thirteen
Раннее апрельское утро было морозным; воздух казался промёрзшим и свежим. Солнце пряталось за пеленой мутно-белесых облаков, свинцовой тяжестью покрывавших небо; лишь редкие стаи птиц просекали его чёрными рассыпчатыми точками. Но даже несмотря на это, прислушавшись, можно было различить их красивое утреннее пение: предзнаменование наступившей весны. Дороги и тротуары были сухими: дождя не было вот уже около недели; днём часто проглядывало солнце.
Вдохновлённый потеплением, Чонгук стал заниматься снаружи, и вот уже третье утро подряд юноша бегал вокруг большого, покрытого безмятежной гладью озера. Оно было достаточно громоздким, окаймлённым множеством тропок, ведущих в разные места центрального общественного парка. Приберег озера был украшен множеством серых скамеек, в раннее утро остававшихся пустыми; покрытые едва расцветшей зеленью деревья длинными тенями отображались в его поверхности.
Каждый выдох юноши сопровождался клубом пара; утро в самом деле было прохладным. Лёгкая ветровка и спортивные штаны не спасли бы от холода, если бы не ускоренный темп Чонгука. Темноволосый парень бежал под ритм собственных ног, ударяющих по поверхности асфальта, и пение птиц; такая тишина, прерываемая лишь звуками природы, успокаивающе действовала на его раздражённые нервы. Многие люди так же осмелились выйти на раннюю пробежку, и порой музыкант сталкивался с их измотанными фигурами, жалея об отсутствии полной уединённости.
Его голова всё равно оставалась перегружена тяжёлыми размышлениями, мучающими юношу на протяжении последних дней. Чонгук никак не мог выбросить из головы улыбку того парня в кинотеатре; улыбку, появившуюся на его чертах от одного лишь вида Чимина. Юнги сказал ему позже о том, что этот юноша, Йунг, был бывшим парнем художника. От такой внезапной информации Чонгук ощутил себя неладно: он не смог ничего поделать с тем, как его брови непроизвольно нахмурились, а тело заметно напряглось. Он прокручивал событие в голове снова и снова, пытаясь понять, что же именно так сильно разозлило и заставило его прервать диалог между парнями в тот день.
Будучи честным с самим собой, он признал, что его раздражение стало возрастать ещё в то мгновение, когда рука Йунга опустилась на плечо Чимина. Он следил за действием юноши со страшной, неясной для себя самого бдительностью. Но когда парень стал предлагать Паку попкорн, от которого тот дважды отказывался, он не смог более контролировать свой гнев; его чрезвычайно выводило из себя то, что этот Йунг не мог понять таких очевидных вещей, вроде пищевых привычек Чимина.
Помимо раздражения он испытал ещё одну эмоцию. Именно это чувство всегда возникало у него, когда он замечал, как Юнги уделял кому-то больше внимания, чем ему; именно из-за него Чонгук долго не хотел принимать для себя отношения Мина и Тэхёна; это чувство зачастую заставляло его относиться к близким людям с подозрительностью и недоверием.
Ревность.
В то мгновение он ощутил страшную волну ревности. Новость о том, что Йунг был бывшим парнем Чимина, заставила волну возрасти в несколько раз. Означало ли это, что художник, переехав в Сеул, вот так быстро нашёл себе новую влюблённость? Означало ли это, что Чимин давно мог пережить ситуацию с Чонгуком, вычеркнуть музыканта из своего сердца и начать двигаться дальше?
Что-то гадкое внутри Чонгука не хотело этого; по неясным причинам его эгоизм требовал того, чтобы художник страдал без него, плакал только из-за него и хотел тоже только к нему.
Вдруг Чонгука пронзила мысль о том, что Чимин вовсе мог никогда не любить его; он мог лишь интересоваться им в той степени, в которой сам Чон интересуется теми вещами, которые вдохновляют его на написание новых мелодий. Музыканта охватил страх, перемешанный с толикой грусти.
Резко остановившись, он перевёл дыхание и, опустив ладони на колени, согнулся, пытаясь отдышаться; он даже не заметил, как стал бежать слишком быстро. Выпрямившись, юноша осмотрел всё такое же безмятежное небо и сделал глубокий вдох. Мысли о Чимине начинали становиться его дурной привычкой.
Чонгук знал, что всегда был собственником; и теперь он никак не мог смириться с тем, что даже по отношению к рыжеволосому художнику стал ощущать подобные порывы эмоций. Одна лишь мысль о том, что кто-то другой мог бы заставить Чимина плакать, приводила его в гнев.
Вернувшись к пробежке, Чонгук замедлил темп и стал больше внимания уделять своему сбивчивому дыханию. Это отвлекало от неприятных мыслей.
Спустя час он вернулся обратно в студию, где всё так же спал Юнги: плотно укрывшись одеялом, юноша сжался в комочек и, приоткрыв слегка рот, безмятежно сопел. Его волосы тёмными прядями раскидались по подушке, и черты лица сохраняли небывалую мягкость. Улыбнувшись образу своего любимого хёна, Чонгук попутно достал чистые вещи и полотенце. Надо было принять душ перед академией; по всей видимости, Мин туда не торопился этим утром.
Оказавшись под тёплыми струями душа, Чонгук тщетно пытался расслабиться. Его мышцы приятно побаливали, и в голове стоял резкий белый шум: он не мог собрать мысли воедино. Единственное, что успокаивало его, — это то, что забот насчёт «неправильности» своей сексуальной ориентации он больше не испытывал. Теперь всё казалось ему довольно естественным: и отношения Тэхёна с Юнги, и собственная тяга к своему полу; и даже поцелуи с той знаменательной интрижкой в доме Джина казались ему теперь вполне рациональными и реальными. Как мог он отказывать себе в этом столько лет, пытаться изменить свою натуру?
