Глава 16: Пленница снов.
"Любишь играть с людьми, пробивая их на эмоции? Глупейшее занятие: скоро мотивы игры станут очевидны и однажды из кукловода ты сам превратишься в куклу", — Вирджиния.
Было около полудня. Солнце, словно наглый художник, заливало своим ярким светом Коноху, вырисовывая каждую деталь: облупившуюся краску на ветхих домах, трещины, расползающиеся по стенам словно паутина времени, и нежные лепестки цветов, жадно тянущиеся к теплу. Даже самые темные уголки не могли укрыться от его всевидящего ока. В стенах Академии Шиноби, где эхо прошлого смешивалось с тревогой будущего, в одном из кабинетов томились четверо выпускников, ожидая появления своего нового сенсея — человека, которому предстояло сыграть важную роль в их дальнейшей судьбе.
Коридор опустевшего класса, казалось, тянулся перед Наруто Узумаки в бесконечную перспективу, словно бездонная труба, лишенная входа и выхода. Тишина, звенящая в ушах, усиливала ощущение ожидания, каждая секунда которого отсчитывала минуты, превращавшиеся в подобие вечности. Нетерпение клубилось в нем, словно рой разъяренных пчел. Он резко высунулся из дверного проема и с ноткой нарочитого возмущения в голосе, словно играя роль, заявил:
— Ну, где же он?. Опаздывает! Разве сенсеям можно опаздывать?!
Сакура, откинувшись на спинку жёсткой деревянной скамьи, положила левую руку на живот, будто пытаясь унять нарастающее беспокойство. Подбородок упирался в кулак правой руки, локоть которой стоял на лодони левой руки. Усталость залегла тенями под глазами, выдавая её внутреннее напряжение. Солнечные лучи, робко проникавшие сквозь высокие окна, пытались игриво запутаться в её розовых волосах, но даже их тепло не могло разогнать нависшую над ней пелену уныния. Она чувствовала, как терпение медленно, но верно покидает её, уступая место раздражению. «Интересно, что с ним случилось? Может, он просто забыл о нас?», — вот эта мысль промелькнула в её голове, вызывая неприятное покалывание в животе. Надежда, которая еще теплилась в её сердце, начала угасать.
Блондин, словно заведëнная игрушка, продолжал метаться по комнате, размахивая руками, как неуклюжая ветряная мельница, борющаяся с невидимым ветром. Его энергия, обычно такая заразительная, сейчас казалась розоволосой утомительной и раздражающей. Она чувствовала, как его нетерпение передается и ей, усиливая её собственное беспокойство.
— Так не честно! Почему только мы должны сидеть здесь одни? Я хочу учиться, правда!. Все остальные группы уже начали тренировки со своими сенсеями. Даже сенсей Ирука ушёл домой! — в его голосе звучала искренняя обида и непонимание. Он жаждал знаний, мечтал как можно скорее стать сильным ниндзя, чтобы защищать своих друзей и, конечно же, заслужить признание. Но вместо этого он был вынужден томиться в ожидании, словно его мечты были заключены в клетку времени. Неужели его потенциал так и останется нереализованным?..
— ..Просто жди, — коротко ответила Харуно, надеясь, что это хоть немного усмирит его бурный нрав. Но, похоже, её слова только подлили масла в и без того полыхающий костер его нетерпения.
Узумаки надулся, словно обиженный ребёнок, и внезапно его взгляд загорелся озорным огоньком. Он подскочил к пошарпанному столу, схватил валявшуюся там щетку для стирания с доски и начал что-то сосредоточенно мастерить, напевая себе под нос какую-то нескладную мелодию. Его движения были быстрыми и уверенными, словно он уже сто раз проделывал это раньше.
— Что ты делаешь? — не выдержала розоволосая, её любопытство, всегда готовое вырваться наружу, взяло верх. Она подошла ближе и удивленно ахнула, увидев, что блондин увлеченно сооружает какую-то замысловатую конструкцию, неустойчиво зажатую между сëдзи. — Наруто! Это же…
На лице Узумаки расплылась широкая, лукавая улыбка. Его голубые глаза сверкали предвкушением, словно два маленьких бриллианта, отражающих отблески шалости.
— Сам виноват, что опаздывает! Это будет… сюрприз! — выпалил он, гордый своей изобретательностью, словно великий инженер, представивший миру свой гениальный проект.
Сакура устало закатила глаза. «Ну вот, опять», — подумала она. Затем она села на край ближайшей парты и положила руки назад, опираясь на неё. Она понимала, что попытки остановить его бесполезны.
— Опять за своё? Тебе же влетит, — пробормотала она, но в её голосе звучала скорее усталость, чем осуждение. В глубине души она даже немного завидовала его беззаботности, его умению находить развлечение в любой ситуации, даже в самой скучной. Ей бы хотелось хоть на мгновение почувствовать себя так же свободно и легко, как он, отбросив груз ответственности и ожиданий.
..Саске, до этого момента казавшийся абсолютно безучастным к происходящему, наконец, соизволил оторваться от созерцания серого — по его мнению — пейзажа за окном. Он бросил на них раздражённый взгляд, будто они мешали ему предаваться своим мрачным мыслям, которые, судя по его лицу, были далеко не самыми приятными. В его глазах читалась неприкрытая злость, словно он носил в себе тëмную тайну, разъедающую его изнутри.
— Пф, думаешь, наш великий учитель-ниндзя попадётся на этот детский трюк? — скептически произнёс он, его голос звучал холодно и отстранённо, будто он говорил не с живыми людьми, а с бездушными манекенами.
Не успел он и глазом моргнуть, как дверь класса медленно отворилась со скрипом, нарушив напряженную тишину. В воздухе повисла зловещая тишина, предвещающая неминуемое. Затем в напряженной атмосфере раздался глухой стук: щётка, коварно подставленная блондином, сначала ударилась о чью-то голову, заставив её немного наклониться вперед, а затем с грохотом упала на пол, подняв небольшое облачко пыли.
В дверях стоял высокий, подтянутый мужчина в стандартной форме ниндзя, одетой безупречно. Его пепельные волосы небрежно торчали в разные стороны, создавая впечатление небрежности, но в то же время придавая ему некую харизму. Лицо наполовину скрывала тëмно-синяя маска, оставляя видимым лишь один глаз — темный и проницательный, словно смотрящий сквозь тебя. Протектор Конохи закрывал левый глаз, добавляя ему загадочности, как будто он хранил в себе какую-то тайну, которую не хотел раскрывать никому. В целом, его вид говорил о профессионализме и опыте, несмотря на нелепую ситуацию. В нем чувствовалась сила и уверенность, закаленные в многочисленных битвах.
Наруто не смог сдержать приступ безудержного смеха. Его шутка удалась! Триумф переполнял его.
— П-ха-ха-ха!.. Получилось! Она упала ему прямо на голову! — хохотал он, держась за живот и согнувшись пополам от смеха. Слезы навернулись на глаза, и он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
Харуно покраснела от стыда, словно её выставили на всеобщее обозрение в одном нижнем белье. Она чувствовала, как её лицо горит, и ей хотелось провалиться сквозь землю. Она ненавидела, когда Наруто заставлял её чувствовать себя неловко.
