Ⅻ. В доме, где не было места - появилось моё.
Место, где тебя видят, — не всегда тёплое.
Но оно настоящее.
𓇢𓆸
Дом Блэков, как я узнала ранее, и послужил штабом для Ордена. Мой язык не повернулся назвать это место изящным и сквозящим теплом, как было некогда прежде. Напротив, дом был довольно изношенным, местами потрёпанным, но в этом и был весь шарм. Он дышал уютом. Но прошло несколько дней, и здесь мало кто был мне рад, многие продолжали сторониться и всячески избегать моё общество, но я упорно делала вид, что это никак не мешало и не задевало мои чувства. Я не пыталась казаться навязчивой или приторно весёлой, чтобы поскорее влиться в компанию, но со временем я стала скучать по друзьям. Мне не хватало прежних шуток и простых разговоров от которых я чувствовала себя живой.
Не хватало шутливого Нотта, который пах вишнёвыми сигаретами. Не хватало обсуждений моды с Пэнси за обедом. Не хватало присутствия Забини, что заменил мне брата, о котором я всегда мечтала. Душа рвалась на части от боли, которую я причинила им, и которая ровно также рвала меня на части. Я тешила себя мыслями: «Так будет лучше, Лилибет. Для них так безопаснее». Но легче не становилось.
Крайней точкой стало то, как Эмелина хлопнула дверью гостиной перед моим носом. Хоть и видела, что я шла за ней. Я замерла в коридоре, глядя на дверь как идиотка. Удивлёнными, округлёнными глазами. Простояв так несколько мгновений, по ощущениям вечности, я вернулась в свою комнату, негромко прикрыв за собой дверь. В тот вечер я больше не выходила. Лишь ближе к полуночи Молли осторожно постучала в дверь, а затем заглянула в комнату.
— Ты не спустилась к ужину, не хотела, чтобы ты голодала, Лили.
Женщина оставила поднос с едой на моём столе, глядя на меня с нежностью во взгляде. Казалось, что она одна рада мне.
— Не стоило... Но спасибо Вам, Миссис Уизли.
Я вымученно улыбнулась откладывая книгу в сторону. Молли вздохнула — так, как вздыхают женщины, которым жизнь преподнесла слишком много поводов для беспокойства, но которые продолжают нести на плечах чужие беды с той стойкостью, на которую у тебя самой иногда просто не хватает сил.
— Молли, — её голос был тих, но не терпел возражений. — Зови меня просто Молли, цветочек.
Это слово — тёплое, неожиданное, такое почти материнское — разлилось внутри лёгким щемлением. Оно не требовало ответа, не навязывало утешения, просто было. Я не знала, как реагировать. Не помнила, когда в последний раз кто-то говорил со мной с такой искренней заботой, не прося ничего взамен.
Я кивнула, едва заметно. Почти невольно.
— Хорошо, Молли.
Она задержалась в дверях, словно ещё что-то хотела сказать, но передумала. Её глаза скользнули по комнате — немного запущенной, с книгами, разбросанными по подоконнику, и моим пиджаком, небрежно накинутым на спинку кресла. Потом вновь на меня. В этих глазах была смесь тревоги и нежности, которую обычно прячут за заботами.
— Ты не обязана быть сильной всё время, Лили, — её голос звучал почти шёпотом. — Особенно здесь. Это место... оно само научит быть сильной. Дай себе время.
И с этими словами она ушла, оставив за собой шлейф лаванды, тёплого хлеба и чего-то ещё, очень родного. Я осталась сидеть на кровати, обхватив колени руками. Поднос с едой стоял нетронутым — не потому, что я не была голодна, а потому, что внутри всё будто онемело. Всё напоминало детство, когда я была окружена заботой и любовью родителей. Когда мама ласково звала меня «пчёлка», а папа позволял мне много шалостей и веселья. А теперь — пустота.
Снаружи зашевелились голоса. Кто-то громко засмеялся в коридоре — один из близнецов, наверное. Шум шагов, короткий диалог, хлопок двери. Я слушала, как жизнь за стеной продолжалась без меня, и чувствовала себя чем-то вроде призрака. Живой, но не совсем. Видимой, но чужой.
И всё же... это была цена. За свободу. За то, чтобы не стать марионеткой в чужой игре. За то, чтобы больше никогда не вернуться туда, где каждое твоё движение — акт подчинения.
