Ⅺ. В этот вечер я умерла.
это была не смерть,
а освобождение.
но свобода не имеет запаха цветов,
она пахнет прахом
и лживой тишиной.
𓇢𓆸
Моей самой большой ошибкой стало то, что я решилась пойти в Запретный лес одна. Под ногами хрустели ветки, а страх заставлял меня оглядываться, словно за спиной дышала сама тьма. В груди неестественно клокотало сердце — в предчувствии чего-то ужасного. Того, о чём обычно не решались думать.
Слух обострился до предела. Я слышала ворчание воронов. Слышала чьи-то шаги — отдалённые, но всё же приближающиеся. Стремительнее, чем хотелось бы. Мои ноги едва волочились, а бежать — сил уже не оставалось.
Громкое карканье, раздавшееся над головой, вынудило меня отвлечься, вздернуть голову вверх. И это стало непростительной ошибкой. Тело пронзила волна боли — неожиданной, обжигающей. Она распространялась по каждому миллиметру кожи, заволакивала плоть, пульсируя и жгуче проникая внутрь.
Я рухнула на колени. На глазах застыли слёзы — от сжигающего проклятия. Уйти вот так... это было слишком болезненно для осознания. Мне только удалось начать жить — по-настоящему. И вот — меня уже лишили этой возможности.
Тонкие пальцы жадно вцепились в грудную клетку — в отчаянной попытке освободить место, позволить себе вдохнуть полной грудью. Но вместо этого из неё вырывались рваные всхлипы, едва походившие на дыхание. Да, я задыхалась. Сердце, ещё недавно бившееся в бешеном ритме, замедлялось с каждым ударом, тогда как проклятие, опутывающее мои внутренности, неотвратимо подбиралось к цели.
Дрожь охватила всё тело. Не та, что возникает от холода или страха, а глубокая, сломленная — как будто каждый нерв внутри обнажили и заставили ощущать одновременно. Я не чувствовала пальцев. Не ощущала дыхания. Казалось, грудная клетка больше не принадлежала мне — лишь пустой сосуд, в котором затихает ветер.
Мир вокруг начал затуманиваться. Не сразу — сначала расплылись края, как будто кто-то выливал чернила в воду. Потом исчезли звуки. Карканье. Шорохи. Даже собственные всхлипы — всё ускользало, будто кто-то медленно глушил мою реальность.
Где-то внутри бушевала мысль: «Нет. Нет. Ещё рано!». Но тело не слушалось. Лес стал расплывчатым, как на акварельной открытке, а небо над головой — тяжёлым, как потолок чужого сна.
Я хотела бороться. Хотела уцепиться за что-то — за тепло, за память, за голос, который звал меня по имени... Но хвататься было не за что. Всё выскальзывало, как песок сквозь пальцы. Даже боль — и та отступала, будто смерть вежливо просила её отойти, уступить ей место.
Я никогда не думала, что конец будет таким. Не резким. Не громким. А мягким. Почти ласковым. Как лёгкий укус перед сном. Как одеяло, наброшенное на плечи в самый последний раз.
И в тот миг, когда пустота раскрыла свои крылья, я поняла: «Я долго боролась со смертью. Но в итоге беззаветно отдалась в её объятия.»
Лили Сейр умерла.
𓇢𓆸
Блейз Забини.
Никогда прежде я не задумывался о том, что значит потерять близкого человека. Этот вопрос, казалось, никогда не возникал в моих мыслях — до того дня, когда я узнал, что её больше нет.
Мы с Ноттом и Пэнси сидели на заднем дворе, смеясь над шуткой Тео, наслаждаясь лёгким вечером, когда вдруг всё изменилось. В воздухе повисла гнетущая тишина — к нам медленно подошли преподаватели. В руках одного из них была она — Лили. Хрупкая, словно фарфор, она лежала безжизненно на ладонях Бруствера.