— Простите, сенсей. Я пыталась остановить Наруто, но он меня не послушал, — попыталась она оправдаться, надеясь, что вся вина падёт на Наруто. «Почему я всегда должна извиняться за него?», — с досадой подумала она. Неужели она всегда будет тенью его безрассудства?
Мужчина молча поднял щётку, внимательно её осмотрел, словно пытаясь понять её устройство и назначение. Затем, невозмутимо взглянув на учеников, произнёс с легкой хрипотцой в голосе:
— Хм-м-м… Как бы это так сказать?. Похоже, моя группа состоит из полных идиотов, — с этими словами он развернулся и вышел из класса, бросив через плечо: — Встретимся на крыше. Не опаздывайте.
Сакура тяжело вздохнула, чувствуя, как её плечи опускаются под тяжестью разочарования. Наруто всё ещё хихикал, не в силах остановиться, а Саске, который уже успел отвернуться от всего этого "цирка", хмуро смотрел в окно, словно весь мир был виноват в его несчастьях. Что он там хотел увидеть, кроме ярко светящего солнца, которое назойливо слепило ему глаза, никто не знает, кроме него же самого.
..Возможно, он искал отражение собственной тьмы в бесконечном "сером" — скорее, однообразном — пейзаже.
Он взглянул на Хиро, лежащую на одной скамье с ним. Почему он сел именно с ней? Ответ прост — она не доставала его вечными воплями, в отличие от других. Её молчание было для него спасением.
Она лежала, свернувшись калачиком на жесткой деревянной скамье, пытаясь укрыться от назойливых лучей солнца, пробивающихся сквозь щели в ставнях. Её бледная кожа, обычно матовая и прохладная на ощупь, слегка порозовела от тепла. Короткие пряди пшеничных волос растрепались, словно после бурной битвы с подушкой. Лицо, обычно сосредоточенное и серьезное, сейчас было безмятежным и умиротворенным. Под тонкими веками, казалось, залегла вечная тьма — её глаза цвета ночи, поглощавшие любой свет, оставались скрытыми от мира. Она казалась хрупкой и беззащитной, будто спящая принцесса, ожидающая своего принца.
…Её надо разбудить, не так ли?
***
Тишина в классе стала какой-то тяжёлой, давя на плечи, словно исполинская плита. Обычно в школе было шумно, но сейчас было так тихо, что аж звенело в ушах. Она просачивалась под кожу, заполняла лёгкие, заставляя каждый вдох казаться усилием. В этом звенящем вакууме выделялся лишь мерный, неумолимый стук часов на стене. Каждый тик — крошечный удар молота по натянутым нервам, отсчитывающий не секунды, а приближение неминуемого. Будто хрупкий лёд трещал под тяжестью надвигающейся катастрофы.
Прошел час... а затем еще мучительные тридцать минут. Ожидание, словно голодный зверь, терзало душу, высасывая последние крохи сил. Я сидела очень тихо и не двигалась, крепко вцепившись пальцами в парту так, как будто боялась упасть. Мои мысли метались в голове, сталкиваясь и перебивая друг друга, как испуганные птицы в клетке.
Страх, холодный и липкий, заползал под кожу, парализуя волю. Я попыталась отвлечься, сосредоточиться на чём-то другом, но тщетно. Тишина кричала, пульсируя в висках, словно напоминая о неизвестности, нависшей над классом.
..Или же только надо мной?..
В какой-то момент, обессиленная борьбой, я почувствовала, как веки предательски тяжелеют. Сознание, измученное тревогой, умоляло об отдыхе, о забвении. Поддавшись искушению, я позволила себе провалиться в манящую бездну сна. Это было похоже на погружение в теплую, заботливую ладонь, обещающую избавление от мучительного ожидания. В этом забытьи, пусть и мимолетном, я надеялась найти утешение, бегство от гнетущей реальности. Но даже во сне, ощущение надвигающейся беды преследовало меня, словно тень, неотступно следующая по пятам. И я знала, что пробуждение будет болезненным.
***
Миг назад я задыхалась в затхлой атмосфере класса, где пыль и мел, казалось, впитались в сами стены, а теперь… Теперь я стояла посреди бескрайнего пшеничного океана. Огромный, бархатно-черный небосвод, усыпанный неисчислимыми бриллиантами звезд, простирался надо мной, словно обещание вечности. Полная луна, огромный серебряный диск, заливала пейзаж своим холодным, призрачным светом, превращая колосья в призрачные волны, колышущиеся в унисон с ночным бризом. Шепот ветра, доносившийся из близлежащей рощи, казался тихой песней, которую деревья, словно молчаливые стражи, пели полю. Их кроны, покачиваясь, отбрасывали причудливые тени на золотистую поверхность, создавая на земле картины, сотканные из света и тьмы.
Но вместо умиротворения, этот идиллический пейзаж рождал во мне странное, гнетущее чувство. Я чувствовала себя пленницей, скованной невидимыми цепями, прикованной к этому месту, лишенной возможности сбежать. Грусть, тяжелая и всепоглощающая, окутывала меня, словно плотное покрывало, не давая сделать глубокий вдох. Как будто некая невидимая сила удерживала меня, не позволяя взлететь и обрести долгожданную свободу. Одиночество давило на плечи непосильной ношей, заставляя сгорбиться и опустить голову. Почему я здесь? Что это место значит? Это сон? Или что-то гораздо большее?
..И вдруг… Я увидела её.
В самом сердце поля, словно выхваченная из всепоглощающей тьмы милостью лунного луча, застыла фигура. Не просто стояла, а словно была впечатана в ночной пейзаж, став его неотъемлемой частью, молчаливым стражем, охраняющим границы между явью и сном. Девушка, совсем юная, едва ли шестнадцати или семнадцати лет. Время словно застыло в этой точке, не решаясь коснуться ее, оставляя на грани взросления и детской беззащитности. Она казалась хрупкой, словно статуэтка из тончайшего фарфора, готовая рассыпаться от малейшего прикосновения. И в то же время, в ее неподвижности чувствовалась скрытая сила, сдерживаемая ярость, словно вулкан, затаившийся под покровом безмолвия.
На ней была надета тускло-черная юката с коротким рукавом, цветом напоминающая крыло ворона после затяжного дождя. Ткань, казалось, поглощала свет, делая фигуру еще более призрачной, растворяющейся в сумраке ночи. Но при ближайшем рассмотрении, приглядевшись, можно было заметить сложный, почти незаметный узор, словно тайное послание, вытканное в самой ткани мироздания. Сотни ликорисов – черных, темнее самого полотна, но различимые лишь тогда, когда взгляд позволял себе задержаться, синих, словно застывшая ночь, навечно заключенная в ледяные оковы, и алых, как капли крови, запекшиеся на снегу – темные знаки, вытканные в ночи, рассказывали свою безмолвную историю. Каждый цветок, словно зашифрованное слово, каждая линия – отголосок прожитых страданий. Ликорисы, цветы смерти, что они здесь означали? Неужели девушка носила на себе символ проклятия, печать обреченности?
