Shadows of My Obsession

Холодный воздух и лунный свет вместе струились в комнату сквозь открытое окно. Стрелки на часах сменили обороты. «2:33». Тонкие перста с силой стиснули простыни, вжавшись щекой в постель. Господи...

Колени тиснулись к груди, Эви скулила от невыносимой боли. Её живот скрутило, щёки стали мокрыми от безысходных слёз, когда мужская рука крепче обвилась вокруг девичьего стана.

— Эви?.. — его тон был серьёзен, почти строг.

Он склонился над русой головкой, застав её измученное, раскрасневшееся от слёз и боли лицо.

Всё внутри него дёрнулось, будто от удара. Ей больно? Его сердце разрывалось от её плача. Затаив дыхание, он приблизился к Даркмур, осторожно просунув руку под её талию.

— Ангел… — Голос его был низким, почти суровым, когда он притянул её на колени, не спрашивая. — Тише, ангел. Где болит?

Она не ответила.

Тогда он взял её за подбородок, силой заставив поднять на него мокрые глаза.

— Глаза на меня, Эви. Глазки на меня, — когда их взгляды наконец встретились, он ласково поцеловал её в лоб, повторяя свой вопрос, — где болит? Покажи.

Он понял, что она не в силах вымолвить и слова. Её дрожащая рука потянулась к животу. Значит, дело в животе. Бережно, но твёрдо отстранив её руку, он приподнял футболку и нежно прикоснулся ладонью к её коже. Она вздрогнула, но не сопротивлялась.

Рука Пятого мягко скользила по нежной коже, ощупывая, чтобы найти источник боли. Тихий вскрик сорвался с пухлых губ, когда он надавил чуть выше пупка, под рёбрами, — желудок.

Её дрожащие ручки замерли над его, бессильные отстраниться или помешать. Плач Эви лишь усиливался, и тогда он аккуратно взял обе её руки в одну свою, прикоснувшись поцелуем к её лбу, влажному от холодного пота. Это от стресса. Переволновалась бедняжка.

Он провел ладонью по коже, мягко поглаживая живот по часовой стрелке. Сначала её мышцы были сильно напряжены, но постепенно она начала расслабляться, а слёзы высыхать.

— Тшш... — изредка шептал, словно убаюкивая, чтобы она уснула.

Боль отступала, но ей ещё требовалось успокоение. Тогда Пятый мягко завернул ангела в плед, без усилий поднял её на руки, словно она была невесомой. Он распахнул окно настежь и начал мерно шагать по комнате, крепко, но нежно укачивая Эви в мощных руках, как младенца.

Холодный ночной воздух тормозил перевозбуждённую нервную систему, и она быстро успокаивалась.

— Больно... — всхлипнула Эви.

— Знаю, маленькая. Потерпи, — произнёс тихо, но резко. В его голосе не было нежности, зато в том, как он держал её – крепко, мягко, – было то, чего он не позволял себе сказать.

Он укачивал Эви до тех пор, пока она не погрузилась в настоящий, глубокий сон. Она уснула — но он не отпустил. Сел на край кровати, удерживая её поперёк своих колен, и продолжил мерно покачивать, не сводя взгляда. Всю ночь он охранял её покой, будто она была чем-то слишком хрупким и ценным, чтобы доверить миру.

Такая хорошенькая, когда спит. Беззащитная, уязвимая. Без страха и слёз. Его взгляд смягчился. Он молча провёл большим пальцем по её щеке, затем вниз — к подбородку. Осторожно, будто боялся разбудить или разрушить.

«Такая сладкая и такая моя. »,

— Мысленно он едва заметно усмехнулся.

Солнце взошло. Он не сомкнул веки ни на минуту — и теперь лишь молча наблюдал, как её длинные ресницы дрогнули, а между бровей пролегла тонкая складка — она просыпалась.

Выражение его лица вновь стало непроницаемым. И только пальцы чуть сильнее сжали ткань пледа — единственная трещина в безупречном контроле.

— Проснулась. — был не вопрос – утверждение, будто он ждал её пробуждения. — Боль прошла?

Его голос оставался ровным и твёрдым, но взгляд — слишком пристальный, почти изучающий.

Эви, едва разомкнув глаза, вяло кивнула, почти сама не понимая чему. Несколько долгих минут она молчала, неторопливо приходя в себя — под неотвратимым гнётом его взгляда. Сбежать не удалось. Сопротивление было тщетным.

Меньше всего ей хотелось походить на тех глупых героинь из ужастиков — беспомощных, запуганных, загнанных. Но что ей ещё оставалось? Ждать, когда её найдут? А что ещё она могла сделать рядом с этим психом? Чем, вот, тут можно заняться?

Она испустила вздох. В голове всплывали картинки из леса, и тело невольно дрогнуло. Горькая желчь подступила к горлу. Откуда там столько трупов? Этот топор, этот бедный мужчина! От него не осталось и дюйма, что мог бы отличить его от кровавого мессива. Он беспощаден.

К глазам подступили слёзы злости и ненависти. За что он так с ней? За что он так с этим миром? Но он больной. Больной монстр. Монстр с искривлённым восприятием, в котором зверство — это рутина.

