Глава 14: В тени утраченной надежды.
"Когда мы теряем дорогого сердцу человека, вместе с ним навсегда гибнет незаменимая частичка нашей души", — Анна Севостьянова.
С момента поступления в Академию Шиноби прошел ровно год. 365 дней усердных тренировок, порой до изнеможения, новых знакомств и горьких разочарований. Год, изменивший меня навсегда.
*Шелест*, — страницы под пальцами эхом отозвался в тишине комнаты. 6 часов, 34 минуты и 57 секунд… Столько времени прошло с моего пробуждения. Солнце еще не полностью встало, окрашивая горизонт в нежные оттенки розового и оранжевого. За окном едва слышно щебетали птицы, готовясь встретить новый день. А я всё ещё здесь, в полумраке своей комнаты, погруженная в мир древних свитков и забытых техник.
«Неужели настолько сложно оторваться от этих книг и просто спуститься вниз?», — промелькнуло в голове, но пальцы упрямо перелистнули страницу. В Академию совсем не хотелось. Перспектива провести весь день, оттачивая навыки метания кунаев или разучивая очередное бесполезное дзюцу, не вызывала никакого энтузиазма. Гораздо приятнее было здесь, в компании старых книг, вдыхая пыльный аромат знаний.
*Скрип*, — скрип двери, словно выстрел, нарушил тишину, вырвав меня из мира грёз. На пороге стояла Судзуки, моя мать, скрестив руки на груди и сверля меня недовольным взглядом.
— Ну, Хиро! Сколько можно повторять?! В Академию пора! — выпалила она, не давая мне и слова вставить. Заметив, что я не сплю, её лицо немного смягчилось. — Раз уж проснулась, почему не спустилась позавтракать? — спросила она, прищурив глаза.
— Ну-у… — я попыталась собраться с мыслями, объяснить ей свою нелюбовь к ранним подъемам и бессмысленным тренировкам, но все слова вмиг вылетели из головы.
— Знаешь что?! — взорвалась она, заметив гору книг, окружавшую меня. — Я скоро выброшу все твои книги! Как ты можешь читать их в ТАКОМ количестве?!. У тебя же зрение испортится!
В ответ я лишь пожала плечами. Что я могла сказать?. Чтение — моя страсть, моя отдушина, мой способ убежать от серой реальности.
— Ха-а… Спускайся вниз, книжный червь, — тяжело вздохнула Судзуки, закатив глаза. — Иначе я не знаю, что с тобой сделаю.
«Что ж, лучше не злить её и не заставлять ждать», — подумала я, понимая, что она не шутит. В прошлый раз она действительно спрятала мои любимые свитки на неделю. С неохотой отложив книгу, я принялась убирать остальные тома обратно на полки, стараясь не поднимать слишком много пыли. Затем, быстро приведя себя в порядок, спустилась вниз.
На кухне, на столе, уже красовалась свежая порция завтрака: мисо-суп, рис и жареная рыба. Аромат еды приятно щекотал нос, пробуждая аппетит.
— Спасибо за еду, мама, — тихо пробормотала я, садясь за стол.
— А?. Да-а, не за что, — ответила Норико, повернув голову в мою сторону, но тут же отвернулась, занятая своими делами. Она всегда была такой — немного рассеянной, но доброй и заботливой.
Несколько минут я ела в тишине, наслаждаясь вкусом домашней еды.
— Мам, а где Ино? — спросила я, доев рис.
— Ино? — переспросила Норико, и я кивнула. — Она вчера ушла к подруге. Вернется завтра после Академии, — ответила Судзуки, не отрываясь от готовки.
— А когда папа придет? — спросила я, чувствуя легкую грусть. Его слишком долго не было дома, и я скучала по его шуткам и крепким объятиям.
Поправочка: бестолковым шуткам.
— Он должен вернуться завтра к половине второго, — спокойно ответила Норико, помешивая суп.
Закончив завтрак, я отправилась одеваться. Сегодня я выбрала свой любимый тёмно-серый костюм, состоящий из широких шорт и мешковатой футболки. Свободная одежда не сковывала движения, позволяя чувствовать себя комфортно на тренировках.
Через некоторое время:
— Удачи в Академии! — крикнула мне на прощание Норико, скрываясь за углом, ведущим в её цветочный магазин. А я, вздохнув, вышла из дома, готовая к новому дню, полному испытаний и новых открытий.
***
Звон школьного колокола прозвучал как долгожданное освобождение. Я почувствовала, как тяжесть последних часов медленно, но верно покидает мое тело, словно песок, просыпающийся сквозь пальцы. Сегодняшний день выдался особенно утомительным: нудные лекции Ируки-сенсея и бесконечные упражнения с кунаями измотали меня до предела. Не то чтобы я не любила учиться, просто иногда хотелось ненадолго сбежать от этой рутины, выдохнуть и почувствовать себя обычным ребенком.
Спонтанное решение пришло само собой — развеяться. Я обернулась к своим друзьям: вечно неугомонному Наруто, сонному Шикамару, и Кибе, неразлучному со своим верным псом Акамару.
— Ребята, может, прогуляемся? — предложила я, стараясь придать своему голосу непринужденность.
