2 Глава. Печорин.
11-го мая. 1837 год.
.... Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал рассматривать окрестность, как вдруг слышу голос за собой знакомый:
-Печорин! давно ли здесь? Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Он меня чуть ли не зацеловал и я попросил его прекратить. Я познакомился с ним в действующем отряде....Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.
- Мы ведем жизнь довольно прозаическую, - сказал он, вздохнув, - пьющие утром воду - вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру - несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель - как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего!
- Вот княгиня Лиговская, - сказал Грушницкий, - и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.
- Однако ты уж знаешь ее имя?
- Да, я случайно слышал, - отвечал он, покраснев, - признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
- Бедная шинель! - сказал я, усмехаясь.
Потом подошла другая семья. Они были, в отличии от Лиговских, очень гордыми. Их великолепная походка, взгляд проницательный и ровность - это значило то, что они из светского общества . Один взрослый мужчина, лет около 30-40 лет, по сравнению с могучим орлом, были как братья. Его военная форма белоснежного цвета с золотыми пуговицами и множество наград ослепляли многих глаза, когда кто-то посмотрел на него. Я видел в нём высокомерность, как бы ни был груб, его настоящую стойкость и настоящим щитом, который может прикрыть одной рукой от врагов своих замечательных женщин и детей; и да, у него были две женщины рядом с ним, это его жена и дочь. Жена словно брала пример со своего мужа, настоящая орлица. Её наряд был жёлтого - твороженого цвета хоть и не особо подходило её цвету кожи, но или может я что-то не так не разглядел, но свою женственность и свой возраст она великолепно подчеркнула, словно она стала по-моложе на 10-20 лет своего мужа. И вот самая главная нежность среди своих родителей - это молодая дочь. Она, в отличии от Мэри, отличалась не только внешне, но по некоторым чертам, в которых можно почитать её характер; была с необычной, небесной внешностью, которая сияло бледно её кожа; словно слилась вместе с платьем. Шляпа была не так уж и больша, с украшенными бусами поверх; так же на ней были и на одежде. Платье не было пышным, а облегающим по её красивой фигуре «песочных часов» . Вышивка платья мило выглядило. На этой даме было очень много жемчуг; в это время мысленно назвал её прозвище «жемчужина». Я не стану её обвинять в малой откровенности; не боюсь её презрительного, опасного взгляда, в которых из-за шляпы я не могу разглядеть её цвет глаз, чтобы в них читать; а потому что я считал её очаровательной молодой красавицей, даже красивее Мэри. Так и знал, что с тёмные волосы были в чём-то лучше, чем светлые.
Я так наблюдал, размышляя о этой незнакомке, как подошли к Лиговским, чтобы о чём-то поговорить, и не заметил, как перебил на мгновенье Грушницкий:
- О, это очень серьёзные аристократы Пятигорска, с которыми не стоит лучше шутить, Печорин. Фамилия Вишнёвских.
- Вишнёвских говоришь, - с ухмылкой посмотрел на Грушницкого, а затем повернулся посмотреть через очки на незнакомку,
- Вы на кого так смотрите?
- На даму с множеством жемчужин...
- Это же Вишнёвская Мишель Александровна, единственная дочь Вишнёвского Александра В. , и его жена Вишнёвская Ольга В. Это семья чистокровных аристократов, только внешность у них не совсем бледная, ну уважаемая, мирная семья, которая обеспечила множество жизней крепостных, а после дают свободу... - перебивая его повторил свой вопрос, - Спасибо Грушницкий за повествование о их жизни, я и сам могу разобраться в них по одному мою взгляду лишь, но я спросил, кто именно она такая...?
Грушницкий был в ступоре, сначала смотрел на двух девушек, гуляющих около нас: находились подальше, хотя он опасался, чтобы они не услышали, на ушко говорил: «Вишнёвская Мишель Александровна - уважаемая девушка, которая имеет множество хороших связей, и даже с Лиговскими; хитра, умна, остра, как язык, ужалит лишь одним взглядом тебя, так сразу станешь мишенью для неё, любительница читать книг; и конечно, повторяюсь, единственная, родная дочь Александра, которую он боится потерять, и если кто обидет её, то опасное дело Вы имеете с ним. Так что подумайте хорошенько, нужна ли Вам такая проблема, господин Печорин.» - и это было предупреждение, - сказал в добавок Грушницкий вслух.
