Страшная сказка

Наверное, он ждет, пока тишина закричит.

Лиз кружила по комнате в новом платье с Нипой, держа его за маленькие лапки. Это был их общий мишка, подаренный мамой за успехи в учебе перед одним из званых обедов, проводимых в их доме каждый месяц. Милли скромно стояла у стены, потягивая лимонад, тайком налитый в кухне поваром. Сладкое девочкам запрещалось с тех пор, как у Милли опухла щека от съеденных за ужином кексов, и она с лихорадкой провалялась несколько дней в постели. Лиз на одном из обедов отдувалась за двоих, красиво рассказывая сонеты Шекспира и мило кружась в танце, специально разучиваемом для новогоднего обеда. Танцы всегда давались Милли проще, поэтому именно она демонстрировала гостям свои очаровательные движения. Лиз не справилась достаточно хорошо, поэтому с тех пор ни одна из девочек не получала сладкого. Родители знали, как избавить себя от лишних проблем.

Но Лиз всегда кружилась в танце свободно, когда было много места, и никто не смотрел. Специально не смотрел. Хотя ее легкие движения многие хвалили, случайно натыкаясь взглядом на дочь хозяев вечера. Пока и родители не заметили и не приказали Тее отвести девочек в комнату. Музыка затихла. А Лиз больше не танцевала. В тишине только плакала, спрашивая у Милли, почему она такая плохая и бесталанная. Им тогда было по восемь. Прошло уже больше трех лет, но почему-то именно этот последний танец Лиз вспомнился Милли сегодня. Будто именно тогда она поняла что-то. Но в голове была только тишина.

В комнате, где они жили несколько месяцев, тишина стояла еще более тянущая и оглушительная. №2 не знал, как поговорить с Милли о том, что произошло. Сил на то, чтобы думать о том, что теперь будет, практически не было. Только внутри не потухающий огонь злости тонко и ровно грел, не давая забыть. Мальчик ждал чего-то, что растормошило бы Милли. Хоть какая-то эмоция на ее лице, чтобы она вернулась сюда, чтобы он наконец-то сказал ей, что готов сделать все, что угодно и найти убийцу Лиз. Чтобы она сказала ему, как ей грустно, и плохо, и страшно без Лиз, как она хочет ее вернуть. Тишина молчала и только бесцветно укрывала их от всего в мире. Этой тишиной и была Мил. В этой тишине №2 чувствовал себя беспомощным. Наверное, он ждал, когда тишина закричит, и он поддержит этот крик, и они вместе спасут то, что осталось от Лиз: чувство любви и воспоминания. Но тишина молчала. №2 догадывался, что их тишина предается воспоминаниям. Знал бы он, как далеки эти воспоминания. Он точил свои дротики и свою волю, заостряя концы всех орудий, что были под рукой. Впервые он чувствовал себя таким сильным, как никогда, словно мог контролировать все в этом мире. Все, кроме будущего, к которому готовила их жизнь, но эта неизвестность его совсем не пугала. Чувство потери сделало его таким свободным, как никогда. Его заменило иное чувство. Жажда мести.

Милли села на кровати, ее взгляд прояснился.

– Мы должны найти того, кто убил ее. Я уничтожу их всех, – уверенно произнесла она.

Их готовили к тому, чтобы наконец вырасти из своих детских страхов. Взрослые боятся иначе. Но инструменты для убийства не боятся вовсе. Тишина, что стояла столько недель в комнате, обернулась мечом Фемиды.

∞∞∞

– Пока тебя не было, кое-что произошло. Возможно, ты уже и сам знаешь, ты ведь так быстро всему учишься, но... – Исида вздохнула, чтобы успокоиться, и ровным голосом произнесла. – Этот мир совсем не такой, как я себе представляла. Он отличается от нашего, и Моника с Адагеил... они защищают нас, но когда-нибудь все развалится. Я чувствую: что-то грядет, не понимаю, что именно, но чувствую. Мы можем быть в опасности, Кевин, но, – Исида задумалась, – я не уверена: нам действительно стоит уйти отсюда? Вернуться туда, к моим родителям, к твоему отцу? Но что будет лучше, какой выбор мне сделать? Я боюсь, Кевин.