Я потянулась к подносу, не из голода, а чтобы просто занять руки. Разломила тёплую булочку, но вкус был пустым. Я думала о Пэнси, о Тео, о Блейзе — где они сейчас, что чувствуют, вспоминают ли обо мне. Сжималась от боли при мысли, как выглядела моя смерть в их глазах. И всё же... я не сожалела. Я выбрала. И теперь мне оставалось только жить — заново.
Может быть, однажды они поймут. Может быть — простят.
Но до того дня я должна была выжить. Выстоять. И доказать, что я — не только имя. Не только Мракс.
А просто Лили. И, как сказала Молли — цветочек, что гнётся, но не ломается.
Я доела не сразу. Не потому что голод возобладал, а потому что иначе просто не знала, что делать. Жевала медленно, глядя в одну точку на стене, в которой, казалось, проступали очертания старых теней. Они жили в этом доме вместе с нами — призраки памяти, боли, чужих решений.
Когда поднос опустел, я машинально вытерлась салфеткой. Решительно вздохнув, взяла себя в руки и направилась к двери. Тихо, чтобы не потревожить хрупкую ночную тишину, я приоткрыла створку и вышла в коридор. Деревянный пол под ногами жалобно скрипнул, и я на мгновение замерла, будто сама себе не верила, что вышла.
В коридоре пахло пылью и старыми книгами. Волшебным образом всё было одновременно слишком узким и слишком просторным — стены будто сжимались и отступали, стоило задержать дыхание.
Я свернула за угол и неожиданно столкнулась с кем-то — широким, тёплым, высоким. Почти сразу же знакомо взъерошенные рыжие волосы подсказали мне, кто это.
— Извини, не заметил, — негромко произнёс Билл, отступая на шаг, но в его голосе не было враждебности — лишь обычная вежливость и лёгкая усталость.
— Всё в порядке, — так же тихо отозвалась я, с трудом подбирая слова. Несколько секунд мы просто стояли напротив друг друга, и я чувствовала, как неловкость прорастает между нами, как трава сквозь трещины в камне.
— Ты... не возвращался ли Люпин? — спросила я вдруг. Голос предательски дрогнул, и я тут же пожалела, что не сумела сдержать себя. Но Билл не сделал ни единого движения, чтобы выдать, что заметил это.
Он кивнул, чуть склонив голову.
— Нет, он уехал по поручению. Вернётся не раньше, чем через пару дней.
Я кивнула, сжала пальцы в кулак.
— Поняла.
— Но он просил передать, что с тобой всё будет хорошо. Он сказал, что верит в тебя.
Я не ожидала этих слов. Тем более — от Билла. Он не улыбнулся, не сделал ни жеста, который мог бы означать сочувствие, но почему-то именно в этом была его поддержка. Он просто сказал, и пошёл дальше по коридору, оставив меня одну в этой зыбкой, почти трепетной тишине.
Я ещё долго стояла на месте, глядя ему вслед, как будто хотела что-то сказать, но так и не решилась. Потом просто сделала шаг — вперёд. И ещё один. И каждый шаг был чуть легче. Я сделала несколько шагов по коридору, прислушиваясь к звукам дома. Где-то скрипнули ступени, кто-то прошёл в одной из дальних комнат, хлопнула дверь. Всё это складывалось в странную, невидимую симфонию — чужую, но уже понемногу узнаваемую. Дом Блэков жил своей жизнью, и я была в нём всего лишь новой тенью, к которой стены ещё не успели привыкнуть.
Спускаясь вниз, я держалась за перила, будто они могли удержать меня на плаву. Впервые за весь день мне не хотелось запираться в комнате. В груди было тяжело, но пустота стала тише. Не исчезла — просто дала мне передышку.
В гостиной, как ни странно, горел свет. Я мельком заглянула внутрь — там сидели Эмелина и Гестия, склонившись над какими-то бумагами. Их разговор был приглушённым, серьёзным, но не враждебным. Они даже не обернулись, когда я прошла мимо. И, по-своему, это было лучше, чем укор или холодный взгляд направленный в мою сторону.
Я свернула в кухню, больше по привычке, чем по необходимости. Здесь пахло корицей и каким-то варевом, которое, скорее всего, готовила Молли. Полусгоревшие свечи отбрасывали неровные тени на стены, и я позволила себе сесть на край лавки у окна. Просто посидеть. Просто подумать.
В голове вихрем проносились фразы: «она мертва», «это ради её защиты», «теперь ты часть Ордена». Всё это было будто про кого-то другого. А я просто была Лили. Живой. Сломленной. Замёрзшей. Потерянной. Война вплелась в меня не снаружи, а изнутри.
