PHANTON

ЛИСА.
7 июня, 1944 .

Кажется, я ненавижу своего мужа.
Это ужасно — писать или даже думать об этом.
И все же, глядя на эти слова, я не чувствую ни капли сожаления.
Как он мог с нами так поступить? Как он мог создать со мной замечательную жизнь, подарить чудесного ребенка, а потом так безжалостно все уничтожить?
Мое сердце разбито.
Не только из-за за себя, но и из-за нашей дочери. Он пообещал, что после ужина отведет ее поесть мороженого, чтобы отпраздновать окончание учебного года и ее успехи как лучшей ученицы в классе. Он так и не пришел, и Сера расплакалась, тревожась о том, что с ее отцом могло произойти что-то страшное.
И это… невероятно меня разозлило. Наша дорогая дочь ни на мгновение не усомнилась в том, что ее отец о ней позабыл. Единственное, что пришло ей на ум, так это то, что с ним произошел какой-то несчастный случай.
Я знала правду, но как я могла сказать ей об этом? Как я могла сознательно разбить ей сердце?
Поэтому мне пришлось солгать. Заверить, что с ее отцом все в порядке и что он, вероятно, задержался из-за важного клиента. Она знает, что ее папа много работает, и, хотя я испытываю разочарование, уверена, что она его простит.
Но не я.
Кажется, я ненавижу своего мужа.

ПРИЗРАК.
8 июня, 1944 .

На протяжении всех дней, проведенных в поместье Парсонс, я ни разу не видел сверкающих от слез голубых глаз.
В течение последних двух недель, пока Серы и Джона не было дома, я ежедневно навещал Лису, проводя с ней по нескольку часов до тех пор, пока не наступало время ее семье возвращаться домой. С каждым днем я замечал, как ее стеснительность уходит на задний план, и как она все больше привыкает к моему присутствию. Даже начинает доверять.
Я проявлял осторожность, стараясь сосредоточиться на эмоциональной близости вместо физической. Признался, что мне необходимо сохранить свою работу в тайне, и она уважительно отнеслась к моему решению. Тем не менее, я заверил ее, что прихожу к ней не ради долгов ее мужа. По крайней мере, теперь.
Мы полностью открылись друг перед другом, поделившись секретами и мечтами, о которых ни один из нас не осмелился бы поведать кому-либо еще. Она рассказала всю свою историю: о строгом воспитании под контролем религиозной матери, о пренебрежительном отношении отсутствующего отца и о своих наблюдениях за призраками, обитающими в поместье Парсонс, которые одновременно пугали и возбуждали ее. Моя одержимость этой женщиной превратилась в настоящую любовь, и меня не волнует, что мы познакомились совсем недавно. Самое главное — это что я проведу с ней всю оставшуюся жизнь.

Сегодня я резко останавливаюсь, наблюдая за Лисой, сидящей в своем кресле-качалке. Она смотрит в окно безжизненным взглядом, скрестив руки на коленях. Ее дневника нигде не видно.
Уже позднее утро. Солнечные лучи освещают ее лицо, но даже под их ярким светом она излучает тьму.
Нахмурившись от беспокойства, я медленно приближаюсь к ней, стараясь ее не спугнуть.

— Моя роза? — шепчу я.

Через несколько секунд она обращает на меня взгляд. Ее глаза лишены всякой жизни, и хотя черные волосы аккуратно уложены, а губы ярко накрашены, она совершенно не похожа на мою Лису.
Я сокращаю между нами расстояние, чувствуя, как внутри меня бурлит адреналин, сопровождаемый беспокойством. Мое сердце колотится в груди, когда я сажусь на скамеечку и беру ее за руку, хмурясь от того, насколько она холодная.

— Что произошло? — спрашиваю я, стараясь говорить спокойным тоном.

Ее нижняя губа начинает дрожать, а на глаза наворачиваются слезы. Не раздумывая, я инстинктивно встаю, поднимаю ее с кресла и переношу на диван. Усадив ее на мягкий бархат, я заставляю ее прилечь, а затем укладываюсь рядом и обнимаю. Она напряжена, но не противится и кладет голову мне на плечо, поджимая под себя ноги.

— Любовь моя, прошу, расскажи мне, что произошло, — умоляю я, убирая прядь волос ей за ухо.