Мальчик прижал сбивчиво закончившую свою речь Исиду к себе, чувствуя ее подрагивающие узкие плечи под платьем. Она всегда такая теплая и обнимает крепко, почти как мама, когда приезжала из экспедиций. С тех пор как ее не стало, Исида стала обнимать его чаще, словно знала, как это помогает, как облегчает неутихающую тоску в сердце. Эдельвейс – видение, что не выходило из головы, еще загадки от Стинки, столько людей оказывается вокруг – это все так путало его, мучило, но стоило ему вот так обнять ее, как все мысли улетучиваются, кроме того, как тепло и цепко держится за его совсем не сильную спину Исида.

– Я тоже, ты же знаешь. Но если мы уйдем сейчас, как мы узнаем, что случится с Моникой, Адагеил и остальными, как мы узнаем, во что превратятся эти миры, киты, которые отвозят нас в них, люди, разные люди, хорошие и плохие? Может быть, мы останемся, и мы почувствуем себя здесь, как дома, рядом с теми, кто нас действительно любит?

Кевин все говорил и говорил, положив голову Исиде на плечо, говорил о том, что он видел в тех мирах, которые они посетили, в этих маленьких частях пространства, в которые очень сложно попасть, про людей, которых встретил, про голос, который слышал в цирке, и думал о том, что должен во всем разобраться. Потому что если даже он и не такой взрослый, как отец, то он сможет сделать единственного дорогого человека счастливым изо всех своих сил, потому что отец не смог, а значит, нет разницы, одиннадцать тебе лет, или сорок, ты все еще можешь быть незрелым, слабым, немощным. Кевин останется с Исидой, а отец пускай остается один, в тишине, которой он так хотел. Чем измеряется тишина? Количеством людей, которые гармонично могут эту тишину прервать, а если ты не можешь терпеть никого рядом с собой, то это и есть отсутствие сердца, тотальный эгоизм, от которого в итоге пострадаешь только ты сам. Тишина измеряется одиночеством и той болью, что оно может принести.

∞∞∞

Зайцы могут развивать скорость до шестидесяти пяти километров в час.

Детеныши зайцев рождаются с мехом и сразу же после рождения могут начать передвигаться. Эти удивительные млекопитающие предпочитают одиночный образ жизни, редко сбиваются в стаи, они крайне осторожны и чрезвычайно милы. Мой вид – арктический беляк. В нашей местности они обитают крайне редко, но отец привез мне одного в подарок несколько лет назад. В Седьмом Мире можно купить все, что угодно, и это так замечательно, что они все еще так закрыты от остальных. Их суверенитет от Первого дает нам огромное преимущество.

Мари отложила перьевую ручку на стол, откидываясь на кресле, и пробежалась глазами по первым строчкам письма. Белый заяц спал в своей лежанке на кровати девушки, периодически дергая носиком и лапкой, он тихонько сопел, набираясь сил после очередного задания от Мари. Гончие, птицы были полностью бесполезны в этом вопросе, только бесхитростные умные зайцы со своими быстрыми лапками и предусмотрительностью могли справиться. Мари любила животных, хотя и безумно боялась заводить хоть одного, пока отец не сделал это за нее. Картина стояла слева от письменного стола, Кевин и Исида на картине замерли в крепких объятьях. Лицо Исиды было спокойным, а Кевина выражало решимость. Это и стало причиной нового письма Мари для Моники. В окне прогремел взрыв фейерверков, следом заиграла музыка.

Мари вздохнула: пора было идти на концерт, ее отец наконец закончил плоды трудов последних месяцев.

Из окна выходила самая близкая к концертному залу лестница.

Мари не любила слушать музыку Барона в последние годы. Она стала какой-то однообразной, прекрасно повторяющей все то, что он писал за многие, многие века до этого. Больше шестидесяти лет мучительно скучных музыкальных концертов, терпение Мари подходило к концу. Воздух был непривычно плотным сегодня, девушка с легкостью держалась за него, пока бежала по длинной витиеватой лестнице. Музыка звучала все громче и насыщенней. Последним прыжком Мари скользнула в кресло на возвышении, рядом с отцом. Барон взмахнул длинными кукольными ресницами и скользнул довольным взглядом по Мари. Одними губами он произнес «слушай» и с горящими глазами принялся вслушиваться в собственное творение.