Юката заканчивалась чуть выше колен, а неровный подол, как и концы рукавов, ощетинившийся нитками, говорил о грубом, поспешном укорачивании, словно когда-то длинное одеяние безжалостно обрезали, лишив его былой целостности. Зачем? Этот вопрос, как незаживающая рана, кровоточил в моей голове. Что заставило ее лишить юкату ее первоначального вида? Может быть, это был акт протеста, бунт против чего-то или кого-то? Или просто необходимость, продиктованная суровыми условиями выживания?
На голове её красовалась видавшая виды соломенная шляпа, когда-то, вероятно, круглой формы, но теперь изрядно помятая и деформированная. Поля её были неровными, местами обтрепанными, словно их погрызли неведомые зверушки, а кое-где и вовсе отсутствовали, обнажая плетение соломы. Она сидела на голове девушки как-то неуверенно, словно вот-вот готова была слететь от порыва ветра, но каким-то чудом держалась, словно цепляясь за свою владелицу, разделяя с ней все тяготы её пути. Я представила, сколько дорог она повидала, сколько солнца и дождя выдержала. Эта шляпа – словно символ её скитаний, её неприкаянности. Кто она? Откуда она пришла и куда направляется? Какая буря занесла её в это забытое богом место?
В её правой руке покоилась искусно выполненная маска лисы-демона. Белоснежная, с алыми отметинами, изображающими причудливые узоры, напоминающие языки пламени, она словно дышала потусторонним огнём. Маска была выполнена с поразительной детализацией: тонкие линии, изящные изгибы, словно её создавал не просто мастер, а настоящий художник, вложивший в неё частичку своей души. В лунном свете глаза маски казались зловеще сверкающими, словно в них таилась какая-то тёмная сила. Но для чего она ей? Это символ её принадлежности к какому-то культу? Или трофей, добытый в бою? Может, она скрывает свое лицо, свою истинную личность? Или же она прячет шрамы, воспоминания, которые слишком болезненны, чтобы их видеть? При одной мысли о том, что скрывается за этой маской, по спине пробегали мурашки.
Черный пояс, длинный и широкий, несколько раз плотно обхватывал ее талию, подчеркивая хрупкость фигуры, напоминая о ее уязвимости. Это была не просто ткань, а словно смирительная рубашка, сковывающая движения, сдерживающая порывы. Я невольно задалась вопросом, что она пытается удержать внутри себя? Какие демоны рвутся наружу, требуя свободы? Концы пояса небрежно свисали до самого края юкаты, как бы добавляя веса и без того удручающему образу, словно якоря, тянущие ее на дно. И тут же, на поясе, бросалась в глаза еще одна деталь — перечеркнутая повязка шиноби Конохи. Ткань когда-то была ярко-синей, но теперь выцвела и истрепалась, словно её долгое время носили, а потом бросили на произвол судьбы. Символ деревни, вышитый на ней, был грубо перечеркнут широкой, неровной полосой. Это знак отречения? Предательства? Или же клеймо, выжженное на ней теми, кто её предал? Этот символ, этот жест — словно крик отчаяния, беззвучный вопль о боли и утрате. И я подумала, что это не просто пояс, а символ бремени, которое она несет на своих плечах. Бремя вины, потерь, разочарований? Что за груз давит на ее плечи, заставляя ее согнуться под его тяжестью?
С левой стороны к поясу были прикреплены две катаны, их эфесы мерцали в лунном свете, словно два осколка луны, отражающие ее холодное величие. Они не просто висели, а словно ждали своего часа, обещая смертоносную тишину, таящуюся в отточенной стали. Каждая царапина на эфесах, каждая потертость – это история битвы, рассказ о выживании. Эти катаны – продолжение ее самой, острые и безжалостные, готовые в любой момент защитить ее от опасности. Сколько врагов пало от их клинков? Сколько раз они спасали ей жизнь?
Поверх юкаты был накинут черный плащ с заплатами, достигавший щиколоток. Ткань грубая, выцветшая, словно впитавшая в себя всю пыль дорог и пепел сражений. Заплатки были разных оттенков черного, разных фактур, словно лоскутное одеяло, сотканное из обрывков чужих жизней. Он был завязан на шнурки у шеи, но даже сквозь этот грубый покров проглядывала изможденная худоба. Кожа да кости, обтянутые пергаментом. Этот плащ – символ ее скитаний, ее одиночества. Он укрывает ее от непогоды, от чужих взглядов, но не может защитить от внутренней боли. Поверх плаща, словно дополнительная защита, шею обвивал очень широкий и длинный шарф, замотанный несколько раз вокруг, словно пытаясь спрятать что-то, укрыть от посторонних глаз. Или воспоминания, слишком болезненные, чтобы выпустить их на волю? Может, шрамы? Или что-то еще более ужасное? Концы шарфа, как траурные ленты, свисали вниз, на грудь, напоминая о неизбывной печали.
Но взгляд, словно магнитом, притягивали бинты. Они плотно обматывали её грудь, туго, очень туго, словно вторая кожа, скрывая очертания. Зачем? Что она скрывает? Почему так сильно пытается избавиться от своей женственности? Почему-то я чувствовала это физически – тугую хватку ткани, сдавливающую ребра, словно стремясь остановить само дыхание, лишить ее самой возможности чувствовать себя живой. Может быть, ее тело – это поле битвы, где она сражается с самой собой? Своими желаниями, своими страхами, своей природой? На кистях рук были черные перчатки без пальцев, обнажающие кончики пальцев, словно давая ей возможность чувствовать мир, но в то же время отгораживаясь от него. А выше – бинты, доходящие до локтей. Они не были туго перевязаны, а скорее небрежно намотаны, словно просто прикрывали что-то, что она не хотела показывать. Может быть, татуировки? Знаки принадлежности к какой-то организации? Или просто напоминание о прошлом, которое она хочет забыть? И так было на обеих руках. Ноги были замотаны бинтами до голеней, а вместо обуви на ступнях были тоже бинты. Она стояла на прохладной, влажной земле, и я почти физически ощущала эту связь с природой, единственное, что, казалось, осталось неизменным, единственное, что еще могло ее заземлить. Я, в своей обуви, чувствовала этот холод, проникающий сквозь подошву, словно он исходил от… неё? От ее отчужденности, от ее внутренней мерзлоты. Холод одиночества, пронизывающий до костей.