Из ее горла вырывается тихое рыдание, и она прикрывает рот рукой, пытаясь сдержаться. Она качает головой — как будто разочарована в себе — и дрожит в моих объятиях, пытаясь успокоиться. Все это время я стараюсь помнить, что не могу убить человека, не выяснив, кто он такой. Это почти не облегчает нарастающую во мне убийственную ярость и желание встать и схватить кого-то за горло, наблюдая, как его покидает жизнь.

— Я... я в порядке, — наконец произносит она, выдыхая.

Я приподнимаю пальцем ее дрожащий подбородок, чтобы она взглянула на меня сквозь слезы.
— Скажи мне правду, — мягким тоном требую я.

Она всхлипывает, а затем начинает икать. Прежде чем ей удается снова прикрыть рот от смущения, я беру ее за руку и крепко сжимаю.
Сделав глубокий вздох, она закрывает глаза.

— Джон, — шепчет она, и ее слова прерываются от сдерживаемых слез.
Во мне мгновенно вспыхивает ярость, и приходится собрать все свои силы, чтобы оставаться на месте.
— Вчера вечером он снова вернулся домой нетрезвым.

Сделав глубокий вдох, я стараюсь взять себя в руки, прежде чем задать вопрос: — Он причинил тебе боль, моя роза?

Она медлит с ответом, но в итоге кивает. Я делаю еще один глубокий вдох, хотя то немногое самообладание, что у меня осталось, поглощается тьмой.

— Ты расскажешь мне, что он сделал?

— Чонгук, я не уверена... Мне не хочется, чтобы ты заставлял его страдать.

Если она опасается за его жизнь, значит, он сделал что-то, что требует наказания. И это... вызывает во мне такую глубокую ярость, что я чувствую, как мои внутренности увядают и разлагаются под ее воздействием.

— Лиса. — Это прозвучало строго, но не грубо.

Я не буду настаивать, если она не захочет делиться. Если же она все-таки решит промолчать, мне придется обратиться к Джону напрямую.
Она вздыхает.

— Он... он настоял на том, чтобы я выполнила супружеский долг, а я ответила ему “нет”, но он не обратил на это внимания, поэтому…

Я вскакиваю так неожиданно, что у нее перехватывает дыхание. Затем поднимаю указательный палец, молча попросив ее дать мне минутку.
Мое зрение полностью затуманено. В то время как обычный человек может испытывать широкий спектр эмоций, я, вероятно, не чувствую ничего, за исключением жажды насилия. В глубине моей души скрывается зверь. Это та часть меня, которую я стараюсь держать под замком. И вот, впервые за долгие годы, я почти готов выпустить зверя на волю.
Джон Парсонс — покойник.
Существует множество мужчин, которых воспитали с убеждением, что они имеют право контролировать тела своих жен. Также есть много женщин, которым с детства внушали, что им следует отказаться от своей независимости. И они поступают именно так — просто потому, что общество ожидает от них подобного поведения.
Тем не менее, я не был воспитан таким образом. Как говорила моя мать, мой отец не одобрял жестокое обращение с женщинами, и я тоже с этим не согласен.
Джон...

Я закрываю глаза и стараюсь сосредоточиться на дыхании.
Джон изнасиловал Лису — и это одно из самых ужасных деяний, которые мужчина способен совершить по отношению к женщине. Он оскорбил ее, лишив гуманности и забрав то, что она не желала отдавать.

— Чонгук, — шепчет она, и я испытываю ненависть к тому, что она чувствует необходимость меня успокаивать.
Мне нужно еще немного времени, чтобы мое зрение прояснилось. Когда это происходит, я сажусь рядом с ней и снова заключаю ее в объятия.

— Прости, любовь моя, — произношу я с хрипотцой, нежно целуя ее в лоб. — Я потерял рассудок.

Она смотрит на меня, на ее лице отражается печаль, а густые черные ресницы намокли от слез и слиплись в маленькие комочки. Однако покрасневшие белки глаз придают голубым радужкам удивительный оттенок.

Ее улыбка мрачнеет, когда она спрашивает: — Ты нашел его?