Я был немного мечтателен, смотря на изысканных дам, проходящих близко к нам и слушал, что говорил Грушницкий. Если честно, то не особо сильно углублялся в его предупреждение. В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по-французски:- Mon cher, je haïs les hommes pour ne pas les mépriser car autrement la vie serait une farce trop dégoûtante (Милый мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом (франц.)).
Мишель и Мэри услышали, обернулись и подарили нам любопытный взор. Они посмотрели друг на друга и похихикали.
- Эта княжна Мери прехорошенькая, - сказал я ему. -... Кажется, в ее лице только и есть хорошего... А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
- Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, - сказал Грушницкий с негодованием.
- Mon cher, - отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон, - je méprise les femmes pour ne pas les aimer car autrement la vie serait un mélodrame trop ridicule(Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой (франц.)).
Прекрасные дамы снова повернулись к нам: приветливой улыбкой посмотрели на нас, особенно Мишель. "Жемчужина" поняла, о чём я говорил, и думаю, что с этой фразой она согласилась.
====================================
После Елизаветинской ключицы, мы с Грушницким молча спустились с горы. Лесной воздух дал мне второе дыхание, ощущение свежести и никаких забот. Также в голову в дарило образ Вишнёвской и её мокрость, ой, не так, и её образ; когда сидела на камне ключиц и поправляла свои мокрые волосы; нежные пальцы тихонько прикосались к ним; цвет волос были тёмно-каштановыми с передними белыми прядями: миленько выглядило; её купальник с множеством жемчужин, прикрытой белой длинной футболкой слишком промокли, что видно было её фигуру «песочных часов». Да простят, кто прочтёт это, но я пытался не смотреть на её бледное, молодое тело, но ничего не получалось, хоть это не было видно, как я на неё смотрел. Прост в отличии от других девушек, это была самая прекрасная фигура, которую я видел; её изгиб талии, её формы груди и бёдер были точь в точь похожи по размерам; да она не была особо худенькой, но меня привлекли внимание её пухлые ляжки, её растяжки, чуточку виден животик, гладкость, ухоженность; ноги были соединены друг с другом, стоя на пальцах; а её милое лицо сделалось невинным и очаровательным; её глаза засияли тёмным блеском, верхние и нижние ресницы были длинные, которые прикрыли немного сияние; но только мне не нравилось, как дунула губы, они и так были больши, как пельмени, или даже больше. Всё вместе можно сказать: очарование, необычность, сказачность. Но мою мысль перебил Грушницкий со своей пышной, но не любимой фразой:
- Ну мой друг, сердечный, я не знал, что Вас, именно Вас, - его смех перебил его и на всё начал смеяться. Я был в недопонимании.
- Грушницкий, если Вам плохо, то идите на воды, да что на воды, к врачу, чтобы немного излечиться.
- Нет-нет... Это Вам нужен доктор, чтобы узнать, больны или влюблены в светскую красавицу, лет 17-ти.
- Так ей значит 17?, - моё выражение лица изменилось. Я был ещё сильно в замешательстве, не ожидал, что ей 17, думал что где-то было минимум 18.
- Печорин, а что за мина нездоровая?, - с ухмылкой раздражал меня Грушницкий.
- А когда её 18-летие будет?
- Через 5 месяцев.
- Неожидал, что она красивее будет многих, - перебивая меня Грушницкий сказал, - Да, Мэри пока что, Мишель и другие из светских обществ, и их очень мало, являются красивыми девушками этой местности, и не только внешне. Если Вас, Печорин, так сильно нравится... -Да она не нравится, прост она очаровательно выглядит, - ответил я ему с недопониманием. Он усмехнулся над этим, продолжил разговор:
«Хоть Мишель и избалованная девушка, и не любит романтику, скромность и пастельные цвета, но она очень интересная личность. Она предпочитает именно тут, в лесу прогуливаться, читает мелодраму, расследование и мистику, даже вон там (*указал он озеро, вдали от нас*) купается часто в этой озеро. Самое интересное, что это происходит именно ночью, или под вечер... (*наклонился к уху, чтобы сказать*: купается нагишом)...»