На остальных частях тела виднелись многочисленные шрамы. Карта боли, выгравированная на ее коже. Особенно выделялись руки, испещренные не только длинными, бледными полосами, но и множеством укусов, следами чьих-то зубов, заживших, но по-прежнему зияющих немыми укорами прошлого. Кто посмел так поступить с ней? Кто оставил эти следы на ее теле и в ее душе? Она была жертвой насилия? Пленницей? Или просто выживала в мире, где каждый сам за себя? На правой ноге, выше колена, была повязка, скрывающая, наверное, еще одну рану. А под ней – подсумок с кунаями и сюрикенами, смертоносным арсеналом, готовым в любой момент прийти на помощь. Она была готова к нападению, всегда начеку. Но от кого или от чего она защищается? На левой ноге – такой же подсумок, но вместо метательного оружия – сенбоны и россыпь маленьких шариков, пилюль, по всей видимости. Ядовитые зелья? Лекарства? Или что-то еще, скрытое от посторонних глаз? Она была не только воином, но и целителем? Или отравителем? Что скрывалось за этими таинственными пилюлями?
Инстинктивно моя правая рука потянулась к левой, сжимая ладонь, обмотанную бинтами, будто я искала тепла и защиты, словно пыталась установить связь с ней, понять ее боль. Я помнила, как начинала носить бинты, чтобы скрыть шрамы, эти уродливые отметины прошлого, напоминающие о боли и утратах, словно клеймо, выжженное на моей коже. Потом это стало привычкой, необходимостью, своего рода защитой от внешнего мира, щитом, который я воздвигла между собой и остальными. Каждый виток бинта — это еще один слой защиты, ещё одна попытка скрыть свою уязвимость. Но у нее, парадоксальным образом, бинты не скрывали, а скорее подчеркивали ее израненность, превращая в живое воплощение боли. Она не пряталась за ними, а словно выставляла свою боль напоказ, как предупреждение для всех, кто посмеет приблизиться.
Блондинистые волосы, цвета спелой пшеницы, пересушенной ветром и солнцем, длинной примерно до пояса, были собраны в небрежный высокий хвост с петухами, скрепленный не туго простой черной лентой. Волосы были небрежными, густыми, лохматыми, запутанными, секущимися, какие-то пряди выше, другие ниже. Торчали в разные стороны, непокорные и дикие, как и сама девушка. Словно она махнула рукой на свою внешность, перестав заботиться о себе. Челка закрывала пол лица, скрывая часть ее тайн, но так, что можно было разглядеть…
Но самое пугающее — это ее глаза. Бездонные, совершенно пустые, черные, как беззвездная ночь, словно порталы в другую реальность, в мир, лишенный света и надежды. Они были устремлены на полную луну, но казалось, что они ничего не видят, будто взгляд направлен в бесконечность, где нет ни света, ни тепла, ни жизни. В них не отражалось ни радости, ни печали, ни надежды, ни страха… Ничего, кроме абсолютной, всепоглощающей пустоты, словно из души выкачали все чувства, оставив лишь безжизненную оболочку. Пустота, которая пугала своей безграничностью. Не такие, как мои глаза, которые, несмотря на пережитое, все еще хранили искру жизни, искру надежды, которая отказывалась гаснуть. Под глазами залегли синяки, словно следы бессонных ночей, полных кошмаров, отражение того, что происходит в ее душе.
Вся одежда в общем была небрежная, как и вид блондинки. Одежда в заплатках, концы одежды в нитках, словно ее раны кровоточат нитями. Она выглядела поношенной, цвета потеряли свою яркость, словно выцвели под палящим солнцем переживаний. Бинты тоже были потрепанными, испачканными, хранящими на себе следы крови и грязи, свидетельства ее борьбы.
Она казалась призраком, сотканным из боли и отчаяния, блуждающим в поисках покоя, который ей никогда не суждено обрести. И во всем этом я чувствовала отражение себя, словно смотрела в кривое зеркало, показывающее, кем я могла бы стать, если бы сломалась, если бы позволила тьме поглотить себя целиком. И эта мысль пугала меня больше всего, парализуя волю, заставляя сердце биться чаще. Потому что я знала, что стою на краю, и один неверный шаг может столкнуть меня в эту бездну. Я должна была понять, что с ней случилось, чтобы не допустить, чтобы это случилось со мной.
Я стояла рядом, как невидимый наблюдатель, и ощущала её эмоции, словно они были моими собственными. Словно я подключилась к её нервной системе и чувствовала каждую её боль. Всепоглощающую разбитость, невыносимую боль, будто кто-то безжалостно растоптал самое ценное, что у неё было, будто вырвал сердце из груди и бросил его на растерзание диким зверям. Боль казалась невыносимой, неизлечимой, словно она будет преследовать её до конца дней.
И было странное ощущение, что это не просто сон, а… реальность. Словно я заглянула в другую грань своей души, в альтернативную версию себя, проживающую другую жизнь, полную боли и отчаяния. Словно я увидела своё отражение в кривом зеркале — искажённое и уродливое.
И тут меня словно пронзило разрядом тока. Не физическим, а каким-то… энергетическим. Знакомая, до боли знакомая чакра. Она исходила откуда-то из-за спины девушки, подобно невидимой руке, коснувшейся моей души. Моё тело застыло, пронзённое ознобом. Мурашки, словно ледяные иголки, пробежали по коже, словно холодный ветер пронёсся по полю, неся с собой предчувствие чего-то неизбежного. Я осторожно выглянула из еë тела.
В тени, у самой кромки поля, будто сливаясь с непроглядной тьмой, стояла фигура. Парень. Его одежда была тёмной, глухой, скрывающей каждый изгиб тела, оставляя открытой лишь нижнюю часть лица. Тень, казалось, намеренно окутывала его, не позволяя разглядеть черты лица, словно оберегая его истинную сущность от посторонних глаз. И всё же, несмотря на эту завесу тайны, я чувствовала его присутствие, его силу, будто электрический разряд пронзил меня насквозь. Я ощущала, как дрожит воздух вокруг него, словно он излучает мощную, неконтролируемую энергию, готовую взорваться в любой момент. Его чакра была сильной, подавляющей и… тревожно знакомой. Будто я уже встречала её раньше, в своих снах, в обрывках воспоминаний, которые я отчаянно пыталась удержать в памяти.
Та бледная девушка в бинтах, не поворачиваясь, произнесла тихим, безразличным тоном, от которого я, как наблюдатель, невольно вздрогнула:
— …Снова ты?
Слова прозвучали почти шёпотом, словно сорвались с искусанных губ, но в них сквозила усталость, горечь и какое-то обречённое смирение, будто она уже давно перестала надеяться на что-то хорошее, будто привыкла к его появлению, как к неизбежному злу.
Затем она медленно повернулась, встречаясь взглядом с парнем в чёрном. Её глаза, пустые и безжизненные, не выражали ровным счётом ничего, словно она уже давно потеряла способность чувствовать, словно в её душе выгорело всё дотла, оставив лишь пепел.
Он подошел ближе, медленно, выверенным шагом, словно хищник, подкрадывающийся к своей жертве, словно готовясь к последнему, решающему броску. Остановился в шаге от неё, глядя прямо в глаза, будто пытаясь прочитать её мысли, проникнуть в самые тёмные уголки её души.