Следующий миг Мари замерла в кресле, не в силах пошевелиться. Девушка вспомнила, как она, маленькая слушала работающего над своей музыкой отца, сутулящегося, выглядящего, как потрепанное пугало в поле, которого постоянно клюют вороны, только Барон сам это делал, вечно изводил себя бессонными ночами, когда нападало вдохновение. Только эта, совершенно иная музыка, смелые ходы и смещенный ритм, оказались большим, чем просто вдохновение. Мари наконец почувствовала, что имел в виду Барон тогда, больше сотни лет назад.

"Это не вдохновение, это – шизофрения."

Его глаза горят, когда он находит подходящий инструмент, когда вслушивается в готовую работу. Когда видишь его, сидишь рядом, все его чувства пылают, вырываются наружу, заставляя желать получить хоть долю этого безумного счастья. Мари опасалась Барона, но, когда его вдохновение и шизофрения работали вместе, ей казалось, что живые картины, написанные ее рукой, даже не имеют право быть показанными ему, его гению. В эти моменты она не жалела, что именно он ее отец.

И сейчас она не жалела. Забыть о Седьмом Мире, о Первом, об этих детях, которых нужно защитить. Она сейчас не баронесса, только девочка, восхищающаяся виртуозностью отца. Мари хотела знать только это, как в детстве: только он, отец, и его сумасшедший талант.

∞∞∞

Часы снова пробили, стрелка в вакуумной упаковке снова изменила свою форму. Нитиноловый указатель времени, возвращающийся к своей изначальной форме, первоначальной, существующей еще в тот момент, когда был создан, когда были возведены в разных плоскостях многомерного мира эти маленькие Миры, чтобы ознаменовать о том, что Девятый Мир готов войти в число сформированных и живых, выйти к каждому, чтобы прийти к гармонии. Достижение баланса – вот что важно в рождении новых миров. Сколько еще их готовится? Сколько лет, в каком пространстве будут они существовать? И главное: сможет ли Домино покорить и его? Необъятные небеса, огромные облачные замки, и те неизвестные, что населяют его, кто они? Враги или друзья? Окажутся ли они достаточно слабы для того, чтобы принять своим единственным правителем ребенка, прожившего и правящего уже больше пяти сотен лет?

Стрелка возвращается к изначальной форме, чувствуя, как нагревается ядро Девятого Мира, оно, словно ключ, которому достаточно принять форму замочной скважины в основании последнего Неоткрытого пока еще мира, и он будет открыт. Осталось всего несколько дней, мгновений для некоторых миров, месяцев – для других. Домино на страже.

Баттерфлай наклоняется к стрелке ближе, внимательно измеряя линейкой расстояние до точки ее начального положения.

– И... ужее... – тянет она гласные, прикрыв один глаз, будто бы это может помочь ей сделать более точные измерения. – Всегоо... осталось. Девять дней, если скорость нагрева не увеличится.

Баттерфлай выпрямляется, громко обращаясь к сестре:

– Септембер, позови Ариадну, она где-то на втором этаже. Нужно передать Королеве, что Девятый Мир близко.

Совсем рядом с ногой проползает плотное и чуть склизкое длинное тело, и Баттерфлай вскрикивает, отскакивая на максимальное расстояние от из ниоткуда появившейся змеи.

– Чего кричишшшшшь? – шипит она, скаля острые зубы. Ее серо-зеленая шкура блестит в свете витражного окна. – Чччччто передать Королеве?

Змея укладывается на пол, и будто бы с интересом смотрит своими маленькими темными глазками на притихших близняшек. Прижавшаяся к Септембер Баттерфлай облегченно смахивает со лба едва проступивший от испуга пот и подходит ближе, указывая на часовой механизм.

Септембер с отвращением косится на рептилию, заползающую на ее сестру, чтобы внимательно рассмотреть предлагаемый механизм. Все, что не было похоже по крайней мере на ласковых котят и хоть отдаленно напоминало змей, вызывало в девушке тяжесть в желудке и выброс кислоты где-то в этой же области живота. То, как осторожно придерживает Ариадну собственная сестра, а потом спокойно и легко со спины обнимает ее этими руками, оказалось слишком неприятной картиной для воображения Септембер, поэтому она, бросив мокрую губку на стойке возле деревянной статуи кошки, вышла из комнаты, чувствуя, как розовый свет отовсюду бьет в глаза.

