Глава 4: Следи за походкой
POV Dudley Dursley
Я с интересом смотрел за тем, как мой кузен — почти брат — проводит свою чайную церемонию. Плавные мягкие движения, легкая увлеченность и ностальгия в глазах, будто он не занимался этим сто лет, и радость со спокойствием смешались на его лице, пока он разливал по своим чашкам для нас один из заварных чаев мамы — кажется, она называла его черным с ландышем?
Гарри — Гарольд — был со мной, сколько я себя помню. Мама говорила, что его родители — пьяницы и наркоманы, которые разбились на машине, с того момента у него причудливый бледный шрам в виде молнии на лбу, как у избранного из какого-то комикса. Мама, как и папа, не очень его любили, и Гарри объяснял это тем, что у них с его родителями были ссоры и проблемы, а сам он не очень желанный ребенок в этом доме, но разве может мама быть... Такой? Она не могла, я был уверен, но и Гарри мне никогда не врал, поэтому я просто молчал об этом.
Гарри много учился, он был ботаником, начиная с любви к книгам и информации обо всем, заканчивая своими жуткими круглыми очками на носу, которые он любил поправлять, сверкая через линзы зелеными глазами. Он был спокойным, не любил бегать и драться и смотрел с таким укором, не говоря ничего более, что хотелось опустить взгляд и извиниться — в этом он действительно, как и говорил Кэденс, очень похож на девчонку, как и своей любовью к чаю, рисованию, оригами и моде, пению. Казалось, его хобби — учеба. И иногда казалось, будто я рыцарь возле какой-то Принцессы, которую нужно охранять так же тщательно, как сладкое в большой компании — слишком многие хотят сладкое забрать.
Гарри был красивым, иногда красивее любой девчонки, иногда красивее своей подруги — нашей одноклассницы — Анны. Немного смуглая, с золотым оттенком, кожа, темно-каштановые волосы, уже в девять лет чуть ниже плеча, которые он заплетал по-всякому — косы с обеих сторон или обычный хвост — и мягкая улыбка. Улыбался он так, будто собирался сказать всем, что ему абсолютно плевать на то, кто они такие — он готов дружить с каждым. И глаза у него зеленые, как свежескошенная трава или те драгоценные камни на сережках мамы. Изумруды, вроде? Мама всегда отдавала ему мою старую одежду, которую он сам перешивал себе по размеру, смеясь надо мной, когда я удивленно не мог узнать свою футболку, с которой вырос, на нем — та выглядела более красиво. Кузен любил прятать руки или складывать их на груди и сидеть больше предпочитал на земле, подминая ноги под себя, а на диване и кресле сидел также.
А еще он почему-то прятал в рукавах оригами из салфеток. И любил поговорить на скучные темы, как рисование, искусство, пение или деревья. И часто позволял говорить больше мне о моем дне, давая выговориться о том, о чем не скажешь маме, и иногда давал советы. А еще он совершенно не понимал игры!
Зато моим почти-братом все восхищались.
Начать можно с того, что он был отличником практически во всем, кроме физкультуры — он не мог сделать больше других, и был больше хорошистом, чтобы «Поддерживать тело в тонусе, кузен». Так как день рождения Гарри — почему-то — мы не празднуем, я отдаю ему почти все листы и краски, оставляя себе карандаши и фломастеры на всякий случай, а на его девятилетие я уговорил родителей сделать ему подарок.
Дорогой подарок, чтобы показать, что мы его любим, а не как он думает!
И мама рассказала о его любви к чаю. И чайным церемониям, как в Японии, где снимают интересное аниме, как Тоторо или Лабиринт сновидений, Лапута и, самое классное, Жемчуг дракона.
Моим братом восхищались все.
Особенно, кажется, его походкой. Ходил он тихо и осторожно, никогда не срываясь на бег, говоря что для бега нужно что-то серьезное, должна быть причина, да и не достойно это нас... Я бегать любил, и он, смеясь, говорил что я как воин, «Вам бегать положено, кузен», а себя он сравнивал с советниками, которые сидят и занудно пишут, пишут, пишут, сверяют, и снова пишут... Походка брата слишком плавная, как его движения, пока он разливает чай, разговаривая с папой о его работе и заключенном контракте с компанией «Сделай», на который папа ставит очень многое. Я немного разбираюсь, потому что папа хочет сделать меня своим преемником.