Сердце пропустило удар, а потом застучало с бешеной силой, словно пытаясь предупредить о надвигающейся буре. Я не мог отвести взгляд, как будто цеплялся за каждый её контур, за холодную, слишком бледную и чуждую кожу. В голове раздался тихий, отчаянный шёпот: «Она ведь не мертва?».
— Лили... — голос дрожал, когда я наклонился ближе, пытаясь уловить хоть малейший признак жизни. — Очнись, пожалуйста.
Но веки не шевельнулись, губы оставались неподвижны, а в груди сжимался тяжёлый ком, который почти не давал дышать.
— Ты просто спишь, — говорил я себе, цепляясь за эту мысль, — просто погрузилась в глубокий сон. Просыпайся. Пожалуйста...
Аккуратно подняв её руку, я почувствовал холод и неестественную лёгкость — тепло ушло, но я упрямо держался за каждую мелочь как за спасительный круг.
Вокруг стояли преподаватели, слишком молчаливые и серьёзные, их взгляды были полны тяжести, которую я не хотел видеть. Один тихо произнёс, что они сделали всё возможное, но надежды больше нет.
Слова казались далёкими, словно кто-то говорил в другом мире, но я не мог принять их. Я пытался найти в ней жизнь — сердцебиение, дыхание, движение, но вокруг была лишь гробовая тишина.
Внутри меня взорвалась буря эмоций — сначала отрицание. «Это невозможно!» — кричал я в душе. — «Она не может уйти!»
— Мисс Шеферд мертва, — голос Снегга прозвучал холодно и безжалостно.
Я ринулся вперёд, хватая профессора за мантию, пытаясь вырвать у него ложь, что разрушала меня.
— Вы врёте! Она сейчас очнётся! — голос дрожал от злости и боли. — Я не приму иного!
Дыхание сбивалось, грудь жгло невозможностью принять правду.
— Она не могла умереть! — выкрикивал я, охваченный яростью, которая стремительно разгоралось внутри. — Я знаю её! Я чувствую её дыхание! Кто-то пытается обмануть меня!
Преподаватели пытались меня удержать, но я вырывался, готовый сражаться за Лили любой ценой.
— Вы ошибаетесь! — рычал, глаза наливались кровью. — Не крадите её у меня!
Кто-то пытался шепотом успокоить меня, но в голове стоял только шум — буря, которая могла уничтожить всё.
— Я не позволю вам забрать её! — кричал я, слёзы текли по щекам. — Лили жива! Жива, и я докажу это!
Вокруг стояла гробовая тишина, непроницаемая стена между мной и жестокой правдой. Я стоял, одинокий и разбитый, с отчаянной надеждой, что это всего лишь страшный сон.
Вдруг взгляд мой встретился с глазами друзей. Мы стояли рядом, но казалось, что каждый унесён своей бурей горя.
Пэнси стояла неподвижно, как каменная статуя, лицо её было застывшим, глаза пустыми, губы сжаты. Я видел, как она боролась с собой, пытаясь сдержать слёзы, но безуспешно. Вдруг она резко развернулась и побежала прочь, оставляя пустоту и тихое эхо шагов.
Тео молчал в стороне, опустив голову. Глаза были налиты кровью, взгляд затуманен. Он тихо произнёс мне:
— Если это шутка — я убью каждого, кто к ней причастен.
В голове звучало только: «Она не могла погибнуть. Не так. Не глупо. Не без следа.»
Я пытался взять себя в руки, но неверие превращалось во всепоглощающую ярость. Снова едва не сцепился с преподавателем, тихо рассказывавшим о её смерти — словами, которые я не хотел слышать.
И когда меня полностью охватило отчаяние, я сорвался и крикнул в пустоту:
— Ты мне обещала, Шеферд. Обещала не исчезать. Катись к дьяволу за свои слова!
Голос дрожал, а внутри ломалось что-то очень важное. Я не хотел сдаваться, не мог и не хотел.