Подумала о маме. О том письме, что до сих пор лежало в сумке, и которое я перечитывала ночью, почти наизусть зная каждое слово. Оно грело. Оно жгло.
Я всё ещё сидела на лавке, уставившись в узорчатое мутное стекло, когда скрипнула дверь. Шаги были лёгкими, неосторожными, а в следующую секунду на кухню ворвались два силуэта — одинаково растрёпанные, одинаково рыжие. В руках — по тарелке, на лицах — нескрываемое изумление.
— Ну надо же, — протянул Фред, — птица-неведимка вышла из своего гнезда.
— Лили Сейр собственной персоной, — театрально добавил Джордж, приподнимая бровь. — А мы-то думали, что тебя вообще придумали.
Я вздохнула, но, к удивлению, не почувствовала раздражения. Их слова были не злыми. Скорее... мягко поддразнивающими. Словно они чувствовали грань.
— Уж простите, что разочаровала, — я приподняла уголки губ в тени улыбки. — Легенды, как видите, сильно преувеличены.
— Или занижены, — отозвался Фред. — Мы вот думали, ты ходишь по потолку, ешь мрак на завтрак и засыпаешь в окружении стаи ворон.
— А ещё, что у тебя шесть глаз, и один из них видит будущее, — вторил Джордж, усаживаясь на край стола.
— Только по пятницам, — фыркнула я, и впервые за долгое время улыбнулась искренне.
— Ну тогда нам определённо стоит ужинать с тобой в пятницу, — заметил один из них, склонившись ближе. — Мы — братья Уизли. Фред и Джордж. Или наоборот.
— Как скажете, — я пожала плечами.
Повисла тишина, но она не была тягостной. В их присутствии было какое-то лёгкое электричество — не навязчивое, но живое. И оно приятно отличалось от взгляда Эмелины, от напряжения Бруствера, от настороженности остальных.
— Ты... держишься, — осторожно проговорил Джордж. — Для мертвеца — очень даже ничего.
— Ты бы видел меня на «похоронах», — отозвалась я чуть тише, но сдержанно.
Они переглянулись, и больше шутить не стали. В их взгляде на секунду мелькнуло что-то серьёзное. Такое о чём не говорят вслух и мягко, но молчаливо сопереживают.
— Здесь ты не враг, Сейр, — мягко сказал Джордж, подходя ближе. — Даже если кто-то пока не понял этого.
— А мы уж постараемся намекнуть, — добавил Фред и подмигнул.
Они развернулись, оставляя меня в одиночестве. Но на прощание Джордж вдруг бросил через плечо:
— Если вдруг захочешь... просто посмеяться — ищи нас. Мы умеем не только взрывать коридоры.
И они исчезли. Я снова осталась одна, но теперь в кухне было чуть светлее. Будто один из их смехов зацепился за воздух, и остался жить между стенами. Просидев в одиночестве ещё некоторое время, я всё же решила вернуться в комнату.
Так тянулись дни. Постепенно я стала появляться за общими перекусами. Фред и Джордж старались подбадривать меня шутками, а Молли окружала заботой, которая никогда прежде мне не снилась. Её нежное «цветочек» с каждым разом звучало будто чуть теплее, будто в ней, в этой женщине с добрыми руками и вечной тревогой в голосе, нашлось для меня место — пусть не в сердце, но в семье.
В тот вечер кухня наполнялась ароматами тушёной тыквы и корицы. Мы с близнецами неспешно спорили о том, чья выходка была более глупой — когда Фред пытался тайком добавить в чай Артура щепотку пузырящегося порошка, или когда Джордж подменил все семейные фотографии на коллажи с головами слизеринцев. Я даже улыбнулась. На миг. Пока не услышала шаги и не ощутила, как воздух в помещении словно стал гуще.
Гарри вошёл в кухню с плечами, напряжёнными как тетива лука, и взглядом, от которого в груди снова завозилось всё непрочно сшитое. Он остановился у порога, и его глаза метнулись ко мне. Я не сразу уловила, что именно в этом взгляде — удивление, гнев, тревога? Или всё сразу?
— Ну и что она здесь делает? — голос его прозвучал хрипло, но чётко. Без намёка на дружелюбие. — Я думал, Орден защищает нас, а не приют устраивает.
Фраза, вырванная словно изнутри, больно ударила. Словно весь мой путь до этого — побег, страх, проклятие, чужое имя на мраморе — всё это оказалось ничем. Глупой игрой в шпиона, в спасение, в жертву. Я ничего не сказала. Только сжала пальцы на чашке так крепко, что костяшки побелели.
