Заложница времени

Трескотня подруг накатывала тёплой волной ностальгии, которая одновременно лечила и резала по живому. Виолетта устроилась в дальнем углу купе, поджав ноги под себя, и наблюдала за девочками через полуопущенные ресницы. Улыбка сама собой растягивала губы — настоящая, не та профессиональная маска, которую она носила в коридорах.

Иногда Морроу вставляла в разговор какую-нибудь острую подколку, и тогда из купе раздавался взрыв девичьего смеха. Эти моменты были почти настоящими. Почти живыми. Виолетта могла притвориться, что это просто конец учебного года, что впереди обычные каникулы. Здесь, в этом маленьком мирке из четырёх стен и алых занавесок, можно было позволить себе почувствовать себя живой. Хоть ненадолго.

За стеклом мелькали зелёные поля, деревушки, овечьи отары — мирная, разомлевшая на летнем солнце Англия, не знающая, что её ждёт.

Взгляд то и дело цеплялся за блестящие заколки в золотистых волосах Лаванды — крошечные серебряные звёздочки, что ловили свет и отбрасывали искорки на стены купе. Внутренняя сорока ворочалась. Пальцы дрогнули прежде, чем она успела себя остановить, впиваясь ногтями в ладонь.

— Опять пялишься на мои заколки, Сорока, — хихикнула Лаванда, поправляя одну из них. — Хочешь? Могу дать на лето.

— Не надо, — быстро отмахнулась Морроу. — Просто красивые.

Лаванда довольно улыбнулась и принялась рассказывать, где их купила, а Виолетта слушала, запоминая каждую интонацию. Милая Лаванда — гриффиндорское пламя, которое не боялось гореть слишком ярко. Самая громкая, самая шумная, самая заметная. И всё же — самая незаменимая. Сплетница, что умела сплести судьбы так же ловко, как и слухи. Защищала репутации друзей острым языком и безграничной преданностью.

Келла Оквуи с материнской заботой подкладывала ей к чашке одно печенье за другим — домашние, с корицей и мёдом, что пахли уютом и детством. Тёмные пальцы девочки были тёплыми, когда она случайно касалась руки Виолетты, передавая очередное лакомство.

— Ешь, Ви, — мягко настаивала Келла, и в её карих глазах плескалась искренняя тревога. — Ты же совсем исхудала за этот семестр.

Темнокожая красавица с добрейшими глазами и нежными руками. Первая, кто бросался защищать слабых. Лучшая, добрейшая из всех. В любой войне она всегда становилась первой жертвой, и Виолетта знала это слишком хорошо. Сколько раз Морроу пыталась спасти её? Сколько раз терпела поражение? Сколько раз выла от бессилия над её могилой.

Виолетта сглотнула и откусила кусочек печенья. Сладость растеклась по языку, но в горле стоял комок, который не давал глотать.

Парвати и Падма, сидя напротив, оживлённо обсуждали планы на каникулы, их голоса сливались в мелодичную болтовню на смеси английского и хинди. Падма жестикулировала, рассказывая о каком-то фестивале, а Парвати смеялась, запрокидывая голову. Их воспитывали как истинных хранительниц знаний, они были опорой своей семьи, связывая воедино разные поколения. Их мудрость и преданность традициям должны были сделать их величественными женщинами, но война не оставляла им шансов. Падма, сходящая с ума под Круциатусом, и Парвати, отчаянно пытающаяся спасти сестру, но встречающая зелёный луч...

— Ви? — Лаванда наклонилась к ней, нахмурившись. — Ты в порядке? Ты какая-то бледная.

— Голова болит, — соврала Виолетта, потирая виски. — Пройдёт.

Девочки переглянулись, и Морроу поняла — они видят её неумелую ложь. Но не лезут с расспросами, просто окружают своим теплом. Келла подвинулась ближе, Лаванда заговорила о чём-то весёлом и бессмысленном, близнецы Патил включились в разговор. Подруги создавали вокруг неё кокон из обычности, из жизни, и за это Виолетта любила их ещё больше.