Я была лишь тенью, свидетелем чужой, но такой болезненно знакомой драмы, словно я смотрела на разворачивающуюся трагедию собственной жизни, на искажённое отражение собственной судьбы.
— Ты уверена? Назад пути не будет… — прозвучал его голос, тихий, хриплый, словно шёпот ветра в засохших листьях, словно предвестие неминуемой беды. В нём чувствовалась тревога, беспокойство и… даже сожаление? Словно он отчаянно пытался отговорить её от необратимого шага, уберечь от падения в пропасть.
— Я знаю… — ответила она, её голос оставался ровным, безэмоциональным, как гладь замерзшего озера, словно она уже давно приняла своё решение, взвесила все "за" и "против". Ни малейшего колебания, ни тени сомнения, будто она была готова к последнему прыжку в бездну, к полному саморазрушению.
Тишина повисла между ними, тяжелая и гнетущая, словно свинцовое одеяло. Ветер стих, звезды перестали мерцать, и даже луна, казалось, на мгновение спряталась за облаками, словно не желая быть свидетельницей того, что должно произойти. Я чувствовала, как нарастает напряжение, как сгущается тьма вокруг них, словно сама вселенная затаила дыхание в ожидании.
Парень в черном протянул руку, медленно, осторожно, будто боясь спугнуть птицу. Его пальцы, тонкие и бледные, коснулись её щеки, невесомо, словно прикосновение бабочки. Я увидела, как она вздрогнула, едва заметно, но этого было достаточно, чтобы понять — она еще жива, внутри неё еще теплится искра, которую он, возможно, пытается разжечь.
— Но… Хиро… — и тут, словно взрыв сверхновой (взрыв звезды, сопровождающийся огромным выбросом энергии и вещества в космическое пространство), реальность схлопнулась, и меня вырвали из этого странного места. Словно невидимая рука, грубая и властная, схватила за шиворот и вытащила из зыбких глубин подсознания, не дав досмотреть этот мучительный спектакль до конца.
"— Просыпайся, *…*", — этот голос, словно удар кузнечного молота о раскалённую сталь, расколол хрупкую тишину, в которой я парила. Не просто звук, а скорее вибрация, резонирующая с каждой клеткой моего тела. Резкий, повелительный тон, пропитанный властью и нетерпением, вырвал меня из липких объятий сна, или, быть может, из предвестий будущего? Из той альтернативной реальности, которая казалась пугающе реальной.
Мое имя. Настоящее имя, сокрытое где-то в лабиринтах памяти, произнесенное с такой яростной силой, что оно зазвенело в черепе, словно рассыпающееся на осколки венецианское стекло. И вслед за этим именем — падение. Не плавное скольжение, а стремительное, неумолимое погружение в бездну. В ледяную, всепоглощающую пустоту, где не было ни проблеска света, ни намёка на надежду.
Сон, еще мгновение назад казавшийся реальностью, взорвался мириадами искр, рассыпался на бесчисленные фрагменты, словно хрупкая ваза, разбитая о камень. А я, словно камень, сорвавшийся со скалы, полетела вниз, в непроглядную тьму, где не было ни света, ни надежды.
И странное, гнетущее знание пронзило моё сознание, словно ледяной кинжал: я все забуду. Это было предопределено, словно высечено на скрижалях судьбы, словно невидимая рука, принадлежащая безликому художнику, водила кистью по холсту моей памяти, стирая яркие краски только что пережитого, увиденного. Никто не хочет, чтобы я видела будущее. Оно для них — угроза, словно бомба замедленного действия, способная разрушить их тщательно выстроенный мир, их хрупкое равновесие. Но кто эти "они"? Кто так отчаянно пытается скрыть от меня правду, лишить меня воспоминаний, словно вора?
Совпадения не существуют. Я больше не верю в случайности, в благосклонность фортуны. За всем этим кто-то стоит. Кто-то неусыпно контролирует, дергает за ниточки, словно я — марионетка в их руках, пляшущая под их зловещую дудку. Кто-то методично стирает мои воспоминания, словно ненужные записи на старой кассете, лишая меня прошлого, настоящего и будущего. Но зачем? Зачем сначала показывать мне сон, полный намеков и предзнаменований, а потом безжалостно отнимать его, оставляя лишь горький привкус разочарования, словно насмешку? В этом должна быть какая-то логика, какая-то скрытая закономерность, ускользающая от моего понимания, как вода сквозь пальцы.
Может быть, один голос, тот, что показал мне этот сон, хотел открыть мне глаза на правду, в то время как другой, тот, что вырвал меня из него, отчаянно пытался этого не допустить? Две силы, столкнувшиеся в битве за мое сознание, за мою душу.
Может быть, они хотели посеять во мне семена страха, парализовать волю, превратить в послушную овцу, ведомую на заклание? Или, наоборот, дать обманчивую надежду, чтобы потом с особой жестокостью ее отнять, раздавить, как хрупкую бабочку, наслаждаясь моей болью? А может, это всего лишь игра? Жестокая, изощренная игра, в которой я — всего лишь пешка, безликая фигурка на шахматной доске, а они — кукловоды, плетущие интриги и дергающие за ниточки моей судьбы, ради собственного развлечения.
Но если это так, то я должна понять правила этой игры. Должна разгадать их замысел, проникнуть в самую суть их коварного плана, словно детектив, идущий по следу преступника. Иначе я так и останусь марионеткой, дергающейся в такт чужой мелодии, лишенной собственной воли и права выбора. Я должна вспомнить это. Все те моменты, что я видела во сне, те ускользающие образы, что рассыпаются в прах, стоит мне открыть глаза. Во что бы то ни стало. Даже если для этого придется нырнуть в самую глубину этой тьмы, столкнуться лицом к лицу со своими страхами и сомнениями, и вытащить на свет правду, какой бы горькой она ни была.
Я схвачусь за этот ускользающий шанс, как утопающий за соломинку, и стану второй кожей для этой тайны, проникну в её суть, стану её неотъемлемой частью, словно хамелеон, сливающийся с окружающей средой. Я вырвусь из этой тьмы, даже если для этого придется забрать её с собой, чтобы осветить ею свой путь.
***
— Хиро, просыпайся! Пришёл наш сенсей и сказал идти на крышу, — голос Сакуры прозвучал где-то на грани реальности и сна, будто доносясь из-под толщи воды. Её прикосновение к плечу было лёгким, почти невесомым, и все же достаточным, чтобы вырвать меня из цепких объятий Морфея.
— А?.. Сенсей? — сонно пробормотала я, чувствуя, как слипшиеся веки с трудом поддаются. В голове царил туман, а тело казалось ватным и непослушным. Инстинктивно бросив взгляд на место рядом, где сегодня сидел Саске, я обнаружила лишь пустоту. Он ушел.
Впрочем, чего еще можно было ожидать от Саске? Он всегда был сосредоточен только на себе и своей цели, а мир вокруг для него существовал лишь как декорация — фон для его личной драмы. И я, очевидно, была лишь частью этого фона.