«Ненавижу розовый, ненавижу эту змеюку, ненавижу этот мир, ненавижу! Почему мы должны были уйти из Третьего? Почему нас отдал Барон на служение этой Королеве?»

Скрипя зубами от негодования и давно накопившихся в душе обиды и злости на несправедливое отношение предыдущего хозяина, она тяжело поднималась по лестнице в свою комнату, готовая упасть в нее, заснуть и больше никогда не проснуться.

В этот вечер ей снились занудные концерты, на которых приходилось играть в огромном оркестре, чтобы исполнять музыку Барона, и во сне подумалось, что теперь она готова была на все, лишь бы вернуться в те дни. Но Баттерфлай здесь нравилось, а оставить сестру Септембер не могла. Оставалось надеяться на приближающийся день, который непонятно чем так важен. Девушка чувствовала, что это нечто очень любопытное. Следующее утро она встретила с улыбкой.

∞∞∞

Прогулка к лесу была бы отличной идеей, если бы Кевину хотя бы сказали, зачем ему совершенно обязательно нужно повидаться с нашим старым другом, Кевин, он же скучает по тебе, я знаю, я-то с ним встречалась! По словам Моники, Исида больше суток не выходила из комнаты, поэтому ни с каким старым другом они не виделась, и Кевин с удовольствием поговорил о переживаниях друг друга, но, по словам Исиды, этот разговор можно было и отложить. Кевин не хотел откладывать, вот только Моника отправила его искать невероятно красивого полукровку, которую он еще точно никогда не видел, потому что в замок нужна пыльца – или что-то вроде того – с ее рогов. Девочки полукровки очень прыткие и любопытные, потому именно ему, мальчишку, было гораздо легче отыскать их. Он был знаком с другой полукровкой, которую встретил с Исидой еще в первый день в Первом Мире, однако на территории их обитания еще не был, и его запах все еще был незнакомым и привлекательным. Ему просто нужно найти спящую полукровку в лесу, просто собрать скребком с ее рогов пыльцу, просто собрать ее в мешочек... и Кевин не понимал, как это может быть простым заданием. Почему это не мог сделать Роб? Как он вообще согласился на подобное?

Кусты вокруг шевелились слишком подозрительно, хотя до территории обитания полукровок было еще далековато. Послышалось нечто, напоминающее гоготание, глухое и сменяющееся тянущимся скрипом. Послышался олений плач, и Кевин побежал на звук. Он чувствовал, будто что-то тянет его тело ближе, будто что-то внутри него инстинктивно желает помочь пострадавшему зверю.

На поляне у небольшого родника, дергая раненой ногой, лежала самка полукровки, жалобно смотрела на вышедшего к нее Кевина. Когда он медленно приблизился, она даже не стала сопротивляться. Вероятно, она почувствовала, что от мальчика не исходит опасность, поэтому закрыла глаза и затихла. Испугавшись, Кевин подбежал совсем близко, упал перед ней на колени и положил голову на покрытую щетиной грудь. Под теплой кожей размеренно билось сердце, и мальчик облегченно вздохнул. В мешочке, в который он должен был собрать пыльцу (даже этой полукровки, возможно), он обнаружил лоскут чистой ткани, немедля ни секунды намочил его в роднике и принялся промывать рану на копытах зверя. Она была небольшая, но довольно глубокая, похожая на следы от зубов какого-то среднего хищника вроде волка или тигра. Но ни те, ни другие не водились в этих краях, насколько Кевин успел узнать. Поэтому, кто бы это ни был, он не знал. И как проводить перевязку животному он тоже не знал. Можно было, правда, попытаться найти крапиву и мед. Но это вряд ли было возможным.

Кевин нервно провел кистью по коротким волосам, пытаясь как можно быстрее придумать, что делать. Если это был дикий зверь, то полукровка наверняка умрет от бешенства. От размышлений его отвел шум позади него. Мальчик резко повернулся, замирая.

Перед ним стояла Ариадна. Она завела руки за спину, ковыряла носком туфельки землю. Она не улыбалась, у нее был ровный цвет лица, Кевин даже удивился. Он помнил, как она выглядела на Празднике Цветов: пугающе, опасно, и ее острые зубы, обнажающиеся каждый раз, когда она улыбалась. Кевин обернулся к полукровке, рассматривая укус. Не похож. И ладно.