Задумавшись, Чон вернулся к тем самым воспоминаниям в доме Джина. Сквозь туманную оболочку, порождённую количеством выпитого алкоголя, он смог восстановить пусть и не детальную, но целую картину той ночи. Тот наполненный жаждой и желанием поцелуй, податливость Чимина, его высокие громкие стоны; рыжие волосы, разбросавшиеся по подушке, шоколадного оттенка глаза, внутри которых искрилось животное желание; пухлые губы, полуоткрытый привлекающий рот; его голое хрупкое тело…
Прикусив губу, Чонгук опёрся лбом о стену в душевой и, ощутив реакцию своего организма, без попыток тщетной борьбы обернул руку вокруг своего члена. Его сознание помутилось, и, стиснув глаза, он увидел перед собой картинки из прошлого: пухлые губы Чимина, обёрнутые вокруг его члена, невинный взгляд, которым одаривал его художник каждый раз, когда опускался ниже; его рыжая лохматая чёлка, покрасневшие щёки.
Едва слышно застонав, Чонгук ускорил ритм, двигая ладонью по члену с такой скоростью, что его руку начинало сводить; до боли прикусив губу, юноша всецело погрузился в воспоминания, переплетающиеся в его сознании с фантазиями о Чимине, со всеми теми снами, что мучили его ещё до поездки и гораздо сильнее стали мучить после. Податливость Пака, его громкие сладкие стоны, то, с какой охотой он выполнял каждое его требование.
Мокрые тёмные волосы юноши липли ко лбу, и по сильному телу стекали уже прохладные капли забытого душа; его голова с силой сжималась в стену, а рука продолжала хаотично двигаться по члену, заставляя Чонгука еле сдерживать просящиеся наружу стоны.
Представив себя вновь нависающим над Чимином, вообразив его маленькое, хрупкое тело под собой, дрожащее от его прикосновений, но так желающее их, Чонгук с рваным выдохом кончил, ощутив волну по всему телу, резкий скачок своего сердца и неописуемую эйфорию, и тут же позволил семени уплыть вместе с водой в водопровод. Его голова закружилась, и, развернувшись, он оперся спиной о стену, проводя чистой рукой по лицу; в висках шумело, и ноги слегка подрагивали.
Не в первый раз он достигал оргазма с картинкой Чимина в голове; это не было поражающим для него открытием. Однако осознав, что каждое повседневное действие его жизни теперь зачастую проходило с образом художника в голове, Чонгуку стало беспокойно. Почему он не мог забыть обо всей ситуации, почему не мог он оставить мысли о художнике раз и навсегда
?
Он еле нашёл в себе силы помыться до конца и покинуть душ.
Z Z Z
В библиотеке всегда была успокаивающая и дружелюбная тишина; именно от такого безмолвия душе становилось легче, и напряжение улетучивалось с дикой скоростью. Редкий шелест книг, ещё реже — голос библиотекаря были единственным шумом в широком и пространственном помещении, хранящем трёхметровые полки с несчётным количеством книг. За большим, растянутым на всю свободную стену окном пестрели крыши зданий, машины, тротуары и частые прохожие; небо оставалось лазурным, в редких местах прятавшееся за белой пудрой облаков.
Чимин сидел на мягком синем пуфике, переворачивая страницы книги и то и дело обращая внимание к окну. Он хотел сосредоточиться на истории, отдать всё своё внимание персонажам, но попытки были тщетными: его разум был занят другими вещами, и отвлечься от них, казалось, было невозможно; и глаза его то и дело уставали, напрягаясь от одного лишь чтения. Ему не хватало сил на концентрацию.
Но тишина, обволакивающая его со всех сторон, помогала чувствовать себя лучше. Не было громких голосов студентов, выкриков и взрывов смеха; не нужно было ни с кем разговаривать и притворяться, будто его сознание в самом деле не кричало от усталости при одной лишь попытке вслушаться в слова собеседника.
Он был одет в белый вязаный свитер и чёрные джинсы; его рыжие волосы были уложены в обычную повседневную причёску. Он очень переживал за их густоту: с каждым днём клочки выпадающих волос становились только больше и больше. Кушать он, правда, стал немного лучше: теперь он позволял себе изредка яблоко. Отчего-то он решил, что хотя бы так сможет почувствовать себя ближе к Чонгуку. Музыкант бесконечной балладой засел в его мутном сознании, и выгонять эти мысли юноша даже больше не пытался: он только утопал в них и, цепляясь за блеклые надежды, продолжал существовать в их образах. Его чувства к Чонгуку не были такими же, какими они были тогда, в школе; лишь недавно художник осознал, какими другими стали они. Эти казались гораздо более серьёзными и реальными.
Через полчаса необходимо было возвращаться обратно на пары: перемена во время обеда имела свойство заканчиваться, к сожалению.
— Чимин?
Юноша повернул голову и увидел перед собой неловко стоящего Чонгука. Его глаза были широко раскрытыми, и руки были сжаты в кулаки. Он словно олицетворял собой само слово «напряжение».
Сердце Чимина пропустило удар.
— Что ты здесь делаешь? — сиплым голосом поинтересовался он, незамедлительно переведя внимание вновь к окну. Взгляд Чонгука казался слишком невыносимым.
Рыжеволосый услышал, как свободный рядом с ним пуфик зашумел; краем глаза он уловил движение и догадался, что музыкант сел рядом с ним.