«…А этот лодырь… *кхм*, то есть, сенсей, соизволил явиться?», — промелькнула в голове мысль, полная сарказма и лёгкого раздражения.
Интересно, сколько ещё времени он проспал, прежде чем вспомнил о своих обязанностях?
Я медленно села, чувствуя, как ноющие мышцы протестуют против резкого движения. Взгляд скользнул по мятой тряпке, валяющейся на полу, по разбросанным кунаям и сюрикенам, по пыльным партам, заставленнымы свитками. Беспорядок. Идеальное отражение моего внутреннего состояния. Впрочем, я давно перестала обращать на это внимание. Что толку приводить всё в порядок, если завтра всё равно всё вернется на круги своя? Да и это даже не моя комната.. Жизнь — это хаос, и попытки его упорядочить — лишь бессмысленная трата времени и энергии.
Тяжело вздохнув, я провела рукой по спутанным волосам, пытаясь хоть немного привести себя в порядок. Не для кого-то, конечно. Просто, чтобы хоть немного соответствовать общепринятым нормам. Общество любит, когда всё аккуратно и предсказуемо. Но в глубине души я знала, что это всего лишь маска.
Предстоящий день обещал быть интересным. Впрочем, они все обещали быть интересными. А заканчивались одинаково — рутиной, скукой и ощущением бессмысленности.
***
Жаркий полдень обрушился на Коноху. Я прикрыла глаза, чувствуя, как солнце ласкает кожу. Над головой, словно живой навес, шумела изумрудно-зеленая листва старого дерева, росшего где-то у подножия крыши. Его ветви тянулись к небу, пробиваясь сквозь раскаленный воздух. Белые, кажущиеся пушистыми, облака, лениво плыли по ярко-голубому полотну, создавая ощущение безмятежности. Хотя в моей душе сейчас царил полный раздрай (отсутствие ясности).
Мы сидели на одной из ступенек, ведущих к чердаку. Расположились тесно, почти плечом к плечу, в каком-то странном, почти комичном порядке: Сакура, я, Саске, Наруто. Я чувствовала тепло её руки, касающейся моей. Наруто, как всегда, ерзал, не находя себе места, а Саске, казалось, застыл в своей вечной позе созерцателя.
Тишину нарушил холодный голос нашего сенсея. Он, словно наверстывая упущенное, пытался наладить с нами контакт.
— Давайте, что ли, расскажете мне о себе, — произнес Какаши, состроив свой фирменный глаз-улыбку. Я закатила глаза. Этот человек был полон загадок и странностей.
...И именно это мне в нëм и нравилось..
— Рассказать? А что именно? — спросила Харуно, немного наклонив голову. В её голосе звучала смесь любопытства и нерешительности. Она, как всегда, старалась всем угодить.
— Ну… — Какаши развел руками, незаинтересованно наблюдая за нашими лицами. Его взгляд скользнул по горизонту, словно он искал ответы где-то в бескрайних просторах неба. — Что вы любите, чего не любите, о чём мечтаете, о любимых занятиях, и всё такое. Расскажите мне о том, что делает вас вами.
Наруто недоуменно пожал плечами. Он всегда был прямолинейным и непосредственным.
— Может, сначала сами представитесь нам, чтобы мы поняли, что вы от нас хотите? — спросил он, скрестив руки на груди. В его голосе звучал вызов. Он не собирался раскрываться перед тем, кто сам оставался за семью печатями.
Какаши на мгновение задумался, словно взвешивая каждое слово.
— Я? Меня зовут Какаши Хатаке. Что я люблю и не люблю — этого я вам не скажу. И о мечте говорить тоже нет смысла, а любимых занятий у меня много, — он снова глянул на наши лица, пытаясь, наверное, разглядеть в нас что-то, что он не мог увидеть раньше, а затем вновь устремил взгляд в небо. — Очень много…
— Да он нам сказал только своё имя, — тихо сказала Сакура, повернувшись к нам с возмущенным выражением лица. Она явно ожидала большего.
— Да! — возмущенно крикнул Наруто, ткнув в джонина пальцем. — Это нечестно!
Какаши лишь пожал плечами, проигнорировав его выпад.
— А теперь вы. Давайте начнем с тебя, — сказал он, показав на Наруто.
— ...С меня? Меня зовут Наруто Узумаки! Я обожаю есть лапшу быстрого приготовления, особенно лапшу "Ичикару". Сенсей Ирука посоветовал! — выпалил он на одном дыхании. — Я ненавижу ждать, когда она запарится! Это самое мучительное ожидание в мире! Любимое занятие — соревноваться в поедании лапши. Моя мечта… — блондин поправил повязку и ухмыльнулся. В нем вдруг появилась твердость и уверенность, словно он надел маску решимости. — Превзойти всех Хокаге! Добиться всеобщего признания! Стать великим, самым лучшим! Чтобы меня наконец-то заметили и перестали считать изгоем.
— Какой интересный подросток… — тихо пробормотал сенсей, с едва заметной улыбкой на лице. — Итак, следующий, — добавил он.
— Я — Сакура Харуно, — звонкий голос девушки прозвучал немного неуверенно, выдавая её волнение. Она нервно перебирала пальцами край своей юбки, стараясь казаться более собранной. — Что я люблю? Точнее, кого… — её взгляд, словно притянутый магнитом, устремился к темноволосому юноше, сидевшему чуть поодаль. Сакура зарделась, словно маков цвет, и на её щеках проступил нежный румянец. В глазах заплясали озорные искорки, выдавая весь спектр чувств, бушующих в её юной душе. — Моё любимое занятие? — она замялась, ещё сильнее смущаясь, и уже смотрела на Саске с нескрываемым обожанием, словно он был единственным светом в её мире. В её взгляде читалась робкая надежда на взаимность, наивная вера в сказку. — О чём я мечтаю? — Сакура вздрогнула, словно от прикосновения, и поспешно закрыла лицо ладонями, пряча пылающие щеки и мечтательный взгляд. В её жестах сквозила подростковая неловкость и трепетное предчувствие первой любви.
Я вновь закатила глаза, пряча усмешку. Как же это предсказуемо, банально и… до боли знакомо. Этот период неизбежен, как восход солнца. Вопрос лишь в том, как она справится с разочарованиями, которые, увы, неминуемо ждут её впереди.
— Ясно-о-о, а чего ты не любишь? — протянул Какаши-сенсей, словно уставший от этого предсказуемого спектакля. В его голосе звучала легкая ирония и явное нетерпение. Он явно хотел поскорее закончить с этим формальным представлением и перейти к чему-то более интересному. Последние слова он произнес с особым акцентом, словно подталкивая Сакуру к более конкретному ответу.
— Что я не люблю? — переспросила Харуно, и её взгляд мгновенно переменился. На смену мечтательности и нежности пришла нескрываемая злоба, направленная в сторону блондина, стоявшего рядом. — Наруто!
Последний сразу же поник, словно его сдули, как воздушный шарик. Его плечи опустились, а лицо выражало вселенскую печаль. Бедняга. Вечно он становится объектом насмешек и раздражения. В его глазах читалось смирение и привычное ожидание подвоха.
