Правило игры

Тишина растянулась на большой промежуток времени, точнее — на всю ночь. Это время суток всегда тянется мучительно долго, хочешь ты этого или нет. Мелисса этого не хотела, но уснуть всё равно не смогла, лежа под плотным слоем одеял.

Завтра последний день перед Рождественскими каникулами. Мелисса была к этому не готова, догадываясь, что всё уже известно отцу. Да даже если не известно сейчас, станет известно прямо там, на месте. В любом случае, она сильно прокололась с выбором дополнительных предметов. Люциус определенно, как и раньше, попросит отправить ему её полугодовые оценки, а там — магловедение.

Дальше — чертов Драко. Да, знать наверняка она не могла, но, вспоминая обо всём, невольное понимание медленно растекалось по сердцу. Возможно, она упускает что то до сих пор, отчего становилось ещё более неуютно. Она просто не помнит того, что происходило вокруг, за пределами её головы.

Несмотря на весь тот риск, что ощущался почти нутром, Мелисса испытывала удовольствие. Удовольствие от того, что последствия непредсказуемы. Ей была интересна реакция — в том числе и своя — ведь именно к этому она стремилась. Именно это и привело её сюда.

Мелисса не могла успокоиться, ведь до приезда домой ещё почти два дня, а ей хотелось узнать всё уже сейчас. Ночная тишина тянулась беспредельно долго, и она была готова взвыть от нетерпения.

Перевернувшись на другой бок, она попыталась переключить внимание на что-нибудь иное. На Симуса, к примеру. Не то чтобы эта тема так волновала её, но сейчас лишь бы отвлечься. Ей казалось, что эта ситуация очень проста — он инструмент, благодаря которому она слегка продвинулась вперед. Не более. Он не интересует её, она — его. Всё просто. Но нетерпение выворачивало чувства под другим углом, и ответственность невольно заставляла Мелиссу ощущать неловкость от того, на что Симус на самом деле рассчитывает. Нужно бы что-нибудь сказать ему, свалив всё это на плохое самочувствие, но она не хотела. Это нехотение перерастало в настоящее «не могу!». Ладно, после каникул она, быть может, объяснится.

Сейчас в этом не будет смысла. Всё равно за неделю ситуация обретет более понятную форму, и ей будет легче сориентироваться. На том Мелисса и порешила.

Снова перевернувшись, ей пришлось принять неприятный факт — спать по прежнему не хочется.

Отодвинув балдахин, она взглянула на свои настольные часы, что стояли на тумбочке у кровати, снова принимая неприятный факт — сейчас три часа ночи. Самое не любимое её время. Чертова середина.

Мелисса вынырнула из под одеяла, спуская босые ноги на холодный пол. Минуту поразмыслив, она взяла с тумбочки резинку для волос и завязала один из тех самых пучков, что больше смахивали на цветную капусту, чем на прическу. Лучше посидеть в Гостиной, у камина, — теплее, всё таки.

Как и ожидалось, у камина и впрямь было намного приятнее, из-за чего нетерпение немного улеглось, расплавленное под теплой атмосферой зимней ночи.

На этот раз Мелисса расположилась на диванчике. К счастью, на нем лежали две декоративные подушки, благодаря которым она могла спокойно полежать, не опасаясь что сломает шею.

Свернувшись клубочком и наблюдая за пламенем, она как никогда ощущала то самое ожидание Рождественского чуда, что, казалось бы, осталось в далеком детстве. Так приятно было находиться в помещении, зная, какой мрачный и промерзлый мир находиться за окном. В такие моменты особенно хочется, чтобы люди, что обитали на земле, исчезли, оставив тебя в покое. И они, быть может, и правда исчезли, оставляя за собой всего лишь тишину.

Всего лишь.

Но Мелиссе по прежнему не спалось. Оказывается, даже самая темная ночь не в силах в полной мере усмирить её нетерпение. Хотя Мелиссе всегда чудилось, что только темнота может настолько вывести её из себя, чтобы обо всем другом она позабыла.

