Глава вторая.
Вдох. Выдох.
Бежать.
«Селена, держи лицо.» — эхом звучит голос отца в голове — «Селена, ты лицо нашего рода. Они недостойны видеть твою слабость.»
Я бегу. Слёзы обжигают мои щеки, но я не могу остановиться. Не могу, даже если воздух жжет лёгкие. Я прячусь в тенях, не разбирая дороги, как зверь, загнанный в угол. Это место, где я должна быть непобедимой, где слабость — это смерть. Я снова вижу её — Малию, с тем поганым взглядом, полным уверенности, что она — лучше. И его. Ринара. Я не могу забыть его лицо, его холодный, пустой взгляд, когда он... Нет, не он. Не может быть.
Они оба предали меня. Слёзы, как тяжелые капли дождя, катятся по лицу, смешиваясь с ветром, но я продолжаю бежать. Бежать, несмотря на то, что ноги почти не слушаются. Малиа должна быть наивной дурочкой, но, черт возьми, она же предала меня так холодно, с такой лёгкостью, как будто всё, что было между нами, не значило ни единого вздоха.
Ринар... Мой друг детства. Он был всегда рядом, всегда верен, несмотря на все мои капризы и странности. Он был тем, кто смотрел на меня с нежностью и защищал мои мелкие шалости, как верный страж, готовый стоять перед бурей ради той, кого он ценил. Где теперь этот Рин? Где тот, который был моим оплотом, который понимал меня без слов? Почему теперь в его глазах только холод, и пустота, и этот взгляд, полный... отчуждения? Нет, он не виноват. Он не мог быть таким. Это Малиа. Эта проклятая ведьма, которая затащила его в свой мир, заставила его забыть о нас, о всех его чувствах.
Я была всего девочкой, лет десяти, когда в последний раз забралась на чердак нашего дома, где отец хранил старые книги и карты. Ринар был тогда моим постоянным спутником в шалостях. Мы вдвоём лазали по подвалам, по чердакам, бегали по крыше, где я всегда падала и разбивала колени, а он всегда смеялся, подбадривая. И вот в тот раз, когда я затеяла раскопки в старом сундуке, нашла какую-то странную книгу, полную заклинаний и тайн, как мне казалось. Мне так хотелось её открыть, но она была запечатана каким-то странным старинным замком.
И тогда он сказал мне:
— Не переживай, Голубоглазка. Мы найдём ключ. И если даже кто-то нас поймает, я тебя прикрою. Ты же знаешь, я всегда буду рядом. Не переживай. Мы с тобой — как король и королева. Мы всегда будем править нашим миром, тебе не надо волноваться.
Я тогда засмеялась и повисла на его шее, не подозревая, что этот момент будет одним из немногих, когда я чувствовала, что не одинока, что есть кто-то, кто всегда будет рядом, кто не предаст. Он тогда обещал мне, что всегда защитит, что мы никогда не будем разлучены, и что если мир отвернется, он будет тем, кто станет на мою сторону.
Вот оно, то обещание.
Теперь оно кажется таким далеким, как облако, растворившееся в туманном небе. Он был моим другом. Он был всем, в кого я верила. И теперь этот человек, который когда-то говорил мне такие слова, целует её. Малию. Ту, которая никогда не знала боли. Ту, которая не ценит ничего, что есть у неё.
«Ты наградила бы за казнь за любую провинность...» — его слова звенят в моей голове, как удар молнии. Я не могу успокоиться. Мне хочется вырвать это проклятое слово «казнь» и вбить его в её лицо, чтобы она почувствовала всю боль, которая теперь превращается в огонь. Я буду гореть, пока не сожгу треклятую Малию.
Нет. Нет, это не он. Это не он так поступил. Это всё она. Она манипулирует им. Она его околдовала, как ядовитая змея, скрытая под маской невинности. Она его не получит. Не так.
Я не позволю ей забрать его. Она, эта злая соблазнительница, должна заплатить за все свои манипуляции. За то, что забрала его от меня. За то, что сделала его своим.
Мне хочется взять что-то тяжёлое, что-то острое и бить её, пока её лицо не превратится в месиво, в кровь и слёзы. Она должна заплатить за каждую минуту, что была рядом с ним. За то, что вырвала его из моих рук. Я буду мстить.