Любила. И боялась.

Боялась смотреть слишком долго, потому что тогда приходили воспоминания. Как Лаванда истекала кровью под рёв оборотня, разорвавшего ей горло. Как её золотистые волосы темнели от крови, а серебряные заколки тускнели в мёртвых прядях.

«Прекрати!» — одёрнула себя Виолетта и резко отвернулась к окну, сжав губы до боли, чтобы сдержать желание отвесить себе пощёчину.

Срочно нужно заняться своим сознанием. Ментальные щиты полны дыр. Эмоции давили. Разум требовал выплеснуть накопившееся. А Виолетта ненавидела, когда не могла себя контролировать. Ей бы только добраться до дома, где сможет подлатать щиты на сознании, чтобы вернуть ясный ум...

Поезд начал замедляться, и сердце Морроу забилось быстрее. За окном показались окраины Лондона — серые дома, заводские трубы, дым. Густой запах большого города — смесь угольного дыма, автомобильных выхлопов и чего-то металлического — просочился даже в герметичное купе. Девочки засуетились, собирая вещи, проверяя, не забыли ли что-то.

— Ну всё, приехали! — Лаванда вскочила, хватая свою сумку. — Сорока, ты идёшь?

Виолетта кивнула, поднимаясь на негнущихся ногах. Пальцы побелели от напряжения, сдавливая ручку чемодана.

Платформа встретила их оглушающим гулом — сотни голосов, топот ног, скрип тележек, свист паровоза. Пар клубился в воздухе, смешиваясь с дымом сигарет и запахом пота. Морроу замедлила шаг, отставая от подруг, которые весело болтали, направляясь к выходу.

Лаванда, как всегда, обернулась и крепко обняла её.

— Пиши, Сорока! И береги себя, — девушка отстранилась, заглядывая в глаза. — Ты мне не нравишься сегодня.

— Всё будет хорошо, — хрипло пообещала Виолетта.

— Серьёзно. Выглядишь так, будто призрака увидела. Или сама вот-вот им станешь.

Внутри всё сжалось. О эти проницательные глаза Лаванды... Морроу с трудом удержала дрожь. Невероятным усилием она смогла искривить губы в улыбке.

— Не волнуйся. Белый — не мой цвет. И уж тем более прозрачный, — Виолетта с трудом смогла выдавить что-то похожее на шутку.

Келла подошла следом, её объятие было тёплым и долгим.

— Если что-то случится — сразу пиши, хорошо? — прошептала она на ухо. — Мы всегда поможем.

Падма и Парвати быстро распрощались, увлечённые обсуждением каких-то тканей, и растворились в толпе.

Виолетта стояла среди этой суеты, ощущая, будто вся эта реальность стянулась вокруг неё железным обручем, не давая вдохнуть.

Шаг. Второй. Морроу тянула чемодан к арке выхода, когда кто-то врезался в неё сбоку. Виолетта пошатнулась, чуть не упав, и подняла голову.

Зелёные глаза за круглыми очками. Взъерошенные чёрные волосы. Шрам молнией.

— Ой, Морроу, прости, — поправляя сползшие очки, пробормотал Гарри Поттер. — Занесло. Ты не ушиблась?

Мир будто замер на один мучительно долгий удар сердца.

В её памяти вспыхнула тёмная гостиная, бутылочка с ядом в дрожащих руках, его голос, вырывающий из неё обещание за прощение. Для неё прошло всего несколько часов с того момента, как она умирала вместе с ним, глядя в эти же зелёные глаза.

— Всё в порядке, — едва слышно выдавила девушка.

Поттер извинился ещё раз и растворился в толпе, даже не оглянувшись.

А Виолетта застыла, как статуя.

