Правило игры

Очень громко. Точно гогочут птицы. Лесные птицы, что только проснулись, которые каждое утро приводят мир в очередное движение.

Голоса расплывались в сознании.

Мелисса не понимала, кто говорит, но кто то и впрямь говорил.

Она попыталась определить, где находиться. По мягкости постели, по второстепенным звукам. Но нет, этого места она не помнит. Это не её кровать с балдахином. Эта постель мягче и свежее.

Вялость приятно граничила с прохладой, которой покрылась поверхность одеяла. Мелисса аккуратно спрятала под него свои холодные руки, ощущая ещё бо́льшую усталость от этого легкого движения.

Мелисса не открывала глаз.

Как бы она не наслаждалась мягкой постелью, ей казалось, будто она что то упускает. Но она не хочет вспоминать. Приподнять веки — и мир неизбежно разорвется пополам. Мозг завянет от сухости информации.

Лучше так. В водянистой прохладе неведения.

Мелисса уловила звон чего то железного, что то ещё и ещё... Ах, да какая разница? В опасных местах не может быть таких исключительно мягких постелей. Здесь безопасно — можно и поспать. Она перевернулась на бок.

Только эта мысль пришла в голову, как Мелисса осознала, почему ощущает такую сонливость. Она не спала сегодня. Её оглушили.

Глаза распахнулись.

Оцепенение охватило тело. Одеяло начало казаться ей потным и слишком теплым. Взгляд вперился в белоснежную перегородку, через которую неровно блистали лучи солнца.

Точно невидимая рука играет на каком то клавишном инструменте. Лучи быстро, но плавно перескакивали друг на друга и снова скрывались в тени.

Мелисса хотела вскочить, узнать, что произошло, но тело с каждой секундой становилось всё тяжелее. Или сознание.

Мелисса закрыла глаза, в надежде, что думать так станет легче, но только темнота окружила её, как громоздкая тесность накрыла с головой.

Дрожь снова охватила тело.

Мелисса расслышала смутно знакомый голос. Таким странным образом она запоминает лишь голоса, связанные с отцом. На всякий случай.

— Когда мальчик очнется... —Мелисса передернулась от официальщины, с которой она зарисовала в своей голове этого человека. Министр. Она совсем забыла, что это происшествие скоро станет достоянием общественности. Блэк, в первую очередь, преступник, а не её родственник. Его имеет право обсуждать лишь народ, не Мелисса. — Надеюсь, чары Блэка вскоре сойдут, и Гарри сможет дать показания или, может, даже интервью...

— Будем надеяться, — довольно неоднозначно ответил второй мужчина.

Этот голос Мелисса никогда не запоминала. Слишком нелепо было думать, что какая то знакомая частичка её и здесь нашла. Она запомнила лишь манеру общения этого человека, ещё из детства. Сквозь дурашливый туман, странность этих воспоминаний, она припомнила общую таинственность Северуса Снегга, которая теперь вызывала лишь опасения.

— У вас весьма глубокий порез... Работа Блэка, я полагаю?

— Нет, министр. Это Поттер, Грейнджер и Уизли.

— Быть такого не может!

Да, Мелисса с ним согласна. Такого не может быть. Она не могла опоздать. Слишком уж был хороший шанс, чтобы упустить его.

Но Мелисса знала, что её присутствие в той комнате задевало абсолютно всех. И она не имела права действовать.

— Очень жаль. Для журналистов это выглядело бы вполне убедительно. К слову, Рита должна быть здесь с минуты на минуту. Пойдемте, Снегг. Дети ещё не скоро очнутся.

Она привстала, спустив босые ноги с кровати. Эта идеальная на первый взгляд кровать со скрипом прогнулось, вызывая дрожь от громкости непредвиденного звука.

Мелисса увидела свои летние туфельки, которые стояли чуть поодаль от кровати. Быстро оглядев себя, она поняла, что находиться всё в той же школьной блузке и легкой юбке, в которой была вчера. Непривычно, что можно лежать в кровати подобным образом. По крайне мере, в этой одежде она никогда не спала. Это школьная.

