Правило игры

Всё это веселье казалось таким неестественным и внезапным, хотя рассказали ей о Чемпионате ещё задолго до сборов.

Да даже если бы рассказали за десяток лет, Мелисса бы не смирилась.

Шум, люди, — люди именно от слова «человечность». Возгласы, переплетение голосов, которые и формируют публику...

Лестница тянулась бесконечно долго — она поднимались всё выше, пока голова кружилась от высоты, которая образовывалась за тонкими ограждениями.

Стадион действительно был огромен. Всё таки, это финал.

Мелисса уже и забыла, какие страны будут соревноваться в этой игре. Она не разбиралась в квиддиче, потому что высота всегда вызывала у неё дурноту.

Но при этом ей нравился вид с этой самой высоты. Как сейчас, например.

Это пробуждало что то, за каникулы уже успевшее закоченеть. Ведь дома так сухо.

Волшебники разных возрастов и возможностей собирались здесь, чтобы поглядеть на фантастические виражи Виктора Крама. Уж его то Мелисса знала

Летний ветер практически не продувал сквозь плотные скопища зрителей, но она чувствовала, что он есть, этот ветерок.

Она шла последняя, ведь младшая, и, хотя сзади всё равно присутствовали какие то люди, Мелисса ощущала невероятную свободу, потому что сейчас за ней никто особо не присматривал — даже братец идет впереди.

Но Мелисса всё равно заметила его торжествующий взгляд — он всё время оглядывался. Потому, видимо, что хотел полностью прочувствовать масштаб этого события. Драко точно светился, но прикрывая при этом излишнюю радость за белокурой шевелюрой. Несмотря ни на что, он пытался сохранить деловитый вид.

Мелисса его не понимала.

Даже не пыталась.

Хотя какое ей дело?

Хорошо уже то, что он не зыркает на неё — если он и оборачивается, то смотрит как бы сквозь, невидяще. И Мелисса не собирается ему мешать и привлекать внимание.

Потому что Драко незачем знать о шаловливой улыбке сестры. Ведь ей тоже нравилась эта заводящая атмосфера. Здесь людно и шумно — и так свободно!

Но трудно, всё же, признать это.

Мелисса почему то забыла, как это — праздники. Дома было тихо. Дни по капле падали в океан, став частью монотонной и бесконечной тишины. А здесь шумно. Странно.

Туфли продолжали подниматься по железным ступеням, выстланные ярко-пурпурными коврами.

Волосы были распущены и волнистые пряди время от времени лезли в лицо.

Словно ничего до этого и не было. Ни жжения на губе, ни книг, ни клубники на завтрак... Всё это как дурацкая «сделка».

Ведь отцу известны её слабости: и отрешение к книгам, и тягу к ягодам, и хрупкость ветреного тела, — он видит.

До этого Мелисса даже не догадывалась, что семейная библиотека настолько ужасна, а Люциус осведомлен об этом уже слишком давно. Он знал и приводил в действие. Сводил всё это к заурядному механизму.

Братец водил Мелиссу в библиотеку, которую, наверное, тоже уже знал наизусть. Мелисса чувствовала себя глупо — точно собачка. Её выгуливали в обители знаний, где вся эта книжная белиберда хранилась уже не первое десятилетие.

В библиотеке была тишина и пыль, как везде. Она замораживала сильнее любых заклинаний.

Драко доставал ей книгу с нижней полки — всегда одну и ту же — и уходил, забирая с собой ключи от библиотеки. И Мелисса оставалась одна. Практически всё время, после обеда, она проводила там.

Отец учил её быть кроткой. Не знаниям она обучалась в библиотеке, а дисциплине. Мелисса даже завтрак опасалась пропускать, хотя именно этот прием пищи был её самым нелюбимым — она не голодна утром.

Но сегодня была клубника. Ранним утром, когда все собирались к выходу, на столе, помимо прочего, лежала клубника.

А Мелисса питает к ягодам безграничную тягу, хотя бы потому, что они всегда свежие и очень сочные. Они словно бы наполняют тебя солнечным соком, самой сердцевиной летнего богатства. Мелисса была не голодна, но клубнику слопала всю. И теперь ощущала себя как то спокойно.

