Страшная сказка

Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки нет, вот и все (с) Пелевин – Empire V

– Что? – Милли оторвала взгляд от стола, выпуская изо рта трубочку.

– Какие твои родители? – переспросил №2, подпираю щеку ладонью.

– Мы ведь договорились не обсуждать подобные темы? – девочка нахмурилась, а после, возвращаясь к прерванному занятию, тихо спросила. – Зачем спрашиваешь?

– Не знаю, просто так, наверное, – №2 повел плечами. – Так ты скажешь мне?

– Ну, раз просто так, то и незачем нам говорить о... об этих людях, – Милли презрительно скривилась.

«Когда это будет действительно важным – я расскажу тебе» – девочка знала, что Номер Два не услышит, но произносить это вслух было выше ее сил.

Милли потеряла счет времени, каждый день слился с предыдущим и следующим. По ощущениям прошло не меньше полугода с тех пор, как Лиз увезли из их лагеря. В первое время, когда ее не было рядом, и №2 и Милли чувствовали себя как-то неловко, разговаривая друг с другом на личные темы. Однако они становились ближе, несмотря на то, что именно Лиз сплотила их. Удивительно, как детям было проще находить друзей среди людей, кто был просто ближе и рядом чаще остальных. Настолько же, насколько было тяжело и невозможно любить Никто, давших когда-то жизнь.

Милли, если честно, не хотелось даже вспоминать о родителях. То короткое время, что она провела в Туманности, полностью расставило на места ее чувства. Джорджия, конечно, тоже неплохо так покапала ей на мозги по этому поводу: «Вы – избранные. Мир, который мы строим вместе, – в таком мире не нужны чужаки, не нужны те, кому странно доверять, те, кто не поймет нас». Но, наверное, ее слова мало на что могли бы повлиять. Зачем говорить с теми, кто холоден к тебе? Зачем верить тем, кто за всю жизнь ни разу не сдержал обещания? Как можно называть «родителями» тех людей, которым все равно, как часто ты просыпаешься от ночных кошмаров после просмотра недетских фильмов? Как можно после этого любить их?

Милли с силой сжала стаканчик, резко втягивая в себя молочный коктейль – поощрение от Куклы за приложенные старания. Хотя это и было правильно воспринято детьми, как издевательство, вся столовая была полна солдатами из других групп. Стоял шум и гам, никто не обращал внимание на что-то, кроме своих партнеров. Как их и учили. Выдрессировали.

– Знаешь, Мил, меня раньше частенько мучали ночные кошмары. С тех пор как я здесь, они прекратились, представляешь? – №2 усмехнулся. – Когда Она равнодушно смотрела на мои школьные рисунки, сделанные специально для нее, я думал, что мне просто не хватает мастерства. И я усиленно старался, чтобы ее впечатлить. Я жил верой в то, что она любит меня, и мне стоит еще чуть-чуть потрудиться – и она улыбнется мне такой же ласковой улыбкой, как я рисовал ее. Но она сделала это лишь однажды, смотря в стену и раскачиваясь, вот так, – №2 попытался изобразить мать, качаясь вперед-назад, и широко улыбнулся, неожиданно вскидывая голову и смотря Милли прямо в глаза. – Наверное, все могло бы быть хорошо. Но она сидела на подоконнике у открытого окна. Я спросил ее, почему она никогда не зовет меня по имени. А она... – девочка увидела, как из широко открытых глаз потекли слезы.

«И мы после наших тренировок еще можем плакать?» – подумала она, чувствуя, как тяжелеет на сердце. Наверняка, Лиз плакала каждую ночь. Милли единственная не отличалась особой эмоциональностью. Если они выберутся из этого ада вместе, девочке хотелось бы видеть Лиз и №2 вместе. Отправиться в путешествие втроем, как в фильмах. Было бы замечательно.

– Она улыбнулась и отпустила руки. Соседи нашли ее лежащей на земле под нашими окнами со свернутой шеей через пару часов. Я все это время сидел на полу, все еще отчетливо видя ее улыбку. Наверное, я ужасный человек, но в тот момент я был близок к какому-то истерическому состоянию счастья. Она улыбнулась мне, впервые за столько лет. Я ждал этого так долго, чтобы потерять ее? Она... эта женщина... м-ма...

– Не надо! – вскрикнула Милли, не выдержав. – Не произноси это слово, пожалуйста, – девочка вскочила со своего места, бросаясь на шею к Номеру Два. – Я поняла.

Парень, сложил руки в замок на ее спине, прижимая ближе. Рыдания сотрясали его.

«Почему бы Им тоже не отпустить руки? Они не лучше его матери, так почему у нее хватило смелости покончить с обманом, а у них не хватает?»

