Глава третья.
Сегодняшнее утро, как ни странно, началось с хороших новостей. Ренна, подавая завтрак, принесла мне письмо от госпожи Филены.
Я сидела за столом, попивая горячий чай, запивая им сендвичи с красной рыбой, и с интересом читала ответное письмо. Филена рада будет принять меня завтра и с нетерпением ждет встречи. Знает ли она уже о планах короля по отношению к ней? Стоит ли это упомянуть? Или лучше начать с простых разговоров, немного знакомясь? Мне нужно её расположение. Я вся в предвкушении завтрашнего дня. Мне не терпится начать реализацию своего плана.
— Я принесла вам платья на выбор, госпожа Селена, — говорит Ренна, раскладывая передо мной три наряда. Все темные, угрюмые, не соответствующие моему настроению.
— Что за траур, дорогая Ренна? Принеси что-то яркое и красивое, сегодня я хочу выглядеть, как настоящая дочь дома Лиорнов! — заявляю я с лёгким вызовом.
Она округляет глаза, явно удивленная. Еще бы, после нескольких дней моей угрюмости такая перемена кажется ей чудом.
— С удовольствием! — отвечает она и почти в припрыжку убегает из комнаты.
Подхожу к зеркалу, берусь за щетку, расчесываю волосы. Сегодня позволю Ренне уложить их в высокую, изысканную прическу. Я дочь великого рода и должна соответствовать. Тени под глазами, конечно, не исчезли, но с этим легко справится пудра. Подвожу губы красной пастой. Глядя на себя в зеркало, я вижу свои яркие голубые глаза и аристократичные черты лица, которые ещё сохраняют лёгкий налет изнеженности, придавая мне особую прелесть. Я красива — и я это знаю. Внешность — инструмент, способ достижения целей. Я не стыжусь пользоваться им.
Ренна возвращается с новыми платьями, но что-то в её взгляде настораживает меня. Она явно чем-то обеспокоена.
— Что случилось, Ренна? Кто посмел обидеть тебя? — спрашиваю с лёгким волнением.
— О, госпожа, никто. Все знают, что я ваша служанка, никто бы не посмел... — отвечает она, слегка смущенная.
Я понимаю её: все вокруг знают, что я ценю её терпение и верность. Она знает что я буду защищать её, как и всех, кто мне дорог.
— Ну и отлично! Пусть так и продолжается, — говорю, подходя к ней и игриво щелкаю по носу.
Она смущенно улыбается, но почти сразу берет себя в руки, возвращаясь к серьезности.
— Что выберете? — спрашивает она, демонстрируя три платья.
Не задумываясь, указываю на ярко-красное, слегка струящееся, с кружевами на корсете и подолом, переходящим от алого к бордовому.
— Это. И помоги мне с прической, — говорю, усаживаясь за туалетный столик.
Ренна почти не касаясь моих волос, начинает с ними работать. Её руки — мягкие и привычные. Я всегда чувствовала тепло её заботы, и это наполняло меня спокойствием.
— Если позволите, госпожа, — говорит она, продолжая укладывать мои волосы, — последнее время вы были такой угрюмой... Что вас так обрадовало сегодня? — спрашивает она с осторожностью.
— Тебе не обязательно знать, что радует твою госпожу. Главное — её довольство. А чтобы и ты была довольна, можешь сегодня отдохнуть после обеда. Сходи в город, купи себе что-нибудь. Деньги возьми у счётного, я предупрежу его, — говорю, пряча мягкость за легким упреком.
— Вы так щедры. Спасибо, госпожа, — тихо отвечает она. — Но я... — её голос прерывается.
— Говори. Сегодня я готова тебя выслушать, — замечаю, уже насторожившись.
Ренна делает паузу, но затем всё же решается на откровенность:
— Я подумала, ваше хорошее настроение связано с наказанием Харвика... Того юноши, который вчера уронил на вас полено. Я только что узнала от других служителей, что вы хотите наказать его сегодня... — её голос тихий и слегка дрожащий.
Точно! Голубоглазый раб, совершенно забыла о нём после письма. Судя по виду Ренны, она с ним хорошо знакома и, видимо, привязана.