В груди затеплилась надежда. Моменты беззаботного общения с друзьями я ценила превыше всего, они были словно глоток свежего воздуха в душном помещении. Редкие часы, когда можно было просто быть собой, без оглядки на тренировки и ожидания окружающих.
Наруто, как всегда, отреагировал первым, его лицо озарила широкая улыбка.
— Конечно, даттебайо! Куда пойдем, Хиро-чан?. Рамен?
Киба с энтузиазмом подхватил идею, почесывая Акамару за ухом.
— Отличная мысль! Акамару тоже надоело каждый день засиживаться в классе... Да?
— Ав, ав!
Даже вялый Нара, казалось, был не против. Он лишь лениво зевнул, прикрыв рот рукой, и пробормотал:
— Ладно, пойдем... Всё равно дома ничего интересного..
Их согласие отозвалось во мне теплом, растекаясь по телу приятной волной. С облегчением выдохнув, я улыбнулась в ответ.
— Тогда вперед!
***
Мы вывалились из здания Академии, сливаясь с пестрой толпой учеников и горожан. Наруто, словно ураган, несся впереди, размахивая руками и выкрикивая что-то невразумительное. Киба и Акамару не отставали, их смех эхом разносился по улицам Конохи. Шикамару, как обычно, плелся позади, время от времени поглядывая на облака. Я шла рядом с ним, наслаждаясь теплым послеполуденным солнцем и ощущением свободы.
Мы бродили по улицам Конохи, не имея определенной цели. Просто шли туда, куда вели нас ноги и настроение. Солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая небо в багряные и оранжевые тона. Золотые лучи проникали сквозь листву деревьев, создавая причудливые узоры на мостовой. Наруто, как всегда, фонтанировал энергией, рассказывая нелепые истории о своих тренировках и выдумывая смешные прозвища для прохожих. Его заразительный смех заставлял улыбаться даже самых угрюмых жителей деревни. Киба подхватывал его шутки, добавляя свои комментарии, а Акамару весело лаял, поддерживая всеобщую атмосферу беззаботности. Шикамару, как обычно, пытался сохранять невозмутимый вид, но уголки его губ предательски подрагивали в улыбке. Я наблюдала за ними и не могла сдержать смех, прикрывая рот ладонью. В такие моменты я чувствовала себя по-настоящему счастливой, защищенной и любимой.
Незаметно для себя мы забрели в парк, утопающий в зелени старых деревьев. Уселись на скамейку под огромной сакурой, её ветви, словно руки, простирались к небу, усыпанные нежными розовыми цветами. Легкий ветерок срывал лепестки, и они медленно кружились в воздухе, создавая ощущение волшебства. Казалось, что мы попали в другой мир, где не существует проблем и забот.
Мы болтали обо всем и ни о чем, делились своими мечтами и переживаниями. Наруто, с горящими глазами, рассказывал о своих планах стать Хокаге, о том, как он станет самым сильным шиноби и защитит деревню. Киба — о новых тренировках с Акамару, о том, как они станут непобедимым дуэтом. Шикамару, как всегда, жаловался на скуку и необходимость ходить в Академию. Я молча слушала их и думала о том, как же сильно стала дорожить этими людьми. Они — моя семья, моя опора, моя защита. Без них я уже не представляла своей жизни.
***
Время текло, словно густая патока, не поддаваясь ни моим желаниям, ни моим тревогам. Солнце, словно уставший художник, уступило свой холст ночи, раскрасив небо лишь напоследок багряными и лиловыми мазками заката. Город постепенно погружался в объятия тьмы, и луна, словно серебряная монета, взошла на небо, бросая призрачный свет на улицы. В этом свете тени казались особенно длинными и зловещими, словно притаившиеся чудовища, готовые вырваться наружу.
Взглянув на часы, я почувствовала укол вины. Время пролетело незаметно, и уже давно пора было возвращаться домой. Норико не любила, когда я задерживалась допоздна. В ее глазах всегда читалась тревога, словно она предчувствовала некую опасность, подстерегающую меня в ночи.
— Уже поздно, — проговорила я, поднимаясь со скамейки. Дерево приятно скрипнуло под моим весом, словно вздыхая о закончившемся дне. — Мне нужно идти.
— Так быстро? — разочарованно протянул Наруто, надув губы. Его детская обида была забавной, но я не могла позволить себе остаться.
— Мама будет волноваться, — ответила я, чувствуя, как внутри нарастает тревога. Это было не просто чувство вины перед мамой, но и какое-то смутное предчувствие, словно в воздухе витала незримая угроза.
Попрощавшись с друзьями, пообещав встретиться завтра в Академии, я направилась в сторону дома. С каждым шагом мое сердце билось все быстрее и быстрее, словно маленький барабанщик, отбивающий тревожный ритм. Предвкушение маминого ворчания, смешанное с чувством вины, сдавливало грудь. Я знала, что она будет беспокоиться, ругать меня за то, что я не ценю ее заботу, но в глубине души я понимала, что это всего лишь проявление ее любви.