В голове вспыхивает её взгляд — тот взгляд, полный предательства, и её коварная усмешка перед тем, как она коснулась его губ. Я не могу забыть этот момент. Малиа, забирающая его прямо у меня, с таким удовольствием, с такой жаждой победы в глазах.
Рин... что ты сделал? Ты же обещал быть рядом!
Но я не сдамся. Я спасу его. Она его не получит. Не так. Я найду способ. Я спасу его, даже если для этого мне придётся уничтожить всё, что стоит у меня на пути. Она будет уничтожена, а он — вернётся ко мне. Я буду бороться, даже если буду сражаться с самой собой.
Я должна думать. Нужно охладить разум. Но как? Как мне его спасти, если он сам не хочет быть спасённым? Как мне вернуть его, если он уже целует её? Как вернуть его, если он сам отдал себя ей?
В этих мыслях я обнаруживаю себя у пруда, том самом. Золотое сияние снега на его поверхности кажется насмешкой. Хочется, чтобы его поглотила тьма. Пусть исчезнет всё, что я сейчас чувствую.
Слышу шаги за спиной. Нет, только не они. Пусть уходят из моего дома! Я не хочу видеть их рядом.
— Селена, у тебя всё хорошо? Ты выглядишь... взволнованно. — Рин говорит с опаской, словно ему не все равно. Но я не могу поверить этому. Раньше его забота была искренней, но теперь... Что изменилось?
Я с трудом пытаюсь успокоить учащенное дыхание.
«Если они видят твою слабость – значит ты действительно слаба». За жестокими речами следует удар палкой по ладоням от руки моего отца. Он смотрит мне в лицо и пытается разглядеть в нем слезы.
Нет, отец, не сегодня.
Мне нужно только ещё немного, чтобы успокоить свои чувства.
— Ненавижу холод. А вы, похоже, заблудились? — пытаюсь говорить как можно спокойнее, но на последнем слове голос срывается.
— О чём ты говоришь, моя дорогая? Мы же были здесь сотни раз! — ответ Малиа полон неестественной радости, что будто ударяет меня по лицу. Её слова — как шипы, впивающиеся в сердце. Я на секунду теряю терпение, но моментально собираюсь.
Я оборачиваюсь и говорю с почти искренним выражением:
— Действительно, принцесса, эти земли хранят так много наших общих воспоминаний. Как жаль, что всё это теперь в прошлом.
Запомни это, чертовка. Ты сама виновата в том, что произойдёт дальше.
— Но вы правы, я действительно плохо себя чувствую последнее время, так что вынуждена попросить вас позволить мне отдохнуть. — Я стараюсь говорить сдержанно. Это моё прощание, моё заявление.
— Что ты имеешь в виду? Ты сильно больна? Почему ты не сказала раньше? — Рин, с нотками беспокойства, спрашивает, но я не верю в его слова. Раньше я бы поверила. Но не сейчас.
— Ничего серьёзного, просто бессонница мучает. — Я отвечаю с лёгким презрением в голосе.
Просто убирайтесь. — Дорогу до ворот вы найдёте. Удачи в военных делах, архонт. И я обязательно прибуду на ваш юбилей через две недели, принцесса. Обещаю, даже несмотря на моё самочувствие.
Я вижу, как они настороженно смотрят на меня. Мне всё равно. Я не собираюсь оправдываться, не собираюсь поддаваться их взглядам.
Сдержанная улыбка, почти незаметный кивок. Я разворачиваюсь и иду в сторону дома. Пусть идёт, кто хочет. Путь мой. И я уже не собираюсь никого ждать.
***
Прошедшие два дня после визита Малии и Ринара были для меня настоящей мукой. Каждую ночь я просыпалась, вся дрожа от кошмаров.
Что это за вина, что терзает меня?
Может, я хочу убить принцессу, и поэтому мучаюсь от совести?
Кого я обманываю? Наверное, я бы не пролила ни единой слезы на её прощальной процессии.
Сложнее, чем сдержать слёзы, было бы, наверное, только удержать довольную ухмылку.
Я метаюсь по своей комнате, как дикий зверь в клетке. Мне нужен план.
Чёрт побери, у меня нет ни малейшей идеи!
Тихий стук в дверь. Ренна медленно входит в комнату.
— Госпожа, вам бы что-нибудь поесть... — её голос звучит осторожно, она видит, что я на грани взрыва всё время, и пытается подходить ко мне только в самых крайних случаях, чувствуя опасность.