— Да, он заслуживает наказания за свою халатность. Или ты так не считаешь? — спрашиваю я холодно.
Что мне до её мнения? Почему я спрашиваю её об этом? Что, если она, единственная, кто мне близка, начнёт думать, что я — чудовище? А может, я просто ищу оправдания? Не важно.
— Конечно, госпожа, он виноват, — говорит она осторожно. — Но недавно он заступился за мальчика, который только что был взят в рабство. Они были знакомы в Армавире, поэтому он за него заступился. И смотритель Халки жестоко его наказал. Он едва выжил, я неделями лечила его раны. Он недавно встал на ноги. Я боюсь, что Харвик не переживет вашего наказания, если оно будет слишком жестоким... — слова Ренны полны сочувствия.
Её голос умоляющий. Что ж, она действительно просит за него? Я поворачиваюсь и пристально смотрю на неё. В её глазах страх и надежда.
— Ты хочешь, чтобы я простила его? — спрашиваю я, сдавливая зубы.
— Нет, госпожа. Но я знаю, что вы не такая... Вы могли бы...
— Хватит! — обрываю её. — Я именно такая! Если я не буду жестокой, меня, как и всех господ, подневольные забьют голыми руками. Ты знаешь это! Кем бы он ни был, что бы не пережил, он должен быть наказан за ущерб, причиненный своей госпоже.
— Да, госпожа, понимаю, — тихо соглашается она. — Но если бы вы могли, вы бы всё же смягчили его наказание? — она всё-таки не сдается.
Я молчу, отворачиваюсь. Её привязанность к этому юноше понятна, она вложила в его спасение много сил. Но он провинился. И даже если он пережил слишком многое, а может даже и незаслуженно, это не может стать оправданием. Провинность требует наказания, и закон не знает пощады.
— Я закончила, — говорит она. — Разрешите идти?
— Ступай, — бросаю я, не оборачиваясь.
Слышу её шаги, затем тихий щелчок закрывающейся двери. Я остаюсь сидеть перед зеркалом, рассматривая себя. Красное платье в свете утра кажется почти насмешкой. Подол, как будто испачкан кровью, и эта кровь багровеет на кружевных оборках. Чёрные локоны обрамляют бледное лицо, а яркие пятна — глаза цвета льда и алые губы — словно подчеркивают мой холодный, безжалостный облик. Я — ангел мести в самом жестоком своём проявлении.
Действительно ли я так жестока? Этот вопрос вдруг появляется в моей голове. Но ответа я не нахожу. Мне плевать. Судьба раба, мнение других — мне не важно. Каждый выживает, как может. И это мой путь.
Я одергиваю себя от ненужных размышлений. Сегодня есть три важные цели, и с первой я намерена разобраться немедленно. Для этого мне нужен мой брат.
Выхожу в гостиную и окликаю дворецкого:
— Где Даниан?
— Юный господин, как всегда, на тренировочной площадке, госпожа, — отвечает он учтиво, но сухо.
Я даже не утруждаю себя благодарностью, просто поворачиваюсь и выхожу на улицу. Солнце снова играет золотом в утреннем небе. День не кажется таким холодным, как неделю назад. Хотя ночи ещё ледяные, дни уже начинают согревать землю. Весна совсем близко, и это чувство приятно греет сердце.
Шаги несут меня по знакомым тропинкам к тренировочным площадкам в дальнем углу поместья. Отец с раннего детства вбивал в нас с братом свои принципы: я должна была гордо нести имя нашего рода, быть прекрасной леди и выгодной партией. А вот Даниану внушали, что он должен стать защитником и роком нашей семьи. Поначалу мы оба бунтовали, но отец умел ломать сопротивление. Для Даниана это означало годы учёбы, дисциплины и бесконечных тренировок — так он мог избегать постоянных ссор с обитателями дома.
На подходе к площадке я слышу звуки боя: лязг металла, резкие выкрики.
— Ну что, мальчишка? Недопил молока из мамкиной титьки сегодня? — гремит хриплый голос мастера Клирви.