— Уже бегу, дорогая! — прокричал хриплый женский голос с другого конца помещения. — Секунду!

Мелисса огляделась.

Это Больничное крыло. Как она сразу не догадалась?

Солнечный свет наполнял это место, насыщая запах лекарственных зелий ещё сильнее. Хотя это место и без того — состоит лишь из них.

Наверное, так работает лишь утренний свет. Вечерний слишком тошнотворный для подобного занятия — насыщать мир.

На противоположной от Мелиссы стене, где то в недрах треугольной арки потолка, висели часы, на которых яркие и четкие стрелки показывали ровно половину седьмого утра.

Через овальные окна, состоящие из желто-оранжевой мозаики, на помещение набегали легкие лучики света. Теперь понятно, почему они так блистают.

Они знают лишь одну мелодию, которую можно играть на белых стенах Больничного крыла.

Чтобы убедиться в этом, Мелисса быстро пробежалась по перегородке взглядом, но не успела и моргнуть, как она с шершавым щелчком отодвинулась в сторону.

— Как ты себя чувствуешь? — звонко спросила мадам Помфри.

Мелисса нечетко помотала головой:

— Не знаю...

— Ложись, ложись. — Пожилая женщина заботливо поправила подушку и силой подтолкнула Мелиссу прилечь. Голова расслабилась, но Мелисса уже не хочет спать. Она немного приподнялась. — Тебе нужно полежать, — более твердо повторила Помфри.

— Нет, нет, мне нужно...

— Тебе нужно отдохнуть, — оборвала женщина. —Я принесу тебе лекарство. Голова перестанет болеть, и уже к ужину я тебя отпущу.

— А можно что-нибудь съесть уже сейчас? — Но Мелисса уже смирилась с голодом и усталостью. Это уже не доставляло такого неудобства, как вчера.

Взмах палочки — и к кровати аккуратно подлетела тарелка с утреней кашей. Она остановилась в нескольких сантиметрах от поверхности одеяла, плавно покачиваясь в воздухе.

Мелисса постаралась изобразить улыбку, но вид маслянистой жижы лишь усилил дурноту.

Она взяла тарелку в руки, стараясь не смотреть на неё. Но ладони всё равно обожгло теплотой содержимого.

К кровати подъехала медицинская тележка, на которой стояла голубая колбочка — «Против осложнений. Цедетил». Так же на железную поверхность приземлился стакан с тыквенным соком.

— Твои друзья ещё не... проснулись, — между делом вставила мадам Помфри, но Мелиссу всё равно обожгло слово «друзья». — Выпей всю колбочку. Либо во время еды, либо после. Но если во время еды — то очень постепенно. Одна ложка — один глоток. Ясно?

— Да.

— Если что — я здесь.

— А против каких это осложнений? Разве они могут быть после оглушающего?

Мадам Помфри на мгновение замялась.

— Понимаешь ли, это чуть сильнее, чем просто оглушающее. Посерьезнее, так скажем. Блэк коварный человек, и владеет более изощренными приемами.

Убедившись, что Мелисса ничего не поняла, женщина отошла в сторону. Она просто не знала, что Мелисса уже со всем смирилась. Двенадцать часов как.

Она знала, что ей не стоило вчера никуда идти. Она была там не нужна. Ничего удивительного, что её оглушили. В памяти всплыл этот мерзкий плевок Блэка. Как он сплюнул при воспоминаниях о своем прошлом, о Мелиссиной семье. Теперь она ощущала в этом жесте тошнотворную желчь, которая так и сквозила из его глаз. Тысячи раз проносился в голове этот невинный момент. Словно капли дождя стукаются о железо. Беспрерывно и целенаправленно. Капли сильнее железа. Через час вся плотность, что содержится в этом металле, исчезнет, потому что под его личиной Мелисса представляла себя. И только. Никто так не слаб, как она.

