1 глава.
16 лет спустя.
6 декабря, 1422 год.
Шотландия, Эдинбург.
Резиденция Уайтхолл.
Витэлия.
Сидела я в покоях своих, косу белокурую меж пальцев перебирая, тревога сердце сжимала. Прислуга вокруг сновала, фрейлины верные вещи мои в ларцы укладывали. Платья, сорочки, башмаки – все в сундуки складировалось, четвертый уже наполнялся. Еще к вечеру сего дня покинуть мне предстояло дворец родной, да и Шотландию саму.
Двоих суток назад брат мой письмо матушке послал. В нем весть тяжкой оказалась: договор Лондонский подписан, гласящий: «...прежде чем Англия короля Шотландии, Якова Первого, отпустит, состоится бракосочетание принцессы шотландской, Витэлии Стюарт, и короля английского, Генриха Ланкастера».
За короля английского мне замуж выходить надлежит. Желания такого нет. Вся жизнь моя, сколько себя помню, наукам предавалась, книгам. Но долг зовет, брата ради, да блага Шотландии. Выбора же у меня нет, как и слова.
Из дум своих, фрейлина Тереза вывела.
— Ваше Высочество, вещи все собраны. Одеваться пора. Помощи моей надобно?
— да, Тереза, корсет затянуть поможешь.
Встала я и к ширме направилась. Платье темно-зелёное, камнями расшитое, на сиденьи лежало. Красиво оно было, да любимое.
Платье до груди надела и из-за ширмы вышла. Придерживая его, к зеркалу подошла, спиной к Терезе став. Фрейлина ленты корсета взяла. Ощутила я, как корсет грудь и талию облегает.
— довольно, Тереза, — сказала я, и девушка ленты отпустила.
Плечи платья открыты были, меж грудями вырез небольшой. Рукава из ткани лёгкой, почти до пола доставали, изумрудами расшитые. Корсет чёрный, с вышивкой, что ветви дерева напоминала. Подол длинный, но лёгкий.
В зеркало посмотрелась, косу поправила.
— Вас в обеденный зал на завтрак ожидают, — тихо промолвила Тереза.
— хорошо, ступай, сама дойду.
— как прикажете, Ваше Высочество, — поклонилась девушка и удалилась.
Еще несколько минут у зеркала провела, а затем и из покоев вышла.
По коридорам дворца шла, многие мне кланялись, я лишь кивала. О том лишь думала, что сегодня дворец покину, и когда вернусь – неизвестно. О Генрихе, о брате своем размышляла.
В мыслях своих, до зала обеденного дошла. Двое стражей королевских двери распахнули, поклонились и места свои заняли. Вошла я в зал. В центре стол длинный, деревянный стоял, служанки вокруг него сновали, еду подавали. Во главе стола матушка сидела, слева от неё Граф Свон – советник её. Справа место для меня пустовало. Остальные места приближенные матушки занимали.
Такие трапезы редкостью были. Чаще в одиночестве кушала. Матушка всегда занята, других родичей нет, а с фрейлинами своими я близка не была, чтобы с ними завтракать. Завтрак каждый день, но матушка редко на нём являлась. Со служанками говорить нельзя, а с приближенными королевскими мне неинтересно было.
— доброе утро, матушка. Дел у Вас сегодня меньше, что Вы решили со всеми позавтракать? — сказала я Анабелле и на место своё села. Голос мой монотонным был.
Некоторым казалось, что мы с матерью вовсе не родные. Мало общались, кратки были в ответах. Но на самом деле, очень похожи мы. Мать моя всегда строгой и серьёзной была, некоторые жестокой считали. И правда, государством управлять легко не было. Может, и не хотела она такой быть, но приходилось. А мне стойкость её и непоколебимость нравились. Матушка – пример женщины сильной, да матери заботливой.
— Витэлия, сегодня дел меньше, посему прогуляться в саду желаю с тобой, — голос её столь же ровный, как и мой собственный, а взгляд её ожидания полон был.
— конечно, матушка. Когда же прогулка начнется?
— сразу после завтрака.
Кивнула я и кушать принялась. До конца трапезы ни слова больше не было сказано.
Матушка раньше меня окончила, и ожидала меня, с советником своим беседуя. Когда я доела, матушка встала, платье поправила и к выходу направилась, я за ней. Шли мы молча, матушка, разумеется, о делах государственных вероятно думала, я же о переезде в Англию. Напряжение между нами чувствовалось. Она знала, что скоро я уеду, и неизвестно, когда вернусь. Да и знала она, что это несправедливо. Верится мне в это. Какими бы отношения наши ни были, любит она меня.