Но конкретно это тупое ожидание чего то особенного улеглось только под утро, когда за облаками показалось позднее солнце. Мелисса так и не позволила себе уснуть, продолжая биться головой о стенку времени.

Обреченно зевая, Мелисса пыталась доесть остатки хлопьев с молоком, чтобы хоть как-нибудь компенсировать бессонную ночь. К тому же сегодня последний учебный день перед каникулами. Завтра она уже будет трястись в купе Хогвартс-экспресса.

Только завтра.

Мелисса попыталась на выходе из Гостиной объяснить Гермионе, что поговорить с братом сейчас не в состоянии. Возможно, она решиться на это только в поезде, может, будет тянуть до дома, но конкретно сейчас она ничего путного не скажет.

И оценки Мелисса уже не будет исправлять, пустив всё на волю случая. Может, пронесет. Симус отгладывается на следующий год, также, как и покупка запаса сигарет, потому что на это просто не осталось денег, а на каникулах она уж чего-нибудь да выпросит на карманные расходы.

Снова зевнув, Мелисса не сразу поняла, что прилетела запоздалая почта. Что-то сегодня всё запоздалое, в том числе и её мыслительный процесс. Очнулась она только тогда, когда, чуть не сбив её стакан с тыквенным соком, на край стола приземлилась домашняя сова, недовольно держа письмо в клюве.

Черно-серые перья покрылись плотным слоем снега, что плавно начинал капать на стол.

— Доброе утро, — хмыкнула Мелисса, потянувшись к письму. Но Барбара, ещё более нахмурив брови, цапнула её за палец, как только он приблизился в зону досягаемости.

— Мать твою! — Откровенно рассердившись, Мелисса выдернула письмо из клюва совы.

— Пошла прочь, — шикнула она, переведя взгляд на конверт. Лучше не трогать Мелиссу, когда она не успела толком поспать. Лучше вообще не трогать её.

Барбара что-то недовольно ухнула, весьма враждебно, причем, и сломя крылья улетела.

Мелиссе, из-за Барбары, пришлось направить луч своего внимания на реальность, и прежде, чем открыть письмо, она огляделась, желая быть в курсе того, что происходить в Большом зале.

Но толком она не смогла вглядеться в то, какое впечатление на учеников произвело скорое наступление Рождества. Её и без того вялый взгляд перехватил Симус.

Мелиссе не нравилось это его свойство всегда смотреть так уверенно и самонадеянно, и выбирать для этого именно тот момент, когда она меньше всего себя понимает, ощущая лишь одно — сонливость.

Но Симус быстро отвернулся, не смущаясь, а скорее не желая её видеть.

Моргнув, Мелисса снова перевела взгляд на конверт в своих руках.

Письмо от матери...

Мелисса, напоминаю тебе, что завтра первый день Рождественских каникул. Завтра вы с братом приедете домой, и это не обсуждается. Несмотря на то, что прошлое Рождество вы провели в школе, на этот раз такой вариант развития событий даже не рассматривается, поскольку намечается важное мероприятие, на котором твоему отцу нужно непременно появиться. Для целостности, с семьей. Настоятельно прошу тебя подготовиться, поскольку это мероприятие пройдет уже завтра — точно в Рождество. Одежду я тебе подберу. Мы сами узнали об этом только вчера. Очень безответственно с их стороны сообщать о мероприятии за день до того, как оно состоится. Я сама раздражена, и потому твоего возможного нытья уже не выдержу. Мама.

Совершенно не удивительно, даже ожидаемо, — всё таки рождественские ужина и всякого подобного рода мероприятия очень частая часть её жизни. И она, как обычно, осталась к этому известию абсолютно равнодушной.

Но в Мелиссеной голове это не вязалось с тем, что её ожидает. Возможно ожидает.

Мелисса никогда не испытывала с этим осложнений, ведь ничего критичного, как правило, не случалось, а тут можно на завтрашний день повесить табличку «не прислоняться!» и подчеркнуть это красным цветом, убеждая всех в высшем уровне непредсказуемости.