— А ты, старик, разве не уронил последний зуб, пока пытался использовать свои грязные приёмчики? — насмешливо отвечает Даниан.
Подойдя ближе, я вижу их: массивного, седого бойца, похожего на олицетворение войны, и своего брата, лёгкого и ловкого, как кошка. Они дерутся — один весомостью и опытом, другой скоростью и смекалкой. Люди часто говорят, что мы с братом похожи, как близнецы. У нас одинаковые лица, одинаковая лёгкость в движениях. Хотя ему всего семнадцать, на два года меньше, чем мне, иногда кажется, что он давно меня перерос.
— Думаешь, на поле боя у врагов есть понятие чести? — рычит Клирви. — Я посмотрю, как ты будешь ковылять без кишок, мальчишка, когда тебя пронзит первый же «честный» меч!
Мастер делает ложный выпад, а потом неожиданно меняет направление удара и бьёт Даниана ногой под колено. Тот вскрикивает от боли и отшатывается, но тут же бросается вперёд с новой силой. Он молния — его движения почти невозможно уследить взглядом. За секунду он обрушивает удар, который мастер парирует, но в то же мгновение в его свободной руке появляется луч света, похожий на клинок. Это веалис, которым мой брат мастерски владеет. Светлый клинок на мгновение замирает у незащищённого бока Клирви.
Мастер округляет глаза, затем его лицо расплывается в довольной, гордой улыбке.
— Сегодня я не выспался, малец, тебе повезло. Завтра продолжим с этого же места, — говорит он и хлопает Даниана по плечу. Затем, развернувшись, замечает меня.
— Госпожа Селена, рад вас видеть. Вы стали редким гостем на тренировках. А ведь у вас дар к кинжалам. Стоило бы прийти потренироваться, стряхнуть пыль с вашего мастерства.
Его слова напоминают о временах, когда я занималась почти каждый день. Кинжалы были моим любимым оружием — лёгкие, точные. Я с удовольствием метала их и почти всегда попадала в цель.
— То было в прошлом. Теперь я леди, а уважаемой женщине не подобает держать оружие в руках. Отец всегда напоминает об этом, — отвечаю я с улыбкой, но ощущаю, как внутри что-то болезненно щемит.
— Это так, учение отца важно, — соглашается он, но добавляет с заговорщическим блеском в глазах: — Однако я почти уверен, что в ближайшее время у него не будет повода проверять, насколько вы следуете его урокам. А мы, как говорится, немы, как могила.
Его подмигивание заставляет меня улыбнуться.
— Я подумаю над вашим предложением, мастер.
— Вот и славно, девочка. Глядеть на тебя так и тянет за оружие взяться! — он смеётся, хлопает меня по плечу и уходит.
Теперь я осталась наедине с братом, который все это время с ехидной усмешкой наблюдал за диалогом межу мой и мастером.
— Привет, сестрица. Ты всех младенцев в доме уже высосала и пришла за моей кровью? — дразнит меня Даниан, стирая пот с лица.
— Твоя кровь даже свиньям на корм не сгодится, не то чтобы мне, — парирую я с лёгкой усмешкой.
— Так у нас она одинаковая, Селена. — ухмыляется он, поднимая мечи и убирая их в ящик.
— Вот именно. Одинаковая, — тихо говорю я, вдруг остро осознав это. Мы действительно слишком похожи. Мы заложники одного дома, одной судьбы.
— Слуги шепчутся. Ты сегодня не такая, как всегда, приоделась. Что-то случилось? — меняется его тон. Его голос становится серьёзным, внимательным. Он знает, что я искала его не просто так.
— Просто соскучилась по своему любимому младшему брату, — отвечаю я с наигранной лёгкостью, наблюдая, как он накидывает на плечи кожаную черную куртку поверх белой рубашки с косым воротом, всей пропитанной потом.
Даже в такой обыденной одежде, весь растрепанный после боя, он остаётся грациозно красивым и элегантным. Это наша общая черта, доставшаяся нам от матери.
— И всё-таки ты неделю пряталась в своей комнате. Зачем я тебе понадобился? Грязные делишки за тобой подчищать не буду, сразу говорю, — произносит Даниан с напускной серьёзностью.