– Это я ее ранила, – раздался голос совсем над ухом. Кевин запрокинул голову и, столкнувшись с чужим взглядом, стремительно отполз подальше.

Ариадна глянула на него совсем не обиженно.

– Не бойся, я не сделаю тебе больно зубками и коготочками. Честно-честно, – что-то в ее взгляде напомнило Кевину взгляд Исиды, и он поверил этому неясному сходству, возвращаясь назад.

– Зачем ты напала на нее? – Кевин обратил все внимание на Ариадну, надеясь, что, почувствовав вину, она поможет ему вылечить полукровку.

– Мне было интересно кое-что. Но ты пришел и все испортил. Плохой Кевин, – она сложила руки на груди и отвернулась, изображая обиду.

– Ты ранила животное, это кто еще тут плохой, – парировал Кевин, поднимаясь на ноги. – Тут можно найти крапиву и мед?

– Кра... что? Мед? – недоуменно посмотрела на него девочка.

– Да, крапива – это такое зеленое растение, к которому если прикоснешься, оно обожжет.

– Нет, такого нет. А зачем тебе?

– Мне нужно что-то, что помогает вылечить укусы.

– О, тогда можно сходить в замок к Даме Пик. Она врач и все-все знает! – воодушевленно воскликнула она.

– Это слишком долго, если в рану попадут микробы, она может умереть!

Ариадна задумалась. Потом резко развернулась и скрылась за деревьями.

Кевин продолжил судорожно соображать, стоило ли ему вернуться к дому Моники и взять лекарственных цветов у нее. Это было бы быстрее, чем просто ждать и, тем более, быстрее, чем бежать в замок, где ему сама Дама и запретила появляться. Решительно кивнув самому себе, Кевин поднялся с земли, твердо проговорив:

– Держись только, я скоро вернусь и вылечу тебя!

Он сделал пару шагов, когда на самом выходе с поляны столкнулся с Ариадной, больно ударяясь головой и падая на спину. Она скалила свои острые зубы, но выглядела явно счастливой, даже щеки ее горели как после бега, хотя дышала она ровно и только потирала ушибленный лоб одной рукой, другой протягивая длинный стебель с мелкими сочными продолговатыми листьями и легким белым пушком на верхушке.

– Это ме- мелалеука, – довольно представила она растение.

– Кто? – спросил, поднимаясь на ноги. Светлые брюки на Кевине вряд ли можно было уже отстирать: за целый день они видели больше приключений, чем Кевин за всю жизнь до того, как попал в Первый Мир.

– Дама говорила, что это очень целебное дерево, может, и этому зверю поможет?

Ситуация выходила донельзя странная. Ариадна напала на животное, потому что хотела что-то проверить, а в итоге оказалась такой счастливой, когда поняла, что может его спасти. Кевин взял ветку и растер один листок в руках, прислушиваясь к аромату. В нос ударил горький свежий запах с нотками мускатного ореха и кардамона.

– Это же чайное дерево! – воскликнул он и сорвался обратно к полукровке.

Он омыл растение в роднике, после снял повязку с копыта полукровке, прополоскал ее в воде.

– Положи ткань на солнце, пусть высохнет, пока я растираю листья.

Легкая кашица из листьев сразу оказывалась на ране полукровки, которая даже носом не повела, словно ничего не происходило, хотя она уже очнулась, только открытыми глазами смотрела вверх и издавала тихие звуки, похожие на шепотный рев.

Высохшая самодельная повязка оказалась поверх раны, фиксируя траву.

– Ты не знаешь, чем питаются полукровки?

– Я слышал, что они хищники. Хотя кто здесь водится, и кого можно было бы ей поймать, ума не приложу.

– А, возможно, тут живут какие-нибудь птицы, я могу поймать несколько! – Ариадна весело хлопнула в ладоши, обернулась беркутом и взмыла ввысь.

– Беркуты во время охоты могут развивать скорость до 320 километров в час, – тихо проговорил Кевин, укладываясь на траву рядом с полукровкой. – Ариадна тебе что-нибудь поймает. Ты же меня не съешь? – с недоверием посмотрел на нее Кевин.

В ответ он услышал только тишину.

– Будем считать, что ты не станешь меня есть. Я же тебе помог, – он прикрыл глаза, чувствуя, как засыпает.