– Ты получил то, что хотел, а она лишь сделала то лучшее, что могла для тебя, – проговорила она спустя некоторое время. «Она ушла, чтобы не делать тебе больно.»

– Я бы умер вместо нее, – тихо, одними губами прошептал №2 в шею девочки.

– Я знаю, но мы должны жить ради нашего мира. И, пока это еще возможно, – ради Лиз, – при упоминании близнеца Милли №2 вздрогнул и чуть отстранил девочку от себя. Та смотрела на него с отчаянием и надеждой одновременно, так, как могла только она.

«Ради Лиз» – пронеслось в мыслях.

Ариадна оказалась рядом совершенно неожиданно. №2 быстро вытер высыхающие слезы, напрягаясь одновременно с Милли.

Они видели ее множество раз: она резво бегала по тренировочному лагерю, изредка вместе с Куклой наблюдая за тренировками. Странная девочка. Но ни Милли, ни №2 не чувствовали от нее угрозы, она была похожа скорее на маленького крольчонка, чем на змею, как ее называл едва ли не каждый из бойцов в лагере. Однако сейчас в ее взгляде сквозило что-то нехорошее.

Милли и №2 знали, что их тренировки окончены. Знали и ждали, что смогут теперь встретиться с Лиз, не обращая внимание на тянущую боль внутри. Ладони Милли взмокли от волнения, когда Ариадна с невинной детской улыбкой спросила:

– Вы... видели хоть раз, как вы будете выглядеть, если не справитесь с вашей миссией?

Милли с подозрением покосилась на нее.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, сталкиваясь взглядом со мальчиком. Его глаза отражали то же неприятное непонимание ситуации.

– Есть кое-что на заднем дворе для тебя, Милли. Не хочешь посмотреть? – Ариадна показала острые зубы, переминаясь с пятки на носок с руками за спиной. Ее обычный вид впервые выглядел угрожающим.

Милли сползла со стула, практически каменная на не сгибающихся ногах пошла на выход. Двуликая села на ее место и любопытно огляделась.

– А у вас тут миленько, не думаешь, Номер Два?

№2 не слушал ее, только в голове билась страшная мысль, которую он отчаянно пытался выгнать. С томительным ожиданием сжимал руки в кулаки, пока Милли не вернулась минут через десять с отсутствующим выражением лица. Она была белая, почти не отличалась от кукольной Вивальди, замахивающейся для удара. Девочка прошла мимо, стеклянным голосом бросила: «Лиз. На заднем дворе. Она». Она – словно чтобы развеять сомнения. Номер Два сорвался, едва не спотыкаясь на пороге. Он едва ли сделал два вздоха, когда достиг заднего двора. Огромное выстланное поле с одиноко лежащим на нем телом. Вокруг не было ни души. Уже привыкшие к смерти, дети других групп не удивились еще одной. Некоторые проходили мимо, утирая пот со лба уставшими руками, изрезанными, исколотыми, не поднимая взгляда от земли. Ими двигала усталость, обреченность и боль.

№2 завладела ярость. Он смотрел на Лиз, но видел только свернутую шею, приоткрытый рот. Пустая правая глазница сияла ярче, чем ее глаза когда-то.

Это не могла быть она. Не могла, хотя нечто внутри гладило его по желудку, ребрам и, подползая выше к связкам, ушам, шептало, что он уже давно все понял и знал. Что ему не нужно претворяться, ему не нужно сдерживаться. Но чувство скорби и боли, что он испытал после смерти матери совершенно отличалась от того, что ощущал он при виде тела Лиз. Все чувства, которые расцвели в нем за недели вместе, стали такими огромными за время без нее. Распустившаяся акация завяла в миг, оставив после себя яркую белую лилию, такую же светлую, как кожа Лиз, холодную и мертвую.

Он наклонился к девочке, чуть дотрагиваясь тыльной стороной ладони до ее щеки. Действительно, холодная.

– Кто сделал это с тобой? – прошептал он. – Почему ты не была осторожна? Почему... и ты оставила меня? – он взял в ладони ее руку, еще недавно держащую что-то.

– Ты огорчен? – за его спиной оказалась Ариадна. Она с любопытством осматривала пустую глазницу девочки, и ее неестественно повернутую шею. – Почему? – она стояла, переминаясь с пятки на носок, и с интересом уставилась на №2.

– Кто это сделал?

– Я вообще-то первая спросила! – капризно надув губки, заспорила она.

– Ты знаешь, кто это сделал?

– И да и нет.

– Что это значит? – он бросил на девочку злобный взгляд.

– Почему ты сердишься? Почему? Почему?

«Потому что она обещала быть рядом.» – хотелось ответить ему. Хотя Ариадна бы не поняла его. Никто бы не понял.