Последние дни кусок в горло не лезет.
— Давайте я приготовлю вам ваш любимый суп с рисом, а вы пока навестите кабинет отца. Господин Вилен Лиорн хочет видеть вас, — говорит она, добавляя едва слышное: — Немедленно.
Значит, отец снова хочет поучить меня жизни. Уверена, что служанка наслушалась о моём дьявольском поведении и теперь переживает за последствия своей беспечности. Готова поспорить, что она будет спать в холодной комнате без огня следующие пару недель.
— Как желает Глава, — отвечаю я с горькой улыбкой, подхватываю накидку и выхожу из комнаты. К этой войне я всегда готова.
Спустя несколько минут я стою перед массивным дубовым столом в кабинете отца, украдкой оглядываясь по сторонам. Полумрак заполняет комнату, лишь пляшущие сполохи каминного огня и несколько парящих под потолком шаров веалиса отбрасывают мягкий свет. Эта магия, по странному стечению судьбы, всегда проявлялась у мужчин нашего рода, но ни разу — у женщин.
Дальняя стена кабинета скрыта за массивными полками, заставленными сотнями книг. Тёмное дерево, из которого сделана мебель, контрастирует с зелёной обивкой стульев у стола и кресел возле камина. Воздух густо пропитан табачным запахом. Атмосфера одновременно тёплая и устрашающая, словно сама комната является отражением её хозяина.
Все самые значимые события моей жизни произошли именно здесь, в этой комнате. Отец всегда оставался неизменным в своей роли — суровый, молчаливый, неприступный. Высокий грузный мужчина с тёмными волосами, испещрёнными сединой, серыми глазами и ртом, который, казалось, навсегда сложен в строгую линию недовольства. Но его недовольство никогда не было похоже на упрёк отца расшалившемуся ребёнку. Оно скорее напоминало выговор командира солдату.
В этом кабинете я получила нагоняй за свою первую шалость. Здесь же услышала сухую новость о том, что у меня будет младший брат, Даниан. Под тяжёлым облаком табачного дыма мне сообщили, что мама смертельно больна, а спустя пару лет — что её больше нет. Всё это говорил хладнокровным, почти чужим голосом человек, возвышающийся надо мной даже сидя в своём рабочем кресле. Перед ним я до сих пор чувствую себя виноватым ребёнком.
— Как ты себя чувствуешь, Селена? Выглядишь... удручающе, — отец осматривает меня быстрым взглядом. — Тебе не подобает расхаживать даже по дому в таком виде. Ты можешь распугать рабов.
— Они боятся меня совсем не из-за моего внешнего вида, — говорю я, дерзко глядя ему в глаза. — И, в отличие от вас, отец, я не их главная угроза.
Вилен Лиорн, поставщик невольников для нашей страны, даже не дёргается от этого упрёка. Наоборот, устало морщится, словно от укуса комара.
— Сегодня ты особенно дерзка, — его голос обретает ледяные нотки. — Но я позвал тебя сюда не для того, чтобы слушать твой лепет. У меня есть дело, которое нужно сделать. Это выгодно для всех нас, а особенно — для тебя.
— Что именно вы имеете в виду, господин? — я выпрямляюсь, принимая его официальный тон.
— Ты знаешь вдову чиновника Карниса, госпожу Филену?
Кто не знает эту женщину? Хитрая, расчётливая, жестокая. Когда-то почти обедневшая аристократка, она стала одной из самых влиятельных фигур при дворе, ловко используя чужие секреты.
— Да, отец. Эту паучиху знают все.
— Без шуточек! — рявкает он. — Ты с ней лично не знакома. Это надо исправить. У неё есть брат, и я считаю, что он станет для тебя достойным кандидатом в мужья. Госпожа Филена вскоре займёт ещё более значимое место при дворе, и нашему дому будет выгодно породниться с их семьёй.
Я сдерживаю смешок. Что эта паучиха сделает для укрепления своего положения? Отравит очередного высокопоставленного чиновника?
— Что за причины? — равнодушно интересуюсь, скрывая своё любопытство.
Попытки отца устроить мой брак давно перестали быть новостью. К счастью, моя отвратительная репутация служит хорошим барьером, а среди потенциальных женихов я славлюсь своим несносным характером.