Я немного заулыбался и посмотрел на него и он на меня тоже посмотрел и немного хихикнул: - Только никому не говори, это увидел только Вернер и сказал только мне, и сам не проболтайся!
Настроение у меня ещё больше поднялось и придумки мои ушли где-то в закат, и только о них знал я: "Хорошо".
- Также, госпожа Вишнёвская, вместе с родителями едут на охоту, на 10 дней, по делам.
Это фраза не особо утешила меня, но я больше удивлялся её смелости и неосторожности ко всему, что может вдруг случится. Мы прошли эту длинную тропу, прошли по бульвару и мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
====================================
Я был в своей квартире, которая находилась на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука. Мой письменный стол разбросан множеством исписанных листов и нашёл новый лист, для того, чтобы нарисовать у «жемчужины» портрет. У меня была бессонница; может быть всё из-за сегодняшнего тяжелого дня, или от девушки, которую я уже нарисовал и положил к себе в записи. 10 дней ждать её не было препятствием. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя. Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство - было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самлюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
13-го мая. 1837 год.
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
...
- Что до меня касается, то я убежден только в одном... - сказал доктор.- В чем это? - спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.- В том, - отвечал он, - что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.- Я богаче вас, сказал я, - у меня, кроме этого, есть еще убеждение - именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
...
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, - и мы оба замолчали.
- <...> Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остается одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость.Утомленный долгой речью, я закрыл глаза и зевнул...
Он отвечал подумавши:
- В вашей галиматье, однако ж, есть идея.
- Две! - отвечал я.
- Скажите мне одну, я вам скажу другую.
- Хорошо, начинайте! - сказал я, продолжая рассматривать потолок и внутренно улыбаясь.
- Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали.
- Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
- Теперь другая...
- Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
- Вы очень уверены, что это княгиня... а не княжна?..
- Совершенно убежден.
Почему?
- Потому что княжна спрашивала об Грушницком.
- У вас большой дар соображения. Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль..
- Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении...
- Разумеется.
- Завязка есть! - закричал я в восхищении, - об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.
- Я предчувствую, - сказал доктор, - что бедный Грушницкий будет вашей жертвой...
- Дальше, доктор...
- Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете... я сказал ваше имя... Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума... Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания... Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе... Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
- Достойный друг! - сказал я, протянув ему руку. Доктор пожал ее с чувством и продолжал:
- Если хотите, я вас представлю...
- Помилуйте! - сказал я, всплеснув руками, - разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную...
- И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?..
- Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает, доктор, - продолжал я после минуты молчания, - я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
Доктор мне рассказал все тайны из жизни Лиговских, от которых просто необходимо об этом молчать.
- Я, конечно, понимаю, что Вы имели практику в Москве, и давайте по позже расскажите про тех, кого ещё встретили, но меня очень беспокоит город Пятигорск.
- С каких это пор Вы, Печорин, решили интересоваться жизнью жителей Пятигорска? - с недоумением спросил Вернер.
Меня эта фраза насмешила, а затем успокоился, чтобы сказать, - Хе... Не то, чтобы все жители этого города, а именно одна семья из аристократской семьи.
- Вы хотели спросить по поводу семьи Вишнёвских?
- Вот! Я Вам говорю, что нельзя с Вами разговаривать, мы можем общаться друг с другом мыслями! - с восхищением сказал я.
- Ну эта самая, так скажем, престижная семья, которую когда-либо видел: необычно. И я наверное давно их посетил, или... Ах, нет... Это было 3-4 дня назад до того дня, когда Вы приехали.
- И в чём заключалась их необычность?
Что они за люди?