Иногда мне кажется, что обуй моего брата во всю эту неудобную обувь из Японии, как гэта или окобо, он спокойно пойдет вперед, даже не морщась, а картинки в интернете этой обуви всегда наталкивали меня на мысль о мазохизме. Папа говорил, что мазохизм — это когда человек делает себе больно, и ему от этого приятно, и вообще это нехорошее слово, но все же...? Кузен бы смог легко пройтись в этой обуви, еще станцевать и разлить красиво чай, не снимая своей полуулыбки, — я живу с ним все девять лет, в отличие от всех в школе, я вижу, когда он улыбается. В школе он нравится всем, особенно парням — «Он будто знает, о чем мы хотим поговорить, или что чувствуем!».
Это иногда страшно, но... Гарри же мой кузен, да? Все в порядке?
POV END Dudley Dursley POV Harrold Potter
Я был страшно доволен, и был готов воздать хвалу Ками за этот чудесный подарок — чайный сервиз для чайных церемоний. Я почти уверен, что это было идеей кузена, который с восхищением смотрел на то, как я провожу церемонию.
Хотелось бы расцеловать его, но вряд ли бы кто-то понял.
С дня моего рождения прошел уже как месяц, во время которого я максимально не доставлял проблем тете и дяде, предпочитая этому сидение с Анной в библиотеке, за обсуждением того или другого отрезка истории, о том что было и возможно будет. Все, что было раньше момента моей смерти я мог сам досконально объяснить девочке, ссылаясь на то, что я очень люблю историю и учил ее еще до школы, как только научился читать — наивный ребенок верил. Анна вообще была несколько наивной и очень любопытной, и ее любовь к истории только радовала меня. С той девочкой из музыкального класса я более, на свое счастье, не встречался — невежество и наглость ее мне не нравились. И в плане внешности Анна была много лучше, чем незнакомка-чан, поэтому я совершенно не волновался по этому поводу.
А еще я совершенно случайно заметил восхищение детей в школе.
До этого я так привык сосредотачиваться на одном или нескольких людях, что не думал о том, что общество вокруг меня тоже что-то чувствует ко мне, а не безразлично — тогда мне нужна была сила не споткнуться от удивления и не слишком сильно задрать голову вверх, чтобы это не выглядело надменно. Надменно я никогда не выглядел, но в тот момент я был слишком удивлен, чтобы подумать об этом, но быстро смирился с этим — восхищение собой я любил. Если восхищаются, значит есть чем, а это главное. И самое приятное.
***
— Смотрите! Это каблуки моей мамы! — с гордостью произнесла Анна.
Я с интересом посмотрел на туфли матери Анны, миссис Габстук, которые были, по моим мыслям, довольно дорогими и красивыми, хотя определено не удобнее кед или гэта — они слишком плотно должны обхватывать ногу. Матово-черные, с небольшим подъемом, и каблуком не менее трех с четвертью дюймов, и ремешками для крепления к лодыжке, выглядели они действительно красиво. Особенно умилял черный матовый бантик на ремешке.
Мы были в классе, поэтому все парни тоже видели их.
— А спорим, никто из вас, парней, не сможет в них пройтись по классу? — с усмешкой спросила Анна. — Спорим, почти все смогут! — сразу же завелся Эдвин.
— Но тогда без Норберта и Дадли — боюсь, их ноги просто не влезут!
Половина всех моих одноклассников-парней не смогли пройти и двух шагов, вторая половина — прошла пять, хватаясь за все вокруг, Эдвин самостоятельно, ужасно наклоняясь из-за невозможности схватиться за кого-то, прошел целых семь шагов. Была моя очередь. Надеюсь, миссис Габстук не будет на нас зла. Надевать туфли мне помогла сама Анна, вроде что-то прошептав о Золушке в прекрасных туфлях и ее принце, а после я встал, пытаясь привыкнуть к тому, как на них стоять. Признаться честно, когда я была только ученицей, ходить в окобо было сложнее — там не было понятно, как уравновесить одну сторону, поэтому к этим туфлям я приноровился довольно быстро и уже спустя минуту спокойно ходил по классу, не сбиваясь на бег и слушая восхищенные шепотки, а Эдвин недовольно прошипел, что в душе я все-таки девушка.
Мог ли он видеть души людей...?