— Спросил у Тэхёна, где бы ты мог находиться, и узнал, что тут, — ответил Чонгук спокойным и ровным тоном. Его взгляд теперь так же был устремлён к пейзажу за окном.
— Зачем? — шёпотом спросил Пак; ему не хотелось нарушать тишину, воцарившуюся в библиотеке.
— Хотел пообедать вместе с тобой, — тихо и просто отозвался он.
Чимин перевёл на него взгляд и тут же привлёк внимание самого Чонгука. Их глаза на мгновение встретились, и несколько секунд они безмолвно держали зрительный контакт. Сердце Пака словно задрожало: взгляд Чона впервые не был таким холодным и равнодушным, каким он привык видеть его раньше. Карие омуты музыканта хранили в себе много нечитабельных эмоций. Атмосфера уединения и тишины только усиливала впечатление юноши.
— Я не ем, — спустя напряжённое мгновение констатировал Чимин. Юноша даже не боялся признаваться в этом музыканту; внутри него уже жила твёрдая уверенность в том, что тот и так знал его пищевые склонности.
— Я знаю, — вздохнул Чонгук и первым перевёл взгляд на окно. — Но хотя бы немного ты всё-таки должен есть, поэтому я принёс кое-что, — юноша нагнулся и взял портфель, до этого мирно лежащий возле его ног. Расстегнув его, он порылся и достал всё тот же прозрачный контейнер. Чимин разглядел в нём виноград и кусочки нарезанного банана.
— Я не хочу, — по привычке выпалил Чимин и тут же перевёл взгляд на окно. Ему не хотелось, чтобы Чонгук видел хоть каплю его заинтересованности.
Чонгук молча открыл контейнер и, приблизившись к Чимину, мягко коснулся его руки в попытке привлечь внимание. Удивлённый, рыжеволосый юноша перевёл взгляд сначала на их касающиеся руки, потом на Чонгука, глаза которого были устремлёны на Пака; в то же мгновение Чонгук убрал свою ладонь.
— Поешь со мной немного, — поставив контейнер на пространство, образованное между двумя их прикасающимися пуфиками, предложил он спокойным и не требовательным тоном. — Виноград без косточек, — уточнил он, заглянув Чимину в глаза.
Рыжеволосый юноша заглянул ещё раз в омут аккуратно разложенных фруктов и задумался. Через пару мгновений, промелькнувших в безмолвии со стороны обоих юношей, Чимин робко потянулся и достал из контейнера маленькую зелёную виноградинку. Затем он решительно положил её в рот и перевёл взгляд на Чонгука, ожидая его реакцию.
Музыкант кивнул и тоже взял виноградинку; через мгновение Чонгук явственно расслабился и позволил своему взгляду переметнуться на пейзаж за окном. Чимин невольно залюбовался его прекрасными, удивительно гармонирующими и идеально дополняющими друг друга чертами лица: музыкант словно и не догадывался о том, каким невероятным выглядел он порой со стороны.
— Чимин, скажи мне, — начал вдруг Чонгук, прервав их уединённую тишину; Пак позволил себе съесть ещё парочку виноградинок, — скажи мне, приходилось ли тебе когда-нибудь терять интерес к рисованию?.. — осторожно поинтересовался юноша, не переведя взгляда от окна.
Озадаченный, Чимин посмотрел на мгновение в сторону Чонгука и, не встретив ответного взора, так же принялся изучать проспекты улиц. Вопрос музыканта застиг его врасплох; он не знал, как именно ему стоило ответить, чтобы не вызвать у юноши приступ агрессии.
— Конечно, — робко ответил он, сглотнув от накатившего напряжения и дрожи в пальцах.
— И как ты справился с этим? — на этот раз юноша обратил взор на лицо Чимина; его глаза отражали искренний интерес.
— Ждал, — просто ответил ему художник, опустив смущённый взгляд на свои пальцы, аккуратно и от волнения перебиравшие подол свитера, — пока вдохновение не вернётся вновь. Пока я не найду какую-либо причину продолжать рисовать.
— А если причина не находилась? — с толикой отчаянности в голосе продолжал Чон. Чимин осмелился взглянуть на него, и на этот раз ему почудилось, словно юноша находился в лихорадке и был чрезвычайно не спокоен.
— Значит, прекрати искать её, — тихим голосом сказал рыжеволосый, устремив взгляд на глаза Чонгука; его сердце вновь неконтролируемо затрепетало, и он ощутил назойливое желание пройтись пальцами по тёмным и нежным волосам музыканта. — Попытайся найти другое хобби.
— И тебе это помогало? — спросил Чонгук, выглядя не убеждённо.
— Знаешь, — Чимин сделал глубокий вдох и вновь перевёл взгляд на окно, — когда я только переехал в Сеул, после… — он сглотнул, - …после случившегося, я не мог рисовать несколько месяцев. Я стал отчаянно заниматься чем угодно, лишь бы не думать о том, какой я слабый и трусливый, какой я никчёмный и бесполезный, — Чимин сделал ещё один глубокий вздох, находя себя не в силах говорить об этом тяжёлом времени своей жизни.
Чонгук молчал на протяжении долгого, как казалось Чимину, момента; от нетерпения юноша перевёл взгляд на музыканта и застал его совершенно другим: Чонгук сидел, вновь напряжённый, опустив голову вниз и сдвинув брови к переносице. Казалось, словно он о чём-то размышлял, и его размышления приносили ему неприятные эмоции.
— У тебя хорошо получалось рисовать, — промолвил он через пару тяжёлых мгновений, не поднимая взгляда. — Ты рисовал меня таким…другим, — он говорил медленно и размеренно, словно насилу вытягивая слова из себя, — я никогда не заслуживал этого, — совсем тихо проговорил он и вновь замолчал на долгий промежуток времени.
