Мужчины не плачут
2003 год
Виктор умел адаптироваться. Он так считал, потому что у него получалось неплохо угадывать, что от него хотят.
В садике у мальчика даже появилась подруга — Катя. Кате тоже нравилось играть с игрушечными лошадьми и молчать. За последнее Виктор уважал её больше всего. Впервые они с Катей заговорили только под Новый год, когда сидели рядом за круглым столом и трудились над поделками. Им нужно было слепить ёлочные игрушки из теста, и Виктор решил сделать два колокольчика, подумав, что это самый лёгкий вариант. Но не тут-то было: тесто постоянно рвалось и никак не хотело принимать нужную форму. Тогда вмешалась Катя. Она сказала, что нужно смочить тесто водой, чтобы оно хорошо липло. У неё получался красивый снеговик, поэтому Виктор считался с её мнением. И ведь правда получилось. С горем пополам, Виктор справился с поделкой и оставил застывать, чтобы позже раскрасить. Однако Виктор общался с Катей исключительно в детском саду, а вне его стен мальчик делал вид, что не знает её. Было как-то стыдно и страшно разговаривать с Катей в присутствии взрослых. Если Катя пыталась заговорить с Виктором после садика, он прятался за Оксаной, которая почему-то злилась из-за этого пустяка.
— Воспитательница сказала, что вы друзья.
«Никакие мы не друзья», — думал Виктор.
О дружбе он мало что знал, но почему-то был уверен, что их общение с Катей это что угодно, только не дружба. Вряд ли он умел дружить, его этому не учили. Виктор думал, что дружба — это навсегда, а навсегда — это ж очень долго. Он не хотел быть с Катей дольше нужного, поэтому и дружить не было желания. А потом Виктор и вовсе стал замечать, как мальчиков и девочек, просто стоящих рядом, обзывают «женихом» и «невестой». Именно так Виктор об этом думал — как о чём-то обидном. Ему не хотелось, чтобы про них с Катей говорили так же, поэтому быстро и безболезненно отстранился от неё, перестав приходить в «их» угол в игровой зоне. Угол, где стояли контейнеры, подписанные как «динозавры», «солдатики» и, конечно же, «лошади». Катя, кажется, не обиделась. Наверняка он не знал, потому что больше не разговаривал с ней.
Дома тоже было не всё ладно. Есения с каждым днём становилась всё невыносимее, что сложно было представить. После школы она то и дело убегала во двор играть с одноклассниками, а на избитую фразу Оксаны «возьми Виктора с собой» закатывала истерику. Виктору, конечно, хотелось погулять с ребятами постарше, ведь старшие вроде как крутые, но точно не через крики и визги, поэтому он не напрашивался.
Однажды Есения всё-таки уступила Оксане и взяла Виктора с собой в гости к подруге. Точнее, к подругам. К шумным девчонкам с писклявыми голосами. По лицу Сени сразу было понятно, что она от этой идеи не в восторге, однако вслух этого не говорила, а Виктор и не спрашивал. В принципе, Оксана тоже не спрашивала, хочет ли он вообще идти, так что Виктор просто плыл по течению. Ему не понравилось. Началось и закончилось всё на том, что девочки в упор его не замечали. Не то чтобы он хотел болтать с ними о новом выпуске какого-то журнала, но и чтобы так игнорировали его присутствие, тоже не хотелось. Виктор уже и не знал, чего ему хочется. Всё было не так.
Девочки, которых Виктор в голове прозвал по цвету волос (Русая и Брюнетка), включили какой-то фильм и уселись на диване в гостиной. Фильмы Виктору нравились, особенно если можно было смотреть не только те, которые подходили для его возраста, поэтому он сел на краешек дивана и радостно уставился на экран. Даже девчонки примолкли. Кассета с треском исчезла в проигрывателе и на телевизоре появилась заставка. На пятой минуте Виктор понял, что это ужастик. До этого он видел лишь один фильм ужасов и уже не помнил его названия, как и сюжета, но хорошо запомнил, как страшно ему сделалось тогда. Виктор сидел в комнате отдыха перед самым отбоем, когда туда зашли ребята постарше, зашторили окна, включили телевизор и почти полностью убавили звук, чтобы воспитательница не услышала, после чего уселись смотреть фильм. Вообще в детском доме можно было свободно смотреть только пару каналов, по которым шли либо новости, либо мультики (хотя старшие иногда отнимали пульт и включали криминальные хроники, пока одна из воспитательниц не замечала это и не выключала телевизор, а потом всё повторялось). Однако Виктор всегда боялся таких вещей. Помимо фильмов, ребята постарше любили рассказывать страшилки время от времени. Те истории отпечатались в голове в разделе «самое страшное». Он надеялся, что «Джиперс Криперс» окажется не таким пугающим, и продолжил смотреть, кусая ногти.