Я шел в гостиную, будто не понимая, куда меня ведут ноги. В голове была пустота, сердце камнем лежало на дне груди, каждый вдох давался с трудом, а мир вокруг будто растаял, оставив только гулкую тишину и холод, пронизывающий до костей.
Дверь была приоткрыта, и я толкнул её, не осознавая громкости своих шагов. В углу комнаты, у разбитого зеркала, стояла Пэнси. Она была недвижима, глаза её, огромные и пустые, смотрели не на отражение, а куда-то за пределы комнаты, в бесконечность.
Стекло валялось на полу в осколках, беспорядок на полу напоминал разрушенные мечты и надежды. Пэнси тихо вздохнула, не отводя взгляда, и прошептала:
— Я не знаю, как дальше жить...
Я остановился, слова застряли в горле, а внутри меня бушевала буря. Хотелось подойти, обнять, сказать хоть что-то, что могло бы унять эту боль, но голос предательски молчал. Я просто стоял и смотрел, как горе становилось плотью в хрупком теле моей подруги.
Вспомнилось обещание Лили — не исчезать. Теперь казалось, что всё это обман, пустая оболочка фразы, которой не суждено было сбыться.
Я медленно подошёл ближе. Не знал, зачем — просто не мог больше стоять в стороне. Пэнси всё ещё смотрела в зеркало, точнее, в то, что от него осталось. Свет падал под странным углом, и в разбитых осколках отражались только её глаза — широко раскрытые, безжизненные, как у человека, который уже не здесь.
Хотелось что-то сказать. Простое. Может быть: «Она вернётся» или хотя бы «Мы справимся». Но язык не повернулся. Любое слово казалось кощунством в этой тишине, будто звук разрушит тонкое равновесие между тем, что мы чувствовали, и тем, что пытались не чувствовать.
Пэнси дрожала. Не плакала — нет. Просто дрожала. Незаметно, почти призрачно. Как стёклышко, в которое только что бросили камень, но оно ещё не треснуло. Я медленно коснулся её плеча, осторожно, будто боялся, что она рассыплется от любого прикосновения. Она не отпрянула. Только глубже втянула воздух, а затем медленно выдохнула, почти беззвучно.
— Это не сон, да? — тихо спросила она, почти без эмоций. — Это правда.
Я не ответил. Просто остался рядом. И этого, кажется, ей было достаточно.
Мы молчали. Долго. Мир будто перестал существовать за пределами этой комнаты. Всё стало нереальным — кроме этого зеркала, нас двоих и той пустоты, которую оставила она.
Я вспомнил, как Лили однажды бросила мне: «Ты ничего не говоришь, но рядом с тобой тихо. В хорошем смысле». Тогда я только усмехнулся. А сейчас... Я понял, что имела в виду.
Пэнси шагнула ближе ко мне. Медленно, как будто не верила, что имеет на это право. Я обнял её. Не крепко, не отчаянно — просто обнял. По-человечески. Без слов. Без лишних объяснений. Потому что иногда нужно не объяснять, а просто быть рядом, когда всё рушится.
В этот момент я понял: Лили действительно ушла.
И что-то в нас — в каждом из нас — ушло вместе с ней.
𓇢𓆸
Теодор Нотт.
Я не задавал вопросов. Слишком много лиц было вокруг, слишком много слов, голосов, взглядов. Все куда-то шли, что-то обсуждали — будто смерть Лили была новым поводом для сплетен, а не настоящей потерей. Никто не говорил прямо, но кто-то обмолвился: «Нашли недалеко от границы леса...» — и этого было достаточно.
Я не сразу пошёл. Сначала стоял у окна в спальне, упершись ладонями в холодный камень подоконника, и смотрел, как вечер затягивал горизонт. Пальцы стучали по камню, как будто искали ритм, за который можно уцепиться. В груди стояла вязкая пустота. Не боль. Не злость. Просто... пустота. Без запаха. Без вкуса. Как после сильного ожога, когда кожа уже не болит — она просто мертва.