— Спасибо. Я знаю, что не заслуживал, — так же тихо ответил ему Чимин. Чонгук молчал. — Ты в порядке? — тихим тоном поинтересовался Чимин, всем сердцем желая протянуть руку и провести ею по напряжённым плечам Чонгука, чтобы тот смог расслабиться.
— Я просто не могу наслаждаться музыкой так, как раньше, — через пару мгновений хриплым и уязвлённым голосом объяснил Чонгук. Его взгляд всё так же был сосредоточен на руках.
— Я уверен, что это пройдёт, — в попытке поддержать произнёс рыжеволосый, внезапно начав переживать о состоянии музыканта. На протяжении стольких событий он даже ни разу и не задумывался всерьёз о том, как чувствовал себя Чонгук; не задумывался о том, как смог юноша пережить прощание с домом и семьей; не задумывался о том, как тяжело, должно быть, было ему принять себя и свою ориентацию. Внезапно Чимина охватила волна жалости, и он ощутил странное пощипывание в носу; казалось, словно вот-вот, и он мог бы расплакаться.
— Нет, — Чонгук резко затряс головой; его глаза покрылись пеленой безумства, когда он опустил свой взгляд на Чимина. Художник вздрогнул от страха и грусти. — Не вздумай жалеть меня, — с неожиданной грубостью произнёс он. Затем Чонгук выдохнул, закрыл глаза и замолчал. Чимин чувствовал, как музыкант боролся с самим собой в это мгновение.
Охваченный эмоциями и желанием помочь, он протянул руку и коснулся ею ладони Чонгука; по его телу пробежала электрическая волна. Тот, вздрогнув от внезапности и раскрыв глаза, опустил взор на ладошку Чимина, лежащую на его собственной; художник ожидал, что юноша дёрнется, вытащит свою руку и обзовёт его как-нибудь грубо. Но Чонгук не делал ничего: он продолжал смотреть на их руки с нахмурившимися от озадаченности бровями.
— Я не жалею тебя, Чонгук, — тихим и медленным голосом проговаривал Чимин, старательно обдумывая каждое своё слово, — я последний, кто должен жалеть тебя, и ты это знаешь, — без скрываемыми в тоне разбитостью и уязвлённостью продолжал он, — просто задумайся о том, что музыка вдохновила тебя на такой большой поступок, как переезд. Я не знаю, как твои родители отнеслись к этому, и я не знаю, почему ты так любишь музыку; ровно как я не знаю и тебя самого, но я уверен в том, что музыка значит для тебя много, потому что ради пустяковых вещей такие поступки не предпринимаются, — рассудительным тоном говорил он, всеми силами стараясь оставаться сфокусированным. Всё внутри него кричало о нужде помочь.
Ладонь Чимина продолжала лежать на руке Чонгука в течение всего его монолога; под конец, когда они вновь погрузились в тишину, музыкант мягко вытащил свою руку и убрал её в сторону. Сделав глубокий вдох, он поднял глаза на Чимина и сказал:
— Съешь ещё немного фруктов, пожалуйста.
И голос его был полон мольбы, полон огромного желания; Чимин никогда не слышал, чтобы Чонгук мог просить кого-то о чём-то. Его сердце забилось ещё сильнее, и, охваченный неудержимой бурей эмоций, он взял кусочек банана, очистил его от кожуры и положил в рот. Взгляд Чонгука следил за каждым его действием.
Чимин так и не решился узнать, почему Чонгук продолжал кормить его.
Z Z Z
В сумерках Сеул выглядел как любой другой столичный город: тысячи огней, витиеватыми и пространственными сечениями прожигающие каждый переулок; десятки тысяч людей бродили по оживлённым улицам, поддерживая друг с другом диалог и не давая и мгновению тишины прокрасться в город; тёмное небо оставалось широким и беззвёздным, напоминая огромное пурпурно-синее полотно; тысячи машин задерживались на дорогах, часами находясь в пробке и сигналя друг другу каждую секунду.
Чимину нравилась городская суета тем, каким маленьким и незначительным кажешься ты на её величественном фоне. Ему нравились украшенные фонарями деревья, магазины с пёстрыми вывесками, широкие тротуары и белые скамейки. Именно такой атмосферой он любил наслаждаться, пересекая очередной проспект нога в ногу со своим лучшим другом, улыбка на лице которого не сходила с самого начала их прогулки.
— И всё равно Хосок должен был дождаться меня, — канючил Тэхён, бегая отражавшими огоньки глазами по широким городским проспектам. Его волосы были слегка взлохмачены по вине апрельского ветра; бежевое пальто было расстёгнуто. — Я хотел вернуться в общежитие вместе с ним, а он ушёл!
— Он сказал, что прождал тебя двадцать минут, Тэ, — приземлённым тоном отвечал ему Чимин, робко заглядывая в глаза проходящих мимо людей; его голова впервые не кружилась за долгое время, и желание чувствовать себя живым переполняло всё его существо. Быть может, потепление так влияло на него. — Это как минимум некрасиво было с твоей стороны заставлять ждать так долго. Я бы и десяти минут не стал тебя ждать, — усмехнулся рыжеволосый юноша; его волосы казались гармоничными с окружающими их фонарями.
— Нет, не ври! Ты всегда ждал меня, — с толикой наглости в голосе возразил Тэхён, с хитрой улыбкой покосившись на друга.
— Поэтому ты такой разбалованный, — устало вздохнул Чимин и улыбнулся. Блондин в самом деле никогда не отличался пунктуальностью. — Я даже сейчас иду провожать тебя до салона Юнги, хотя мог бы давно свернуть и уйти в общежитие!
