Глава 12. Осенние тучи севера (1)
— Да кто ты такой?
В голосе Се Юня не было ни пренебрежения, ни презрения. Напротив — он звучал спокойно и даже естественно.
... Именно поэтому его слова пронзали глубже и острее.
— Как и ожидалось. Только ты мог такое сказать, — неожиданно Цзин Лин не взорвался от ярости, а лишь слегка вздернул подбородок. Он и так был высоким, а теперь его взгляд и вовсе стал снисходительным:
— Конечно, в глазах Вестника Юнь я никто. Но на твоем месте я бы не стал бросать такие слова, оставшись без защиты один на один с опасностью.
Се Юнь равнодушно ответил:
— С чего ты взял, что я здесь один?
Не успели его слова прозвучать, как вдали зашевелились кусты, ветви дрогнули, а в темноте раздался звон металла — будто множество людей незаметно окружили горную тропу.
Ученики различных школ за спиной тут же насторожились:
— Что?.. Что происходит?
Но прежде чем они успели что-то понять, Цзин Лин усмехнулся и спросил:
— А если я не единственный, кто хочет тебя остановить?
С этими словами он поднес пальцы к губам и резко свистнул...
Вжух!..
В ночной темноте на склонах обрыва между валунов внезапно выросли десятки теней. Вооруженные луками, они плотным кольцом окружили группу сверху. Чжоу Юй вскрикнул:
— Секта «Духов и призраков»!
— Отправляясь в «Кузницу мечей», я не ожидал встретить тебя здесь, — холодно произнес Цзин Лин. — Последние два года все следили за твоими передвижениями, но без императорского указа ты не покидал столицу, и никто не мог к тебе подступиться. Узнав тебя, я немедленно отправил сокола с вестью старейшинам. Эти люди прибыли из Хуайнаня специально, чтобы обеспечить охрану.
— Твою? — спросил Се Юнь.
— Нет. Твою.
— Мою?
Цзин Лин наклонился к самому уху Се Юня и прошептал:
— Разве не ясно? Когда добывают ценный трофей, его бережно охраняют по пути домой. Не так ли?
Се Юнь закрыл глаза, слегка кивнул, затем наконец открыл их:
— Значит, сегодня нам крови не избежать.
...Произнося эти слова, он говорил странным голосом.
Первый слог еще звучал в той же мягкой манере, что и раньше, которая могла бы принадлежать как женщине, так и мужчине, но с каждым словом тембр становился все тяжелее, и к последнему слогу превратился в низкий, четкий, невероятно глубокий голос, полный магнетизма.
Голос, звучавший теперь, обладал поистине гипнотической мощью, вот только смысл его слов едва ли мог кого-то порадовать.
Однако Цзин Лин лишь покачал головой, и на его губах застыла язвительная усмешка:
— Позволь сообщить тебе кое-что еще, Вестник Юнь. Посуди сам.
...— Юйвэнь Ху уже выступил из Чанъаня с пятью сотнями преданных воинов, следуя императорскому указу. В скором времени он достигнет Сучжоу и Ханчжоу.
...— Говорят, тебя сослали в Северную пустыню на долгие годы за то, что при дворе ты устроил ловушку для Юйвэнь Ху, из-за которой он потерял лицо и чуть не простился с жизнью. Как думаешь, насколько он обрадуется, встретив тебя в «Кузнице мечей», безоружного и потерявшего ци, вдали от столицы?
— Я...
Се Юнь внезапно замолчал, резко подняв взгляд к темному лесу вдали. В его глазах мелькнуло едва уловимое потрясение.
В тот же миг молния рассекла небо, гром прогремел над головами, ослепительный столб света на мгновение озарил всех собравшихся...
Ба-бах!..
Два оглушительных удара потрясли землю, заставив гору содрогнуться под ногами.
Люди вцепились в деревья и каменные глыбы, едва удерживая равновесие, как вдруг вспышка пламени взметнулась именно там, куда смотрел Се Юнь.
— О, нет... Беда! — вскрикнул Чэнь Хайпин. — Это загородная усадьба у подножия горы!
***
У подножия обрыва.
Шань Чао, пробираясь среди ям и камней, взобрался на каменную глыбу и крикнул:
— Молодой хозяин!