Хотя обычно она ничего до обеда не ест, и под конец становится особенно нервозна — голод пробуждает в теле бесконечную суетливость. Ей хотелось рисовать, но всё с этим связанное уже давно где то потерялось. И она просто ходила по библиотеке, сопротивляясь обстоятельствам, но всё равно — чувствуя послушание. Беспрекословное послушание, ибо оно лучше, чем страх.

Но сегодня Мелисса поела вдоволь, не только клубникой, но и кашей с бутербродом. Она знала, что это сделано специально — сегодня отцу нужна тихая Мелисса. Красивая и терпеливая.

И Люциусу слишком легко этого добиться, ведь он хорошо знает дочь: он знал, как напугать или же усмирить её, где чувствительнее всего её кожа и куда она прячет вещи.

Но как?

Мелиссе было обидно — почему он знает всё, при этом не выказывая особого интереса?

Где отец был раньше?

Когда можно было слепить из неё всё, что угодно, когда Мелиссе было всё равно, какую ценность она представляет в его глазах. Но она знала только мать, которая, казалось, ходила по грани, — холод и безграничная любовь смешивались под ногами, которые уже не хотят идти дальше.

А сейчас она пропала. Завяла. Растворилась во всём остальном.

Толпа с каждым новым лестничным пролетом становилась всё меньше, зрители постепенно рассаживались на свои места.

В какой то момент и они добрались до верхней ложи.

Мелисса вновь покосилась за бортик, который на фоне всего остального стадиона казался очень маленьким. Высота словно притягивала к краю, хотя Мелисса стояла ровно. Глубина этого вида, который проходит к земле через сотни тысяч зрителей, погружала в нервозный транс.

Здесь ветерок гулял свободно и было многим меньше публики, чем внизу.

Мелисса ощутила себя ещё более странным образом. Тут люди уже не казались толпой, чем то общим и огромным. Всё стало острым и отдельным, к каждому лицу Мелисса приглядывалась.

Холодный воздух щекотал кожу. Платье было слишком тонким.

— А, Фадж! — произнес Люциус, и Мелисса чуть ли не подпрыгнула. — Как дела?.. Как вечер?.. Вроде бы, ты ещё незнаком с моей женой Нарциссой и с нашими детьми Драко и Мелиссой?

Мелисса подняла взгляд, намереваясь аккуратно улыбнуться, но Министр среагировал быстрее:

— От чего же, с Мелиссой я уже имел удовольствие познакомиться.

Улыбка застряла поперек горла.

— Да? — нарочито спокойно протянул отец.

— Я тогда приезжал в Хогвартс по делу Сириуса Блэка. Чувствительная, наверное, девочка. Решила поддержать своего учителя, а попала в такую передрягу...

— Простите ей её излишнее любопытство. Она больше не доставит вам неудобств.

— В её возрасте это естественно, — улыбнулся Фадж.

— Разумеется.

Это нечестно! Она, Мелисса, не помнит, чтобы Фадж заводил с нею знакомство. Она только его голос мельком слышала, да уже и не припомнит, что конкретно он говорил.

Мелисса заняла своё место, рядом с братом.

Даже сейчас, разговаривая с кем то, Люциус наверняка видел каждое её движение, каждую реакцию. Конечно, отец не дурак, он знает, что Фадж просто сентиментальный тупица, но ведь это она виновата в том, что не смогла произвести правильное впечатление.

Он тупица — в этом и дело. Министр без задних мыслей считывает все эмоции, без учтивости транслируя их обратно.

Это Мелисса виновата.

Она смотрела себе под ноги, ведь знала, кто сидит впереди, на первом ряду.

Она не должна реагировать.

Отец просчитал всё слишком хорошо — Мелисса и впрямь боится. Она слушается, лишь бы беспокойство улеглось. Чтобы нечего было боятся.

Если бы Мелисса и раньше сидела молча, этого всего не было бы... Но ведь она молчала! Все четырнадцать лет она молчала, но не потому, что надо, просто не знала, что сказать.