* * *

Она опять плачет.

Почему? Почему, чёрт возьми, она опять плачет?! Я ведь дал ей всё! Дом. Еду. Книги. Тепло. Себя. Разве этого мало? Она снова открыла глаза. И снова эти слёзы. Я не выношу их.

Она словно заставляет меня делать вещи, после которых сама же будет плакать. Но как же иначе она поймёт?

— Эви... — выдавил хрипло, сквозь зубы. — Скажи. Что опять не так?

Ангел молча помотала головой, торопливо смахнув слёзы. Она светло улыбнулась. Умничка. Её слезы действовали на нервы. Надо сделать ей приятно.

Приятное... Что-то было. Я же видел. Розовый флажок в одной книге — значит, важно. Цветы. Там говорилось о полевых цветах. Ей нравится такое? Тогда она получит их.

Пальцы сжались на тонкой талии, и он уложил её на кровать, как надо.

— Попробуешь встать — пристегну. — строго предупредил я.

Сюрприз должен получиться хочет она этого или нет.

Такая наивная... Её ангельское личико исказилось страхом, как только я заговорил. Но она послушная. Пока что.

Плотно захлопнув окно, я запер дверь на замок и вышел. Направился к поляне — туда, где росли цветы. И чем они так привлекательны?

Я остановился у края поляны, уставившись на море цветов. Сколько срывать? Какие? Хмуро сжал брови. Надо выбрать то, что подошло бы Эви. Что бы она взяла?

Я ненавижу их запах. Ненавижу, как липнут к пальцам, как мнётся трава под ногами. Но если ей это нравится... Если хоть что-то из этого дерьма сделает её тише — я соберу всё. Сорву каждый стебель, если нужно.

Я срывал только самые достойные. Придирчиво. Серьёзно. Теперь проклятый букет в руках. Огромная охапка. И всё ради неё.

Я уже направился к дому, когда вспомнил. Аллергия на пыльцу. У неё аллергия на чёртову пыльцу! Проклятые цветы! Какого дъявола?

Выругавшись себе под нос, я зашёл в дом и нашёл ножницы. Начал срезать все тычинки, что только видел. Однако цветы оказались с бонусом. Среди них затаилась пчела. Стоило мне случайно её коснуться, как в ответ я был одарён жалом в щёку. Всё жгло и пульсировало. Чёртова пчела.

Раздражение медленно вскипело в животе и рвануло вверх, к самому горлу. Она не уйдёт. Я схватил разделочную доску и с глухим ударом прихлопнул тварь, сжав зубы до скрежета. Дыхание сбилось, губы дрожали, а грудь рвано поднималась.

Тяжело вздохнув, я перевёл взгляд на готовый букет цветов. Я потратил столько времени, сколько понадобилось. Закончил — и плевать сколько времени прошло.

С ноющей болью в скуле и охапкой цветов, я поднялся по лестнице, мои шаги вели прямиком к её двери. Ключ повернулся в замке, и я распахнул дверь, застыв, когда мой взгляд упал на неё. Боль мгновенно притупилась.

Она, мой маленький ангел, лежала на кровати. Её взгляд был почти безжизненным. Но только лишь её взгляд метнулся к цветам, как в ней вспыхнула искра. Счастливая, почти недоверчивая улыбка медленно расплывалась по её губам, и она скользнула ко мне, словно молния, прямо к цветам.

— Боже мой, это чудесно! Это мне?.. — Она смотрела на букет, как на чудо. Зелёные глазки блестели наивной радостью и тут же потухли — сомнение. Ангелочек испугалась, что цветы не для неё. Глупенькая.

— Я разрешил вставать? — холодно произнёс. Эви пошатнулась. — Тебе, ангелочек. Только тебе, — добавил уже мягче, заметив, как она застыла в испуге.

Она посмотрела на меня исподлобья, недоверчиво и чуть настороженно, подходя ближе к цветам. В её взгляде сверкнул голод, переплетённый с робкой радостью. Губы едва заметно дрогнули — будто она до конца не верила, что всё это на самом деле.

— Спасибо большое... Мне очень приятно, — улыбнулась Эви, прикоснувшись к цветам, — поможешь поставить их в вазу?

Я без слов последовал за ней. Она вошла в ванную, будто знала, что делает, — спокойно давала распоряжения, и я не возражал. Просто смотрел, как она бережно подрезает стебли, опускает цветы в воду. Улыбка ни разу не исчезла с её лица — спокойная, светлая.

Я смотрел, как она улыбается, и боль, что разъедала меня изнутри, притихала, стираясь до фона. Даже запах этих ненавистных цветов уже не казался таким отвратительным. Почти терпимым. Почти.

В процессе ухода, она подняла на меня счастливые глаза, что в миг налились удивлением, даже неким волнением. Её взгляд остановился ниже моих глаз — на щеке, что уже опухала.

— Боже, что с тобой? — взволновано спросила Эви, подступив ко мне.

Она медленно потянулась к моему лицу, словно спрашивая разрешения. Я позволил. Её ладонь легла на мою щёку — осторожно, почти несмело. Пальцы мягко прошлись по коже, задержавшись на болезненной точке.