Как бы ни сложились наши отношения сейчас, раньше мы любили друг друга. После смерти матери мы держимся на почтительном расстоянии, но тепло прежних чувств всё ещё тлеет между нами. Скорее всего, мы стараемся сохранить эту видимость из уважения к её памяти: она всегда хотела, чтобы мы оставались семьёй.
— Подчищать ничего не нужно, братец, но спасибо за предложение, — игриво отвечаю я, чуть приподнимая бровь. — Как только что-то натворю, сразу к тебе. Закопаешь за меня пару трупов?
— Всего один, и если он будет твоим, — шутит он с лёгкой насмешкой.
— Ладно, — серьезно начинаю я, но он тут же меня перебивает:
— Если это связано с приказом отца и от этого не зависит твоя жизнь, то я пас. Мне хватило последнего раза, когда ты упросила меня помочь сбежать на городские гуляния во время наказания. Кажется, у меня до сих пор всё тело ломит после трёх дней работы на лесопилке. Вот, смотри, — он пихает мне руки прямо в лицо, демонстрируя ладони. — Видишь эти... несохранившиеся мозоли?
— Вижу только, как ты пытаешься бросить свою любимую сестру на произвол судьбы, — обиженно надуваю губы. — А наш многоуважаемый Глава дома, к твоему сведению, собирается выдать меня замуж за брата вдовы Карниса! Представляешь?!
— Чего?! — его глаза округляются. — Она же дьяволица в платье, а её брат всегда хотел быть похожим на сестру. Вот уволень, неужели не понял, что ни одна старшая сестра ничему хорошему не научит? — он бросает на меня многозначительный взгляд.
— Ну, в следующий раз сам убегай от охотничьего пса. А если бы я тогда не сказала тебе целиться по глазам, он бы оттяпал тебе полмилой рожицы, — с укоризной напоминаю я.
— Это было десять лет назад, а ты всё припоминаешь тот день! Подумаешь, я тебя спасал раз в сто больше, как минимум, — наигранно отвечает он, но затем его лицо меняется.
— А если серьёзно... — вот он, мой повзрослевший брат, будущий глава. Я вижу, как шестерёнки крутятся у него в голове, пока он оценивает ситуацию. — Может, отец и прав. Эти двое не пропадут в жизни, а в семье госпожи Филены ты будешь в надёжных руках. Или, скажем так, в надёжных ежовых рукавицах, — задумчиво добавляет он.
— Да ни за что! — выкрикиваю я. — Я лучше подстригусь налысо и пойду в бараки к рабам спать! Я не выйду замуж ни за кого, кроме... — тут я осекаюсь.
— ... кроме моего любимого архонта Норви! — передразнивает меня брат, нарочно делая голос смешно высоким.
Я усмехаюсь. Рядом с Данианом любые, даже самые тяжёлые ситуации, всегда казались лишь шуткой, над которой можно посмеяться и двигаться дальше.
— Да, так и есть, — говорю тихо. — Только он. Осталось лишь избавиться от принцессы, — задумчиво добавляю я, осознавая, что мы уже неспешно идём вдоль поместья.
Солнечные лучи согревают лицо, хотя воздух всё ещё несёт зимнюю стужу. За снежным полем мерцает пруд, его поверхность покрыта тонким инеем, а где-то вдали слышен скрип деревьев. Весна уже близко, но её дыхание осторожно пробирается в этот холодный день.
— Селена, ты не так часто выходишь, но я нет, — продолжает Даниан, разрушая моё мимолётное спокойствие. — О привязанности этих двоих давно ходят слухи. Ринар не дурак, он знает о тебе и о ней. Ты — всего лишь дочь чиновника, а она — принцесса. Ни Малиа, ни ты ему не достанетесь. Тут просто вопрос выгоды. Я видел их вместе сотни раз и могу сказать...
— Замолчи! — почти кричу я. Ладно, принцесса могла быть искусной притворщицей, но Рин... Он не мог обманывать меня!