– Ты ведь тоже лишился сердца! Так откуда это твое чувство сожаления?! – негодующе топнула она ногой. – Мы уже давно подобного не видели! Неужели?.. – в голову Двуликой пришла мысль. – Неужели ты... ты не заменил его?! Отвечай! В тебе еще бьется сердце?

– Уйди, Ариадна, прошу тебя. Если ничего важного сказать не хочешь – уйди.

– Я доложу обо всем Королеве! И куда только Кукла смотрит? – девочка резко развернулась и, обернувшись змеей, поползла к замку.

∞∞∞

Милли обреченно смотрела перед собой.

Кукла медленно подходила к ней, смотря на нее со странным пониманием.

Было холодно.

Так всегда бывает, когда чувствуешь пустоту. Не важно, связана ли она с потерей конечности, или внутреннего органа, или чего-то нефизического. Куска души, например.

– Да знаешь ли ты, какого это, терять близкого человека, бездушная ты кукла?! – Милли замахнулась на девушку, стоящую перед ней совершенно неподвижно. Даже грудь ее не колыхалась от размеренного дыхания. Кажется, и шестеренки в эту минуту перестали двигаться в пустоте ее грудной клетки. Удар в живот оказался ощутимым. Но недостаточным. Потому что...

– Знаю, – глухо прозвучал в тишине голос Джорджии.

... в тот раз...

Милли опустилась перед ней на колени, плечи ее мелко подрагивали. Это холодно. Холодно звучит голос Куклы. Холодно сидеть на бетонном полу. Холодно без объятий Лиз. Холодно внутри. И так больно.

... было больнее.

– Я замерзаю, – тело Милли начало бить крупной дрожью. Почувствовав, как слабеют ноги и тяжелеет голова, она завалилась на бок.

Неужели так всегда бывает, когда теряешь кого-то настолько близкого? Неужели ты так сильно привязан, что всеми силами начинаешь желать остаться с ним навсегда? Неужели...

– Тебе хочется умереть?

Кукла равнодушно смотрела, как извивается в судороге Милли на бетонном полу. Она не могла дышать, словно и кислород тоже замерз, кусочками льда проникая в дыхательные пути.

«Однажды все мы должны пройти через это, потерять того, на ком сконцентрирован смысл твоей жизни. С кем-то это происходит еще в начале жизненного пути. А кому-то везет гораздо больше, и он теряет его, прожив с дорогим человеком долгую жизнь, преодолев тяготы жизни, прочувствовав и радость, и горе и разделив их напополам. Разница только в том, кто центр твоего мира.»

Джорджия повернулась и направилась в сторону выхода из зала.

«Все они жалкие... жалкие!» – ускорив шаг и сжав зубы, чувствуя, как давно забытая боль поднимается из глубин души. «Любимая жена, любимая девушка, любимая сестра, дорогой отец – это все так низменно. Да знают ли они, какого это – терять собственного едва родившегося ребенка?!»

– Жалкие существа! Вы просто не знаете, как это тяжело, когда смерть забирает у тебя такое... – Кукла остановилась, затуманенным взглядом впиваясь взглядом в свои руки. Они все еще помнили, как нежно они держали младенца. – Такое крохотное создание. Моя девочка. Моя девочка. Куколка моя.

Девушку поглотили воспоминания, она вновь проживала ту мучительную ночь, когда сердце ее дочери остановилось. Она просила всего несколько часов, чтобы побыть с ребенком хоть немного. Это она должна была умереть, она, не малышка. Как прискорбно, что желания исполняются иначе, чем ты ждешь. Придется озвучивать их четче.

Ариадна смотрела из-за угла, как Джорджия, сидя на коленях, шевелила совершенно бесцветными губами, беззвучно шепча что-то, что девочка не могла разобрать.

«Почему они такие? Разве могут они чувствовать что-то?»

Задумчиво посмотрев в сторону, Двуликая отвернулась, несмелыми шагами идя к выходу. Только один человек во Вселенной мог ей это объяснить.

∞∞∞

Увидеть Дизейла в маленьком домике Дамы было очень неожиданно, но это Ариадну совсем не волновало.

Она села на свободный стул и немигающим взглядом уставилась на Даму. Женщина с немым вопросом застыла в одном положении, бокал с вином завис в воздухе, когда Дизейл с веселыми искорками в глазах перевел взгляд с Дамы на Ариадну. Мужчину интересовала эта Двуликая. Еще ее перекошенное лицо в операционной не давало ему покоя. Иногда она задумывался, могла бы его дочь быть такой? Носить шляпки и платья, легкие и светлые, такие, что вызывали тошноту у Дамы.

Воспоминание ярко возникло в голове.