Да, адреналин, но положение он не исправляет, напротив — усложняет. Мелисса ощущает, что начинает терять контроль над ситуацией, несмотря на то, что никогда его над ней не имела.

* * *

Подхваченная, ещё на выходе из Замка, братом, Мелисса сидела на осыпанной снегом лавочке, ожидая поезда и сердито скрестив руки на груди.

Сам факт того, что нужно ехать домой так рано — в шесть часов утра! — уже ужасно не нравился ей, так ещё и те восемь часов, что она намеревалась провести лишь в своем обществе, томно похрапывая в такт стуку колес, будет нарушен цепким взглядом брата, под которым не просто спать невозможно, под которым невозможно жить!

Ну не способна она сейчас на что-то большее, чем глупое недовольство! Не способна — и всё.

Глаза сами медленно захлопнулись: в пальто было холодно, вокруг темно, — иначе не спрячешься.

Эх, кровать... Теплая кровать... Ну вот почему в поезде так неудобно спать, несмотря на располагающею к этому обстановку? Уснув — не сразу, естественно — Мелиссе рискует проснутся с затекшей шеей, заспанными глазами и желанием никуда больше не выходить. Не уснув — с трудом, разумеется — Мелиссе всю поездку придется наслаждаться обществом брата, где она рискует от скуки исполнить данное Грейнджер обещание, и исполнить в весьма сомнительной форме.

Мелисса просто хотела спать, она удивляясь, как вообще способна сейчас ещё размышлять, что будет лучше.

Естественно — лучше сна ничего нет.

Её предсказание, несмотря на все те двойки по прорицанию, сбылось — она не смогла уснуть. Мелисса улеглась на диванчиках в купе, положив голову на пальто, предварительно сложив его в импровизированную подушку. Она не вытерпела бы сна сидя, и потому улеглась в полный рост, сняв обувь и заняв целиком всё место, рассчитанное на двух — трех человек. А на каникулы отправилось ни больше ни меньше девяносто процентов всей школы, и потому эти места не оказались бы лишними, но Мелиссе это даже в голову не пришло.

Она уныло разглядывала темно синий узор здешних сидений, что за столько лет постоянной работы успел уже потерять свой былой окрас.

Обстановка — сумрачные пейзажи за окном, томный стук колес, приглушенный дверью галдеж учеников и небрежное освещение в купе — всё это так располагало к тому, чтобы доспать нужную, для приподнятого настроения, норму. Да даже временные поухивания сов, которых из-за метели пришлось вести с собой, не способны были усмирить её сонный настрой. Ей не нужен был брат, не нужны были совы, чтобы растерять всё то наплевательское настроение. Она сама его усмирила.

Когда поезд начал своё движение, Мелисса физически начала ощущать, что едет домой, что с каждым новым заворот она всё ближе к тому самому моменту. И ведь восемь часов — это так мало! Что она успеет сделать? Точнее, что она сможет сделать сейчас, в поезде, в запертом помещении, имея при себе только чемодан да сову?

Ночью, когда она могла вопреки всему остаться в школе, ей по естественным причинам было намного спокойнее принимать этот факт — нужно домой. Сейчас же — будучи совершенно обреченной на то, чтобы просто ожидать — она чувствовала лишь безнадежность, что была окутана стуком колес, который будто отсчитывал время — тик-так — едем домой — тик-так.

Мелиссе перевернулась на спину, уперев глаза в верхние полки, на которых лежал её чемодан и сидела Тина в клетке.

Тик-так — едем домой — тик-так.

Симус, гиппогриф, магловедение, плохие оценки, сигареты... Она заметила, что во всем этом прокололась, и по частичке это всплывает наружу, и что последняя частичка — Драко — уже едет домой, вместе с ней, чтобы всю эту мозаику завершить.