— Очнись! Ваше ребячество закончилось, Селена! Теперь каждый за себя. Рин выбрал корону. Его выбор. Ты должна это принять. А ещё ты должна принять предложение отца. Это самое разумное решение, — говорит он сурово.
— Да как ты можешь?! — выкрикиваю я, обида прорывается в голосе. — Я же твоя сестра, а вы просто хотите спихнуть меня в руки этим тварям! Их даже король боится, а вы...
— Вот именно! — взрывается он, его голос рвёт тишину на клочья. — Ты себя слышишь? Этих людей боится даже король! Где ты найдёшь более надёжное место?! — он делает шаг вперёд, и каждое слово, сорвавшееся с его губ, почти обжигает моё лицо. — Отвечай мне, где?! — его крик звучит как удар, а грудь тяжело вздымается, будто от бессилия.
Мы стоим напротив друг друга, наши взгляды сталкиваются, словно мечи в яростной схватке. Его лицо пылает гневом, вены вздулись на висках, а дыхание сбито, словно он только что бежал. Я тоже задыхаюсь, словно воздух стал густым, липким, как смола. Но больше всего пугает не его ярость, а моё молчание. У меня нет ответа.
— Я не знаю... — шепчу я, голос едва прорезается сквозь клубок в горле. — Я не знаю... — эти слова звучат как приговор, обрекая на пустоту и бессилие.
Он опускает взгляд, и, казалось бы, силой подавляя свою ярость, делает шаг ко мне. Грусть, затмившая его лицо, режет сильнее, чем крик. Почти машинально он притягивает меня к себе, прижимая к груди, а его руки начинают мягко гладить меня по голове.
— Всё будет хорошо, Селена, — его голос вибрирует где-то внутри, перекатываясь теплом, но не находя отклика. — Да, я знаю, что это решение далеко от идеала... — слова звучат глухо, словно они предназначены не мне, а самому себе. Я чувствую, как он старается вложить в них спокойствие, но оно кажется искусственным, вымученным. — Но у тебя нет другого выхода. Это будет тяжело, но ты справишься. Со временем... ты привыкнешь. Полюбишь свою новую семью, научишься их уважать. И однажды забудешь Ринара.
Едва он произносит это имя, я резко отталкиваю его, будто его прикосновение обожгло.
— Ты хочешь меня сломить, — в моём голосе дрожь, смесь гнева и боли. — Подчинить, как это делает он. — Я не уточняю, о ком говорю, но мы оба знаем, чья тень нависает над нашими жизнями. — Он всегда так поступал. С тобой, со мной, с мамой. Посмотри, к чему это привело. — Слова режут, звучат упрёком, а за ними скрыта ярость, которая уже давно ищет выхода.
— Винить его легко, Селена, но попробуй хоть немного понять, — говорит он, и в его словах звучит сомнение, потому что он понимает, что я не способна.
— Плевать, — отвечаю я с отчаянием, чувство разочарования разливается по венам. — Я думала, что в тебе хоть что-то осталось от того человека, которого я знала. Но, похоже, я ошиблась. Я верила, что ты поможешь мне разобраться с этим, что сможешь помочь следить за встречами Малии и Ринара. Я надеялась, что мы вместе найдём способ вырваться из этого кошмара. Придется всё делать самой. Ну и ладно. Катись к чёрту! Я уничтожу их всех. И Марию, и Филену. Ты думаешь, они — самые страшные? Да ты что! Я злее, чем они когда-либо могли быть, — произношу я последнюю фразу с таким нажимом, что оно звучит как проклятие.
Я резко разворачиваюсь, шагая прочь, не оглядываясь. Всё, прогулки на сегодня достаточно. Хорошее настроение растворилось, как дым, уносимый ветром, оставляя лишь ярость, которая теперь бурлит во мне.
— Не смей к ним лезть, слышишь? — Даниан догоняет меня, хватает за плечо, его пальцы сжимаются как железные. — Не смей! — Он почти кричит, его голос переполнен отчаянием. — Ты погубишь и себя, и весь наш дом!