— Ха-а-а… «Уже довольно поздно… Надеюсь, Судзуки не будет кричать…», — подумала я и тяжело вздохнула, уже представляя себе мамину гневную тираду о том, как опасно гулять одной в такое время. Я не хотела ее расстраивать, но и не могла отказать себе в удовольствии провести время с друзьями. Баланс между долгом и желанием всегда давался мне с трудом. Иногда мне казалось, что я разрываюсь между двумя разными жизнями: той, которую я должна вести, и той, которую я хочу.
Наконец, впереди показался мой дом — небольшой, уютный домик, окруженный небольшим садом. В лунном свете он казался каким-то особенно хрупким и беззащитным. Я подошла к двери, достала ключ из кармана и открыла ее. Сняв обувь, я тихонько вошла внутрь, стараясь не шуметь. Каждый скрип половицы отдавался эхом в тишине дома, усиливая мое беспокойство.
— Мам? — окликнула я, надеясь услышать в ответ знакомый голос. Но в ответ услышала лишь тишину. Только тихий скрип половиц под моими ногами нарушал покой дома. В носу щекотал странный, металлический запах, который я не могла сразу идентифицировать.
«Странно, она обычно была дома к этому времени…», — подумала я и направилась на кухню, надеясь найти ее там. Может, она задремала, читая книгу, или увлеклась готовкой ужина… Все что угодно, лишь бы объяснить ее отсутствие. Я представила, как она сидит за столом, в очках на носу, читает какой-нибудь детектив, и на душе стало немного спокойнее.
…Но то, что я увидела, заставило меня застыть на месте, словно громом пораженную. Мои ноги словно приросли к полу, а сердце перестало биться.
Мама лежала на полу, в огромной луже собственной крови. Багровая жидкость растеклась по кафельному полу, словно зловещая река, отражая в себе тусклый свет луны. Ее глаза были полуоткрыты, взгляд устремлен в потолок, словно она пыталась увидеть что-то за пределами этого мира. В ее глазах застыл ужас, который, я уверена, будет преследовать меня до конца моих дней. Лицо было мертвенно бледным, искаженным гримасой боли. Кровь была повсюду: на полу, на стенах, на кухонной утвари. Казалось, будто здесь произошла жестокая бойня, словно кисть безумного художника, облитая краской смерти, прошлась по этому пространству, превратив уютную кухню в жуткую сцену преступления. Запах железа бил в нос, вызывая тошноту и головокружение.
Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, как мир вокруг начинает расплываться и терять краски. Воздух словно перестал поступать в мои легкие, сдавливая грудь в тиски. Я не могла поверить в то, что вижу. Это не могло быть правдой. Это был всего лишь кошмар, от которого я сейчас проснусь, обливаясь холодным потом. Но ужасная реальность не отступала.
Медленно, словно во сне, я опустилась на колени рядом с мамой. Мои руки дрожали, как осенние листья на ветру, когда я пыталась нащупать ее пульс. Но его не было. Кожа была холодной и безжизненной. Мама не дышала. Она была мертва. В этот момент я поняла, что моя жизнь навсегда изменилась. Что-то сломалось внутри меня, и я больше никогда не буду прежней.
Слезы хлынули из моих глаз, обжигая мне щеки, словно кислота. Я обняла ее безжизненное тело, прижавшись к нему, как будто пытаясь вернуть ее к жизни. Из моей груди вырвался крик, полный боли, отчаяния и невыносимой потери. Это была невыносимая боль, которую я никогда раньше не испытывала. Словно в моем сердце образовалась зияющая, незаживающая рана. Я чувствовала, как моя душа разрывается на части, как осколки разлетаются во все стороны, оставляя после себя лишь пустоту.
Но… мне было некогда размышлять об этом. Звуки тяжелых шагов на лестнице вывели меня из оцепенения. Я резко вскочила на ноги, моя голова кружилась, мир вокруг качался, но я понимала, что должна бежать. Должна выжить. Инстинкт самосохранения взял верх над горем и отчаянием.
В дверном проеме появились две темные фигуры. Мужчины. Они были высокими, крепкими, словно высеченные из камня, и выглядели очень опасными. Их лица скрывались в тени, но я чувствовала их злобные взгляды, прожигающие меня насквозь. От них веяло холодом и угрозой, словно от двух хищников, готовящихся к нападению. Я сразу поняла, что именно они убили ее. В моей душе закипела ярость, смешанная со страхом.
— Вот эту девчонку нам надо поймать? — прорычал один из них, указывая на меня пальцем. Его голос был грубым и злым, словно скрежет металла.
— Да. Господин приказал привести именно ее, — ответил второй. Его голос был более спокойным, но не менее угрожающим, в нем чувствовалась ледяная решимость. Он говорил так, словно я была не человеком, а какой-то вещью, которую нужно доставить по назначению.
Они медленно направились ко мне, перекрывая единственный выход из кухни. Я оказалась в ловушке, словно мышь, попавшая в мышеловку. Сердце бешено колотилось в груди, словно птица, бьющаяся в клетке.