Ветер шелестел в траве, но ответа не было.
Он уже спустился к основанию утеса, Фу Вэньцзе должен быть где-то рядом, но вокруг стояла такая темнота, что хоть глаз выколи. В спешке, прыгая вниз, он не успел захватить фонарь, и теперь найти пропавшего в такой мгле было почти невозможно.
Шань Чао глубоко вдохнул, в легких заныло, во рту появился металлический привкус крови.
При падении он тоже поранился — удар был слишком силен, наверное, были повреждены внутренние органы. Но медлить времени не было. Нужно было найти Фу Вэньцзе до того, как хлынет ледяной осенний ливень, иначе тот, даже если не разбился при падении, его уже не переживет.
Прижимая руку к боку, Шань Чао перевел дух, давая глазам привыкнуть к темноте. Внезапно он различил впереди, среди травы, неподвижную фигуру.
— Молодой хозяин!
Он бросился вперед, перевернул тело и бегло осмотрел. Да, это был Фу Вэньцзе, но его лицо было покрыто кровью и грязью, а на теле, должно быть, множество ран от падения. Пульс и дыхание едва уловимы. Еще полчаса — и спасать будет уже некого.
Стиснув зубы, Шань Чао начал вливать ци в Фу Вэньцзе. Теплая сила медленно проникала в грудь, и через некоторое время сердцебиение молодого господина наконец стабилизировалось. Шань Чао с облегчением выдохнул.
Но как им подняться обратно?
Он поднял голову и посмотрел на крутой обрыв перед собой.
В следующее мгновение его брови вздернулись, словно он остро почуял что-то зловещее в густой ночной темноте.
Молния рассекла небо, на мгновение осветив «Кузницу мечей» вдали.
И в этот миг за его спиной выросла черная тень и резко рванулась вперед, занося в руке какой-то предмет!
Зрачки Шань Чао сузились как у гепарда в момент прыжка, он инстинктивно развернулся и нанес удар кулаком!
Но было уже слишком поздно.
Бах!..
Что-то с размаху ударило его по затылку. Боль пронзила череп, будто мозг вот-вот выплеснется наружу.
И мир погрузился во тьму.
Он даже не успел разглядеть, кто напал, и внезапно рухнул в бездну беспамятства.
***
«...Кто я?»
«Где я?»
Град ударов сыплется на него. Брань, толчки, пронзительный плач других детей — все звучит приглушенно, будто сквозь воду.
«Это...»
Маленький Шань Чао, съежившись под ударами, изо всех сил прикрывает руками заляпанную грязью лепешку в руках. Грудь, спина, ноги — все горит от боли. Желудок болезненно сводит от голода.
Вся его избитая, покрытая кровью и грязью фигурка выглядела жалче, чем тощая бродячая собака, пинаемая прохожими на улице.
«Я умираю», — мелькнуло у него в помутненном сознании.
«Умираю...»
Внезапно полог палатки поднялся, и внутрь ворвался шум рынка, ржание лошадей и отдаленные крики работорговцев на чужом языке.
— Эй! Хватит его колотить! Ку-Ба зовет его!
— Прекратите! — прогремел грубый голос кочевника, и все вокруг ненадолго стихло: — Его хотят купить.
В проеме палатки возникла худощавая фигура, отбросив длинную тень в полосе света, падающего снаружи. Незнакомец вошел внутрь и замер.
Перед маленьким Шань Чао появились потрепанные, сероватые от пыли кожаные сапоги с медными заклепками, которые выглядели очень крепкими.
Он инстинктивно съежился.
Такие сапоги причиняют адскую боль, когда ими пинают, он знал это по себе.
Но проходила секунда за секундой, а ничего не происходило — ни ударов, ни ругательств. Сапоги даже не пошевелились.
— ...
Маленький Шань Чао с трудом поднял голову, всматриваясь вверх залитыми кровью и слезами глазами.
На фоне света, словно застыв, стоял человек. Его стройный силуэт был окутан слегка пожелтевшим грубым плащом, за спиной — меч, обмотанный полосками потрепанной ткани. Казалось, от него еще исходила аура долгого путешествия, и мелкая песчаная пыль будто еще покрывала его одежды. Незнакомец молча смотрел на мальчика.