— Ну нет, ты и так постоянно находишься либо в четырёх стенах, либо в академии: иногда необходим свежий воздух, прогулка и всё такое, — нравоучительным тоном стал защищаться Тэхён, миновав проходящую мимо девушку и едва не задев её локтем, — может быть, именно поэтому у тебя так часто случаются головные боли.
— Сомневаюсь, — вздохнул Чимин и, поплотнее укутавшись в чёрное пальто, решил перевести тему. — Кстати, хотел сказать тебе о том, что на следующую неделю поеду в Пусан на выходные. Хочу уже встретиться с мамой и преодолеть страх перед городом, — с лёгким волнением и страхом в голосе объявил юноша.
— Правда? — Тэхён обернулся на него и засиял. — Это так здорово! Я уверен, что поездка получится отличной. Хочешь, чтобы я поехал с тобой?
— Нет-нет, я один: мне нужно преодолеть прошлое самостоятельно, — с благодарной улыбкой пояснил художник, с любовью во взгляде смотря на своего счастливого друга. — Мы с мамой недавно говорили о моём приезде, но я не стал называть ей точной даты. Хочу, чтобы это было сюрпризом, — юноша улыбнулся и смущённо опустил взгляд вниз.
Чимин давно обдумывал поездку в Пусан, зачастую оставляя идею лишь отдалённым планом: страх перед прошлым наводил тревогу и предчувствие чего-то неприятного, сдавливающего его сердце. Он боялся, что почувствует себя так же, как чувствовал тогда, в ту знаменательную весну два года назад. Но возвыситься перед испугом было неизбежной частью его намерений; он в самом деле хотел избавиться от прошлого и стать новым человеком.
— Думаю, она будет очень счастлива, — с улыбкой закивал Тэхён; в это мгновение Чимин был благодарен миру за то, что он дал ему такого друга, как Ким Тэхён.
— Да, — задумчиво согласился он. — Как у вас с Юнги, кстати? Ты уже два дня ничего не рассказывал, вот и задумался.
— Отлично! Он понемногу начинает открываться мне, — глаза Тэхёна заискрились, и он резко обернулся на Чимина, всем своим видом показывая желание говорить на эту тему. — Он всё ещё избегает темы насчёт родителей, но я и не давлю; правда, сам я ему уже охотно рассказал про свои обстоятельства в семье. Правда, мне и рассказывать нечего: типичные консервативно настроенные родители, сосредоточенные на собственных идеалах больше, чем на счастье сына, — юноша с беззаботной улыбкой на губах пожал плечами; Чимин внимательно следил за каждой эмоцией на лице друга. Он слишком часто успокаивал Кима в моменты его ссор с членами семьи: художник не мог попасться на удочку притворного равнодушия.
— Ты знаешь, что однажды они пожалеют, — с целью поддержать произнёс Пак. Его взгляд скользнул вниз, на сухой асфальт, и он задумался о том, как скоро наступила весна.
— Да, конечно, — неуверенно согласился Тэхён и затих на мгновение. — А ещё я немного узнал о его прошлых отношениях, — с прежним энтузиазмом заявил писатель.
— И что же? — поинтересовался Чимин, спрятав руки в карманы пальто: становилось холодно.
— Ну, у него была девушка, она танцор. У них был общий знакомый Хосок, так и познакомились. Я не знаю деталей; мне известно только то, что они расстались по его инициативе.
— Она была не очень хорошим человеком, может быть? — предложил Чимин.
— Нет-нет, сомневаюсь в этом, — отрицательно замотал головой Тэхён, глазами следя за проезжающей мимо машиной, — Юнги никогда не стал бы тратить себя на пустых людей. Ну, в смысле, я хочу сказать то, что он хорошо читает людей, поэтому вряд ли бы он мог ошибиться и влюбиться в какую-нибудь стерву.
— Все люди ошибаются, — не согласился Чимин, взглянув в глаза другу и усмехнувшись. — Увы, никто не спасён от ошибок и неправильных решений в этой жизни. Тем более, никогда ведь не знаешь, каким окажется человек спустя продолжительный срок ваших отношений.
— Да, но мне известна некоторая информация от самого Юнги насчёт расставания. Он был тем, кто предложил, но повлияла на это она сама, — растолковывал Тэхён, то и дело поглядывая на друга и ловя любопытные ответные взоры, — она была очень предана танцам, понимаешь? Она очень хотела стать айдолом, пробиться в какую-нибудь компанию и посвятить себя этому, — на мгновение Ким отдышался, — а Юнги считал себя не вправе останавливать её. Она не хотела прекращать с ним отношения, но с каждым разом она становилась всё отдалённее и отдалённее. Юнги сказал, что она была слишком талантливой и целеустремлённой, чтобы задерживаться на его уровне и тратить своё время на него, — объяснял юноша, — он сказал это не с сарказмом, а с искренним восхищением.
— Юнги очень понимающий и толерантный человек, — с ноткой изумления в голосе ответил Чимин, как только юноши завернули и оказались на другой улице; до салона оставалось совсем немного. — Мне нравится то, как он всегда пытается понять людей и всегда даёт им шанс.
— Да, это правда, — с гордой улыбкой кивнул Тэхён.
— Но если бы он знал, какой у тебя большой рот, и что затыкаться ты не умеешь, — с усмешкой и лёгкой укоризной начал Чимин.
— Он и так знает, какой у меня большой рот, — взглянув на друга, блондин поиграл бровями и растянуто улыбнулся.