Она уже не успеет смахнуть весь этот пазл со стола, чтобы он упал на пол сотнями осколков, тем самым растянув срок, когда он должен сложиться. Уже не успеет.

Двухдневная тишина была не случайной — перед бурей всегда наступает затишье. И Мелисса в миг испытала всю банальность этой фразы на себе, понимая, почему эта фраза стала так широко известна, как и все подобные фразочки вообще.

Мелисса в общем ощутила всю ту грань мира, которую обычно люди обсуждают за чашкой чая где-нибудь в гостях, наравне с темой политики или же собственных воспоминаний, в отличии только, что темы подобные очень не постоянны и определяются какой-нибудь новостью из газет, где описывается случаи подросткового криминала, послевоенных сирот или же небрежного обращения с детьми, и которую взрослые развивают, в итоге, в первые две — политика и воспоминания, уходя далеко в сторону от реалий, с которых они начинали.

Мелисса не могла назвать себя сиротой или же криминальным деятелем, но ощущала она себя именно так, окунувшись в тот момент, который слишком многие представляют лишь со страниц остросюжетных романом, где даже сам автор, который описывает все эти сцены — в безопасности.

А Мелисса нет.

Она уже вне безопасной зоны.

Даже последнее место, где она могла спрятаться — собственная голова — уже начала заполнятся опасной тревогой, что словно выворачивала всем на показ содержимое Мелиссиных мыслей. Особенно когда рядом, в двух метрах буквально, сидит Драко, который, без сомнений, уже понимает к чему приведет этот чудесный день в итоге и каким этот итог будет. Он уже изначально всё понимал, говоря, что Мелисса слишком безответственна, чтобы жить. И безжалостно воспользовался этим, зная, что Мелисса не понимает всего чудовищного смысла его слов.

Мелисса устало потерла глаза рукой, пытаясь сформировать менее драматичную картинку происходящего.

Если так подумать, можно сделать всё ещё хуже, ведь невыполненное обещание, что она дала Грейнджер, оставалось последним делом, что Мелисса хотела завершить именно в этом году. На это у неё осталось около полудня.

Чего она там хотела? Рука... гиппогриф и... и их взаимоотношения.

Мелисса ещё раз потерла глаза, искренне не понимая, что делать.

Как начинать? Вот с какого предложения, да ладно — с какого слова это начинать? «Слушай, я тут решила, что в последние несколько месяцев ты вел себя слишком нагло, и потому хочу убедить отца проучить твою гордость, повернув дело с гиппогрифом в пользу Хагрида, при этом полностью облив тебя дерьмом»? Или же «Драко, можешь сделаешь подарочек сестренке на Рождество, признав свою ложь, тем самым сведя её с нужными людьми, завязав при этом свою вечную вражду с Гриффиндором и спася профессора Хагрида от отстранения»?

Вот как?

Ладно, Мелисса начнёт с самого простого, если в этих трех пунктах вообще есть что то простое — его рука. Просто расспрос, врал ли он или нет, как сам он смотрит на эту ситуацию и если это представление, то кто зритель собственно?

Мелисса опасливо повернула голову в его сторону, подготавливаясь.

Драко сидит как ни в чём не бывало — выспался, сукин сын — и листает какой то новый выпуск журнала про квиддич, пытаясь найти вдохновение на последующие игры этого сезона, ведь из-за весьма длительного перерыва он уже успел растерять спортивный тонус и оптимистичный настрой. Грациозные платиновые волосы, из-за наклона головы, слегка спадают на лоб, заслоняя глаза и превращая эту картину в весьма интересное зрелище. Перелистнув очередную страницу и откинув пряди со лба, он — Мелисса уверенна — делал вид, будто не замечает взволнованного взгляда сестры.

Как же она не любит, когда он из раза в раз повторяет эту свою дурацкую привычку! И это стало последней каплей.

— Вот скажи честно, — начала Мелисса, ощущая как от озлобления сводит скулы, — ты притворился, что твоя рука болит, чтобы не играть в плохую погоду? Или же ты настолько самолюбив, что из-за преподавателя, что тебе не нравится, ты имеешь право портить ему жизнь? Или же глупый героизм, а?

