ожиданиям его эмоции собрались в одну непонятную и противоречивую кучу.

- Пропустишь? - нарушил воцарившуюся между ними тишину Чонгук, несмело заглядывая внутрь комнаты. Казалось, словно он слегка нервничал.

Чимин молча кивнул и отступил от двери, пропуская юношу в свою комнату. Закрыв за ним дверь, он в такой же уединённой тишине вернулся на свою кровать. Внезапно Пак ощутил себя обнажённым и уязвлённым в своей домашней пижаме под проницательным взглядом музыканта; он накрыл себя сверху одеялом и с лёгким вопросом во взгляде посмотрел на Чонгука, в то время присевшего на заправленную кровать Тэхёна. Тревога стала только нарастать.

- Чимин, - неуверенно начал музыкант, избегая зрительного контакта с юношей, но всем телом будучи повёрнутым в его сторону; его ладони сцеплено лежали на коленях. - Мне жаль, что вчера я ушёл в такой момент. Я жалею о том, что не остался с тобой и не смог помочь тебе.

Чимин почувствовал ком в горле и опустил взгляд вниз, испытывая желание заплакать от жалости к себе и сочувствия Чонгука. Ему стало мерзко от собственной беспомощности, и ему нестерпимо хотелось прокричать Чону о том, что он не был обязан разрешать его проблемы, нести на себе такую ношу, какой являлся художник, - он не должен был вообще жалеть об этом. Но это шептала ему ненависть к себе, то были неразумные, неправильные мысли - и остаток рассудка просил художника поступить иначе.

- Всё нормально, - спокойным тоном ответил Чимин и неловко поднял взгляд на виноватое выражение лица Чонгука. В какой-то момент юноша удивился тому, как сильно поменялся Чонгук за последние месяцы; или же тому, как сам Чимин стал глубже видеть в нём другого, настоящего Чон Чонгука. - Я в любом случае уже в порядке. И я не виню тебя.

- А должен бы, - горько усмехнулся Чонгук и резко перевёл взгляд на окно, - на твоём месте я бы себя уже ненавидел, честно говоря.

- Я не могу испытывать к тебе ненависть, - ровным тоном отвечал ему рыжеволосый юноша, - никогда не мог, если быть честным. Я больше предпочитал ненавидеть себя.

- Я заметил, - резко заявил Чон и, ощутив собственный скачок агрессии, закрыл на мгновение глаза, дабы успокоиться. Открыв их, он тут же обратил внимание на тумбочку художника. - Овсяная каша на воде? Никогда не любил это, честно говоря, - он беззлобно усмехнулся, - ну и пакость.

- И то правда, - так же усмехнулся Чимин и перевёл взгляд на остатки злосчастной и безвкусной каши. - Никогда не мог терпеть эти каши на воде, да ещё и без соли... Особенно рис.

- Но всё равно здорово, что ты завтракал, - неуверенно улыбнулся ему Чонгук, и Чимин ощутил себя вдруг бесконечно счастливым. - Лучше ешь эту свою безвкусную кашу и не падай в мои объятия. По крайней мере не при таких обстоятельствах, - с игривыми нотками заявил Чон.

Чимин слегка смутился и не сдержал улыбку, искрой пробежавшую на его бледном лице. Настроение художника стало меняться, приобретая светлые и яркие оттенки, словно вместе с Чонгуком в его комнату залетел лучик тёплого и нежного солнца. Тревога отпустила его сердце, и дышать стало немножко легче.

- Я постараюсь, - шутливо кивнул рыжеволосый и наконец встретился взглядом с Чоном; на секунду между ними воцарился зрительный контакт, но музыкант тут же его прервал, словно попав во власть смущения. Чимин сомневался, мог ли Чонгук правда смутиться его взгляда, но эта мысль оставила свой приятный отпечаток, и он торжествующе улыбнулся.

- Чонгук, а разве ты не должен быть сейчас в академии? - задумавшись, вспомнил вдруг Чимин и робко поинтересовался у музыканта.