— Король Мирелл сообщил мне, что намерен женить архонта Норви на госпоже Филене. Она умна и давно в доверии у короля, а архонт становится всё влиятельнее. Их союз будет полезен короне, а наш дом получит новые рычаги влияния.
Я стою, словно оглушённая. Рен женится на Филене? Эта женщина на десяток лет его старше! Абсурд! Я даже не замечаю, как произношу это вслух.
Едва договорив, я понимаю, что совершила ошибку. Отец срывается с места, обходит стол, и его пощёчина обжигает мою щёку. Отец ударил левой рукой — значит, сдержался.
— Как ты смеешь так говорить о своей почти сестре и будущей свояченице? — его голос звучит тихо, но в нём слышится угроза. — Не вздумай даже упоминать подобное вне этого кабинета. Ты меня поняла?
Я опускаю взгляд, борясь с горечью.
— Да, господин.
Щека горит, и от несправедливости к горлу подкатывает ком. Я заставляю себя взять себя в руки. Нет, не сейчас, никаких слез. Он всегда ждёт моей слабости, чтобы выдавить её до конца.
Внезапно в голове вспыхивает мысль, такая яркая, что мне хочется усмехнуться. Всё становится проще. У меня есть план.
— Приведи себя в порядок и навести госпожу Филену в ближайшие дни. Потом доложишь мне о результатах встречи. А теперь уходи. У меня много дел. — Он разворачивается к столу.
— Да, господин, — отвечаю, кланяясь, и выхожу из кабинета, плотно закрывая за собой дубовую дверь.
Рука задерживается на ручке. Когда-то я была жизнерадостной девочкой, пока мама оберегала меня от тирании отца. После её смерти он превратил мою жизнь в бесконечный ад.
Вспыхнувшая злость заставляет меня резко убрать руку, как будто дверная ручка обожгла меня.
Я ненавижу его.
Спустя пару часов я брожу по заснеженному саду, пытаясь унять бурю мыслей. Сидеть взаперти невыносимо, голова полна беспокойства. Знает ли госпожа Филена, что её, возможно, будущий муж хранит в сердце нежные чувства к принцессе? Я должна избавиться от них обоих. Но пока мой план полон пробелов.
Что, если Филена останется равнодушной к моим словам? Придётся тщательно продумать каждую деталь. Нельзя быть слишком прямолинейной. Разговор нужно начать ненавязчиво, чтобы разглядеть её истинную реакцию. Час назад я отправила письмо с просьбой о встрече. Эта поездка станет первым шагом к достижению цели — разведкой.
Углубившись в размышления, я не заметила, как оказалась у задворок поместья. Здесь, среди бараков и сараев, трудятся рабы и служащие.
Ко мне, низко кланяясь, подбегает смотритель Халки.
— Госпожа, чем обязаны этой честью?
Нельзя дать понять ему, что я забрела сюда случайно.
— Решила взглянуть, как обстоят дела, — отвечаю холодно. — Всё ли в порядке? Есть ли те, кто получает кров и пищу, не прилагая усилий?
— Что вы, госпожа! — вскрикивает он, стараясь выглядеть убедительно. — Каждый трудится на благо вашего дома.
Я бросаю взгляд на его грязные одежды и дубинку, обмотанную тканью, болтающуюся у пояса. Она — его главный инструмент для запугивания. Ему хватает малейшего предлога, чтобы пустить её в ход.
— Надеюсь, ваша разумность не уступает усердию, — говорю я с холодной отстранённостью. — Нам не нужны лентяи, но и слухи о жестокости хозяев поместья тоже.
— Вы можете на меня положиться, госпожа. Я не допущу ни того, ни другого, — его голос пропитан угодливостью.
Мой взгляд скользит за его спину. Двое его помощников истово бьют раба, лежащего лицом в грязи. Тот корчится, мычит, но не сопротивляется. Неужели они не понимают, что если забьют его до полусмерти, он станет бесполезным?
— Отец доверяет вам, а значит, и я. Надеюсь, это доверие оправдано, здесь похоже всё в порядке, — бросаю я через плечо, разворачиваясь прочь.
— Благодарю, госпожа. Приятного дня, — услужливо отвечает он, низко кланяясь.
Я иду мимо бараков. Отчаяние и нищета, царящие здесь, словно впиваются в кожу. Но я не могу задерживаться — эта часть поместья не место для долгих прогулок. Завернув за угол, я чуть не сталкиваюсь с рабом, несущим охапку дров. Он роняет их прямо мне под ноги, и одно из поленьев с размаху ударяет меня по ступне.