«…Ч-что мне делать?.. Через дверь я уже не смогу выйти…», — я отчаянно огляделась в поисках хоть какого-нибудь способа спастись. Мой взгляд лихорадочно метался по кухне, выхватывая отдельные предметы: шкаф, стол, закрытая дверь, окно и кухонный нож, лежавший на столе, измазанный кровью моей матери. Нож… Это была единственная надежда.
Вспомнив, что окно не открывалось, так как еще несколько дней назад заклинило ручку, а починить руки так и не дошли, я схватила окровавленный нож и со всей силы бросила его в окно. Это был отчаянный жест, последняя попытка вырваться из западни.
*Дребезг*, — стекло разлетелось на мелкие осколки, осыпая меня градом искр. Я почувствовала, как осколки впиваются в мою кожу, пронзая ее острой болью, но не обратила на это внимания. Главное — выбраться отсюда. Выжить. Сбежать от этих чудовищ, которые отняли у меня все.
Я бросилась к разбитому окну и, не раздумывая, выпрыгнула наружу. Осколки стекла вонзались в мои ступни, причиняя адскую боль, но я продолжала бежать, словно одержимая. Адреналин бурлил в крови, заглушая боль и страх. Я бежала, не зная куда, просто подальше от этого ужасного места, где закончилась моя прежняя жизнь. Я бежала в неизвестность, в новую жизнь, полную опасностей и неопределенности. Но я знала одно: я должна выжить. Ради мамы. Ради себя. И ради мести.
Система мудреца:
Внимание!
Ваша полоса жизни начала стремительно падать. Необходимо немедленно провести лечение.
Жизнь 950/1000…
…Жизнь 946/1000…
Внимание!
Автоматически активирован навык: "Регенерация".
Из-за того, что этот навык находится на начальном уровне, он будет не очень эффективным.
Каждый шаг отдавался в моем теле не только болью, но и оглушительным эхом страха. Осколки стекла, глубоко вонзившиеся в ступни, словно насмехались над моей попыткой спастись, но я продолжала бежать, повинуясь первобытному инстинкту самосохранения. Я слышала, как мужчины преследуют меня, их тяжелые шаги, лишенные всякой человечности, эхом разносились по ночной тишине, словно похоронный марш. Но я не могла остановиться. Не могла позволить им догнать меня. Я бежала, как загнанный зверь, спасаясь от своих преследователей, не зная, что ждет меня впереди, но зная наверняка, что смерть — это не выход.
Я выбежала на улицу и, словно растворившись, скрылась в темноте. Ночь, прежде казавшаяся враждебной, теперь стала моим союзником, каждая тень — моим укрытием. Я бежала, не зная куда. Просто бежала, стараясь не думать о том, что только что произошло, чтобы не сойти с ума от горя и ужаса. Я понимала, что должна выжить. Должна найти тех, кто это сделал.
Но силы предательски покидали меня. Боль становилась невыносимой, а дыхание — хриплым и прерывистым. В конце концов, я споткнулась о торчащий из земли корень и упала на землю, задыхаясь от усталости и страха. Мир вокруг меня качался, словно лодка в шторм, а в глазах стояли слезы, смешанные с кровью и грязью. Я не знала, что делать. Куда бежать. Кому верить. Мой разум был в смятении, словно растрепанное гнездо после урагана.
Собрав последние силы, я отползла к большому дереву, стоявшему на краю парка, словно древний страж, наблюдающий за происходящим вокруг. Я прижалась к его мощному стволу, чувствуя шершавую кору под своей окровавленной одеждой. Его величие и непоколебимость вселяли в меня слабую надежду.
Вспомнив наставления Ируки-сенсея, я попыталась скрыть свою чакру, используя те техники, которым он меня учил. Я знала, что это единственный шанс спастись, единственный способ обмануть своих преследователей и выиграть немного времени. Это было похоже на игру в прятки со смертью, и я должна была выиграть.
Я прислонилась спиной к дереву, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Воспоминания о маме нахлынули на меня с новой силой, словно цунами, готовое поглотить меня целиком. Я видела ее улыбку, слышала ее голос, чувствовала ее тепло. И понимала, что не могу сдаться. Не могу позволить ее убийцам остаться безнаказанными.
В голове крутились обрывки воспоминаний о маме, о друзьях, о счастливых днях, которые, как мне казалось, уже никогда не повторятся. Я вспоминала наши совместные обеды, наши прогулки по парку, наши разговоры перед сном. Все это казалось таким далеким и нереальным, словно сон, который вот-вот закончится.
Я чувствовала, как жизнь медленно покидает меня. Кровь продолжала сочиться из ран, а боль становилась все сильнее. Сознание медленно угасало, словно пламя свечи, догоревшей до конца. Я боролась, пыталась удержаться, но тьма неумолимо надвигалась, обещая избавление от страданий.
И вскоре я потеряла сознание, погрузившись в беспамятство. Но даже в беспамятстве я продолжала видеть лицо мамы, ее глаза, полные любви и надежды. И я знала, что должна проснуться. Должна выжить. Должна отомстить.
***
— Кар-р-р! — пронзительный крик вонзился в утреннюю тишину, словно ржавый гвоздь в податливое дерево. Отвратительный, наглый звук, казалось, сверлил самый мозг, вызывая острую головную боль и волну раздражения. Да чтоб тебя!