Но прежде, чем кто-то успел ответить, с кухни донёсся голос, спокойный, но твёрдый:
— Довольно, Гарри.
«Римус.»
Он появился в проёме так тихо, что его будто бы вызвала сама тишина. Встал между мной и Гарри, не как щит, но как граница — осознанная, неуклонная.
— Лили здесь по решению Ордена. И она сделала то, на что не решился бы каждый. Ты можешь быть с этим не согласен, но ты не имеешь права нападать на неё.
Гарри отшатнулся на полшага, будто удар был не словом, а заклинанием. Лицо его исказила целая буря эмоций — но он промолчал. Опустил глаза. И не сказал ни слова больше.
— Всё в порядке, — тихо прошептала я, но Римус бросил на меня взгляд, в котором жгло несогласие.
— Нет, не в порядке, — почти шепотом ответил он. — Но будет.
Тишина заполнила кухню вновь. Только близнецы неловко переглянулись, а Молли, не сказав ни слова, протянула мне ещё одну ложку для супа — будто тем самым признавая: ты дома. Хоть немного. Хоть сейчас.
За ужином царило напряжение — вязкое, будто раскат перед грозой. Никто ничего не говорил напрямую, но в воздухе всё ещё витала неразрешённая тень недавней сцены. Гарри сидел молча, ковыряя в тарелке, взгляд его не поднимался выше края стола. Молли, как всегда, старалась держать лицо, разливала тыквенный сок, перекладывала хлеб, будто самой заботой можно было замазать щели.
Близнецы пытались пошутить, раз за разом вбрасывая какие-то анекдоты, истории о проделках в лавке. Но даже у них улыбки казались измученными — не с той беззаботной искристостью, какой блистали прежде, а скорее маской, которую так отчаянно не хотелось снимать.
— Лили, ты бы видела лицо старика Баддла, когда мы подменили его сову на говорящую свечу, — начал Фред, слишком бодро. — А она ещё и пела, представляешь?
— «Сова-серенада», — поддержал Джордж, с театральным вздохом. — Только, боюсь, теперь нас официально прокляли на всю жизнь.
— И всё равно это был успех, — протянул Фред. — Правда, мам?
Молли кивнула рассеянно, даже не взглянув в их сторону. Гарри не отреагировал вовсе. Никто не смеялся.
Я сидела, почти не ощущая вкуса еды. Словно всё, что было раньше — жар, боль, страх, даже поцелуи Римуса, его голос — теперь хранилось за плотной стеной, которую не пробить.
Но его взгляд я чувствовала.
Он сидел напротив, чуть в стороне, говорил с Артуром вполголоса, но иногда задерживал взгляд на мне. В нём не было навязчивости. Не было боли. Только то тепло, которое я уже привыкла терять. Он знал, как подступить, не разрушив.
Когда ужин подходил к концу, и за столом начались вялые разговоры, Римус поднялся. Обошёл стол неспешно, будто просто решил пройтись, но, проходя мимо меня, едва коснулся пальцами моего локтя.
— Прогуляемся? — тихо спросил, почти не глядя.
Я кивнула. Не сразу. Но кивнула.
Мы вышли в тишину коридора. Тени падали от канделябров, обволакивая нас полумраком. Он не взял меня за руку, не повёл резко — просто шёл рядом. Я ощущала его шаги, как отголоски в собственной груди.
Мы молчали, пока не свернули в маленький чулан на втором этаже, переоборудованный под старую библиотеку. Он толкнул дверь, и я вошла первой. Внутри пахло пылью, старым деревом и кожаными корешками книг. Сумрак обнимал плечи. Сердце билось слишком быстро.
— Мне стоило раньше поговорить с тобой, — начал он. — До всего этого.
Я подняла на него глаза.
— А теперь что? — прошептала. — Мы снова говорим полутоном?
Он не ответил сразу. Только подошёл ближе, и его голос стал чуть грубее — от эмоций, не от злости.
— Я не знал, как. Всё, что происходит с тобой... Лили, я ни на что не имел права. Но всё это время я только и хотел — быть рядом. Не задание. Не приказ. Только я.
Я молчала. Потому что всё, что рвалось наружу, было слишком хрупким. Он сделал шаг ближе.
— Я не знаю, что будет дальше, — сказал он. — Но если ты позволишь, я... я буду рядом.