* * *

Она тяжело вздохнула и молча взяла его за руку, уведя в комнату. Остановившись у окна, она принялась осматривать проблемную зону, бережно прощупывая уплотнение.  Шишка увеличивалась, а он выглядел трогательно и беспомощно, словно щенок, укушенный пчелой — немного жалко, немного смешно.

— Садись, — тихо сказала Эви, жестом указав на стул у окна. Она по памяти нашла аптечку и поставила её рядом. Подойдя ближе, встала между его колен и кончиком ноготка осторожно приподняла его подбородок.

Он взглянул на неё исподлобья, нассупленно, почти по‐детски. Она с трудом сдерживала улыбку, но в глубине всё сжалось — он выглядел таким трогательным, таким потерянным, что в груди разливалась нежность и жалость одновременно.

Переведя взгляд обратно на воспаление, она вновь убедилась: это был укус. Ей не требовалось подтверждение — было очевидно, что его ужалили. К счастью, в аптечке нашлось всё необходимое для первой помощи.

Отыскав единственную таблетку антигистаминного, она настойчиво дала дала ему выпить её, чтобы скорее снять зуд и отёк. Затем она смочила полотенце, осторожно приложив его к пылающей коже. Сердце сжалось от жалости.

Он был до невозможности трогателен. В его взгляде — упрямство, как у обиженного ребёнка, и тонкая обида на её жалость. Такой надутый, нелепо упрямый... что-то сжалось в груди — от нежности, от жалости, от желания быть рядом.

— Как ты как? — вздохнула Эви, осторожно прижимая к его коже холодный компресс.

— Пчела ужалила, — буркнул он, и его голос становился искажённым от отёка. Она едва не улыбнулась.

Он выглядел почти трогательно, и её охватила чуждая нежность. Эти сведённые бровки, упрямые глазки с обиженным блеском, опухшая щека — и какая-то тихая, неуверенная уязвимость, спрятанная за маской льда и отстранённости. Он будто ненавидел жалость, но всё его существо звало к ней — тихо, неосознанно.

Она не удержалась и тихо рассмеялась, почти беззвучно. Он и бровью не повёл. А она лишь мягко улыбнулась, заглядывая в его глаза, как будто хотела сказать больше, чем могли слова.

— Хватит на меня так смотреть, не смеши меня, — усмехнулась Эви. — Ты срезал все тычинки с цветов, — добавила чуть тише, с нежной ноткой.

Её рука скользнула к его волосам, ласково укладывая выбившиеся пряди. Его взгляд смягчился. Она заметила? И он, словно ища утешения, прижался к её пальцам, точно котёнок, умоляющий о крохе нежности.

— Ты любишь цветы... — хрипло заметил он, чуть склоня голову.

Эви нежно улыбнулась в ответ на его слова. Ну чисто котёнок! Сперва шипит на ласку и выпускает коготки, грозно так. А стоит её пальцам едва его коснуться — уже тянется к теплу, как будто не в силах иначе. Вот он, её грозный хищник, что сам не понял, как уже мурлычет, прижавшись к её ладони.

— Сильно болит?

Он лишь молча качнул головой. В его глазах — холодная решимость, непробиваемая, как сталь. Но под этой грубой оболочкой дрожало нечто иное — где-то там, глубоко внутри: неуверенность, страх быть уязвимым. И это почему-то болезненно кольнуло в груди.

Аккуратно убрав полотенце, она вынула противозудную мазь. Открыла тюбик, выдавила немного на пальцы и принялась заботливо втирать в разгорячённую кожу. Её пальцы выглядели миниатюрными на фоне черт его лица.

— Потерпи немного.. — ласково прошептала Эви, заканчивая, — не чеши.

Она наконец отстранилась и начала убирать всё на место. Но стоило её взгляду скользнуть по его лицу, как сердце вдруг сладко сжалось, а по телу пробежали озорные мурашки.

Её тревожил отёк, поэтому, даже закончив, она вновь внимательно осмотрела место укуса. Чтобы развеять последние сомнения, ей нужно было устроить проверку.

— Повторяй за мной: на дуб не дуй губ; Не дуй губ на дуб, — серьёзно произнесла девушка, вызвав у него недоумение.

Он нахмурился в замешательстве, не зная, как произнести это. И всё же подчинился. Язык едва ворочался, но он умудрялся пройти каждую проверку скороговорками.

— Молодец. Пока всё в порядке, — смеялась Эви. Отёк не пополз глубже – это главное.

Суровость растаяла в его глазах, уступив место ласке. Уголки губ дрогнули в подобии улыбки. Смех её был слаще лиры Апполона, а лицо, озарённое счастьем — воплощением блаженства.

Почему-то он вдруг засмеялся вместе с ней, глядя на её сияющее лицо. Он смотрел на то, как счастье расцветает в её лице — и сам невольно улыбался. Эви смеялась, глядя на его нелепый вид, а Пятый — потому что её смех был слишком заразительным, слишком тёплым. Смех сблизил их неожиданно просто. И напряжение, прежде незаметное, стало рассеиваться.