— Отвали, зараза! — просипела я, пытаясь придать своему голосу хоть немного силы, хоть намек на угрозу. Но вышло лишь жалкое, хриплое подобие рычания.
Птица, огромный, жирный ворон с глазами-бусинками, нагло восседал прямо на моей груди. Его когти, острые, как иглы, впивались в залеченные раны, вызывая жгучую боль. Кожа горела под его лапами, словно ее прижигали каленым железом. Собрав остатки сил, я неловко махнула правой рукой, и ворон, недовольно каркнув, взмыл в воздух. На мгновение он замер в вышине, словно раздумывая, стоит ли возвращаться к своей добыче, а затем, махнув угольно-черными крыльями, исчез в густой зелени леса.
Едва он улетел, меня пронзила такая волна боли, что я задохнулась. Каждая клетка тела взвыла от муки, словно меня заживо разрывали на части. Ноги, иссеченные стеклом, горели огнем, спина ныла от напряжения, а в голове пульсировало воспоминание о вчерашнем кошмаре. В памяти, как в калейдоскопе, замелькали обрывки вчерашних событий, складываясь в жуткую, пугающую картину. Погоня, страх, боль… кровь. Много крови.
«Чёрт… ну и что мне теперь делать?..», — пронеслось в голове, словно отчаянный крик, эхо безысходности. Судя по всему, те двое, что преследовали меня, так и не нашли меня.. Но какой ценой?
Я уставилась безжизненным взглядом в одну точку, словно пытаясь найти ответ в сплетении веток над головой. В небе не было ни единого проблеска надежды, лишь равнодушная синева.
Судзуки… само это имя отозвалось в душе щемящей болью, острым уколом вины. Она была первым человеком, к которому я по-настоящему привязалась в этом проклятом мире. Именно она смогла дать мне то, чего так не хватало в прошлой жизни, то, чего не смогла дать моя родная мать — любовь, заботу и понимание. Её теплые улыбки, мягкий голос, всегда готовый поддержать… все это было отнято у меня так жестоко, так внезапно.
«Как я вообще могла забыть, что в каноне Судзуки тоже умерла?», — эта мысль ударила, словно обухом по голове. Конечно, там не было сказано, как именно это произошло, но… это же случилось. Неизбежно. Рок, словно зловещий кукловод, дергал за ниточки судьбы, лишая меня всего, что дорого. Я просидела так, наверное, несколько минут, не в силах оторвать взгляд от одной точки, пока ледяной ветер реальности не вернул меня в чувства. Холод пробирал до костей, напоминая о моей уязвимости, о хрупкости моего положения.
«Система, сколько времени?», — обратилась я к своему единственному помощнику, надеясь услышать хоть что-то утешительное, хоть малейший намек на благоприятный исход.
Система Мудреца:
Время:
12 часов : 20 минут : 7 секунд.
«Мне... стоит вернуться обратно?.. Надо кому-то сообщить…», — после этих слов я предприняла отчаянную попытку встать, но ноги подкосились, и я рухнула на землю, словно подкошенная. Острая, нестерпимая боль пронзила все тело, заставив зажмуриться и издать тихий стон. Дыхание перехватило, а в глазах потемнело. Я чувствовала себя сломанной, раздавленной.
Собравшись с силами, я поднялась на локтях и стала рассматривать свои ноги. Зрелище оказалось ужасным. Белоснежные бинты, которые я наложила вчера, давно пропитались кровью, превратившись в бурую, липкую массу. Под ними, словно зловещие осколки льда, виднелись острые края стекла. В самих ногах и ступнях ощущалась пульсирующая боль, напоминая о каждом шаге, сделанном по этой проклятой земле, о каждом мгновении ужаса.
С трудом оторвав взгляд от ран, я нашарила рядом какую-то потрёпанную жизнью палку, обломок старой ветки. Обпершись на нее, словно на единственную надежду, я поплелась обратно домой. Каждый шаг отдавался мучительной болью, словно тысячи маленьких иголок вонзались в мои израненные ноги. Но я упорно двигалась вперед, стиснув зубы, глотая слезы, и твердя себе, что должна выжить. Должна найти способ отомстить.
Через один час:
Еле-еле добравшись до дома, я незаметно проскользнула внутрь, стараясь не привлекать внимания. Ноги дрожали, словно у загнанного зверя, готового в любой момент упасть замертво. Но я упорно шла к гостиной, мечтая лишь об одном — сесть и передохнуть, хоть на мгновение забыть о боли и страхе.
Я хотела опуститься на диван, но в глазах вдруг потемнело, словно кто-то задернул плотные шторы. Ноги внезапно подкосились, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног. По всему телу прошла волна невыносимой боли, словно меня ударили током. Сердце резко защемило, словно его сдавили в тиски, лишая кислорода.
Инстинктивно схватившись за голову, я потеряла равновесие и рухнула на пол, словно марионетка, у которой оборвали все нити. Мир вокруг поплыл, превращаясь в размытое пятно.