Когда Кевин проснулся, первое, что он услышал, было чавканье, сменяющееся довольным кваканьем. Когда открыл глаза, то столкнулся со взглядом внимательно смотревшей на него Ариадны.

– Сколько время? – подскочил он, осмотрелся по сторонам, пока не остановился на мирно поглощающей еду полукровке.

– Не знаю, но я успела словить семь птиц. Как тебе? – гордо указала она на небольшую кучу из птичьих трупов, которая уменьшалась, когда птицы по частям исчезали в желудке раненого зверя.

Кевина передернуло от вида, он отвернулся, внимательно всматриваясь в небо. Солнце еще светило ярко, но день в этом мире длился немного не так, как Кевин привык, поэтому угадать, сколько часов прошло, он просто не мог. Тяжело вздохнув, он медленно развернулся к зверю и опустился на колени рядом с копытом, проверяя повязку. Та сидела крепко.

– Я приду завтра утром, ты можешь... наловить еще птиц к моему приходу? Ты теперь должна заботиться о ней.

– Заботиться? – Аридна непонимающе склонила голову. – Что это значит?

– Это значит, что мы должны помочь ей снова встать на... на ноги, на копыта, в смысле. Пока она сама не сможет добывать себе еду и жить, как жила раньше. До этого момента мы меняем ей повязки и приносим ей еду сами.

– Аааа, – понимающе протянула она. – Тогда да, я поймаю. Мне нравятся птицы. Когда я становлюсь большой птицей, то чувствую себя очень хорошо!

– Еще покажи мне, где ты нашла эту ме... чайное дерево.

– Пойдем-пойдем, это совсем близко!

Перед тем, как скрыться с глаз зверя, Кевин оглянулся. Глаза, что смотрели на него, были совсем осмысленными и благодарными. Мальчик улыбнулся. Он всю жизнь кому-то помогает, это лучшее, что он может делать, если больше ни на что не способен.

∞∞∞

Когда Кевин вернулся домой, все еще было светло, хотя Исида и взволнованно спросила, где он был так долго. Моника, похоже, совсем не была огорчена, что Кевин вернулся с пустыми руками, когда сказал, что нашел раненую полукровку, и ему пришлось за ней ухаживать.

– Тогда тот лоскут ткани, что я положила, оказался полезным? Я рада, – это все, что она сказала. После чего добавила:

– Мне нужно кое-что вам рассказать, поэтому попрошу никуда не уходить после ужина, – от слова ужин в животе Кевина забурлило, и он, смутившись, коротко кивнул Монике и скрылся на втором этаже в своей комнате.

Сегодня Ариадна спросила у него о матери, совершенно не стесняясь его ответа о ее смерти, только больше задала вопросов. Говорить о маме было непривычно. Уже много лет он ни с кем не обсуждал ни ее саму, ни ее смерть, ни его чувства. Это было давно, что он мало что мог вспомнить. Но все, что он говорил, вызывало в Ариадне живой интерес и кучу вопросов. Кевин понял, что именно любопытством Ариадна и напоминала ему Исиду, вот только у Ариадны не было границ и воспитания, она не знала, какие вопросы могут его ранить, а какие вообще не стоило бы задавать. Однако Кевин ответил на все. Говорить о матери спустя столько лет было лучшим, что случилось в его жизни за последнее время. Он рассказал и о видении, которое случилось у него на Игре Цветов, когда полученный им эдельвейс оказался ее подарком, и о том, что его отец ни разу не навестил ее могилу, хотя прошло уже больше семи лет, и о том, как видел ее в последний раз, надевающей теплую лыжную куртку, желающего ее хорошей экспедиции. Рассказал, какие теплые у нее были руки, когда она обнимала его щеки и просила вести себя хорошо до тех пор, пока она не вернется; как она поцеловала его в лоб, обняла отца и ушла. А вернулась уже окоченевшая, в вертолете спасателей, холодная и твердая, словно камень. День ее похорон был самым странным в его жизни, потому что ему понадобилось еще некоторое время, чтобы осознать, что он потерял ее. На этих словах Ариадна задумалась и больше ничего не спросила, только махнула рукой и, обернувшись беркутом, улетела. Кевину подумалось, что, если бы он мог так превращаться, он бы спас в ледяных горах маму, нашел и принес ее домой. Но он был тогда маленьким ребенком, который ничего не мог бы сделать. Поэтому он просто продолжал вести себя так хорошо, как только мог, пока она не вернется к нему, как обещала. Даже если для этого придется ждать всю жизнь.