— В этом возрасте девочкам куда больше нравятся мальчики, чем искусство ниндзя, — задумчиво произнёс Какаши, наблюдая за этой сценкой с лёгкой отстраненностью. В его голосе звучала усталость и лёгкая доля разочарования. — Следующий.
— Меня зовут Саске Учиха, — наследник великого клана сцепил руки в замок, словно возводя стену между собой и окружающим миром. В его голосе звучала ледяная отстраненность, пронизанная холодом утраты и жаждой мести. В каждом слове чувствовалась скрытая сила и непоколебимая решимость. — Мне многое не нравится. Мне почти ничего не нравится, — после этих слов Харуно сразу же приуныла, словно её крылья подрезали. Я вздохнула. Безнадежный случай. Её наивные мечты разбились о суровую реальность, как хрупкое стекло. — И мечты у меня нет, потому что я знаю, что моя цель реальна, — лучший ученик класса помрачнел, словно над ним сгустились темные тучи. В его взгляде читалась одержимость и готовность пойти на все ради достижения своей цели. — Я восстановлю свой клан (интересно, как?) и уничтожу кое-кого.
После слов наследника мёртвого клана на лице Узумаки так и читалось: "Надеюсь, он не про меня говорил…". Он съежился и попытался стать как можно менее заметным, словно надеясь раствориться в тени. Его страх был вполне оправдан, учитывая мрачную ауру, окружавшую Учиху.
«В общем-то, ничего удивительного. Это же Саске Учиха», — подумала я и опустила голову так, чтобы мои глаза не было видно. Я не хотела привлекать к себе лишнее внимание. — «Но убить его я тебе не позволю…»
Воспоминания об этой трагедии до сих пор отзывались болью в моем сердце. Я не могла позволить этой истории повториться, даже если для этого мне придется изменить весь ход событий. Моя решимость крепла с каждой секундой, и я знала, что должна действовать.
— Последняя, — сказал копирующий ниндзя, начав сверлить меня взглядом. Какаши Хатаке, собственной персоной. Его единственный видимый глаз, скрытый за маской, изучал меня с пристальностью, словно я была каким-то сложным механизмом, требующим тщательной диагностики. В его взгляде читался профессиональный интерес, смешанный с легкой долей скептицизма. Он словно пытался разглядеть за моей маской безразличия что-то большее.
— Меня зовут Яманака Хиро, мне двенадцать… Моя мечта — прожить спокойную жизнь… Моя цель — стать богатой бездельницей, — ответила я, стараясь говорить как можно более равнодушно. Мой голос звучал ровно и монотонно, выдавая лишь намек на скуку. Я старалась не выдавать никаких эмоций, скрывая за этой маской безразличия свою истинную сущность. — И… мне не нравится работать…
В этот момент я чувствовала себя актером на сцене, исполняющим роль, которая мне совершенно не нравилась. Но что поделать, приходилось соответствовать ожиданиям.
«Если так подумать, моя цель и мечта так и не изменились за эти годы», — пронеслось у меня в мыслях. Перерождение в мире Наруто, конечно, добавило красок в мою жизнь, наполнило ее приключениями и опасностями, но не изменило мою сущность. Я все так же стремилась к комфорту и безмятежности, как и в прошлой жизни. Только теперь к этому добавилось осознание того, что для достижения этой цели мне придется приложить немало усилий.
— Ясно. Каждый из вас уникален и интересен, — начал льстить нам Хатаке, словно пытаясь смягчить атмосферу. Его слова звучали шаблонно и наигранно, но, видимо, он считал, что это необходимо для поднятия нашего боевого духа. — Завтра у вас будет первая миссия…
— Что за миссия, сенсей? — перебил его Наруто, не давая ему закончить свою речь. Он был как неугомонный щенок, полный энергии и энтузиазма, готовый сорваться с места в любой момент. Его нетерпение было заразительным, но в то же время немного раздражающим.
— Это сможем сделать лишь мы впятером… — не успел он закончить свой монолог, как Узумаки опять перебил его:
— Что, что, что?! — восторженно прокричал Наруто, подпрыгивая от нетерпения. Его глаза горели огнем, а лицо выражало неподдельный интерес.
— Упражнение на выживание, — Какаши всё ещё спокойно продолжал отвечать на вопросы блондина, словно это было самым обыденным делом. Его выдержке можно было только позавидовать. Он казался совершенно невозмутимым перед лицом этой бушующей энергии.
«Н-да уж, спокойствие — его второе имя», — пронеслось у меня в мыслях. Или, может, он просто привык к выходкам Наруто? Возможно, за годы работы с такими учениками, как он, Какаши выработал иммунитет к подобным проявлениям.
— Упражнение на выживание? — удивлённо спросил блондин, словно услышал что-то совершенно невероятное. Его энтузиазм немного поутих, сменившись легким замешательством.
— Но вы же сказали, что у нас будет миссия, а не упражнение… — недоуменно воскликнула Сакура, нахмурив брови. — Мы проходили их ещё в академии.
«Поверь мне, Сакура, тебе не помешает практика… так же, как и мне..», — подумала я, тяжело вздохнув. Это было только начало. Впереди нас ждало много трудностей и испытаний, и упражнение на выживание было лишь первым шагом на этом пути. Я знала, что нам придется столкнуться с гораздо более серьезными опасностями, если мы хотим выжить в этом мире.
Система мудреца:
Внимание!
Из-за вашей наблюдательности был получен новый навык: "Просмотр чужих статусов".
«"Просмотр чужих статусов"?. Ну, не плохой навык», — немного задумавшись, предположила я. — «Система, проверь статы у Сакуры».
Система мудреца:
Загрузка...
Профиль:
Имя: Сакура
Фамилия: Харуно
Уровень: 15 (3/500)
Жизнь: 500/500
Чакра: 70/70
Контроль чакры: 75/75
Способности: ?
Навыки: ?
Стихии: Земля; Вода; Инь; Ян
Статус: "Маменькина дочка", "Цветочек", "Уродина", "Лобастая", "Дурочка", "Зануда"...
Класс: Шиноби
Ранг: Генин
Слабейший ниндзя
Подкласс: Заблокировано
Сила: 76
Выносливость: 76
Скорость: 60
Ловкость: 78
Интеллект: 120/200(макс.)
Мудрость: 42/120
Интуиция: 81
Обаяние: 168
«Ну, для Сакуры… неплохо», — промелькнула мысль, словно ледяной ветерок, когда я оценивала, пусть и поверхностно, боевой потенциал Харуно. Ее упорство и настойчивость заслуживали уважения, хотя до идеала ей было еще далеко.
Внезапный взрыв смеха, неожиданный и резкий, словно лопнувший мыльный пузырь, вырвал меня из тягучей задумчивости, заставил вернуться в суровую реальность тренировочной площадки. Я резко обернулась, настороженно, как дикий зверь, услышавший подозрительный шорох в лесу.