К дверям, что в сад вели, подошли мы. Один из стражей матушке накидку тёплую на плечи помог надеть. Тёмного она цвета была, по краю капюшона мех, лисий, верно. Затем мне накидку мою помог надеть. Из шёлка белого она сшита, внутри мехом отделана, и мех, как и у матушки, по краю капюшона.
Другой страж двери отворил, и вышли мы. Солнечно было, редкость в краях наших. Шли мы по саду, прекрасен он был. Зима, на деревьях листьев нет, а сад всё равно прекрасен. Снег на ветвях переливался на солнце. Дорожки снегом припорошены, и приятно под ногами хрустели.
— о чём-то поговорить желаете, матушка? — начала я разговор.
— да, Витэлия. И, полагаю, догадываешься ты, о чём именно.
— да, матушка, — тихо сказала я и взглянула на неё.
— хочу, чтоб знала ты, что люблю тебя очень, и будь у нас иной выбор, отказалась бы я от договора сего. Но выбора нет. Лучше это будет для Шотландии. Король стране нужен, а я лишь регент, и многим это не по нраву. Шестнадцать лет прошло, устала я порядком, да и не моя это роль," – рассуждала матушка, кажется искренне жалея.
— понимаю, матушка. Знаю, что так надо, – ответила я, на матушку взглянув. Грусть в голосе моём проскользнула, но ни она, ни я внимания на то не обратили.
— не знаем мы, каким мужем Генрих окажется, и как корона английская к тебе отнесется. Ничего не бойся, будь стойкой, да холоднокровной. Положила я в вещи твои книгу одну. Книга эта в роду моём веками передаётся, поможет она тебе. Но пообещай, что откроешь её не раньше восемнадцати лет. — маменька выговаривала слова с трудом и некой заботой, выжидающе смотря на меня.
— обещаю, – любопытство меня мучило, но виду я не подала. Матушка и так знала это.
— книгу сию никто найти не должен. Спрячешь ты её в покоях своих и не достанешь до восемнадцати лет, – размеренно говорила матушка. Присела она на скамью, я же за ней, рядом села. Через мгновение продолжила, не дав мне слова сказать — то, что прочтёшь ты в книге сей, может испугать тебя, и смысл её тогда поймёшь. Также, положила я к тебе кулон. Он тоже роду моему принадлежит, мать моя специально для тебя его оставила. Хочу, чтоб носила ты кулон этот, и не снимала, — монотонно или даже строго говорила матушка, а на фразе последней на меня взглянула. Кивнула я и слушать продолжила. — слышала ты, верно, разговоры о молодости моей, о том, какой я с отцом твоим была. После смерти его мне жёстче стать пришлось, мнение своё о многом переменить. Королевой мне пришлось стать. Слухи некоторые отчасти, наверное, правдивы, о жестокости моей. Не говорю я, что это хорошо, но... но не знаем мы, каким окажется двор английский. Хочу, чтоб серьёзной и бдительной ты была. Знаешь ты, что у Генриха сын есть, совсем юный, а король на войны надолго уезжает. В какой-то момент он может и не вернуться..жестокость мою, что унаследовала ты, проявить хочу я от тебя, да уважение и авторитет при дворе завоевать. Не для меня, не для Шотландии, а для тебя самой. Легче тебе жить будет во дворце, коль уважать тебя будут, да и бояться. Мне самой добиваться всего приходилось, но ты с кровью королевской рождена, не позволяй себя унижать. Знаю, что не желаешь ты этого, всегда образование тебе интереснее было. Посему, чтобы не скучала ты там, приказ отдала я, дабы писания Гиппократа, да Галена тебе в Англию доставили. Кто знает, может дочь моя открытия новые миру принесёт, – говорила матушка серьезно, да монотонно, но на фразе последней улыбнулась, да усмехнулась.
— правда? Благодарю, благодарю Вас, Ваше Величество! – улыбнулась я и, не сдержавшись, матушку обняла. Эмоции меня переполняли.
Матушка, помедлив, обняла меня в ответ, да по спине нежно погладила. По правде сказать, таких моментов мне недоставало порой.
— обещаю Вам, что сильной буду, да уважение при дворе завоюю, даже если худшие стороны свои проявить придется,– успокоившись, серьезно сказала я.
— справишься, горжусь тобой.
Еще немного посидели мы с матушкой, о переезде моем беседуя. Мне всю ночь ехать предстояло. Вещи мои уже в повозку погружены, лошади готовы. Тремя повозками поедем. Позже матушка ушла, а я в саду одна осталась.