— Это твой дом, твоё достояние, — отвечаю я, холодная как лёд. — Для меня это лишь временное стоило. Я всего лишь племенная кобыла, которую хотят продать подороже. Пусть всё сгорит синим пламенем, мне плевать. — Мои слова жестоки, но в них не чувствуется даже тени сожаления. Даниан отшатывается от меня, его лицо искажено растерянностью и страхом.
Я впиваюсь взглядом в его лицо, полное непонимания, словно пытаюсь оставить на нём след своей боли. Затем резко разворачиваюсь и ухожу, чувствуя, как внутри поднимается горечь.
Куда ему понять? Он всегда знал, что трудности будут лишь ступенями к его успеху. Рано или поздно ему достанется всё: и власть, и дом, и наследие, оставленное отцом. А меня... меня просто продают. Почему я должна жалеть о судьбе тех, кто даже не считает меня человеком?
Несмотря на слабую надежду на поддержку брата, я была готова к его отказу. Его слова не разрушили мои планы — только заставили немного их скорректировать.
С этими мыслями я возвращаюсь в свою комнату. Голос мой звучит твёрдо, когда я приказываю Ренне принести горячего чая. После я велю отправиться к конюхам и подготовить лошадь. Меня ждёт дорога, и я должна подкрепиться перед началом пути.
Спустя час я еду через заснеженный лес, стараясь унять хаос в голове. Деревья вокруг стоят недвижимо, словно застывшие стражи, укутанные в снежные плащи. Редкие лучи зимнего солнца пробиваются сквозь голые ветви, их холодный свет играет на ледяных корках, покрывающих стволы. Монотонный стук копыт и размеренный шаг лошади глушат шум собственных мыслей, хотя воспоминания о яростной перепалке с братом всё ещё тлеют внутри, как угли под пеплом. Вот же дерзкий юнец! Салага, а мнит себя судьей моей жизни. Смеет решать за меня? Пусть идет к чертям!
Хотя, возможно, в чём-то он прав. Смирись я — и всё давно было бы закончено. Но я не из тех, кто смиренно склоняет голову перед ударом. Не из тех, кто пойдёт, словно овца, на заклание. Я буду бороться. Именно поэтому я направляюсь сейчас к разрушенному храму.
Этот храм спрятан глубоко в лесу, и прямой дороги к нему нет. Приходится ехать в обход, что отнимает почти час. Мы нашли его с Ринаром ещё в детстве, когда понятия не имели о значении своей находки. Тогда храм казался просто необычным местом, а сейчас я вижу в нём символ ушедшей эпохи.
Когда-то люди верили, что боги следят за нами, что они даруют веалис только чистым и достойным. Им поклонялись, их почитали, а храмы были священными оплотами знаний, ценностей и тайн управления этой мощью. Во время великой войны всё изменилось. Храмы сожгли, а вера угасла. Люди поняли, что богам нет дела до смертных, а пробуждение веалиса оказалось скорее случайностью, чем благословением. Поклонение богам стало преступлением, а вместо старых учений пришли холодные наставники из Академий. Они больше учат подавлять веалис, чем постигать его силу. Глупцы. Угнетать такое могущество — всё равно что сдерживать бурю. Когда-нибудь она вырвется наружу, и тогда всё взлетит на воздух. Я только надеюсь, что это случится не на моём веку — я совершенно беззащитна. У меня нет ни проклятого "благословения", ни шансов противостоять тем, у кого оно есть. Ни дубинки, ни антивеалисские сплавы не спасут.
Я ушла из дома, никого не предупредив. Втайне надеюсь, что мои родные настолько заняты собой, что никто не хватится моего отсутствия. Если бы только они знали, чем я занимаюсь! У нас это называется изменой. Приравнивается к предательству государственных ценностей. Отец, возможно, спас бы меня от казни, но от позора он бы точно не уберёг.
Между стволами сосен вырисовывается силуэт древнего храма. Его руины, покрытые инеем, выглядят как останки исполинского зверя, затерявшегося в вечном сне. Каменные колонны, кривые и надломленные, прячутся под слоями снега и мха, выступающего из-под тонкой ледяной корки. Остатки фронтона с едва различимыми барельефами кажутся немыми свидетелями ушедшей эпохи.