На ужине к ним присоединились Адагеил и Номер Три, который, узнав, что Кевин вернулся, не желал уходить, утверждая, что лучших друзей выгонять нельзя, и теперь он имеет полное право находиться у Кевина в гостях. Даже если этот дом и принадлежал только Монике, а Кевин и Исида жили здесь временно. Хотя насколько правильно говорить нечто вроде «временно», когда время само по себе двигалось по-разному в каждом мире. Кевин не знал наверняка, но было несложно догадаться, что никто дома их не искал, просто потому, что все те месяцы, что они провели в Первом мире, и даже те пару дней в Первом Мире, когда он отправился в путешествие со Стинки во Второй, Четвертый и Восьмой Миры, исчислявшееся буквально несколькими часами, не были ни месяцами, ни даже днями для Шестого. Лениво жуя нечто, похожее на кусочки свинины в соусе, Кевин представил, как мог сейчас жить его отец, возможно, в то утро, когда они с Исидой последовали за светящимся шаром за пределы парка, еще спал на своей кровати, или – что было, конечно, невозможно – смотрел на звездное небо, когда солнце еще не встало. Раньше он часто страдал бессонницей. Кевин, просыпаясь ночью в слезах, еще пока маленький ребенок, находил его на балконе, смотрящем в тускло освещенное россыпью редких звезд небо. Однажды отец сказал, что, наверняка, мама смотрела в небо, когда отправлялась в экспедиции, и думала о них; вот только в горах воздух чистый, и нет всех этих жутких фонарей, фар машин, а потому звезды светили ей так ярко, что ей не было страшно потеряться, не было страшно оступиться, потому что – Кевин видел это по дрожащим плечам – самому ему было страшно настолько, что он каждый раз молился, чтобы электричество потухло, и он смог увидеть хоть часть тех звезд, что видела она в свою последнюю ночь. Для Кевина то откровение отца стало точкой, отмерившей их последнюю ночь: Кевин, мало что понявшей из его слов, уснул на коленях отца, а, проснувшись утром в своей кровати, просто вдруг понял, что отец больше никогда не выйдет ночью на балкон, чтобы вспомнить о ней, чтобы поговорить с Кевином.

Исида тронула его за плечо, обеспокоенно спрашивая:

– Что-то случилось? – над верхней губой у нее были кремовые усы, а потому выглядела она не как взволнованная его состоянием человеческая девочка, а скорее как ожидающий корма котенок.

Кевин с теплотой ответил:

– Совсем нет. У тебя усы, – он ткнул ее в щеку.

Исида довольно улыбнулась:

– Мяу, – отвернувшись, продолжила жевать кекс.

Моника вытерла рот салфеткой, обращаясь ко всем присутствующим:

– Я не хочу отрывать вас от еды, но, боюсь, мне нужно будет скоро уйти, но есть кое-что очень важное, что я должна рассказать Исиде и Кевину. Поэтому я прошу выслушать меня очень внимательно. А еще всем нужно держать рот на замке, – последняя просьба относилась, судя по взгляду Моники, направленному на №3, исключительно к нему.

№3 только плечами пожал:

– Если это важно для Кевина, то я мышь, – не то чтобы Номер Три в принципе много болтал, но он служил пажом у Королевы, поэтому частенько наведывался во дворец, чтобы передать кое-какие послания или вещи, или информацию, случайно или намеренно подслушанную за пределами королевского двора. Все чаще он оказывался рядом с Кевином, и Адагеил даже удивилась, когда наконец встретила его в доме Моники: уже несколько дней прошло, как он не появлялся во дворце, «Ее Величество спрашивала о тебе, придется все же сходить и склониться перед ней, если жить хочешь».

– Тогда, – Моника отпила из бокала. – Недавно я получила письмо от баронессы Третьего мира, Мари. Вы с ней незнакомы, но я уже упоминала ее...

– Белый зайчик, который нас привел к тебе! – перебила ее Исида. – Этот зайчик принадлежит ей?