Через несколько секунд я уже лежала на холодном полу, не в силах пошевелиться. Тело будто онемело, словно меня парализовало. Я попыталась вдохнуть, но в легких словно не было воздуха. Паника нарастала, душила, парализовывала волю. Последнее, что я почувствовала — это холод, проникающий в каждую клетку тела, и тишину, обволакивающую меня со всех сторон, словно саван. Сознание медленно угасало, погружая меня в пучину небытия. Неужели это конец? Неужели все мои мечты и надежды рухнут, так и не осуществившись?
***
Холодный, немигающий свет люминесцентных ламп пробивался сквозь щель полуприкрытых век, выжигая на сетчатке пляшущие белые пятна. Больничный потолок. Снова. Казалось, я уже выучила наизусть каждую трещинку на его вылинявшей поверхности, каждую пылинку, лениво парящую в спертом воздухе. Это место стало моей персональной преисподней, стерильной клеткой, где я, подобно загнанному зверю, медленно и мучительно умирала изнутри.
Запах. О, этот всепроникающий запах! Сладковато-горький букет из хлорки, спирта и дешевых лекарств въелся в кожу, пропитал волосы, проник в самое нутро, в само сознание. Он преследовал меня повсюду, даже в коротких, рваных снах, назойливо напоминая о моей хрупкости, о моей беспомощности. Он был запахом боли, утраты и безысходности.
Кровать жалобно скрипнула под чьим-то весом, и в размытом поле зрения возникла фигура медсестры. Короткие, почти мальчишеские пряди волос цвета грозового неба резко контрастировали с пронзительными, угольно-черными глазами, в глубине которых, как мне показалось, плескалось сочувствие. Моё сердце, и без того измученное, болезненно сжалось, пропустив неровный удар. Внутри все похолодело, словно кто-то вылил на меня ведро ледяной воды. Я знала, что она скажет. Знала с того самого момента, как очнулась здесь, в этом проклятом месте. Но какая-то глупая, упрямая часть меня все еще отчаянно цеплялась за ускользающую, тающую надежду, как утопающий за соломинку.
— Что с.. ней?.. — прошептала я, с огромным трудом разлепляя пересохшие, потрескавшиеся губы. Язык казался чужим, деревянным. Слова царапали воспаленное горло, словно комья наждачной бумаги. Голос звучал слабо, хрипло, почти неслышно. Я сглотнула, пытаясь хоть немного увлажнить пересохшее горло, но стало только хуже.
Медсестра не ответила. Она лишь печально, виновато улыбнулась, опустив взгляд. Эта слабая, сочувствующая улыбка, словно удар молнии, в одно мгновение разнесла вдребезги последние осколки хрупкой надежды, оставив зияющую, кровоточащую пустоту. Её тихие, дрожащие извинения эхом отозвались в голове, множась и наслаиваясь друг на друга, перекрывая все остальные звуки. Мир вокруг померк, потускнел, словно кто-то выкрутил лампочку, став серым, безжизненным и отстраненным. Что-то во мне сломалось. Что-то важное, фундаментальное, определяющее. Я физически ощущала, как мои глаза, как зеркала, становятся пустыми и безжизненными, отражая лишь бесконечную, всепоглощающую скорбь.
Дальше все происходило словно в густом, липком тумане, сквозь который я с отстраненным равнодушием наблюдала за происходящим со стороны, как будто это была не я, а кто-то другой, жалкий и несчастный. Ирьёнины, словно встревоженные муравьи, деловито суетились вокруг, склоняясь надо мной с озабоченными лицами. Осматривали меня, ощупывали, вытаскивали болезненные осколки стекла, зашивали глубокие, пульсирующие раны, кололи какие-то мучительные уколы, пичкали горькими таблетками. Я безучастно позволяла им делать все, что угодно. Я превратилась в сломанную марионетку, лишенную воли, желаний и чувств. Ни боли, ни страха, ни даже любопытства. Все чувства, словно непослушные, испуганные дети, были заперты в темной, пыльной комнате глубоко внутри меня, за семью печатями, и я отчаянно старалась не выпустить их наружу. Я перестала слышать вопросы, понимать обращенные ко мне слова. Просто машинально кивала, соглашаясь на все, и бездумно, как робот, выполняла указания.
Потом появился отец, Иноичи. Перепуганный, осунувшийся, с глубокими, синюшными тенями под глазами, выдававшими бессонные ночи и мучительное горе. Именно он привез меня сюда, в больницу, и, наверное, был бесконечно рад, что я, вопреки всему, осталась жива. Я тоже должна была радоваться, разве нет? Должна была быть благодарна за то, что мне подарили ещё один шанс… Но что-то темное, тяжелое и холодное не позволяло мне этого сделать.
Когда он обнял меня, крепко-крепко, стараясь, как раньше, защитить от всего мира, я почувствовала резкую, обжигающую боль в плече, где зияла самая глубокая рана, тщательно зашитая и перевязанная. Но я ничего не сказала, не дернулась, не позволила себе издать ни единого звука. Просто стояла, как каменная, бесчувственная статуя, не отвечая на его отчаянные объятия. Я не чувствовала тепла, лишь всепроникающий, леденящий холод, пронизывающий до самых костей. Он обнимал меня, а я чувствовала себя мертвой.