Тихий, почти придушенный хохот, с трудом сдерживаемый, вырывался из-под неизменной маски Какаши-сенсея. Он сидел, небрежно прислонившись спиной к шершавым перилам ограждения, и плечи его слегка, едва заметно, подрагивали в такт беззвучному веселью. Смех его был странным, нервным, каким-то отстраненным, будто он смеялся над чем-то, что видели только он, над какой-то внутренней шуткой, недоступной нашему пониманию. Словно он был зрителем в театре абсурда, где мы, наивные актеры, разыгрывали трагикомическую сцену, не подозревая о ее истинном смысле.
— И что в этом смешного? — раздраженно спросила Сакура, скрестив руки на груди. Ее обычно приветливое лицо сейчас исказилось гримасой недовольства. Похоже, ей совсем не нравилось быть объектом насмешек, даже если они были завуалированы под маской загадочности. Ее самолюбие было задето, и она, как и любая молодая девушка, болезненно реагировала на любую, пусть даже мнимую, критику. — Я что-то пропустила?
Какаши, словно очнувшись от своих мыслей, поднял руки в примирительном жесте, словно пытаясь остановить надвигающуюся бурю.
— Ничего, Сакура, — ответил он, и в его голосе прозвучали странные, почти жалобные нотки. — Просто… если бы я начал объяснять, почему мне смешно, вам бы стало страшно. Очень страшно.
— Ха-а? — Наруто, как обычно, не улавливал тонких намеков и скрытых смыслов. Его прямолинейное мышление не позволяло ему видеть дальше очевидного. Он нахмурился, словно пытаясь разгадать сложную головоломку, и уставился на сенсея, словно тот говорил на каком-то древнем, забытом языке. — Чë страшного-то? Что такого ты знаешь, чего не знаем мы?
Какаши медленно выпрямился и обвел нас внимательным, изучающим взглядом. В его глазах, которые можно было увидеть над надвинутой маской, мелькнуло что-то зловещее, что-то, от чего по коже пробежали мурашки. Словно он заглянул в бездну и увидел там нечто, что навсегда изменило его.
— Из этих двадцати восьми генинов, только десять останутся генинами, — произнес он тоном, словно читал смертный приговор. Его слова прозвучали как погребальный звон, как предвестие неминуемой трагедии. — Остальные восемнадцать вернутся в Академию, чтобы начать все сначала. Проще говоря, тест пройдет лишь один из трех или четырех. Вероятность провала — шестьдесят шесть процентов. Я вас предупреждал, но, похоже, никто не воспринял мои слова всерьез.
— Это бред! — взревел Наруто, отказываясь принимать жестокую правду. Его идеалистический мир рушился на глазах, разбиваясь на осколки. — Мы же сдали экзамены! Какой тогда в них смысл? Зачем было тратить время и силы, если все это было лишь пустой формальностью?
— Это была проверка вашего потенциала, вашей способности адаптироваться и выживать, — невозмутимо ответил Какаши. В его голосе не было ни капли сочувствия, лишь холодная, отстраненная констатация фактов.
— Что?! — Наруто был в ярости. Его лицо покраснело от гнева, кулаки сжались до побелевших костяшек. Он был готов броситься в бой, доказать свою правоту, но против кого? Против системы, против несправедливости?
— Наруто, прошу тебя, не кричи так, — прошипела я, стараясь сохранить остатки самообладания. Головная боль, и без того мучившая меня последние несколько часов, от крика Наруто становилась невыносимой. Каждый звук отдавался болезненным эхом в голове, словно кто-то бил молотком по натянутым струнам. — У меня голова болит… Не усложняй ситуацию.
Наруто, казалось, немного опешил от моей резкости. Он уставился на меня, словно я нанесла ему неожиданный удар, а потом пробормотал что-то невнятное себе под нос, вроде: "Ладно, ладно". Его ярость немного утихла, сменившись растерянностью.
Какаши, казалось, совсем не обращал внимания на нашу перепалку. Он был словно отстраненный наблюдатель, стоящий вне времени и пространства.
— На сегодня все, — произнес он. — Завтра проверим, кто пройдет, а кто нет. Принесите с собой все ваше снаряжение ниндзя. Начнем ровно в пять утра. Не опаздывайте.
Он развернулся, собираясь уйти, раствориться в надвигающихся сумерках.
— Пока. Все свободны, — бросил он через плечо, словно отпуская нас на волю. Какаши уже было собрался исчезнуть в листве, слиться с тенями деревьев, но вдруг остановился и снова повернулся к нам. – Да, и… не завтракайте. Вас может стошнить.
Его слова прозвучали как зловещее предзнаменование, как намек на предстоящие испытания. От них стало не по себе, словно в животе поселились ледяные мурашки.
«Что ж, пора испытать мой новый навык: "Шуншин" или же "Технику телесного мерцания"». Эта техника была моим секретным оружием, козырем в рукаве, тем, на что я возлагала большие надежды. Я долго и упорно работала над ней, оттачивая каждое движение, и теперь пришло время проверить её в деле, доказать себе и окружающим, что я способна на большее.
Техника телесного мерцания — это ниндзюцу, позволяющее пользователю передвигаться на огромной скорости. Со стороны кажется, что пользователь телепортируется, оставляя за собой лишь легкую дымку. Контроль чакры, концентрация, идеальное исполнение печатей — все это было необходимо для успешного применения этой техники.
Я глубоко вдохнула, стараясь унять дрожь в руках. Встав, я начала быстро складывать ладони в нужной последовательности, воспроизводя сложные печати этой техники. Каждая печать требовала точности и концентрации, и я старалась не упустить ни одной детали.
— Шуншин… — прошептала я, едва слышно, как молитву. Мое тело наполнилось чакрой, готовой к высвобождению. Я почувствовала, как энергия пульсирует в каждой клетке, как кровь быстрее побежала по венам.
В одно мгновение я сорвалась с места, оставив за собой лишь слабое облачко пыли. Земля исчезла под ногами, здания проносились мимо с невероятной скоростью. Я двигалась к заброшенному полигону, месту, где я часто тренировалась в одиночестве, месту, где я могла выпустить пар и отточить свои навыки. Сегодня мне это было нужно как никогда.
..И всё же меня не покидало странное предчувствие. Оно зудело под кожей, словно назойливый комар, от которого не отделаться. Словно в самый последний момент, перед тем, как сорваться в свободное падение, я забыла пристегнуть парашют. Словно на пороге важного открытия, я упустила из виду самую очевидную деталь. Словно я что-то забыла. Что-то очень важное… И это "что-то" тяготило меня, словно огромный камень, не давая дышать полной грудью и наслаждаться моментом.
Продолжение следует...
От Автора:
Вот и подошла к концу эта насыщенная глава. Как вы уже поняли, тут не обошлось без спойлеров! Надеюсь, вам было интересно. И теперь самое важное: я очень ценю ваше мнение, поэтому хочу спросить — с кем бы вы хотели видеть романтическую линию главной героини? Ваши варианты повлияют на дальнейшее развитие сюжета!