Серебряная маска скрывала большую часть его лица, оставляя видимым лишь мягкий овал подбородка, выдававший юный возраст.
Истерзанный Шань Чао отполз назад, в его взгляде смешались настороженность, страх и слабая искра надежды.
Незнакомец наконец выдохнул и бросил к ногам работорговца холщовый мешочек. Шнурок распустился и из него вывалились несколько связок медных монет.
Затем он наклонился и протянул Шань Чао руку...
Это была повернутая кверху ладонь со слегка раздвинутыми пальцами, с грубыми мозолями от меча, но удивительно изящная и сильная.
— Я купил тебя.
Его темные, неотрывные глаза встретились со взглядом мальчика из-под маски:
— Пойдем со мной.
***
В глубине пустыни, куда редко заходили путники, ветер мчался от далекого горизонта, проносясь над бескрайними дюнами, рощами тополей и скрытыми подземными ручьями.
Здесь стоял их дом.
Глинобитная хижина с небольшим клочком земли, обложенным по периметру камнями, который считался двором. Вокруг росли разные кустарники и жухлые сорняки. Сильный ветер бил по толстому войлоку на крыше, заставляя его хлопать, будто парус.
Снаружи послышался плеск воды. Через мгновение юноша приподнял ветхий дверной полог и вошел внутрь, протянув Шань Чао чашу с водой и несколько лепешек.
— Ешь.
Лепешки были мягкими, с легким золотистым оттенком. Маленький Шань Чао никогда не ел мягких лепешек. Он почувствовал легкий запах баранины, сглотнул и спросил хрипло:
— Зачем ты меня купил?
Горло ребенка было изувечено побоями, и каждое слово давалось с трудом, оставляя во рту привкус крови.
Юноша, сидевший в углу, ответил не сразу:
— Нет причины.
Шань Чао настороженно пробормотал:
— Я...
— Мне не нужно знать.
— ...Тогда кто ты?
Молодой человек наконец повернул голову, но его взгляд будто прошел сквозь мальчика насквозь, устремившись куда-то вдаль.
Прошло много времени, прежде чем он ответил ровным, бесстрастным голосом:
— Тебе тоже не нужно знать.
Так у маленького Шань Чао появился новый хозяин. Но, вопреки ожиданиям, он даже не поднимал на него руки.
Вечером юноша принес воду и велел мальчику раздеться. При свете масляной лампы он тщательно обтер его грязное тело мокрой тканью. Каждый раз, когда она касалась синяков, багровых шрамов или ссадин, Шань Чао невольно вздрагивал, а его прерывистое дыхание сливалось с завывающим за окном пустынным ветром.
Закончив, юноша отложил тряпку, задул лампу и сказал:
— Спи.
Лунный свет, яркий и холодный, проникал в комнату через окно, отчетливо высвечивая даже тонкие трещины на обветшалых стенах.
Маленький Шань Чао приподнялся на кане и уставился на молодого человека, спавшего на полу.
Даже во сне тот не снимал маску — его профиль был скрыт тенями, грудь размеренно вздымалась. Обмотанный тряпьем меч лежал у изголовья, а ладонь покоилась на ножнах, будто в любой момент он был готов проснуться.
Шань Чао затаил дыхание, потом бесшумно сполз с кана. Крадучись, словно вор, он обогнул спящего, прошел мимо и распахнул дверь.
Ночная пустыня под луной сияла серебром. Вдали мерцало море звезд, Млечный Путь тянулся через все небо, а ветер нес легкий солоноватый запах.
Сбежать?
Голод, годами живший в его животе, все еще жег его изнутри. Спина и ноги ныли от старых побоев. Шань Чао стоял так, тяжело дыша, затем сдавленно вздохнул и... тихо закрыл дверь.
Он, прихрамывая, вернулся к кану, взобрался на него и уставился в непроглядную тьму. В ушах звенела тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием юноши.
Шань Чао закрыл глаза. Между тревогой, настороженностью и непреодолимой усталостью он быстро провалился в глубокий сон.
···
Раны на теле день за днем затягивались, покрываясь корками, и края их уже белели.
Шань Чао все ждал дня, когда его заставят работать, но этого не происходило.