Словно только и дожидаясь этого момента, Драко отложил журнал и поднял крепкий и мерзлый взгляд, от насмешки в котором дрожь от возмущения пробегала по коже.

— И где же ты этого нахваталась? — так, словно разговаривает с пятилетней девочкой, что ляпнула какую то пошлую глупость, спросил он, ощущая всю ту злобу, что пестрит в сестринских глазах.

— Там, где надо, — отмахнулась Мелисса, внезапно поняв, что Драко делает то же самое. — Ты умеешь только врать! Тебе же заняться нечем, кроме как херней страдать. Ну же! «Отец, как же я страдаю, это мерзкое существо чуть меня не укокошило. Боже! До чего мы докатились!» — театрально закатив глаза и придав своему голосу слезливой мерзости, Мелисса начала парадировать брата.

Он же, сжав кулаки, смотрел на это ребячество тонким, уловляющим каждую деталь, взором, и дождавшись окончания, сказал:

— А ты, скажи, не херней маешься? Или же прогулочки по Хогсмиду в обществе Симуса Финигана было прикрытием от чего то большего?

— Чего?

— Ничего, Мелисса, абсолютно ничего.

— Объясни, — твердо прошептала она.

— Это ты объяснись, будь так добра, зачем с гриффиндорцами лижешься по углам, — чуть наклонившись к её лицу, без намека на сочувствие или же неуверенность, произнес он, смотря в упор, — и дай мне уже пожить спокойно.

Мелисса поймала себя на грани истерики, вовремя сдержав порыв встать на колени и умолять оставить её тайну неизвестной. Её уже не пугал стук колес, не пугало время, не пугало даже его отсутствие. Её пугала собственная, почти мертвая, ненависть. Она не понимала как переживет этот вечер, и все последующие каникулярные вечера, что она проведет дома. Ни эйфории, ни интереса, лишь мерзлое бешенство. Больше ничего не завалялось в её хрупком теле. Даже непонимание поутихло.

Ладонь мгновенно взлетела к верху, желая принести как можно больше боли брату, чье лицо расположено так соблазнительно близко. И Мелисса ударяет, сама ощущая резкую боль в пальцах.

Приглушенный, быстрым вскриком, звон кожи. И скрипучее:

— Выйди.

— Что?

— Выйди из купе. Выйди.

Мелисса поднялась на затекших ногах, невидяще хватаясь за ручку и настежь распахивая дверцу. Мимо пронеслись два растрепанных первокурсника, чуть не сбив её с ног, но она даже вслед им ничего не крикнула. Мелисса устало прошла в тамбур, очень жалея, что сигареты остались в чемодане.

Мелисса облокотилась на стену, обняв себя руками и стараясь не замечать праздничного веселья. Игнорируя порыв взглянуть на свои руки и подумать над тем, что она сделала. А чего тут думать? Он сам виноват. Так ему и надо.

Однообразные зимние пейзажи, ни чем её не интересующие, быстро мелькали за стеклом, уматывая глаза.

Но только не вздумай плакать.

Только не эти телячьи нежности. Мелисса не опечалена ребяческими попытками брата её контролировать и своей, такой же ребяческой, попыткой как то ему отомстить. И кто его об этом просил? Неужто она и впрямь настолько глупа, чтобы приставлять к ней шпиона? Нет уж, Мелисса сильная, осознанная и независимая от семьи девочка, вот только... Вот только по щеке медленно, словно расщепляя кожу по пути, скатилась слеза, выдавая с поличным то, что она чувствует.

Мелисса ещё усерднее отвернулась к окну, пытаясь смотреть на однотонные пейзажи внимательнее. Но ничего, кроме как пустой кошелек, что вместе с сигаретами сейчас лежит в чемодане, не могли отвлечь её от этого кошмарного и с каждой секундой всё ближе приближающегося вечера.