Я тяну поводья, спешиваюсь и оставляю лошадь у края тропы. Ступаю на нетронутый снег, который тихо хрустит под ногами. Путь к обвалившемуся входу простилает белый покров, бесконечно чистый, как будто даже лес избегал тревожить это место. С каждым шагом холодный воздух становится гуще, почти зримым.
У обрушенных дверей задерживаюсь, касаюсь рукой потрескавшегося камня. Он ледяной и будто живой, словно хранит отголоски древних молитв. Ветер сквозит сквозь проломы стен, выстуживая сердце храма. Я перехожу порог, замерший в вечности, и на мгновение замираю. Полумрак, разорванный редкими бликами сквозь выбитые окна, заполняет всё пространство. Снег под моими ногами хрустит особенно громко, нарушая вековое молчание.
Внутри пахнет сыростью, камнем и чем-то ещё, странным, трудноуловимым, что заставляет волосы на затылке встать дыбом. Дыхание вырывается паром, смешиваясь с воздухом, будто я теперь часть этого мрачного величия. "Вот оно", — шепчу я себе, а эхо подхватывает мои слова, возвращая их искажёнными, как предостережение.
Я на несколько минут замираю, околдованная атмосферой. Она пугает, но в то же время манит незримыми голосами. Но я одергиваю себя и напоминаю зачем пришла.
— Селена, посмотри, какая старая развалина! — раздается восторженный голос Ринара из дальнего угла храма. Он прячется за массивным постаментом, облезлым и покрытым пылью веков. Я вижу, как он наклоняется, поднимает что-то с пола и размахивает этим, словно трофеем. Это оказывается старая, едва сохранившаяся книга.
— Там есть картинки? — интересуюсь я, торопливо подходя ближе, с затаенным любопытством. — Может, красивые люди на небе? — вспоминаю, как однажды в кабинете отца видела подобные изображения, прежде чем он меня строго отругал за вторжение.
— Эх ты, глупышка, здесь только слова, — смеется Ринар, показывая мне испещренные блеклыми строчками страницы. — Ты что, до сих пор читать не научилась?
— Няня заставляет учить скучные слова, — обиженно отвечаю я, хмурясь. — Я не хочу их запоминать, это неинтересно.
— Тогда смотри сюда, — он показывает на слово, едва различимое среди потертого текста. — Вот это значит «яд». Написано, что он убивает.
— А это что? — спрашиваю, заглядывая ему через плечо.
— Похоже на твое имя! Силиса! А знаешь, что тут про тебя написано? Что ты — трава! — громко смеется он, показывая на строчку и тыча в меня пальцем.
— Сам ты трава! — обижаюсь я и, не долго думая, щипаю его за плечо. — Там написано, что я могу убивать! Вот сейчас и убью тебя!
— Ай, отпусти, дикарка! Тут сказано, что ты не убиваешь, а делаешь больно! И они правы, — смеется он, уворачиваясь и пытаясь отодвинуть мою руку.
Наши шутки и смех разрывают тишину храма, но внезапный крик заставляет нас замереть на месте:
— Кто здесь?!
Словно окатанные ледяной водой, мы вмиг замираем, ощущая страх от осознания, что нас могут поймать. Сердце стучит как бешеное, а я, не в силах сдержать дрожь, прижимаюсь к Ринару. Он, напротив, сохраняет удивительное спокойствие, обнимает меня, защищая своей худощавой фигурой.
— Тише, голубоглазка, — шепчет он, касаясь моей головы в успокаивающем жесте. — Всё будет хорошо. Они нас не найдут. Я тебя спасу.
Я молча киваю, сдерживая рвущийся из груди всхлип, и крепче цепляюсь за него, пока мы сидим за постаментом, спрятавшись в его тени. Лес за стенами будто замер в ожидании, и даже древний храм, казалось, затаил дыхание, укрывая нас своей тишиной.
Воспоминания больно царапают душу, унося меня в те беззаботные дни, когда мы были молоды, наивны и... счастливы. Тёплая улыбка невольно скользит по моим губам, и в этот момент я понимаю, как нелепо должна выглядеть. Вот я стою среди обломков храма, вся в своем ярком красном платье, улыбаюсь пустоте. Как глупо и жалко это выглядит! Наверное, если бы кто-то увидел, подумал бы, что я окончательно схожу с ума.