Юноша уходил рано утром — ездил верхом, охотился, менял добычу на лепешки и соль в полуразрушенных поселениях кочевников на краю пустыни. Иногда в его свертке оказывалось овечье молоко или вяленое мясо, но сам он к ним почти не притрагивался, будто не выносил их терпкого запаха.
Он вырезал фигурки из звериных костей. Однажды Шань Чао заметил на оконной решетке желтовато-серый коготь и осторожно дотронулся:
— Что это?
Юноша вошел в дом, снимая за спиной лук и колчан, даже не взглянув:
— Орел.
Шань Чао видел орлов.
Они расправляли могучие крылья и, словно стрелы, пронзали небо, улетая в неизвестную даль, пока не превращались в крошечные точки на горизонте.
Тайком он взял коготь и повесил себе на шею, спрятав под одеждой, чтобы тот касался груди у самого сердца.
Юноша, возможно, не заметил, а может, заметил и не придал значения. За ужином его взгляд скользнул по пустому окну, но он ничего не сказал.
В ту ночь Шань Чао снова выбрался из дома и стоял во дворе, встречая пронизывающий пустынный ветер. В его худенькой детской груди гулко стучало сердце. Он прижал к нему ладонь, чувствуя, как твердый коготь впивается в кожу.
Он стоял в нерешительности очень долго, глядя на бескрайние дюны, серебрившиеся под луной.
— Это Синьсу, — раздался за его спиной голос.
Шань Чао обернулся. Молодой человек в сероватом плаще стоял на пороге глинобитного дома, подняв глаза к сверкающему Млечному Пути.
— ...
Шань Чао тоже поднял взгляд. Во дворе воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерцанием древних звезд.
— ...А вон там что?
— Сияние в лунных стоянках Ковша и Быка.
— А эти две...?
— Тяньшу и Яогуан(2).
Под звездами безмолвствовала пустыня, а издали доносились вой волков и шорохи.
Шань Чао опустил голову, молча сжав ладонь. Молодой человек развернулся и толкнул скрипучую деревянную дверь.
— Иди спать, — бросил он через плечо.
···
Больше о том ночном разговоре никто не вспоминал, его будто и не было. Шань Чао продолжал наблюдать за юношей, осторожно и настороженно, словно волчонок, слишком часто битый, чтобы доверять. Но на лице юноши под маской спокойствия ничего невозможно было разглядеть.
Он заботился о Шань Чао, но формально, отстраненно. Кормил, поил, не спрашивал и не требовал. Говорил редко, почти не общался. На закате поднимался на крышу и смотрел на пылающее солнце, тонущее в золотых волнах пустыни, пока его одинокий силуэт не растворялся в сумерках.
«Кто он такой?» — думал Шань Чао.
«Откуда пришел? Когда уйдет?»
Может, исчезнет внезапно, как и появился, бросив его одного в этой безлюдной пустыне?
Раны на теле Шань Чао наконец зажили. После сезона ветров струпья на спине и ногах отпали, оставив лишь шрамы — темные, грубые, разных форм, словно отметины голодных лет и скитаний.
Однажды ночью он проснулся и вышел во двор. Возвращаясь, увидел, что юноша спит на полу, повернувшись на бок, а его меч немного вышел из ножен. Часть клинка мерцала в лунном свете бледно-голубым холодным сиянием.
...Это был свет, которого маленький Шань Чао никогда прежде не видел — ослепительно чистый и в то же время жутко леденящий. Он внушал куда больший страх, чем любое оружие, известное мальчику: раскаленные клещи рабовладельца, щипцы для углей или окровавленные цепи, продеваемые сквозь ключицы взрослых невольников. Холод пробежал по позвоночнику, заставляя каждый нерв дрожать.
Он замер у ложа, не моргая, с учащенно вздымающейся грудью.
Не выдержав, наконец присел на корточки и медленно протянул руку, желая коснуться голубоватого, словно лед, клинка.
В тот же миг юноша с закрытыми глазами перехватил его запястье и с силой швырнул на пол!
— А-а!
Шань Чао, застигнутый врасплох, ударился спиной о землю. Затем на него сверху навалилась тяжелая тень — юноша, оседлав его, выдернул меч из ножен и прижал лезвие к его горлу!