Воздух словно исчез. Толпа давила со всех сторон — тела, голоса, запахи смешивались в один удушающий кошмар. Кто-то толкался, кто-то окликал друзей, смех и разговоры превращались в сплошной гул, который бил по ушам, как молотом по наковальне.

Морроу знала этих людей. Кого-то лично, кого-то она хоронила. Видела их лица в газетных некрологах, читала о них в списках погибших. А кого-то... кого-то она убивала сама.

Ментальные щиты. Нужно поднять щиты.

Но руки дрожали мелкой дрожью, мир сужался до пульсирующих точек света, в ушах нарастал звон. Паника накатывала холодной волной, пробирая до самых костей. Сердце билось так быстро, что, казалось, вот-вот разорвётся. Виолетта схватилась за левое предплечье, ища привычные шрамы — но рука была чистой, гладкой, без единой отметины.

Шрамов нет.

Ничего нет.

Только она и толпа, и воспоминания, которые душат.

— Глянь, братец Фордж.

— Вижу, братец Дред.

— Сорока-то совсем белая стала.

— Белая-белая.

По обе стороны от неё, словно из ниоткуда, материализовались близнецы Уизли. Высокие, рыжие, они заслонили её от толпы своими широкими спинами, создавая островок относительной тишины.

— Эй, Сорока, приём, — Фред помахал рукой перед её лицом.

— Сорока, как слышно? — Джордж наклонился, заглядывая ей в глаза.

Виолетта боялась моргнуть. Ей казалось, что если она сейчас хоть немного пошевелится, то рассыплется, как разбитая ваза. Ментальные щиты её сознания с момента её пробуждения покрылись трещинами, и теперь они грозили рухнуть окончательно.

— Мам, ты здесь нужна, — донёсся встревоженный голос Рона.

— Ви в больничном лежала, мам. Только перед поездом выпустили, — защебетала Джинни, появляясь рядом с братьями.

Нет. Только не Уизли. Не сейчас. Не надо.

«Уйдите!»

Виолетта не могла смотреть на них. Они не должны были так просто стоять перед ней, улыбаться, заботиться. Они должны были быть мертвы. Как в третьей петле. Как в седьмой. Как в восьмой, когда она сама...

Нет. Она не хотела думать.

— Ну-ка, отойдите, — раздался знакомый, тёплый голос.

Близнецы послушно отступили, и перед Виолеттой оказалась женщина, которую она так боялась видеть. Молли Уизли — круглолицая, с добрыми глазами и мягкими руками, пахнущая домашней выпечкой и лавандовым мылом.

— Посмотри на меня, милая, — мягко попросила миссис Уизли и одним взмахом палочки создала вокруг них тишину, отрезав от шума вокзала. — Всё хорошо. Всё хорошо, девочка.

Виолетта едва дышала, сжав зубы до боли, чтобы не разрыдаться. Но когда тёплые, крепкие руки обняли её, когда Молли погладила её по волосам, словно родную дочь, все стены рухнули разом.

Запах. Молли пахла так же, как её бабушка Вера — ванилью, корицей и чем-то неуловимо домашним. Как пахла мама, когда Виолетта была маленькой и мир ещё не рассыпался на осколки.

— Простите меня, — всхлипнула девушка, и голос сорвался на высокой ноте. — Простите...

— Тише, тише, — Молли крепче прижала её к себе, и Виолетта почувствовала, как по её щекам текут слёзы. — Всё будет хорошо, милая. Всё хорошо.

Как она хотела, чтобы это была её мама...

Виолетта разрыдалась, вцепившись в женщину с отчаянием утопающего. Все эмоции, которые она держала взаперти, хлынули наружу — вина, боль, усталость, безнадёжность. Морроу плакала за всех, кого потеряла, за преданных, за саму себя — ту девочку, что умерла восемь раз и всё ещё не знала, как жить.

— Простите. Я так виновата... Простите... — бормотала она сквозь слёзы, и каждое слово отдавалось болью в груди.