– Верно, Исида. Благодаря ей вы все еще свободны. Мало кто знает, что вы пришли из Шестого, вы помните об этом? Мы смогли отвести от вас интерес Королевы, что было сложно, особенно после того бала.

– Так вот почему Дама сказала мне ни с кем ничего не обсуждать, – тихо проговорил Кевин, посмотрев на Монику серьезным взглядом. – Значит, она тоже против...

Недосказанное «Королевы» осталось висеть в воздухе.

– Да, и об этом тоже никто не должен знать, – прозвучал высокий голос Адагеил. – Сейчас мы делаем все, чтобы помешать ей нарастить силу. По крайней мере, еще большую, чем та, что уже есть.

– Но речь не об этом! – припечатала Моника, обращая внимание на себя. – Мари просила меня сопроводить вас к ней. Но для начала мне нужно вас предупредить: не стоит свободно говорить, откуда вы, и там. Барон настроен против Королевы, но никогда не выступает открыто, и, даже если он против нашего общего врага, он не становится другом. Можно довериться только Мари, настолько, насколько вы можете довериться. Третий мир отличается от тех, что ты видел, Кевин. Поэтому я попрошу тебя быть осторожным со всем, что он тебе предложит. Не стоит всегда верить тому, что слышишь и видишь.

Кевин кивнул. Он всю жизнь предельно осторожен со всем, с чем сталкивался в жизни. Интересно, от только поэтому все еще был жив?

Все вернулись к недоеденному ужину. Небольшая кухня в доме Моники погрузилась в тишину, изредка прерываемую звоном посуды.

Исида бросала короткие взгляды на каждого. Все сидели такие серьезные, что стали похожи на самых настоящих взрослых. К сожалению, это не выглядело смешно, потому что даже она, думая о белом зайце, который ей так понравился, чувствовала скорее волнение, чем предвкушение. Неожиданно в голове возникли мысли о бумагах, которые она мельком просмотрела в тот вечер, когда мама собралась везти ее в парк развлечений. Она не была уверена в их содержании, только слова отказ, ребенок, ответственность и Стовская Исида мелькали перед глазами. Прошло уже столько времени, что она не помнила, почему решила, что мама и папа решили отказаться от нее. Ей показалось, в мама в тот вечер плакала так много именно из-за этого, возможно, она не хотела бросать дочь? Исида резко встала из-за стола, пробормотала «спасибо» и вылетела из дома.

Девочка не была уверена, что ее собирались отдать в детский дом, но почему-то все то, что происходило между родителями, в ее голове служило доказательством этих мыслей. И отец, и мама не давали ей того внимания, которого она хотела бы получать. То внимание, которое ей давал отец... лучше бы вообще забывал о ее существовании. Так почему? Исида села в поле, всматриваясь в возвышающийся над остальными цветами белый дельфиниум, выросший за считанные дни из того семечка, который они с Робом посадили. Исиде всегда казалось, что она понимает этот мир лучше других детей и даже знает больше, чем взрослые. И всегда, что бы она ни узнала, ни увидела, она никогда не колебалась, что она видела и слышала именно то, что видела и слышала. Но именно сегодня она, по какой-то причине, засомневалась. Что-то в словах Моники задело ее за живое.

Исида подползла ближе к выращенному Робом дельфиниуму.

– Как ты так быстро вырос? Кевин сказал, что дельфиниумы растут крайне долго и сложно. Это потому что ты волшебный?

– Вовсе не поэтому, – послышался из-за спины голос Роба. – Просто время движется по-разному, Исида, только и всего.

– Роб? – она повернулась, сталкиваясь со взглядом добрых глаз. – Роб, прости меня, пожалуйста! Я тогда не должна была так реагировать, не должна была.

Медленно, не отрывая взгляда, Роб присел на колени рядом с Исидой.

– Я не обижаюсь, все хорошо.

Глаза девочки наполнились слезами:

– Я просто испугалась. И сейчас... мне очень страшно. Но я так не хочу говорить об этом Кевину.

– Тогда скажи мне. Исида, ты знаешь, что значит дельфиниум на языке цветов? – и сразу же, не дожидаясь ответа, – он значит «я готов быть твоей тенью». Я вырастил его для тебя, Исида.

Роб смотрел, как Исида, кривя губы, пытается не заплакать.

– Спасибо, – сказала она, обнимая Роба. На плечо тихо упали первые слезы.