Зима дыханьем своим ледяным землю укрыла, белоснежным покрывалом всё одев. Солнце же, словно лик ангельский, с небес сияет, лучи его сквозь воздух морозный пронзают, искрами на снегу играют. Деревья, что голы стоят, в серебре инеевом блещут, словно дивные украшения, Господом созданные. Снег под ногами хрустит, песнь тихую поёт, а воздух чист и свеж, словно родниковая вода. Мороз лёгкий щеки пощипывает, румянец им дарует, а дух бодрит. Мир вокруг словно в сказке волшебной замер, красотой своей неземной чаруя. Всякий звук приглушен, лишь шепот ветра лёгкого да скрип снега под ногами тишину нарушают. Благодать дарована земле в сей день зимний, солнечный. Сидела я, да наблюдала за снежинками падающими, думала о своём.
После беседы с матушкой, задумалась я, каким же Генрих окажется. Вокруг короны английской много сплетен, да легенд ходит, и чему верить – неизвестно. Что, если король тираном жестоким окажется? Что, если принуждать меня к чему-то станет? Слушать матушку надо, права она, доверять там никому нельзя. Жестокой быть надо, да уважение к себе внушить.
Так просидела я с четверть часа с мыслями своими, всё мучали они меня. Казалось, что и воздух во круге не рад сему происходящему.
***
В ночной тиши, под покровом звезд небесных, дворец королевский, словно исполин каменный, возвышался. Луна, бледная дева ночная, серебром стены его обливала, окна стрельчатые, словно очи, таинственно мерцали. Факелы, что на стенах горели, отбрасывали тени пляшущие, словно призраки двора, шепчущиеся о тайнах минувших веков. Внутри, за толстыми стенами, огни каминов плясали, отблесками на гобеленах играя, рассказывая о подвигах королей да рыцарей доблестных. Воздух, пропитанный ароматами трав да воска, тишину ночную хранил, лишь изредка нарушаемую криком совы иль шагами стражи верной, бдящей покой королевский. Дворец, словно сердце королевства, в ночи дремал, силой своей и величием покоряя. Я у входа во дворец величавый стояла, повозку ожидая. Рядом матушка с советником своим стояли, переговаривались о чем-то, но я не слушала. В той же накидке стояла, что и днем, в руках книгу в переплете кожаном держала. Писания Гиппократа это были. Специально для меня в одну книгу переписаны. Читать я её начала недавно, посему закладка в виде пера в самом начале была. Снег мелкий пошел ещё пуще чем днём, на плечи мои, да на волосы падал. На волосах светлых моих, да на накидке, его не видно было. Погода прекрасная стояла: ветра нет, снег лёгкий идет. Темнеть начало, луна появлялась. Снег на фоне луны прекрасен был, словно призрачный свет, танцующий на земле.
Взглянула я вправо, да увидела три повозки во мраке подъезжающие. Одна вперед проехала и остановилась, вторая у самого входа во дворец, третья чуть поодаль.
Повернулась я к матушке, а она опередив, ко мне подошла.
— помни, что молвила я тебе. В обиду себя не давай. Люблю тебя, справишься ты со всем. Как освоишься во дворце новом, письмо пошли, – сказала матушка, улыбнулась, да так тепло, что на миг краткий пуще прежнего не захотелось уезжать.
Словно призрак, а не королева, подплыла она ко мне, и прильнула так нежно, так по матерински, что сердце сжалось в тоске. Крепко я обхватила её талию, в ответ на нежность, да прижалась щекой к плечу царскому, как не прижималась с детства самого.
— благодарю Вас, матушка. Люблю тебя тоже, – на фразе последней позволила я себе уважение не проявить, но она внимания на то не обратила.
Неизвестность пугала, более леса дремучего. Не осмелилась я отстранится от маменьки, посему Анабелла сама меня отталкнула. На миг почудилось, что с нежной, тёплой маминой щеки слеза спустилась, и рухнула, словно осколки зеркала.
Отстранились мы друг от друга, и, развернувшись, к карете средней пошла я. Остановившись возле неё, обернулась, не смогла сдержать сердце своё. Руку подняла, да помахала ей легонько, в последний раз. К карете повернулась, кучер руку подал, да помог мне подняться. В карете своей на пуф с обивкой мягкой села я, да от дворца родного отвернулась.
Через несколько минут мы тронулись в путь. Передо мной лежал долгий путь в неизвестность, но теперь, вспоминая мамину поддержку и слова её, я была готова встретить её. Я – королевская дочь, и я буду править своей судьбой. Не позволю чужой короне сломить меня.