- Должен быть, - кивнул Чон и виновато оскалился, - но мне всё равно, честно говоря. Я думаю, что брошу академию и стану больше тратить время на создание музыки, а не на ее обучение. Это всё полезно, бесспорно, но это не приносит мне радости или интереса - изучать музыку вот так в академии.

- Поступай так, если считаешь, что это будет правильно, - кивнул Чимин и задумался на пару мгновений. Мог бы он вот так бросить академию и последовать за своей мечтой? Кажется, он потерял смысл и значение слова «мечта», занятый уничтожением собственного я. Но художник решил отвлечь себя от неприятных размышлений. - Я давно не слышал, как ты играешь.

- Услышишь, - с твёрдой уверенностью заявил Чонгук, заглянув ему в глаза; мурашки пробежали по коже Чимина от такого пронзительного взгляда юноши. - Кажется, моё желание сочинять музыку возвращается, поэтому я бы не отказался от любой аудитории, - поспешил добавить он.
- Буду рад, - с улыбкой ответил ему Чимин. Он ощущал себя ещё более погруженным в счастье; эйфория стала обволакивать его со всех сторон.

- Знаешь, в эти выходные можешь прийти к нам домой, я сыграю что-нибудь, - глаза Чонгука загорелись, и он взволнованно высказал своё предложение, с ожиданием уставившись на Чимина; художник был очень польщён и задет до глубины души таким отношением. Он тут же хотел выразить согласие, как внезапно в голове всплыл прошедший разговор с мамой.

- Не получится, Чонгук, - грустно ответил ему Чимин, - на этих выходных я обещал маме нанести визит в Пусан, поэтому меня не будет в городе. Может быть, на следующих? - с немалой долей энтузиазма предложил он, боясь потерять такой шанс.

- В Пусан? - озадаченно переспросил Чонгук, слегка нахмурившись.

- Да, надо бы съездить туда впервые за два года, - с невесёлой улыбкой пояснил художник.

- Чимин, - музыкант тут же привлёк его внимание. - Можно мне поехать с тобой?

- Что? - застигнутый врасплох, Чимин тут же невольно нахмурился и стал ожидать дальнейших пояснений. Зачем Чонгуку ехать с ним? Разве не хотел он покинуть это место навсегда, так же, как однажды сделал это сам художник? - Вернее, для чего?

- Я соскучился по родному городу, да и поездка может быть... полезной, - он неловко опустил взгляд и задумался. - Просто иногда меня туда тянет, словно что-то не было закончено там до конца, - постарался пояснить он.

- Ты хочешь попрощаться с родителями? - с догадкой поинтересовался Пак, всё так же растерянно наблюдая за эмоциями юноши.

- Нет, я хочу попрощаться с прошлым, - подняв взгляд, твёрдо сказал Чонгук. - Если не хочешь, поезжай один, а я съезжу на ближайших каникулах - мне не к спешке.

- Нет, Чонгук, я только за, конечно, - поспешил заверить его Чимин, всё ещё не до конца уверенный в таком желании музыканта, но так же не способный ему в чём-то отказать. - Поедем вместе, если хочешь.

- Спасибо, - с улыбкой ответил Чон.

Чимин ласково улыбнулся ему в ответ, и на мгновение комната погрузилась в полную тишину. Художник задумался о том, как приятно общаться с Чонгуком вот так спокойно, безмятежно и без конфликтов - как приятно было бы иметь его в качестве собеседника на постоянной основе; какое незаменимое удовольствие приносит ему осознание того, что он может являться причиной улыбки Чон Чонгука. Тот факт, что юноша пришёл с искренним сожалением, значил очень много для художника; хоть он и боялся привыкнуть к заботе Чона, он всё же падал в этот омут бесповоротно и стремительно.