Ровная... Ровненькая... Идеальная, по линейке вымеренная... Тонкая, чуть тоньше обхвата запястья твоей руки. Линия. Жирная линия. На бумаге, на асфальте, на кровати, на полу. Чертова мутирующая зебра. Вся психоделически белая с темной режущей глаза полосой. В обхвате. Шея, туловище (живот и спина), копыто и морда. Вытянутая, такая удобная для того, чтобы нацепить намордник: молчи, животное! Еще тише, еще. Молодец. У меня для тебя подарок – милое платьице с рюшами. Розовое, кажется. Или лиловое. Или коралловое. Никак не разберу – кожа слишком светлая. Одна только черная полоса ярко выделяется на фоне ткани.

Свиньи в голове хрюкали болезненно громко, и только лицо, их кормящее, тихо сидело чуть поодаль. На жилете у него сверкает серебряная брошь.

Розовый цвет настолько естественен, что его ненавидит добрая часть жителей Первого Мира, Дизейл, конечно, не был исключением. Лицо женщины в театре и ее заботливый взгляд, странно знакомый, все стояли перед глазами.

Дизейл поставил опустошенный одним движением бокал на потертый деревянный стол и растворился в воздухе.

Дама расслабилась и откинулась на стул, сложив руки на животе.

– Что случилось? Ты не просто так пришла, – она не спрашивала, время, что они провели вдвоем, научило ее понимать Ариадну.

– Те близнецы, которых привела Кукла, одну из них убили. И Номер Два, тот мальчик из Куба, и Милли, одна из близнецов, так странно реагировали. Я не понимаю, им было грустно, а еще они очень-очень злились, как я, когда вижу эту... Домино, – неприязнь к Королеве сквозила в каждом сказанном слове, все ее чувства, что она испытывала, она пыталась сопоставить с теми, что чувствовали дети от потери друга и сестры, и не могла понять их, потому что она чувствовала что-то другое, не похожее. – А еще Кукла, после того, как они с Милли поговорили, вела себя странно. Я не понимаю, не понимаю, и мне так странно, что я сама начинаю злиться, помоги мне!

Дама спокойно слушала ее, ожидая, когда Ариадна закончит. Когда девочка во все глаза вопрошающе уставилась на нее, Дама не смогла ничего сказать. Хотелось объяснить, сделать так, чтобы девочка поняла. Но Двуликая, так сложно устроенная, наивная и юная, не смогла бы понять, что никогда не чувствовала, и это нормально, Дама сама помнила это давнее ощущение, такое далекое, что почти растворилось глубоко в памяти.

– Это сложно понять, и пока не почувствуешь этого сам, вряд ли даже сможешь представить. Ты с самого рождения была одна, Ариадна, поэтому все, что ты чувствуешь, это ты сама: твои желания, твой голод, твоя злость. Просто услышать от меня, что есть кто-то, кто важен для тебя не меньше тебя самой, не имеет смысла. У Милли была сестра, единственная во всем мире, ради которой она могла даже отдать свою жизнь, а теперь ее нет. У Номера Два была мама, которая была единственной во всем мире, за которую он мог отдать жизнь. И она оставила его. А потом появилась и Лиз, которая стала ему той, за кого он мог теперь умереть. И у Куклы был такой человек. Они любили их, любили и могли не думать о себе и о своих чувствах так, как они думали о чувствах тех, кого потеряли. Это то, чего ты никогда не испытывала, Ариадна, чувства потери. Оно страшнее всего на свете.

– Даже страшнее меня? Все, кто видел мои коготочки и зубки, боялись, я знаю, что это такое.

– Это другое, Ариадна. Может быть, ты однажды почувствуешь это.

– Даже если ни у кого из нас нет больше сердца? Я думала, что мы чувствуем только из-за него.

– Потеря любимого человека гораздо сильнее любых механизмов. Ни одно жестокое сердце не было спасено от этого чувства.

– А ты? – оживилась девочка. – Ты когда-то теряла кого-то?

Дама только непонятно улыбнулась и встала с кресла. Ариадна с опаской посмотрела на руку, что тянулась к ее голове. Эта женщина была опасней всех, кого девочка знала.

Но когда рука коснулась ее волос, шляпка с которыхуже давно слетела и лежала рядом, на полу, по телу разнеслось странное тепло.Рука Дамы была такой теплой, что Двуликая забыла обо всем на свете. Там, гдеживут чувства, наконец-то зародилось нечто новое. Возможно, самое важное вжизни каждого человека. Ариадна не представляла, что это такое. Но если рукаэтой опасной женщины всегда будет настолько тепло прижимать ее голову к своемумягкому платью и ласково гладить, она постарается его понять.