А почему не знала?

Почему сейчас должна вдруг узнать?

Молчи или говори — только правильно. Ведь Драко же разглагольствует, при чем весьма часто, — но он говорит о весьма походящих вещах, правильных и здравых, в том то и дело. И ему, наверное, нравится это. А Мелисса даже не знает.

Когда она поступила на Гриффиндор, ей казалось, что это гениально. Ведь никто так не делал! Она будет первая. Хоть в чем то.

Но почему её наградили лишь молчанием?

А сейчас и она должна промолчать.

Когда чемпионат начался, Мелисса подняла взгляд, как бы следя за игрой, хотя ей было неинтересно. К тому же мысли постоянно тревожила высота, простирающаяся везде и повсюду.

Она не поглядывала по сторонам.

Мысли совершенно перепутались, стоило только вспомнить о продавцах сигаретами, которые сидели впереди. Вот когда Мелисса приедет в школу, она что нибудь продаст и на эти деньги закупиться у них сполна.

Так долго!

Ещё месяц. Долго, долго, долго...

Да и продать нужно что нибудь умудриться...

А может, она снова выиграет у них партию в карты? Или в шахматы, в плюй-камни — да во что угодно! Вот только теперь то они не будут подыгрывать ей, просто тогда, осенью, им было скучно.

Но Мелисса придумает что нибудь.

Всё закончилось слишком быстро. Словно и не начиналось.

Мелисса вдруг поняла, что не хочет уходить, возвращаться в палатку. Тут было так спокойно... Так много народу и возгласов, звуков, фурора, азарта!

Здесь всем всё равно.

А там ночная тишина.

Темно и все спят. Томное дыхание. Не знаешь, куда себя деть. Так неудобно... Чувствуешь себя потеряно, как никогда одиноко. Жарко, бездумно и долго. Слишком долго длится ночь. Даже летом.

Не хотелось отдаляться от толпы. Снова домой. К библиотеке, к нудным завтракам, к томной тишине сада. К собственному молчанию. И к чужому тоже.

Ведь она вновь привыкнет к этому, потеряет весь сегодняшний настрой и ещё на один учебный год утонет в рутине. В рутине такой же бесконечной, как ночь.

В Лагере было в разы, казалось, веселее, чем на самом Матче. Здесь праздновали победу, а на стадионе оплакивали ещё не случившиеся поражение.

А может, здесь просто было попрохладнее, чем на лестнице. Хотя Мелиссе и в столпотворении было не жарко.

Она шагала неторопливо, чуть ли не припрыгивая, на сердце было свежо и плавно, ведь сейчас её никто не видит — она снова идет позади.

Наверное, Драко тоже чувствует что нибудь подобное.

Мелисса вглядывалась в аккуратный костюм, не слишком жаркий для такой погоды. Причесанные волосы. Спрятанные в карманах брюк руки.

Всё таки интересно, рад ли он? Или ему уже всё осточертело?

Наберется сейчас вдохновения и в следующем сезоне, уже школьном, начнет вспоминать основы полетов на метле, ведь в прошлом году ему не особо в этом плане повезло — наверняка за всё то время, что валялся на диванчике и хныкал о ручке, позабыл даже, как снитч выглядит.

Может, и Мелиссе стоит податься в квиддич?

Хотя кто её в команду возьмет? Кто метлу купит и научит летать на ней?

Тоже мне, выдумала, — квиддич! Это просто неимоверная глупость...

И Мелисса немножко подрастеряла ощущение восторга.

Мелиссе очень хотелось спать. Всё повторялось вновь — она снова ела клубнику. Точнее, жевала её, с трудом запихивая в себя. Она не знала, зачем это делает, но что то неладное копошилось в груди, и клубника просто пережевывалась.

В её глазах это выглядело как сделка. Так же, как утром, когда отец точно специально подложил ей под нос эти ягоды. Чтобы ещё больше обучить смиренности, чтобы от насыщенности любимой сладостью ни единого звука не вылетело из её рта.

Тело немножко ломило от бессонных ночей, и Мелисса даже не пыталась сопротивляться.