Внезапно его осенило.
- Может быть, ты хочешь посмотреть вместе фильм? - робко предложил Чимин, с надеждой взглянув на молчавшего Чонгука. - Если у тебя, конечно, нет никаких планов и ты не хотел уже уходить.

- Конечно, можно, - кивнул Чон и неуверенно оглянулся. Чимин указал ему головой на тумбочку Тэхена, на которой стоял ноутбук, и музыкант тут же понял. Встав с кровати, он подхватил устройство и, молча спросив согласия Чимина взглядом, сел рядом с ним на кровать. Пак подвинулся, скинул одеяло и забрал из рук Чона ноутбук.

Как только они уселись бок о бок, Чимин ощутил приятную волну тепла и нежности; его захватила буря эмоций, и он еле держался, чтобы не заплакать от неконтролируемого счастья. Всё внутри него торжествовало и пело, и сам он хотел прыгать от радости - энергия как никогда прежде захватила его конечности, завладев так же и биением его неукротимого сердца.

Они остановили свой выбор на фильме «Колетт» - рекомендации Тэхёна. Как бы ни было сложно сосредоточиться на сюжете, Чимин всё же смог вжиться в атмосферу конца девятнадцатого века, в нём проснулось сочувствие к главной героине и её непростой судьбе. Чонгук то и дело вставлял свои забавные комментарии, поднимая художнику настроение и вызывая улыбку, - они даже ни разу не ощутили неловкость за всё проведённое вместе время. Изменения Чонгука были приятными, но пугающими в своей неожиданности и нестандартности.

Чимину лишь оставалось надеяться, что так будет продолжаться ещё очень долго.

Z Z Z

Выходные пришли быстро и незаметно. Весна наконец вновь обрела свои яркие краски: солнце вернуло своё прежнее тепло и щедро одаривало им людей; птицы принялись петь свои прекрасные мелодии, и пёстрых оттенков цветы стали проглядываться возле проспектов и на обочинах парков. Небо озарялось лазурными оттенками, и Чонгук то и дело с волнением поглядывал на него сквозь окно поезда, нёсшего его домой, туда, где его никто уже не ждал и не желал видеть; туда, куда в одиночестве он бы никогда более не смел вернуться.

В его сердце стояла тревога, но её острые края сглаживались приятной компанией Чимина, чей взор так же неотрывно следил за меняющимися за окном пейзажами. Его глаза были мутными и уставшими - несмотря на то что со времён обморока прошло несколько дней, бледность не покинула его кожи, и отпечаток болезни всё так же пронзал его прекрасные черты. Чонгук старался следить за его питанием, но он не мог контролировать художника на постоянной основе, и приходилось мириться с происходящим и не давить на него.

Разговор в общежитии дался ему нелегко - он вошёл в комнату с безумно колотящимся сердцем, дрожащими руками и потерянным где-то на задворках сознания заранее подготовленным монологом. Казалось бы, стоило ему увидеть Чимина, и он тут же забыл обо всём, стал пугаться собственных ощущений и хотеть лишь одного - поскорее сбежать из этой холодной и судьбоносной комнаты. Взгляд Чимина был тревожным и боязливым - в тот момент это ранило Чонгука, и ему захотелось стереть из памяти юноши все воспоминания, в которых он обходился с ним слишком сурово, чтобы он не помнил их и не ожидал от него такого к себе отношения.

Но ему удалось взять себя в руки и произнести свою речь; реакция Чимина и их дальнейшее времяпрепровождение были приятными, не без горечи, конечно, но в целом. Чонгук стал ощущать себя более расслабленным в компании художника, он более не испытывал растерянности и не истязал себя в попытках понять цель своего нахождения рядом с Чимином - теперь он точно знал, чего хотел, и сворачивать с пути не входило в его планы. Совместная поездка в Пусан пришла к нему в голову так неожиданно, в виде такой рисковой и безумной идеи, но он с готовностью зацепился за неё, осознавая, что это мог быть его единственный шанс всё исправить окончательно и изменить их судьбы к лучшему для них обоих. Он принял своё решение там же, на месте, в этой самой комнате.