— Фу, ты отвратительный, — подавив приступ смеха, рыжеволосый юноша толкнул друга рукой и скривился. — Я не хочу дружить с тобой больше.
— У тебя нет выбора, ты нанял меня на всю жизнь. Без возврата! — вернувшись в прежнее положение, писатель обвил рукой плечи Пака и удовлетворённо захихикал.
— И, всё-таки, у них могло бы всё получится, если бы Юнги смог перетерпеть, — задумавшись, предложил Чимин, стащив с себя длинную конечность Тэхёна.
— Ну, не всякий может добиться мечты, при этом найдя себе принца на белом коне и отчалив навсегда в Америку(не очевидная отсылка). Так только в сказках бывает.
— И то верно, — кивнул Чимин и тут же заметил, как они приблизились к салону, в котором должен был работать Юнги. Здание юноша узнал по наименованию вывески.
— Вот и пришли! — улыбнулся Тэхён, приподнявшись на цыпочках и попытавшись заглянуть в окно. — Можем теперь войти внутрь и подождать там! — всё его существо словно заискрилось радостью и предвкушением.
— Может быть, лучше здесь подождём? — робко предложил Чимин, не находя в себе желания заходить в здание. Он прекрасно знал о том, что там работал Чонгук, и видеть юношу сейчас, когда на его душе всё только встало на свои места, было бы рискованным и устрашающим событием.
После того события в библиотеке Чимин не разговаривал с музыкантом ни разу. Они сталкивались в коридорах академии, неоднократно оказывались втиснуты в их общий круг общения, но ни диалога, ни какого-либо действия с обоих сторон не происходило. Чимин смущался и боялся предпринимать что-либо первым ввиду своей перманентной тревоги и паранойи; он всё ещё не мог разобраться в причинах странного поведения Чонгука, и неизвестность сводила его с ума.
Из их диалога он узнал, что Чонгук проходил через некоторые трудности в своей музыкальной сфере. Это также тревожило его душу: было ли плохо музыканту? Страдал ли он от отсутствия вдохновения? Не видел ли он смысл только в творчестве или не видел его ни в чём вообще, даже в жизни?
Вычеркнуть из сердца заботу о бывшем однокласснике Чимин не мог. Это казалось естественной и правильной реакцией; он словно верил в то, что состояние Чонгука должно было находиться в его приоритете.
Он часто возвращался назад, в то мгновение, когда положил свою ладонь на руку Чонгука; он вспоминал ту волну эйфории, пронзившую его тело в ту же секунду, как коснулись их ладони.
— Ну, Юнги скоро должен всё равно выйти, — нахмурившись и озадаченно уставившись в телефон, протянул Тэхён. — Скорее всего Чонгук выйдет вместе с ним, — блондин поднял виноватый взгляд на Пака.
— Ничего, — отмахнулся Чимин, — я заранее настраивал себя на эту встречу, — честно признался он.
Место, где располагался салон, не пестрило большим количеством людей и казалось слегка затемнённым по сравнению с яркими улицами города: в некоторых местах стояли одинокие фонари с насыщенно-оранжевым светом, полуголые деревья тёмными силуэтами бросали тени на асфальт. Вечер протекал мирно и тепло, несмотря на дрожащие от холода пальцы.
— Мне всё равно кажется, что ты нравишься Чонгуку, — настойчиво заявил Тэхён, оглянувшись на пустое крыльцо салона; внутри горел свет, но окна не открывали вид на пространство помещения.
— Может быть, он чувствует вину, и потому пытается исправить ситуацию, — предположил Чимин. Именно этой мыслью он зачастую пытался оправдать поведение музыканта в своих глазах. Но даже она наводила на него слишком много сомнений.
— Он так мило приревновал тебя к Йунгу тогда, — с хитрой усмешкой проговорил Тэхён, бросив на друга лукавый взгляд. Чимин ударил его по плечу и смущённо отвернулся в сторону, притворившись, словно тёмный переулок волновал его больше слов друга.
— Он просто нетерпеливый: хотел поскорее уйти, а я задерживал, — тихо объяснил Пак. Его щёки покраснели, и он ничего не мог поделать с тем, как понравилось ему ощущать себя под защитой Чонгука.
— Он просто болван, не умеющий проявлять чувства, — хмыкнул Тэхён. — Прижми его к стеночке в академии и заставь всё рассказать!
— Что? — растянув губы в улыбку, ответил ему рыжеволосый. — Глупости.
— С такими надо быть жёстче, — кивая головой, убедительно проговорил Тэхён; его лицо сияло от удовольствия.
Чимин лишь фыркнул и недовольно отвернулся. Через мгновение послышался звук отпирающейся двери, и юноша приметил Юнги, выходящего из салона. Татуировщик выглядел уставшим и слегка раздражённым: под его глазами были привычные круги, и куртка была накинута поверх толстовки в довольно небрежном виде. Глаза темноволосого парня тут же остановились на Тэхёне и Чимине; что-то вроде улыбки проскочило на его лице.
Следом за ним вышел Чонгук, одетый в чёрную лёгкую ветровку и такого же оттенка джинсы. Его волосы казались всё такими же мягкими и объёмными. Взгляд юноши остановился на Чимине, и художнику показалось, словно он нахмурился.
— Давно ждёте? — подойдя к ним, поинтересовался Мин, приветственно кивнув Чимину и получив поцелуй в щёку от Тэхёна.
— Нет, только недавно подошли, — с энтузиазмом ответил Ким.
— Хорошо, — кивнул Юнги.
Чонгук достал сигарету и тут же привлёк внимание Чимина. Зажжённая, она смотрелась в его руках гармонично и с лёгкой толикой эстетизма: слишком аристократическими казались его пальцы. В сумерках и при отсутствии света ситуация казалась ещё более привлекательной для художника, он тут же ощутил волну вдохновения.