Тело жаждало разнообразия, хотя бы в еде. Мелиссе казалось, что дома она превратилась в скрюченную старуху. Плечи гнулись под тяжестью учебной информации, и Люциус это знал.

Ему нужна выдержанная дочь, а не умная.

Но сейчас, когда его не было в палатке, Мелисса могла думать о чем угодно. Точно мысли уплывали на улицу, к крикам и возгласам, освещая уже совершенно житейские проблемы — те, о которых пишут в газетах и которые добавляют человечности в нашу жизнь.

Она не держит осанку, не контролирует взгляд и походку, Мелисса просто дышит летним вечером. Или, может, это он дышал ею.

Жизнь казалась интересной.

Когда выезжаешь на мероприятия, когда видишь множество незнакомых людей, понимаешь, насколько твоя жизнь ничтожна, но из-за этого она и становится ценнее! Маленький фрагмент большой картины, пусть, может, и безвкусной, но картины.

При мысли о картинах сердце заныло.

Как ей этого не хватает...

Каким бы тягостным Мелиссе не казалось Поместье, природа вокруг него цвела поистине красочно, и она только и мечтала, чтобы зарисовать её. Навсегда оставить на бумаге эти прекрасные порывы ветра, которые плавно катались туда-сюда.

Каникулы тысяча девятьсот девяносто четвертого года... Надо будет запомнить. В этом году лето было самое свежее по сравнению с другими годами, которые может припомнить Мелисса. Самое прекрасное и, при этом, самое пыльное.

Брат ушел вместе с отцом, а мама была где то у себя — она в последнее время любит побыть одна.

И Мелисса ощущала что то безграничное. В себе безграничное. Не глубокое, а широкое и ясное.

Она помнит, как когда то Добби читал ей на ночь. Героические или веселые сказки, о которых она любила потом размышлять. Особенно перед сном. Что то подобное Мелисса чувствовала и сейчас.

До шести лет, когда они с Драко для удобства жили в одной комнате, Мелисса не ощущала этого эмоционального богатства, хотя, наверное, она была ещё слишком мала...

Но потом, уже в своей комнате на втором этаже, она отыскала что то родное и правильное. Ещё более волшебное и крепкое, хотя нет, наоборот — очень гибкое. Оно способно было проникнуть куда угодно.

Но после Мелисса переключилась на мысли про школу, благородство и какие то свои недостатки, и реальность слиплась во что то непонятное...

А сейчас за приоткрытым пологом палатки снова что то заплясало, тихое, голубое и наглухо тайное, но такое близкое и бесконечное.

Как в «Холодном сердце» у Вильгельма Гауфа — словно стеклянный старичок, который морочит тебя своей дымящей трубкой, прячется в еловых ветвях. Он учит людей ценить то, что у них есть уже сейчас. Учит находить прелесть в простом.

«Под косматой елью,

В темном подземелье,

Где рождается родник, —

Меж корней живет старик.

Он неслыханно богат,

Он хранит заветный клад.

Кто родился в день воскресный,

Получает клад чудесный!»

Эти строки до сих пор звучали в голове. Голосом Добби, которого она не видела уже слишком давно. Может, он тоже, как Петер Мунк, нашел своего стеклянного человечка?

Вдруг Мелисса поняла, чем можно будет заняться в библиотеке — поискать те самые книги, которые она слушала в детстве. Набраться идей для рисования, оживить в своей памяти эти истории и их героев. Не просто учится сдержанности, а собирать образы, чтобы воплотить их потом на бумаге.

А день уже давно склонился к закату.

Да, Мелисса подойдет к вопросу с другой стороны. С более аккуратной... А потом как!..

Тонкие пальцы быстро хватают Мелиссу за запястье.

— Нам пора, — неровно произносит мама.

— Что?

У Мелиссы и так словно заржавели руки, перепачканные в клубнике, а холод материнских ладоней и дальше пускал по ним эту бесчувственную ржавчину. Вечер напустил на голову слой льда, и голова в конец перестала думать.