«Её убили из-за меня...», — эта мысль набатом пульсировала в голове, как навязчивая, раздражающая мелодия, от которой невозможно избавиться. Она не давала покоя ни днем, ни ночью, отравляя каждый вдох, каждое мгновение. Если бы я пришла раньше… Если бы я была сильнее… Если бы… Эти проклятые "если бы" безжалостно терзали меня, разрывали на части, как стая диких, голодных зверей. Я винила себя во всем. В её смерти. В своей никчемной слабости. В том, что не смогла защитить её, единственного по-настоящему близкого мне человека.
Дни тянулись медленно и мучительно, как будто время замедлило свой ход, решив продлить мою пытку. Они были наполнены лишь ноющей, изматывающей болью, гнетущим молчанием и всепоглощающим отчаянием. Ко мне приходили друзья, навещали, пытались утешить.
Наруто, взъерошенный и шумный, как всегда, отчаянно пытался подбодрить меня своими глупыми, порой совершенно неуместными шутками, но в его голубых глазах я видела неподдельное беспокойство. Киба, неразлучный с Акамару, который не отходил от него ни на шаг, казалось, безошибочно чувствовал мое состояние. Акамару, обычно жизнерадостный и игривый, жалобно скулил, ткнувшись мокрым носом мне в руку, словно пытаясь разделить мою боль. Шикамару, вечно зевающий и апатичный, как всегда, предлагал сыграть в шоги, но даже его обычное безразличие не могло скрыть глубокое беспокойство. Сакура, обеспокоенная и заботливая, как наседка над цыпленком, пыталась накормить меня, уговаривала поговорить, предлагала выпить травяной отвар, который, по её словам, дал ей папа. Даже Саске с Итачи и Шисуи заглянули ненадолго. Их молчаливая поддержка была ощутима, но бесполезна, как капля в море. Хината тоже приходила, тихонько садилась рядом на краешек стула и смотрела на меня своими большими, робкими глазами, полными сочувствия и сострадания.
Но моей сестры, Ино, не было. И её отсутствие было самым невыносимым, самой острой, незаживающей раной. Я не знала, где она, что чувствует, как переживает эту ужасную трагедию. Я боялась представить её боль, её отчаяние.
Я видела их всех, чувствовала их беспокойство и искреннее сочувствие, но не могла ответить. Не могла заставить себя открыть рот и произнести хоть слово. Молчание стало моей крепостью, моей защитой. Я притворялась спящей или просто смотрела сквозь них, как будто их и вовсе не существовало. Казалось, они понимали. Не обижались. Наверное, ирьёнины предупредили их, объяснили, что со мной происходит. Объяснили, что я сломана, разбита на осколки, и мне нужно время, чтобы склеить их заново.
Но молчание становилось все тяжелее, плотнее, гуще. Оно давило на меня, душило, отравляло разум ядовитым туманом. Каждый день превращался в пытку, в бесконечный кошмар, из которого я не могла проснуться. Я чувствовала себя запертой в клетке, где заключены мои эмоции, мои воспоминания, моя жизнь. Ключ от этой клетки был потерян навсегда, а я осталась одна в темноте, в плену собственной боли.
Я не пошла на похороны. И не могла пойти. Не хватило сил. И не только физических, но и моральных. Я не могла вынести зрелища её могилы, не могла видеть лица людей, полные скорби и сочувствия. Я просто не смогла бы этого пережить. Это стало бы последней каплей, которая переполнила бы чашу моего отчаяния. Я осталась здесь, в этой стерильной больничной палате, в своем личном аду, окруженная запахом лекарств и собственным горем. И, наверное, это было самое трусливое и эгоистичное решение в моей жизни, но в тот момент я не могла поступить иначе. Я просто хотела, чтобы все это закончилось..
***
Я провела в больнице бесконечно долгие два месяца. Время здесь тянулось мучительно медленно, каждый день казался продолжением предыдущего, сливаясь в один сплошной серый кошмар. Это было словно погребение заживо, где вместо земли на меня давили толщи горя и отчаяния. Поначалу я существовала, а не жила, превратившись в пустую оболочку. Мои дни состояли из бездумного выполнения указаний ирьёнинов, механического проглатывания безвкусной больничной еды и бессмысленного смотрения в потолок. Взгляд мой был пуст и неподвижен, словно у куклы. Я чувствовала себя стеклянной, хрупкой, готовой рассыпаться в любой момент.
Но, как ни странно, жизнь — штука упрямая. День за днем, словно росток, пробивающийся сквозь асфальт, я начала возвращаться к себе. К той Хиро, которая умела думать, чувствовать, жить, пусть даже эта жизнь казалась сейчас такой далекой и нереальной. В голове постепенно прояснялось, словно рассеивался густой туман. Я начала замечать оттенки серого в стенах палаты, различать запахи лекарств и дезинфицирующих средств. Маленькие, незначительные детали, которые раньше ускользали от моего внимания, теперь привлекали его, заставляя мозг работать.