В последние дни они виделись мало, но всегда перебрасывались неловкими улыбками и порой даже несколькими фразами; Чимин всегда ел с ним в столовой - пусть его порции и были крошечными, как у птенчика, но всё же это было лучше их полного отсутствия. В некоторые моменты Чонгуку казалось, что он посещал академию только ради проведённого времени в столовой - пары он посещал редко, уже сделав свой выбор и не находя в себе мотивации его менять. Он вновь хотел исполнять мелодии, и недавно юноша даже занялся сочинительством.

Сейчас они сидели бок о бок в поезде, молча наблюдая за расцветающей с каждым днём природой и изредка сталкиваясь взглядом с любопытными пассажирами транспорта. Перед Чоном стояла картина вокзала, на котором их провожали Тэхён и Юнги, - то, с каким серьёзным взглядом посмотрел на него лучший друг, заставило его ещё твёрже ухватиться за свой план и следовать ему не сворачивая никуда. Всё же он был уверен в себе и своих эмоциях; впервые за столько времени он смог разобраться в себе и принять такие ответственные, но важные решения.

- Мне, наверное, придётся вернуться домой, - проговорил Чонгук, краем глаза наблюдая за Чимином. Тот вздрогнул от неожиданности и развернул голову в его сторону.

- Зачем? Ты разве хочешь этого? - тихо спросил он.

- Нет, но мне нужно где-то остановиться, - пояснил Чон.

- Ты можешь остановиться у меня дома - у нас достаточно места, да и мама будет не против лишних желудков, - художник усмехнулся и закатил слегка глаза.

- С таким сыном лишние желудки точно понадобятся, - не сдержался Чонгук, вызвав тут же лёгкий укол обиды в глазах Чимина и в то же мгновение пожалев о своей неудачной шутке. - Прости, - тихо добавил он, и художник показал ему язык.

- Ну так что? - с надеждой заглядывая в глаза юноше, вернул их к главной проблеме Чимин; его глаза казались такими ласковыми и добрыми при таком слабом освещении в поезде. Чонгук невольно загляделся его чертами.

- Если я не буду там лишним, то я только за, - проговорил он, позволив себе пробежаться ещё одним быстрым взглядом по лицу Чимина.

- Отлично, - улыбнулся художник и тут же вновь отвернулся к окну. Сердце Чонгука словно растаяло ещё на пару миллиметров от такой обворожительной улыбки, и он невольно усмехнулся своим глупым размышлениям.

Одурманенный собственными эмоциями и проникнувшийся незнакомыми ранее ощущениями, Чонгук осмотрел поезд в поисках ненужных наблюдателей и, отметив, что каждый был занят своим делом, незаметно положил свою ладонь на ладонь Чимина, лежащую на сидении между их телами. Художник вздрогнул, но не убрал руку, лишь слегка напрягся и ещё сильнее отвернулся к окну - наверное, хотел спрятать своё покрасневшее от смущения лицо.

Чонгук ощущал его холодную, совсем ледяную ладошку и на его душе стало слегка тревожно - вокруг было не так и холодно, скорее даже тепло и комфортабельно.
- У тебя холодные руки, - шёпотом произнёс он, не глядя на профиль Чимина и продолжая следить за редкими деревьями за окном.

- Они всегда холодные, - отметил Чимин.

Чонгук не стал ничего говорить в ответ. Они оба понимали причину.

- Спасибо, - прошептал Пак и повернулся лицом к Чонгуку; его глаза сверкали, и сам он казался немного смущённым, - за то, что не читаешь мне нотации.

- Я не люблю говорить, - усмехнулся Чонгук, - я лучше буду дальше действовать.

Чимин подарил ему одну из своих самых очаровательных улыбок и вновь отвернулся к окну.

Чонгук впервые мог чувствовать искреннюю гордость за себя и свои поступки.