Все произошло за долю секунды. Прежде чем мальчик успел опомниться от боли, запах смерти уже окутал его.
Впервые в жизни он ощутил ее так близко.
Полцуня, и лезвие рассечет глотку, перерезав шею, как нож — тофу.
Шань Чао дрожал всем телом. И только тогда он увидел, как в лунном свете открылись глаза юноши.
— ...
Они замерли — один сверху, другой снизу, безмолвно скрестив взгляды. В темноте не было слышно даже дыхания.
— ...В следующий раз не делай так, — наконец произнес юноша, убирая меч в ножны. В его голосе еще дрожала сонная хрипота.
...— Это будет стоить тебе жизни.
— ···
Маленький Шань Чао наконец решился бежать. Он знал, что где-то неподалеку должны быть поселения, но понимал: ночи в пустыне слишком холодны, лучше уйти днем.
Юноша вернулся с охоты и принес песчаную лису. Выпотрошив тушу, он повесил мясо сушиться за домом, а шкуру выделал для обмена на соль. Когда он снова уехал после полудня, Шань Чао дождался, пока ветер не сгладит следы копыт у входа, достал припрятанные воду и еду, срезал часть вяленого мяса сзади дома, но, поразмыслив, вернул половину на место.
Он вышел за пределы двора, поднялся на дюну и оглянулся. Глинобитная хижина одиноко стояла среди бескрайних желтых песков, словно утлая лодка, постепенно исчезающая в морской дали.
«Прощай», — подумал он.
«Спасибо, незнакомец».
Если у каждого ребенка бывает в жизни момент, когда он решается на побег, то для Шань Чао это стало первым в жизни долгим странствием.
Тот опыт врезался в память так глубоко, что еще несколько лет жил в его сознании — пока не был вытеснен новым, куда более жестоким и безнадежным бегством.
Грубый песок под палящим солнцем быстро прожег обувь, оставив на ступнях кровавые волдыри. Каждый шаг отзывался острой болью. Хотя вода была строго рассчитана, ребенок, не знавший пустыни, не мог противостоять обезвоживанию. Губы потрескались, в глазах потемнело, ориентиры расплывались.
К закату он шел уже на одном упрямстве, пережив самые жаркие и иссушающие часы. Вскоре спустились сумерки, а с ними — пронизывающий холод, вытянувший из песка последнее тепло.
Шань Чао остановился.
Кругом простирались бесконечные дюны. Пустыня лежала безмолвная, серая, равнодушная в своей бескрайности.
Ветер стер его следы. За спиной — гладкая, нетронутая поверхность, будто он и не существовал вовсе.
— ...
Губы Шань Чао дрогнули — казалось, он хотел позвать того юношу, но ни звука не вырвалось.
Пересохшее горло не издало ни звука.
Да и имени того человека он так и не узнал.
Шань Чао рухнул на песок, осушил последний глоток воды из бурдюка и швырнул его прочь. Раскинувшись на остывающей дюне, он уставился в небо.
Осенний Млечный Путь, переливающийся над пустыней, превратился в бурлящий звездный поток. Вселенная, словно первозданная колыбель, мягко обняла худое детское тельце — нежно, жестоко и величественно — унося последние проблески сознания в бездну.
Больше не будет голода.
Не будет долгих страхов и леденящего одиночества.
«...стоянки Ковша и Быка, Третья звезда сердца...»
В памяти всплыла та ночь: закутанный в грубый плащ юноша, поднявший руку к звездному океану:
«Тяньшу, Юйхэн, Яогуань(3)...»
Шань Чао внезапно перевернулся, вцепившись пальцами в песок. Поднялся на четвереньки, шагнул — и снова упал. Через мгновение, собрав последние силы, он поднял голову и застыл, тупо глядя туда, откуда пришел.
...В этот миг его зрачки резко сузились.
На ближайшей дюне развевался на ветру плащ юноши, а его худощавый силуэт вытянулся под лунным светом длинной тенью.
Он протянул Шань Чао руку, на ладони которой лежал орлиный коготь, и произнес тихо и ровно:
— Ты кое-что забыл.
— ...
Их взгляды встретились, и внезапно в груди Шань Чао поднялось невыразимое чувство, сдавившее горло.