— В общем, мы с Тэхёном пойдём в кино, как и планировали, — спустя мгновение тишины сказал Юнги, обернувшись на Чонгука; взгляд юноши прошёлся по сигарете, и он недовольно поджал губы. Но это длилось около пары секунд. — А ты домой, — продолжил он и затем перевёл озадаченный взгляд на Чимина.
— А я тоже сейчас пойду в общежитие, просто провожал Тэхёна, — тут же принялся оправдываться Чимин, ощущая себя неловким и лишним; взгляд Чонгука был прикован к нему на пару мучительных моментов.
— Хорошо, — сказал Юнги и перевёл взгляд на Тэхёна.
— Пойдём-пойдём, — участливо закивал блондин. Обняв Чимина, он продолжил: — Пока-пока Мин-и, обязательно съешь то киви, которое я тебе оставил.
— Хорошо, — смущённо ответил ему Чимин. Взгляд Чонгука продолжал оставаться сфокусированным на нём; от его тёмных глаз мурашки бегали по коже художника.
— Нам с Чонгуком в ту сторону, а тебе, Чимин, туда, — Юнги указал на противоположный от тёмного переулка путь. В глубине души Пак выдохнул: идти в другую сторону было бы устрашающе.
— Ладно, увидимся, — с улыбкой проговорил Чимин и, бросив прощальный взгляд на Чонгука, развернулся. Ему хотелось поскорее прийти в общежитие и расплакаться: безмятежное сердце вновь забилось с дикой скоростью; его руки тряслись не только от холода. Эмоции накрывали его с головой, и бороться с ними не было сил.
— Стой, — Чимин тут же остановился, различив голос Чонгука. Он не успел уйти и на шаг от них. — Я провожу тебя, — фигура музыканта тут же оказалась поблизости от Пака. Озадаченный, Чимин взглянул на него и не смог прочитать в его глазах ни капли знакомых эмоций. Лицо Чона вновь казалась чрезмерно напряжённым; Чимин не стал задавать вопросы и лишь молча кивнул ему в ответ. Он вновь не мог понять причин его поведения.
— Удачи! — послышался где-то позади оклик Тэхёна. Возможно, его друзья ещё даже не успели уйти; но голоса их казались уже слишком далёким шумом. Чимин стал впадать в панику.
Но внешне не изменилось ничего: юноша всё так же продолжал идти по нужному направлению, опустив голову вниз и спрятав руки в карманы пальто; ему хотелось максимально спрятать себя от внешнего мира. Окрыляющее чувство свободы и оживлённости покинуло его.
Чонгук шёл рядом с ним, сохраняя удивительное безмолвие. Как только они вышли на центральную улицу, тишина прервалась шумом машин, голосами людей, звуками рекламы; рассудок Чимина мутнел с каждым мгновением. Набрав больше воздуха в лёгкие, он велел себе успокоиться и попытался взять контроль над собственными эмоциями. Нужно было просто продолжать фокусироваться на дыхании.
— Ты ведь ешь?
Чимин вздрогнул, услышав внезапный вопрос. Робко повернув голову, он увидел, что Чонгук не глядел на него и лишь озирался по сторонам, не останавливая взгляд ни на чём конкретно. Его вопрос прозвучал обычно.
— Когда как, — честно ответил ему Чимин. Он вновь ощутил страх, вызванный опасением сказать что-то неверное, что-то, что могло бы разозлить музыканта.
Чонгук не продолжил разговора. Рыжеволосый юноша тяготился неуверенностью; стоило ли ему задавать тот самый вопрос, висевший на кончике его языка все последние дни?
— Чонгук, — набравшись решительности, позвал он музыканта. Тот бросил на него взгляд. — Почему ты заботишься о моём питании? — робко поинтересовался Чимин.
Чонгук глубоко вздохнул и на мгновение сохранял тишину.
— Давай договоримся, — внезапно предложил он, повернув голову на Чимина и встретившись с ним взглядом, — я расскажу тебе свои причины, а ты объяснишь мне, почему рисовал меня тогда, два года назад? — в его глазах читалась искренность.
Пак смутился и тут же отвёл взгляд в сторону.
— Ты знаешь почему, — тихо прошептал он.
— Нет-нет, я хочу подробности, — поспешил уточнить музыкант. — Я знаю, каким ужасным человеком тогда был; я и сейчас, конечно, не стал намного лучше, но в те времена я был совершенно эгоцентричным и глупым. Мне интересно, что ты такого увидел во мне, что стал рисовать меня, — юноша говорил с уверенностью, но иногда Паку казалась, что его голос дрожал.
Чимин позволил себе задуматься на мгновение. Предложение Чонгука было довольно заманчивым, хоть и пугающим: художнику не хотелось признаваться источнику своего вдохновения в своих самых сильных и нежных порывах; но узнать мотивы Чонгука Паку хотелось чрезвычайно. Размышляя, юноша задумчиво кусал нижнюю губу; он боялся соглашаться.
— Ладно, — преодолев волнение, согласился Чимин; его сердце вновь быстро забилось. — В те времена я был одиноким и грустным человеком. Ты казался мне идеалом, потому что, — Чимин сделал глубокий вздох, потеряв мысль от волнения. Он никогда не мог бы вообразить себя в подобной ситуации. — Потому что ты был хорош во всём. Так казалось со стороны. Я верил, что ты имеешь право быть самовлюблённым, эгоцентричным и грубым, потому что в иерархии стоишь выше всех остальных, — его голос казался тише и более робким. — Сейчас я осознаю, каким глупым был. Но в то время ты был, — художник сглотнул от накатившего страха, — ты был для меня единственным источником вдохновения, подобием идола.