Я закрыла глаза на секунду. Потом сделала то, чего сама от себя не ожидала — шагнула к нему. Не в объятия. В тишину между нами. Просто туда, где его дыхание смешивалось с моим.
— Я просто хочу, чтобы хоть один человек в этом доме не смотрел на меня как на опасность, — прошептала я. — Сможешь?
— Всегда, — сказал он. — Всегда, Лили.
Он произнёс это тихо, почти шёпотом — так, будто боялся, что громкость разрушит хрупкое пространство между нами. Но именно в этой тишине его слова звучали громче любых клятв. Я смотрела на него, и вдруг ощутила, как в груди стягивает тугой узел. Больная, сладко-жгучая нежность подступила к горлу.
Он не прикасался. Не торопился. Просто стоял рядом, и его тёплое дыхание касалось моей щеки. Я чувствовала, как дрожат пальцы — не от холода, нет. От той странной, беззащитной истины, которую я вдруг осознала.
«Я слишком боялась потерять его».
— Римус, — мой голос дрогнул, и я с трудом заставила себя продолжить. — Ты... ты ведь знаешь, что я не вернусь назад. Я уже никогда не буду той, кем была.
Он ничего не сказал. Только опустил голову, и наши лбы соприкоснулись — осторожно, как будто мы были двумя разбитыми чашками, которые пытались не порезать друг друга осколками. Его рука легла на мою щёку. Я закрыла глаза и сжалась под этим прикосновением, будто хотела исчезнуть в нём.
— Я каждый день теряю частичку себя, — прошептала я. — С тех пор, как ушла из Хогвартса. С тех пор, как увидела смерть. С тех пор, как поняла, что вся моя жизнь была построена на чужой лжи. Я... Я не уверена, что вообще жива.
— Ты дышишь, — ответил он. — Ты горишь. Даже когда гаснешь, Лили, ты всё равно остаёшься светом.
Я попыталась усмехнуться, но это вышло неубедительно. Слёзы сами собой подступили к глазам — я не плакала, но уже не могла их сдерживать.
— Ты — единственный, кто видит во мне не только кровь Мракс, — прошептала я. — Единственный, кто не отшатнулся. Если я потеряю тебя...
Я не договорила. Просто уткнулась в его плечо, позволяя себе чуть-чуть раствориться в тепле. Он обнял меня так бережно, будто я и правда могла рассыпаться от одного неверного движения.
— Тогда ты не потеряешь меня, — сказал он. — Даже если весь мир будет против. Даже если всё рухнет — я останусь.
Я сжала пальцами его рубашку, впиваясь ногтями, будто могла удержать этим усилием саму жизнь.
— Я так устала, Римус, — едва слышно выдохнула я. — Я не хочу больше бояться. Но боюсь тебя больше всех. Потому что ты... ты стал для меня домом. А я боюсь, что однажды дверь этого дома просто закроется.
Он не ответил словами. Просто прижал меня крепче, и я почувствовала — впервые за долгое время — что кто-то действительно держит меня, не потому что должен, а потому что хочет.
Ночь оставалась за окном, и мир, возможно, продолжал падать в бездну. Но в этот миг — он был рядом.
Тишина, что повисла между нами, была такой плотной, что казалась почти живой. Она не требовала слов — и в то же время была ими наполнена. Мы стояли в полутени коридора, в странной, болезненно-нежной близости, словно только что собрали себя по кусочкам, которые с таким трудом кто-то — или что-то — всё это время пыталось растащить.
Я прижималась лбом к его щеке, а его рука по-прежнему лежала у меня на талии. Мне казалось, если он отпустит — я снова рассыплюсь. Или просто исчезну. И на какое-то драгоценное мгновение я позволила себе дышать, не вспоминая, кто я. Не род Мракс. Не носительница проклятия. Просто Лили. Его Лили.
Но как это всегда бывает — момент хрупкого счастья был прерван.
Послышался лёгкий, едва ощутимый скрип половиц. Затем — голос:
— Римус?.. Лили?
Я вздрогнула и почти инстинктивно отступила на шаг. В дверном проёме стояла Молли. В её взгляде не было ни осуждения, ни удивления — скорее тёплая, чуть грустная мягкость. Та, которой обладают только женщины, прошедшие через слишком много потерь, чтобы судить за любовь.
— Простите, — сказала она, словно ненароком. — Я принесла чай. И шерстяные носки. Тут, в штабе, пол холодный — не хочу, чтобы ты простудилась, цветочек.
Я не сразу поняла, к кому она обращается — голос у меня в горле застрял. Но потом уловила — «цветочек». Она говорила это только мне.