Но он был так обезвожен, что не мог выдавить ни слезинки, лишь хрипло задыхался. Собрав последние силы, мальчик поднялся с песка:
— Ты пришел убить меня?
Юноша покачал головой.
— Тогда зачем?
Ветер пронзительно свистел вокруг, вдали раздавался протяжный волчий вой — стая бродила где-то в темноте, постепенно удаляясь в сторону восходящей луны.
— Я отведу тебя назад, Шань Чао, — наконец произнес юноша.
...— У тебя есть место, куда ты должен вернуться. И я тот, кто вернет тебя туда.
В глазах маленького Шань Чао постепенно вспыхнули потрясение, недоверие и растерянность. Но лицо юноши под маской оставалось совершенно бесстрастным. Они долго смотрели друг на друга, пока поднимающийся серп луны не изменил угол их теней. Наконец Шань Чао с дрожью в голосе хрипло прошептал:
— Ты... кто ты такой?
Юноша опустил ресницы, затем медленно снял маску.
В этот момент все эмоции в глазах Шань Чао сменились абсолютным изумлением.
Юноша поднял на него взгляд — глубокий и спокойный. Его черты были невероятно красивы, словно отлитые из лунного света. В этот миг невозможно было представить существа прекраснее. Отблески звезд и луны переливались в пустыне, окутывая мир нежным сиянием, уносящим всю боль и отчаяние вдаль.
— Моя фамилия Се, имя — Юнь.
...— Юнь как в стихах «Одинокий сигнальный огонь в осенних тучах».
...— Говорят: «Один день наставник — на всю жизнь отец», и с этого момента я буду твоим наставником.
Под звездным небом, среди бескрайних песков, вилась цепочка следов. Се Юнь нес на спине одиннадцатилетнего Шань Чао, направляясь к уединенной хижине вдали, сложенной из камней.
Там горел теплый свет масляной лампы, ее фитиль потрескивал, сияя во тьме.
— Наставник...
— М-м?
— Ты сказал, мы должны вернуться... Куда именно?
Се Юнь повернул голову на юг, затем перевел взгляд обратно и тихо выдохнул.
— Этот день обязательно настанет... — ответил он уклончиво. Белое облачко пара вырвалось из его губ и бесследно растворилось в холодной осенней ночи Северной пустыни.
***
Тем временем у подножия обрыва недалеко от поселения «Кузница мечей».
Молния вновь озарила небо, оглушительный гром потряс землю, и наконец хлынул ливень, обрушившись с небес стеной воды.
... Послышались звуки тяжелого дыхания...
Под проливным дождем Шань Чао крепко сжал веки, все его мышцы напряглись до судорог, а на пальцах выступили жуткие синие вены. В следующий миг он резко рванулся вперед, инстинктивно выхватывая меч, и Семизвездный Лунъюань издал оглушительный рев!
Вжух!!..
Клинок белой ослепительной вспышкой рассек завесу дождя, ярость меча вырвалась наружу, сокрушая окружающие скалы!
—Се... — Голова Шань Чао пульсировала адской болью, он схватился за виски, сквозь стиснутые зубы вырвалось: — Се Юнь!
[1] «Осенние тучи севера».
«Осень» — символ увядания, скрытой угрозы, подготовки к испытаниям.
«Тучи» — Юнь. Имя Се Юня.
«Север» — отсылка к Северной пустыне.
[2] Эти звезды символизируют (по порядку в тексте): неизбежность судьбы > два легендарных меча > императорскую власть > готовность следовать за кем-то.
«Синьсу» (心宿三), букв. «третья звезда сердца». Сигма Скорпиона. Символизирует неизбежность судьбы.
«Тяньшу и Яогуан» (天枢 и 摇光). Дубхе и Бенетнаш, альфа и эта Большой Медведицы. Тяньшу символизирует неизменность (императорской) власти, Яогуан — готовность следовать, преданность.
«Сияние в лунных стоянках Ковша и Быка» (斗牛光焰). Пурпурное сияние означало появление двух легендарных мечей.
[3] Значение звезд, которые перечисляет Шань Чао: Два легендарных меча и неизбежность судьбы; затем императорскую власть > войну > преданность.
«Юйхэн» (玉衡). Алиот, эпсилон Большой Медведицы. Символизирует войну.