— Куда ты смотришь, отродье?! — взрываюсь я, ярость вспыхивает мгновенно. — Тебя не учили смотреть по сторонам?!
Он, ошеломлённый, застыл, уставившись на меня большими голубыми глазами. На исхудалом лице сначала проступает растерянность, затем страх. Поняв, кто я, он падает на колени, склоняя голову к земле.
На мой крик сбежались несколько сторожевых псов смотрителя Халки и он сам.
Ему хватает секунды, чтобы осмотрев нас понять, что случилось и тут же возникает передо мной и кланяется в пояс.
— Простите его, госпожа. Мы накажем его за провинность, — поспешно проговаривает смотритель, кланяясь ещё ниже.
— Он что, слепой? Если да, то зачем он здесь? — спрашиваю я с презрением. — Или вы берёте в дом кого попало?
— Он работает, госпожа, — торопливо отвечает Халки. — Сейчас немного слаб после травмы, но справляется.
Я успела заметить перед этим синяки на лице раба, рассечённую губу. Конечно, причины «травмы» очевидны.
— Он оскорбил меня. Я сама решу его наказание. Сейчас бросьте его в яму, а завтра я определю меру его вины.
— Госпожа, вам не подобает заниматься такими грязными делами... Позвольте нам разобраться. — пытается возразить Халки.
— Не тебе решать, что мне подобает, — жёстко отрезаю я. — Или ты тоже хочешь составить ему компанию в яме?
— Простите, госпожа. Всё будет исполнено.
По его сигналу двое помощников поднимают раба с земли, хлещут дубинками по спине и волокут в глубь двора.
— Смилуйтесь, госпожа. Просите меня! — вопит он отчаянно, но совсем молодым и звонким голосом. — Я не хотел! Смилуйтесь, госпожа, прошу! – продолжаются душераздирающие крики.
Пару приглушенных звуков ударов, почти неслышный возглас боли. Мольбы обрываются, оставляя после себя лишь напряжённую тишину. Весь двор затих, уставившись на эту картину. Я оглядываюсь вокруг. Рабочие замерли, наблюдая за происходящим. Все смотрят на меня как на чудовище. Их лица искажены ужасом.
— Работать! — рявкаю я. Слуги поспешно отворачиваются, делая вид, что возвращаются к своим обязанностям.
Прихрамывая от боли в ступне, я направляюсь к дому.
— Ренна! — Врываюсь в свою комнату, злюсь. Где шатается эта бездельница? Ренна должна быть всегда здесь!
— Вы меня звали, госпожа? — через мгновение она входит, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Конечно звала, или ты оглохла? — выпаливаю раздражённо.
Нога саднит, и это лишь усиливает моё плохое настроение. А ещё разговор с отцом и унизительная пощёчина... День выдался отвратительным.
— Принеси мне что-нибудь на ужин и чтобы больше никто не смел меня беспокоить! Я устала и хочу спать, — произношу торопливо, надеясь, что она исполнит приказ немедленно.
— Как вам угодно, госпожа, — отвечает Ренна, кивает и убегает.
Спустя несколько минут я сижу за столом, передо мной жареная баранина с запечённым картофелем. Еда искусно приправлена и подана, как всегда, безукоризненно. Вкус успокаивает меня. Немного.
Когда-то мы ели вместе, всей семьёй, за длинным столом в столовой. Мама любила собирать нас вместе, даже если все молчали. Она пыталась сохранить видимость уюта в этом месте, забытом богами. Но теперь её нет.
Сейчас же мы с братом, живя под одной крышей, неделями не видим друг друга. Мы стали чужими.
Одиночество грызёт изнутри. Мой круг общения — это слуги, трепещущие от страха, отец, который презирает меня, и редкие гости, вроде архонта или принцессы. Их я когда-то называла друзьями. А сейчас?
С такой жизнью недолго и в петлю залезть.
Нет, я этого не сделаю. Я пережила слишком многое, чтобы сейчас сдаться.
Эти мысли крутятся в голове, пока я сжимаю бокал с водой. Холодное стекло возвращает меня к реальности. Усталость сковывает тело, но я тащу себя в кровать.