Я качаю головой.
— С того самого мгновения, как я впервые встретил тебя, — тихим тоном признаюсь я, проводя подушечкой большого пальца по ее алой нижней губе. — Мне непонятно, как кто-то мог причинить тебе боль, Лиса.

Она поднимает руку и нежно касается моего подбородка, моя щетина царапает кончики ее пальцев.

— Ты причиняешь людям боль, не так ли, Чонгук? — спрашивает она. В ее голосе нет упрека, лишь любопытство.

— Да, — признаюсь я, будучи не в силах солгать ей.

— Пожалуйста, не причиняй Джону боль из-за меня.

Я вновь закрываю глаза, ожидая следующего вдоха. Как я могу отказать ей, понимая, что это может разбить ей сердце?
Ты не можешь.
Я знаю.

— Почему? Объясни мне, почему.

— Потому что он отец моего ребенка, — шепчет она. — И, как бы мне ни было больно на него смотреть, я не хочу видеть его мертвым. Мы в браке уже много лет, и последние месяцы помогли мне понять, как сильно я была несчастлива в этом браке. Однако моя дочь не смогла бы смириться с потерей отца, и это причиняет мне еще больше боли. Это причиняет гораздо больше боли, чем все, что он когда-либо мог со мной сделать. Знаю, это сложно понять, но даже если не ради меня, прошу, сделай это хотя бы ради Серы. Лишь она имеет значение.

Я никогда не встречал столь преданную мать, как она.
Моя мать потеряла себя после смерти отца. Она долгое время старалась быть сильной, но к моменту своей кончины мне было сложно ее узнать.
Я не чувствовал ненависти к ней за то, что она так сильно его любила, но меня огорчало, что ее чувства к нему были сильнее, чем ко мне.
Возможно, я никогда не испытаю, каково это — быть родителем, но мне известно, что такое любовь. Именно она побуждает меня идти на уступки.
Я опускаю голову в знак согласия.

— Пообещай мне, — шепчет она.
— Пообещай, что ты никогда не приложишь к этому руку.

Однажды я расскажу ей, насколько близок был ее муж к смерти, хотя это и не было связано со мной. На днях он вернул Томми деньги — вместе с процентами — но мне кажется, что вскоре он вновь сядет за тот стол, чтобы погрязнуть в проблемах.
Моя челюсть напряжена, но я заставляю себя выдавить эти слова.

— Обещаю, моя роза.

Ее пальцы вновь касаются моей щеки, как бы выражая почтение.

— Отвлеки меня. Расскажи что-нибудь о себе, — просит она.

Я перебираю свои воспоминания в поисках чего-то значимого, пока не всплывает в памяти шрам на моей руке. Затем указываю на тонкую белую линию, проходящую по тыльной стороне моей ладони.

— Я получил его, спасая енота, когда мне было пятнадцать, — говорю я.
Ее глаза округляются, и в них загорается интерес.
— Енот застрял в сетчатом заборе и вопил во всю глотку. Он пытался выбраться, и, вероятно, поранился в процессе. Бедняга испугался, увидев, что я приближаюсь.

— Он тебя укусил?

— К счастью, нет. Металл врезался ему в бок, и я старался не дать ему получить еще больше травм, когда пытался его вытащить. В итоге я сам сильно порезался, и теперь ношу этот шрам. -
Она нежно проводит по нему пальцами.
— Однако как только он освободился, он остался на месте и уставился на меня.

— Правда? Он не сбежал?

— Наоборот. После этого он стал следовать за мной повсюду, куда бы я ни пошел, и даже позволил промыть его раны. Я назвал его Линкс.

Она смотрит на меня с недоумением.
— У тебя был домашний енот.

Я улыбаюсь.
— Думаю, так оно и есть. Он был моим другом и прожил довольно долгую жизнь.

Ее нижняя губа слегка дрожит, но она быстро опускает взгляд, вероятно, пытаясь отвлечься, чтобы вновь не заплакать.

— А что насчет кольца? Откуда оно взялось?

— Моя мать подарила его моему отцу на первую годовщину их свадьбы. После его смерти она передала его мне. Сначала оно было мне велико. Но потом я вырос, и с тех пор его не снимаю.

— Как мило. Ты действительно умеешь привязываться к вещам.

— Да, — соглашаюсь я. — Так же, как я всегда буду связан с тобой, моя роза.