Чонгук не проронил ни слова в ответ на протяжении двух минут. Чимин неуверенно взглянул на него и увидел, с каким напряжённым выражением лица музыкант смотрел вниз, на асфальт; его брови всё так же были нахмуренными.
— Теперь моя очередь, — откашлявшись, объявил Чонгук. Чимин немного расстроился: он ожидал хоть какой-либо реакции на свой монолог.
Вокруг становилось тише. Чем ближе к общежитию они становились, тем более тусклыми казались огни фонарей, фары машин; сумерки плавно перетекали в приближающуюся ночь, и людей становилось всё меньше. Воздух казался прохладнее.
— После того как ты пропал из Пусана, я стал переживать большие изменения, касающиеся моего характера, моей личности и моих взглядов на жизнь, — с расстановкой и медленно говорил он, — я сблизился с Юнги-хёном, и после этого мне захотелось меняться, становиться лучше. Он стал единственным человеком, которому я мог доверять, — тихо признавался он, — но это, впрочем, не самое главное. Важно то, что именно он стал моей мотивацией переезда. Я хотел оставить прошлое, семью, друзей, всё. И Юнги помог мне осуществить это, — казалось, словно его взгляд совсем не поднимался от асфальта; словно он боялся смотреть на реальность. — Приехав сюда, я столкнулся с тобой, и это стало напоминать мне о прошлом. О том, каким я был раньше. Я сложил событие в Пусане и твоё нынешнее…состояние: очевидная параллель, виновен в которой я, — его голос казался лишённым эмоций, но звучал уверенно и решительно. — Я подумал, что лучшим способом избавиться от прошлого себя может быть не только побег из Пусана, но и попытка восстановить то, что я некогда… — он запнулся, - …нет, не восстановить, ведь ты не сломан; попытка исправить то, что я некогда натворил.
Чимин сделал глубокий вздох и заставил себя взять под контроль эмоции. В уголках его глаз стали скапливаться слёзы. Его разрывало от чувств и ощущений: какая-то часть в нём ликовала, радовалась, кричала от счастья и восторга; но маленькая частичка его души треснула от разочарования. Чонгук не был влюблён в него. Он просто пытался исправить совершенную некогда ошибку.
Пак отбросил лишние мысли и попытался схватиться за мысль о том, что Чонгук хотел меняться и менялся.
— Ты заметно изменился, я это заметил, — с улыбкой проговорил Чимин. Он старательно сдерживал поток эмоций, переполняющий его изнутри. — Спасибо за то, что помогаешь мне, но всё в порядке. Мне не требуется ничья помощь, — Чимин заметил здание своего общежития неподалёку и немного расстроился. — Я способен самостоятельно со всем справиться, — словно наизусть твердил он.
— Я делаю это не только ради тебя, но и ради себя, — настойчиво объяснил Чонгук, так же приподняв голову и взглянув на приближающиеся здание.
Чимин лишь молча вздохнул. До общежития они шли молча. Вокруг окончательно стемнело, и лишь редкие фонари напоминали о свете и продолжающейся ночной жизни улиц. Как только они оказались совсем близко к зданию, Чимин остановился и осмелился повернуться к Чонгуку. Тот напряжённо остановился напротив него и заглянул ему в глаза.
Что-то сладкое разлилось по конечностям Чимина при взгляде на лицо Чонгука. Он ощутил волну бесконечной, неконтролируемой и необоснованной любви к этому прекрасному музыканту, сломавшему ему жизнь два года назад. Несмотря ни на что, Чон хотел меняться, он жалел о том, что совершил то, что совершил. Пусть он так и не попросил у него прощения, Чимин мог читать его в каждом взгляде, в каждом поступке юноши; теперь он мог видеть эти знаки так же ясно, как и солнце на небе в последние дни уходящего апреля.
— Чимин, я не заслуживал того, чтобы ты рисовал меня, — отчего-то шёпотом говорил Чонгук, напряжённо смотря в глаза художника, — ещё более я не заслуживал быть источником твоего вдохновения, — он робко сглотнул и опустил взгляд вниз.
— Нет, — отчего-то Чимин наполнился желанием отговорить Чонгука от подобных мыслей, исправить его мнение. Он хотел сделать что угодно, лишь бы Чон не выглядел так подавленно. — Я не жалел тогда, не жалею сейчас. Я бы рисовал тебя даже сейчас, — очень тихо добавил он, уловив безумный стук своего сердца.
— Пожалуйста, — Чонгук выглядел очень уязвлённым; его глаза закрылись. Чимин впервые видел его таким; сердце художника облилось жалостью и желанием помочь. — Не сдавайся и ешь.
Чимин сделал глубокий вздох и почувствовал, как картина перед его глазами стала мутной из-за пелены слёз. Он больше не мог сдерживать себя. Его руки тряслись; он попытался опустить голову вниз, чтобы спрятать своё положение.
Внезапно он почувствовал холодные пальцы на своей щеке и вздрогнул всем телом. Его дыхание стало сбивчивым, стук сердца ощущался на каждой клеточке своего тела. Через мгновение он почувствовал дыхание Чонгука и закрыл глаза. По его щекам скатывались слёзы.
Чонгук поцеловал его
.
Это было легко, едва ощутимо и совсем скоротечно. Тело Чимина обмякло, и он позволил себе расслабиться. Позднее глаза Чонгука показались ему стеклянными.
Он ушёл и не попрощался, но в этот раз Чимину не было больно.