Голова закружилась, и Мелисса решила добить себя утренней трапезой.

Она взяла полную ложку каши, и, не церемонясь, положила в рот. Сливочное масло, растаявшее в теплом месиве, плавно расплылось по языку. Мелисса быстро глотнула. Отвращение так же быстро проявилось во рту.

Она аккуратно потянулась за колбочкой с голубой водичкой, надеясь, что та окажется сладенькой.

Вкусная, но не настолько, чтобы угомонить противный привкус.

Мелисса попыталась всё это запить тыквенным соком.

Желудок заныл от такого противоестественного сочетания.

Мелисса была не в силах бороться с собой. Она откинулась на подушки, осторожно придерживая тарелку в руках.

Глаза закрылись.

Нет, спать всё таки хочется. Это самое приятное, что есть в этом мире. Мелисса не может найти здесь другой опоры. Здесь есть только дремота. Даже солнечные лучи, которые проходят сквозь красочную мозаику, не делают это помещение более жизнерадостным. Это до сих пор Больничное крыло. И ничего более. Здесь всё одинаково стерильно. Тут невозможно что то кроме болезненной усталости. Это помещение сделано из неё.

Интересно, что скажут её спутники, когда... проснутся?

«Спасибо», наверное.

Но Мелисса не может ответить им тем же. Она не знает, за что их можно поблагодарить.

Она не хочет. Ей так нельзя.

Вдруг что то где то заскрипело.

— Миссис Малфой... — раздался голос Мадам Помфри. — Здравствуйте... Я не уверена, что девочку уже можно навещать.

— Доброе утро, — ответил беспристрастный голос.

Мелисса уже успела забыть про мать.

Мелисса забыла, что это станет не только достоянием общественности, но и её семьи. Она не знала, даже если бы додумалась заранее, как остановить этот процесс. Газеты сметают семейную пыль, встряхивают то, что трогать нельзя. Газетчики даже не догадываются. Никто не думает.

Или это она? Не Мелисса ли встряхнула семейные портреты? Тогда, получается, она тоже не думает. Так же, как журналисты.

Даже родственники не думают о пыли, которая свалилась на их головы.

Мелисса не успела проследить за движениями вокруг себя. Она, словно по звонку колокольчика, села в кровати, так и придерживая на руках злосчастную тарелку с маслянистой жижей.

Она не успела ничего почувствовать, Мелисса только увидела.

Ровный пучок, завитый из белый волос. Темно-фиолетовое платье и черная накидка на плечах. Тихое постукивание каблуков сопровождалось мягким лимонным ароматом.

И обессиленное молчание.

Взгляд матери был слишком тусклым, чтобы найти подходящие слова.

Она выглядела как обычно — словно кукла. Но глаза говорили, что то не так. Лишь они нарушали томительную тишину.

Нарцисса, не останавливаясь, присела на край кровати. Она резко взмахнула палочкой. Заглушающее. И лишь тогда женщина взглянула на дочь.

По глазам Мелисса поняла, что всё намного хуже. Они были не просто бездушными, взгляд заблистал состраданием. Оно воспринималось ещё четче из-за черной туши, которая обрамляла голубые глаза.

Мелиссе представила, как мама собирается утром, сидит за зеркалом, убирает волосы, подкрашивает глаза...

Спешила ли она? Ощущает ли панику от быстроты происходящего, от бессилия перед волной газетных статей?

— Миленько здесь. — Нарцисса пробежалась взглядом по солнечным окнам. Она молча взяла из рук Мелиссы тарелку с кашей, сдержанно перекладывая её к тыквенному соку. Из-за быстроты движения он слегка отъехал в сторону, разбрызгивая яркое содержимое.

Нарцисса вновь обратила свой взгляд к дочери.

— Ты сошла с ума.

— Почему? — глухо спросила Мелисса, хотя ответ ей и не требовался.

Его и не последовало.