Я насмешливо оглядываю себя и возвращаюсь к делу. Шаги ведут меня к постаменту. Вот она — та самая книга. С трепетом открываю её страницы и не могу сдержать улыбку. Книга с рецептами ядов, на все случаи жизни. Эти знания давно под запретом, а информацию о них передают лишь в самых тёмных уголках города, шепотом, из уст в уста. Расспрашивать кого-либо о таких вещах было бы крайне опасно. Как нам с Ринаром повезло наткнуться на эту находку. Я аккуратно прячу её в поясную сумку, но перед тем как уйти, что-то заставляет меня остановиться. Я оборачиваюсь и вновь осматриваю руины храма. И меня поражает то, чего я не замечала раньше.
Статуя возвышается на постаменте, укрытая вековой пылью и тенями полузабытого храма. Каменный мужчина гипнотизирует меня — его идеальные черты лица завораживают и притягивают, но вместе с тем внушают странный трепет. Волосы, ниспадающие на плечи, кажется, замерли в вечном движении, как будто их коснулся внезапный порыв ветра. Глаза, лишённые зрачков, смотрят куда-то сквозь меня, в пустоту или, может быть, в самую глубину моей души.
Его поза полна неуловимой грации: сильная, но не грубая, она заключает в себе и мощь, и спокойствие хищника, готового к прыжку.
Одежда, как мне кажется, больше напоминает доспехи, но в них нет тяжеловесности — скорее, это символ власти и неуязвимости.
Но больше всего завораживает его лицо. Красота холодная, безжизненная, как ледяная статуя в царстве вечной зимы, и всё же эта статуя манит. Его бездушная улыбка вызывает одновременно восхищение и страх. Кажется, что эта улыбка знает всё: мои слабости, мой гнев, мои тайные желания. Словно каменный бог, застывший в этом храме, судит и соблазняет одновременно.
Моё дыхание становится чуть глубже.
Непонятное чувство настойчиво шепчет, что я не должна смотреть на него слишком долго.
Стараясь не поддаваться этому странному притяжению, я делаю шаг назад. Но сто́ит мне отвернуться, как что-то внутри сковывает. Лёгкое давление, словно невидимая рука касается моего плеча.
Я резко оборачиваюсь, хотя сама не понимаю, зачем.
Мой взгляд вновь устремляется на статую.
Сердце пропускает удар, будто я сделала что-то не так. Что-то заставляет меня подойти ближе.
Сначала робко, потом всё увереннее, будто я больше не управляю своими действиями. Лёгкий холодок разливается по коже, когда я замечаю его раскрытую ладонь.
В ладони что-то лежит.
Я подхожу ещё ближе, и сердце колотится сильнее. Там, в тонких каменных пальцах, словно свиток тайны, покоится маленькая серьга.
Чёрная, как сама ночь, с инкрустированным камнем цвета глубокого, насыщенного синего. Камень тускло сияет, отбрасывая слабый отсвет, который я не могу объяснить — ни света, ни тепла в храме больше нет.
Я застываю перед статуей, не в силах отвести взгляд. Странная мысль проникает в сознание: Она моя. Всегда была моей.
Не знаю, почему я так уверена, но это знание кажется старше самой моей жизни. Прежде чем осознать, что я делаю, моя ладонь тянется к камню, обрамлённому в таинственный металл.
Пальцы касаются украшения, и мне кажется, что под ними оно на миг оживает, становится тёплым.
Я поднимаю серьгу, держа её в ладони, как величайшее сокровище. Её гладкая поверхность и переливы синего завораживают. Одновременно я чувствую тягучий холод, заползающий внутрь меня, и теплоту странного родства, словно часть меня вернулась домой.
На миг мне становится страшно. Нечто в глубине сознания предупреждает:
Ты изменила что-то необратимо. И назад пути уже нет.
Но вместо того чтобы отбросить украшение, я машинально сжимаю его в кулаке.