Молли прошла внутрь, поставила поднос и задержалась в комнате ненадолго. Ни одного неловкого взгляда, ни намёка на лишние вопросы. Только короткий, многозначительный взгляд на Римуса — тот самый, в котором скрывалась история. И забота. И предупреждение.
— Чай остывает быстро, — негромко напомнила она, и, уже разворачиваясь к выходу, добавила: — А хорошее — ещё быстрее.
Я осталась стоять в тишине, чувствуя, как щёки наливаются теплом, а сердце вновь сбивается с ритма. Римус посмотрел на меня, но не сделал ни шага, ни слова — будто спрашивал взглядом: «И что теперь?»
— Не отпускай. Пока можешь. Пока я не испугалась снова.
Он молча подошёл ближе и просто взял меня за руку, чтобы остаться. Пока было можно.
𓇢𓆸
Утро застало меня врасплох. Я проснулась от невыносимого жара, хотя комната оставалась прохладной. Это не было сном — просто накатила тревога, та самая, от которой под кожей начинает вибрировать кровь. Прежний мир, с его тенями, лживыми обещаниями и тайнами, никуда не исчез. Он просто затаился, наблюдая из-за угла.
Я натянула рубашку, пальцами торопливо поправила волосы и вышла из комнаты, стараясь ступать тише. В коридорах штаба было почти безлюдно — только с кухни тянуло тёплым хлебом и шалфеем. Кто-то смеялся — лёгкий голос Джорджа. Я свернула в сторону зала, где тренировались члены Ордена.
Сегодня мне предстояло первое настоящее испытание.
В помещение я вошла негромко, но всё равно привлекла взгляды. Кто-то просто кивнул, кто-то отвёл глаза. Атмосфера была странная: словно никто не знал, стоит ли воспринимать меня всерьёз — или опасаться. Мне не хотелось никому доказывать ничего. Но и быть тенью в доме, где я якобы начала новую жизнь, тоже казалось оскорбительным.
— Прекрасно, что ты пришла, — раздался негромкий голос, и я обернулась. Это был Кингсли. — Думал, ты откажешься. Но ты не из тех, кто отступает, да?
Я чуть кивнула, чувствуя, как кожа на затылке покрывается мурашками.
— Я хочу быть полезной. Не просто жить здесь, — ответила я спокойно.
— Отлично, — сказал он и бросил мне тренировочную палочку. — Тогда покажи, как ты сражаешься, когда защищаешь себя. Или кого-то, кто тебе важен.
Тренировка началась без предупреждения. Простые заклинания — защитные, обезоруживающие. Но в каждом движении, в каждом шаге я чувствовала чужие взгляды. Пыталась не оглядываться, но знала: кто-то ищет слабость. Кто-то — оправдание ненавидеть. А кто-то — просто не понимает, зачем я здесь.
Когда Кингсли метнул в меня «Ступефай», я не отшатнулась. Не дрогнула. Просто ответила, чисто, точно, резко. Моя магия была иной. Густой. Тяжёлой. В ней чувствовалась тьма, но не злая — древняя, сильная, как лес в бурю. Я почувствовала, как сила отзывается в жилах. Как волнение сменяется холодной решимостью.
— Проклятье... — кто-то пробормотал с края зала, не без удивления. — У неё стиль Мракс. Только... чище.
Я не повернула головы. Просто продолжала. Один манёвр. Второй. Защита. Уклон. Заклинание. Кингсли кивнул, уже серьёзнее.
— Ты не просто выжившая, Лили. Ты — воин.
Эти слова прозвучали громче, чем заклинания. Я опустила палочку, дыхание было сбито, волосы прилипли ко лбу. Но я не дрожала.
— Вы ведь знали, кем я была, — прошептала я, подходя ближе. — И всё равно решили мне довериться?
Он посмотрел на меня внимательно, а затем негромко, будто делясь тайной, сказал:
— Потому что я видел, кем ты можешь стать. С самого начала.
Я не чувствовала гордости. Не было триумфа, не было привычного укола удовлетворения от победы. Было нечто другое — тихое, едва уловимое, как шорох перьев во тьме. Почти незнакомое чувство... будто я не просто справилась, а наконец оказалась на своём месте.
Словно невидимая нить впервые за долгое время соединила меня с этим домом, с этими людьми, с этим выбором. И даже если никто пока не верил в меня по-настоящему — я знала: я останусь.
Потому что у меня есть цель.
И есть те, кого я должна защищать.