Ложусь под теплое одеяло. Мысли возвращаются к сегодняшнему инциденту. Сколько ударов плетью назначить этому неудачнику? Двадцать? Да, двадцать.
Эта убеждение звучит словно приговор, а я, уставшая, проваливаюсь в сон.
Я снова там. В этой каменной тюрьме, холодной, сырой, словно сама земля отвергла меня. Мрак давит, а тишина режет острее любого клинка.
— Выпусти меня! Я не хотела! — голос срывается, превращается в хриплый вопль, рвущийся из глубины отчаяния.
Я бросаюсь на стены, кулаками, ногтями, безумно, яростно, пока пальцы не начинают кровоточить. Холодный камень равнодушен. В груди клубится что-то страшное, словно комья тьмы.
Воздух исчезает, будто его крадут, оставляя меня задыхаться. Комок в горле становится всё плотнее. Я пытаюсь вдохнуть, но горечь, сожаление, злость сжимаются внутри, вытесняя всё. Слёзы текут обжигающими потоками, оставляя на коже жгучие следы.
— Выпусти! — снова кричу, голос трещит, хрипнет. Но камень молчит. Мои крики отдаются глухим эхом, исчезая в пустоте, где никто меня не услышит.
Страх уходит, вытесненный чем-то хуже. Боль. Тягучая, разъедающая душу. Я больше не боюсь за себя. Я боюсь его потерять. Мысль об этом ломает меня. С ним ушла вся моя сила. Без него я — ничто.
— Не могу... Я не хочу... — шепчу, а потом снова кричу, так, что самой кажется, будто разрываюсь на части.
Внезапно треск раздаётся сверху, громкий, резкий, как выстрел. Камень дрожит, сыплется пыль. Я поднимаю голову, едва осмеливаясь поверить. Надо мной что-то рушится и тогда я слышу его голос.
— Убирайся, — произносит он. Глубокий, будто шелест далёкой грозы, и одновременно мелодичный, как звуки арфы, рвущиеся из-за холмов. Этот голос — смертельный яд и сладчайший мёд.
Сердце сжимается в болезненном спазме. Слово проникает под кожу, словно раскалённые иглы. Но меня не ранит этот приказ — меня убивает ненависть в его тоне.
Я поднимаю взгляд, несмотря на ужас, сжигающий меня изнутри. Фиолетовые глаза в свете факела вспыхивают, как драгоценные камни. Они холодны, полны презрения и ненависти. Этот взгляд прижимает меня к земле, словно я ничтожна, словно я пыль, которую можно смахнуть с ботинка.
— Нет... — шепчу я, мой голос едва слышен, хриплый от слёз. Я не хочу уходить. Не могу. Его ненависть — это последнее, что у меня осталось от него.
Почему он смотрит на меня с такой ненавистью? Чем я заслужила этот взгляд?
Эти слова крутятся у меня в голове, но их слишком больно произнести. Я не хочу признавать их даже самой себе, но каждый его взгляд, каждая тень в его голосе лишь подогревают эту мучительную правду.
Как же я хочу услышать его голос снова. Даже если он будет говорить мне "убирайся", "ненавижу", даже если слова его будут остры, как кинжал, — я приму их. Только бы слышать его, только бы знать, что он видит меня, что я существую в его мире.
Фиолетовые глаза сверкают ещё ярче. Я чувствую, как сердце разрывается на части, словно кто-то с силой вбил клин между его половин. Этот взгляд — он сжигает меня, лишает всякой надежды.
Почему он ненавидит меня так сильно? За что? Что я сделала, чтобы заслужить эту ненависть?
Свет меркнет. Его шаги стихают. И я снова одна. Снова в темноте. Но эта темнота, гулкая и холодная, не пугает меня так, как пугает его равнодушие.
Кажется, я знаю, за что он меня судит. Но... я не помню. Почему? Что я сделала? Или... что не сделала?
Я вскакиваю с кровати, громко вдохнув. Тьма вокруг тяжела и удушлива. В комнате едва тлеют угли в обогревательных чашах, бросая мягкий свет на стены.
Я провожу рукой по лицу. Щека влажная от слёз. Опять этот кошмар. Но на этот раз он был другим. Я видела его взгляд. Я слышала его голос.
Кто он? Почему его ненависть так невыносима? За что он меня наказывает?
И главное, что я должна была сделать? Ведь я знаю — что-то должна. Что-то ужасное, что принесёт только новую боль.