Когда я, наконец, смогла произнести хоть слово, сдавленное и хриплое, ирьёнины облегченно выдохнули. Я видела, как в их глазах отражается надежда. Это означало, что во мне ещё теплится жизнь, что моя психика, несмотря на пережитое, способна восстановиться. До этого они всерьёз опасались, что я навсегда останусь в этом состоянии апатии и отчуждения, превратившись в растение, не способное к осознанным действиям. Я слышала обрывки их разговоров, полных медицинских терминов и неутешительных прогнозов. И это пугало меня не меньше, чем то, что произошло той роковой ночью.
Однажды в палату вошел Хокаге. Сам Третий, собственной персоной. Его лицо было серьезным и озабоченным. Он хотел узнать, что произошло в ту ночь, узнать правду из первых уст. Но я была не в состоянии говорить, не в состоянии вспоминать. Воспоминания были подобны осколкам стекла, вонзающимся в мозг при каждой попытке их собрать. Я лишь молча смотрела на него, не в силах выдавить из себя ни слова. Хокаге понимающе кивнул и обещал вернуться.
И он вернулся. На этот раз не один. С ним был Морино Ибики, чье имя наводило ужас на любого шиноби Конохи, и мой отец, Иноичи. При виде Ибики по спине пробежал холодок. Его взгляд был пронзительным и немигающим, словно он видел меня насквозь.
Отец подошел ко мне и взял мою руку в свою. Его прикосновение было теплым и успокаивающим. Он попросил меня не волноваться и честно отвечать на все вопросы. Его голос был мягким, но в нем чувствовалась стальная решимость. Он намекнул, что в противном случае все станет "плохо". И одного взгляда на Ибики было достаточно, чтобы понять, что он имел в виду. Он был живым воплощением пыток и допросов, человеком, способным вывернуть душу наизнанку.
Я рассказала им всё. Всё, что помнила. Каждую деталь, каждую мелочь. Бессмысленно было лгать, ведь они всë равно видели меня насквозь. Пытаться обмануть Ибики было все равно, что пытаться остановить водопад соломинкой. Я говорила, а они слушали, не перебивая.
В конечном итоге они решили поверить мне "на слово". Ну и, конечно же, поставить несколько АНБУшников следить за мной.
С каждым днем я чувствовала себя все лучше и лучше, но… внутреннее спокойствие было обманчивым. Я словно ходила по тонкому льду, зная, что в любой момент он может треснуть.
Однажды, проходя мимо Ичираку Рамен, я случайно услышала обрывок разговора. Слова, брошенные кем-то в забегаловке, обрушились на меня, как удар молнии:
— А вы слышали?.. Кажется, клан Учиха вырезали…
— Да?.. Ну и кто?
— Старший сын главы Учиха… Говорят, остался жив только младший…
Мир вокруг меня словно перевернулся. Слова эхом отдавались в голове, не давая покоя. Клан Учиха… Вырезали… Итачи… Саске… Эти имена, словно заклинания, вырывались из глубин памяти. Я знала, что это должно произойти, знала, что ничего не могла изменить, но в глубине души всё ещё теплилась надежда на чудо. Надежда, которая теперь рухнула, погребая под своими обломками остатки моего спокойствия. Я отчаянно пыталась вспомнить, когда Итачи и Шисуи перестали навещать меня в больнице… Когда Саске перестал приходить… Их отсутствие было словно предзнаменование, мрачное и зловещее.
Не помня себя, словно во сне, я помчалась к воротам клана Учиха. Горячий воздух обжигал легкие, ноги заплетались, но я продолжала бежать, не обращая внимания на боль и усталость. Я должна была увидеть это своими глазами.
Ворота были перекрыты, вокруг стояли охранники в масках АНБУ. Их взгляды были холодными и отстраненными. Я пыталась пройти, но они меня не пустили.
— Доступ запрещен, — сухо произнес один из них.
В горле застрял крик. Чувство безысходности сдавило горло, не давая дышать. Я не могла поверить, что это правда. Не могла поверить, что всё кончено.
Тогда я побежала на кладбище. Может быть, это ошибка? Может быть, это всего лишь слухи? Может быть, они все живы? Я отчаянно выискивала взглядом нужную надгробную плиту, надеясь, что все это лишь страшный сон.
Но чем больше имен я видела на свежих могилах, тем сильнее становилось отчаяние. Имена, которые я знала, имена, которые любила. Имена тех, кого больше нет.
И вот, наконец, я наткнулась на последнюю могилу. На ней не было имени, только клановый герб Учиха. Но этого было достаточно. Ноги подкосились, и я упала на колени, не в силах сдержать рыдания.
Всё кончено.
«Я и вправду жалкая», — пронеслось в голове. Я не смогла ничего изменить, не смогла никого спасти. Я была беспомощна перед лицом трагедии, словно щепка в бушующем океане. Вина и боль разрывали меня на части, словно дикие звери. Я сидела там, на холодной земле, окруженная могилами тех, кого знала и любила, и чувствовала, как жизнь покидает меня. Холод пронизывал всё тело, сковывая движения. Я не могла пошевелиться, не могла говорить, не могла даже плакать. Я просто сидела там, одна, в окружении мертвых. И в этот момент мне казалось, что я тоже мертва.
Продолжение следует...