В лагере до сих пор было довольно шумно, хотя на какое то время Мелиссе показалось, что все звуки исчезли.

Нарцисса слишком крепко сжала её руку.

Мелисса ничего не понимала.

Легкий ветерок снова обжег кожу, стоило выйти из палатки. Везде что то летало и, может быть, даже взрывалось, — хлопушки, лепреконское золото, заколдованные метлы...

Всё кипело в понятном хаосе. Естественном, но таком непривычном для Мелиссы. Она и не знала, что за два месяца можно от чего либо так сильно отвыкнуть.

Но Мелисса всё равно не понимала, куда и зачем они идут. Также она не понимала логику — сейчас на них была практически домашняя одежда, хотя на людях должно выглядеть официально и опрятно.

Хотя, может, так и надо? Может, излишняя красота и внимание сейчас ни к чему?

Но почему? Почему мама молчит? Почему?! — только и гудело в голове.

Но Мелисса опасалась тешиться вопросами — мама казалась особенно нервозной.

Они быстро дошли до леса. Их никто не замечал. Шум с каждым шагом отдалялся, становился всё тише и нелепее. Словно все эти голоса исполнял какой то глупец, который хочет казаться чем то бо́льшим, чем может быть на самом деле — его одинокое пение походило на многоголосный хор и эхом распространялось на всё вокруг. Распространялось, но не заражало.

Мать замедлила шаг.

Вдруг она остановилась, и за старым дубом Мелисса увидела брата. Он облокотился на дерево, скрестив руки на груди. Взгляд его выдавал безграничную усталость и сонливость, но Мелиссе показалось, будто эта усталость уж слишком самодовольная.

Мама отпустила Мелиссу, передавая в руки брата. И Мелисса тут же ощутила, насколько его хватка легче маминой — когда Нарцисса взволнована, всё, что попадает в её руки, она сдавливает слишком крепко. Как бы пытаясь зацепиться за что нибудь.

— Следи за ней. Я скоро приду, — сказала мама, и ушла. Но Мелисса даже не обернулась.

Она посмотрела себе под ноги, стараясь сообразить. Провела туфлей по шершавой земле:

Вот тебе и Стеклянный человечек...

Вдруг она вспомнила, что её держат за руку, и резко отпрянула:

— Пусти! — и чуть ли не упала — братец ни чуточки не сопротивлялся.

— Ну иди, — равнодушно зевнул он.

— Не пойду. — Мелисса уселась прямо на землю, сложив руки на коленях. Спать хотелось неимоверно.

— Отцу это не понравится.

— Мне тоже это не нравится.

Мелисса расслышала, как Драко тихо хмыкнул. Глаза слипались, но на жесткой земле было неудобно. Она вдруг поняла, что голодна, хотя, казалось бы, Мелисса только что объелась клубникой, да и позавтракала очень плотно.

Но живот всё равно ныл, словно от злости.

Что она вообще здесь делает?!

— Что происходит? — с легчайшим вызовом спрашивает она.

Молчание. И только холодная земля.

— Я спросила тебя: что происходит?! Ответь же!

Мелисса не понимала, почему внутри такое раздражение... Ведь она устала! Ведь глаза буквально слипаются, вокруг становится всё прохладнее и темнее, ведь земля была такой твердой и только пальцы сжимают сухой, уже опавший лист.

У неё не осталось сил злиться, но она злилась.

— Происходит правосудие, Мелисса.

Кожа покрылась дрожью.

Как же он достал!

Мелисса подняла голову и резко взглянула на брата. Его глаза сверкали ещё больше, чем тогда, на Чемпионате. Губы были плотно сжаты, но так же — сочились напыщенностью.

Она так хотела выглядеть гордо, чтобы он почувствовал себя глупо на её фоне, но это было, казалось, невозможно — его самодовольство ей не переплюнуть.

— Дурак, — язвительно прошептала Мелисса, отворачиваясь.

Дерево было грубым, но дурманящий покой всё равно поглощал. Она то ли спала, то ли нет, — но в любом случае, Мелисса ощущала напряжение. Спина затекла. Глупое ожидание очередной глупости.

Холодно.