- Ну во-первых самая необычная из семьи являлась Вишнёвская Мишель Александровна. Но о ней попозже, просто сначала хотел рассказать об её отце, - немного вздохнул и продолжил дальше рассказывать, - Так... Ну во-первых, у него и вправду чистокровен по латинской расе. У него рост так скажем высок, где-то 185, но он начал как-то худеть, это может зависить от плохого сна, от трудной его работы, от стресса, но я всегда удивлялся его бодрости и гостеприимством. Но меня пугает его "вампирские клыки", некоторые шрамы от военных походов и частое поедание мяса. Но он признался, что с самого детства не был вегетарианцем и был всегда хороший аппетит. Во-вторых жена, да? Она была с детства худа и бледная, что из-за этого испорчен желудок; но ещё и кровь, только это по-наследству. Поэтому преписал ей намного чаще, чем её мужу и дочери, ходить на водолечение. Она была милее личности княгини Лиговской, только у неё, как и у мужа, бывают перепады настроения. Любит очень светские и деловые разговоры. И конечно же очень серьёзная дама, поэтому надо, и даже нужно, произвести хорошее впечатление о Вас. Но я знаю, что Вы ей не особо понравились, за то у Вас есть поддержка, это муж Александр и её дочь Мишель. И да, давайте о Мишели... Мишель по-внешне милая девочка, имеющая не очень видные веснушки, если бы не румянец, передалось это от матери; она не бледна, имеет бледно-розоватую окраску; я ей сказал, чтобы не ходила на солнце, имела с собой крем от загара; у неё два верхних передних зуба имеется небольшое расстояние, как у ребёнка; она была светло-русой окраской, но она недавно вот покрасилась, 2 месяца назад; синяки есть, но сами появляются, как и у матери; а в отличии от неё фигуристая; имеющая пухлые губы, как у отца. Я обеим преписал, как и Лиговским, кислосерной воды по два раза в день. Мишель любит расследования по-лондонски читать, а мать впихивать ей пастельные цвета. Эта семейка занимается кленовым и вишневым сиропчиком по бизнесу и, кстати, хорошо продаётся, да и по вкусу даже вкусно, но жирненько, - Вернер, когда вспомнил вкус сиропа, то мгновенно разлёгся по стулу с удовольствием.
Я серьёзно вслушивалась рассказ семьи аристократов Вишнёвских и глянул в окно. Сироп я у них не покупал, да я их не обидел, но может они узнали от Лиговских об моем прошлом и мне как всегда, не удавалось понравиться женщинам старшего возраста, у которых имеются дочери. За то имею хоть и не высокое, но уважение от отца Мишели.
- Продолжайте по поводу Москвы.- Да я, кажется, все сказал... Да! вот еще: княжна, кажется, любит рассуждать о чувствах, страстях и прочее... она была одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.- Вы никого у них не видали сегодня?- Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень, кажется, больная... Не встретили ль вы ее у колодца? - она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке черная родинка; ее лицо меня поразило своей выразительностью.
- Родинка! - пробормотал я сквозь зубы. - Неужели?Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне руку на сердце:- Она вам знакома!.. - Мое сердце точно билось сильнее обыкновенного.- Теперь ваша очередь торжествовать! - сказал я, - только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю в вашем портрете одну женщину, которую любил в старину... Не говорите ей обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.- Пожалуй! - сказал Вернер, пожав плечами.
Когда он ушел, то ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки... Я глупо создан: ничего не забываю, - ничего!
После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с княжной сидели на скамье, окруженные молодежью, которая любезничала наперерыв. Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил двух знакомых Д... офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было смешно, потому что они начали хохотать как сумасшедшие. Любопытство привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну; мало-помалу и все ее покинули и присоединились к моему кружку. Я не умолкал: мои анекдоты были умны до глупости, мои насмешки над проходящими мимо оригиналами были злы до неистовства... Я продолжал увеселять публику до захождения солнца. Несколько раз княжна под ручку с матерью проходила мимо меня, сопровождаемая каким-то хромым старичком; несколько раз ее взгляд, упадая на меня, выражал досаду, стараясь выразить равнодушие...
- Что он вам рассказывал? - спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, - верно, очень занимательную историю - свои подвиги в сражениях?.. - Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! - подумал я, - вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и не спускал ее с глаз: бьюсь об заклад, что завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил княгине. Она будет очень рада, потому что ей скучно.