Нарцисса снова взглянула на окна. Она немножко покачивалась, словно стараясь уловить спокойствие.

— Только не говори, что он злиться... — выдавила из себя Мелисса.

— А что ему ещё остается?

Они говорили настолько тихо, что заглушающее и не требовалось. Здесь понадобиться лишь успокоительный отвар, потому что Мелиссе всё сильнее и сильнее казалось, будто маму начинает бить дрожь.

— Я просто вышла вечером, просто хотела убедиться, что это... это животное казнят! Откуда я могла знать об остальном. Ну ничего же страшного? Всем всё равно будет.

— Почему ты вообще туда пошла?

Ответ застрял поперек горла. «Не знаю» — всё, что Мелисса может сказать. Это был ни порыв, ни даже импульсивная идея — это просто глупость в чистом виде. Мелисса не думала о последствиях, о том, что следует за проделанными шагами. Она знала, но не думала. Она и впрямь попала в Хижину случайно.

— Я всё ему объясню!

Мелисса не понимала, зачем врет и оправдывается. Она стремилась к иному. К тому, чтобы встать выше этого. Но сейчас, когда во рту свертывался холодный комок страха, она была способна лишь на это.

— При чем здесь отец, ты мне лучше скажи: что он тебе наплел?

— Что?

— Что сказал тебе Сириус Блэк?!

— Мам, да он меня ненавидит! — Мелисса и не заметила, как заплакала. Только легкая соль на приоткрытых губах подсказала об этом. Наверное, было опасно говорить такое вслух, потому что маму в миг поразила ухмылка:

— Ещё бы. — Нарцисса сладостно улыбнулась. — А чего ты хотела? Он безумец, глупый к тому же. Ты ему и даром не нужна. Ты только напоминаешь о том ему, какую глупость он совершил когда то. А ты думала, что сможе...

— Вообще то, я ему тебя напомнила, — тихо произнесла Мелисса, но почему то эти слова перекрыли все иные.

Нарцисса, не отводя глаз, молчала. Мелисса успокоилась, потому что не видела в них большого страха. Получается, те слова ничего не значили.

— Ты не в себе.

— Нет.

— Да. Тебе заморочили мозги. Ты ничего не помнишь.

Но Мелисса помнит. По крайне этот момент. «Я даже тогда, зимой, принял тебя за призрака». Неужели это настолько неприятно — иметь призрака своей личности? Неужели мама опасалась именно этого?

А чего же опасается сама Мелисса?

Она не знает.

Мелисса помнит, но не знает.

Точнее, не хочет знать.

— Но я слышала, я точно слыша...

— Нет! — Нарцисса сделала глубокий вдох. На выдохе она произнесла: — Ты едешь домой. Сейчас же.

Слова плотным лезвием резанули воздух, и Мелисса не успела увернуться от их значения.

Мелиссу накрыло таким же плотным покрывалом смирения. Она не позволила себе разволноваться. Хотя она оказалось абсолютно неподготовленной — она в общем была ещё не готова ехать домой. Она не обдумала, не размотала паутину, которая ещё лежала на этом здании — ей нечего перекладывать, теряется понятие «дом».

Но Мелисса не стала искать его.

Ведь она всё равно найдет новый. Найдет новый дом, когда сожжет старый.

И тут же покрывало смирения воспламенилось от перевозбуждения.

— Хорошо, — ровно произнесла Мелисса. Улыбка блеснула на губах. — Я полагаю, мне нужно идти собираться?

В ответ ей прилетел сдержанный взгляд матери. Ни намека на удивление. Ей всё равно? Или же она просто знает, чем это закончится?

Мелисса предпочла не отвечать себе на свои же вопросы. Пусть на них ответят окружающие. Но Нарцисса тоже молчала. Видимо, она уже знает все ответы. Ведь сама задает вопросы, на которые они отвечают.

— Через полчаса мы должна быть дома, — непреклонно произнесла она.

Мелисса резко поднялась с постели. В глазах потемнело, и она шагнула.