Телевизор искажался помехами и трещал, нагнетая атмосферу. Русая вскрикивала от каждого шороха, а Есения нарочно пугала её, после чего между девочками начиналась шутливая потасовка. Виктор же словно оцепенел, даже не моргал. Он был уверен, что из деревянного шкафа, который стоял рядом с пузатым телевизором, сейчас кто-то выпрыгнет. Виктор продержался недолго, от силы минут пятнадцать, и заревел. Сначала тихонько, чтобы никто не слышал, а когда стало совсем страшно, ушёл на кухню, где закрывал уши руками, лишь бы не слышать страшных звуков из гостиной. Виктор так и просидел до конца фильма, захлёбываясь слезами.
После фильма Есения, хохоча, зашла на кухню и резко остановилась, мигая широченными глазами, словно забыла о существовании Виктора. Наверное, так и было. Она быстро собралась, попрощалась с Русой и Брюнеткой, и они пошли домой. По дороге Виктор содрогался от всхлипов и еле передвигал ногами, а Есения как могла успокаивала его и даже обмахивала руками лицо, чтобы краснота сошла.
— Ну, пожалуйста, хватит плакать. Мама меня убьёт!
Виктор кивал и кивал, но слёзы не хотели останавливаться. В какой-то момент ему даже показалось, что они текут не из-за страха, а от обиды, которая душила его, не позволяя свободно вдохнуть. И одновременно с этим было стыдно, что из-за него им пришлось уйти.
На пороге их встретил Влад. Посмотрев на Виктора, он сразу же позвал Оксану. Есения враз поникла и нехотя поплелась на кухню, кинув на Виктора обиженный взгляд, говорящий: «Это всё из-за тебя».
— Что случилось? — спросил Влад, когда Сеня ушла.
— Ужастик смотрели, — опустив голову, выговорил он, чувствуя, что слёзы снова подступают.
— И что, было так страшно?
Виктор замотал головой.
— Почему тогда ревёшь? Мужчины не плачут.
Сначала мальчик подумал, что ему послышалось. Не мог Влад взаправду сказать такую чепуху. Вот же он, Виктор, стоит и плачет. Или Влад говорил о взрослых мужчинах? Но разве взрослые никогда не плачут? Виктор нахмурился и поднял мокрые глаза.
— Я же мальчик.
— Мальчики тоже не плачут.
— Почему? Разве это запрещено?
Влад свёл брови и прищурился. Он открыл рот и снова закрыл его. Виктор ждал. Даже богатое воображение не помогло представить Влада в слезах, поэтому мальчик почти поверил ему. Он аж забыл, что только что стучал зубами от злости и обиды.
— Вырастешь — поймёшь, — махнул рукой Влад.
А потом просто ушёл в комнату, оставив Виктора хлопать глазами. Внутри всё с новой силой вскипело от негодования. Почему-то такой непонятный ответ рассердил мальчика ещё больше, чем его отсутствие. У Виктора появились новые вопросы, а обида раздулась в груди, как воздушный шар. Как же он поймёт, если ему ничего не объясняют? А как надо вырасти: в росте или в возрасте? В какой момент всё станет понятно?
Виктор раскраснелся. Так и хотелось побежать следом и попросить объяснить, но вместо этого он бросился в комнату и хлопнул дверью. Всё казалось неправильным, каким-то не таким. Мальчик знал два мира: тот, в котором взрослые всегда правы, а мужчины не плачут, и тот, где взрослые жестокие и несправедливые, а мужчины ещё как плачут. И когда один из миров вкрадывался в другой, случался сбой. Виктор не мог понять, кто прав, а кто виноват, поэтому дулся на всех. От этого плакать хотелось ещё сильнее, но он продолжал думать о том, что ему нельзя. Даже если хочется — нельзя. Слёзы будто не услышали сказанное Владом правило и продолжали стекать по лицу, пока вдруг не закончились. Когда наволочку со Смешариками уже можно было выжимать, в комнату влетела Есения. Лицо у неё было пунцовое, светло-голубые глаза потемнели.
— Всё из-за тебя! Я тебя вообще не просила! — сказала она и залезла на второй ярус кровати.
Кажется, её слёзы тоже не слушались.