Когда я спустился, Пэнси была где-то в гостиной. Блейз не вернулся. Никто не заметил, как я вышел. И, честно говоря, это было к лучшему.
Путь до леса занял минут пятнадцать. Я шёл в обход, по тропам, где не попадусь преподавателям. Пару раз на меня с ветвей срывались птицы — я даже не вздрогнул. Шаг за шагом. И чем ближе я был, тем сильнее ныла внутри ярость — тихая, глухая, как пульс под кожей. Я даже не знал, на кого она была направлена. «На тех, кто убил её? На тех, кто не спас? Или на себя — за то, что не был рядом?»
Я нашёл то место не потому, что знал — я просто почувствовал. Его невозможно было спутать. Воздух был другим. Влажным, медным, густым. На земле остался слабый отпечаток от тела. Почти неразличимый. Но я знал.
Опустившись на корточки, я уставился в темноту меж корней. «Сюда её бросили. Как проклятую. Как нежеланную. Как... как ту, кто не заслужила достойной смерти.»
Я сжал кулаки до боли, ногти впились в ладони. Зубы стиснуты. В глазах кололо от напряжения.
— Если это чья-то игра... — выдохнул я, — я разнесу в щепки всё, к чёрту.
В темноте не было ответа.
Она не была мне любовью. Не была единственной. Но она была настоящей. Той, что не судила. Той, что, даже смеясь, не позволяла тебе оступиться. Лили всегда знала, что сказать, чтобы ты не чувствовал себя никчёмным. Даже если просто сидела рядом в молчании.
Я провёл ладонью по влажной траве, как будто искал след её запаха. Не знаю, зачем. Может быть, чтобы поверить, что она действительно была здесь. Что всё это — не просто дурной сон.
В тот момент я поклялся себе: «Если узнаю, кто сделал это — кто решил, что может тронуть её, — я не просто отомщу. Я сотру их имя. Их облик. Их сущность.»
Потому что таких, как Лили, не трогают.
Я остался там до темноты. И даже когда пошёл дождь, я не ушёл. Лес был сырым, мрачным, но я чувствовал, что только здесь могу быть с ней. В последний раз. Без толпы. Без слов. Без масок.
Просто... с ней.
Я шёл обратно, будто во сне. Мантия была сырой от дождя, ботинки тянули к земле, и в голове стоял гул — такой же, как в тот вечер, когда отец впервые ударил меня за проваленное ЗОТИ. Только сейчас гул был внутри всего: в горле, в груди, в запястьях, в движениях моего тела.
Лестницы казались слишком крутыми, стены — слишком тесными. Я шёл медленно, чтобы не думать. Не чувствовать. Просто идти. Как всегда. Но замок, каким бы холодным он ни был, был уже не тем. Без неё он стал пустым. Глухим. В нём больше не звучал её смех, не было тихого шепота на переменах, даже воздуха, казалось, стало меньше.
Когда я подошёл к гостиной, Блейз уже стоял у окна. Один. Молчал. Спина прямая, пальцы сжаты в кулаки, но не двигается. Я сразу понял — он знал, что я ушёл. И ждал. Не потому что хотел что-то сказать. А потому что только мы вдвоём могли по-настоящему понять, что случилось.
Я молча прошёл мимо него и опустился в кресло у камина. Блейз повернулся через пару секунд — не сразу. Он подошёл, сел рядом. Ни слова. Только тишина между нами. Такая густая, что казалось — дышать можно только сквозь неё.
— Ты был там? — наконец выдохнул он. Голос хриплый, будто простуженный, но это не простуда. Это — Лили.
Я кивнул. Медленно. Одноразово. Как будто каждое движение отнимало силу.
— Там... всё ещё чувствуется. — Я провёл рукой по колену. — Как будто она... не ушла. Как будто осталась, где трава сломана.
Блейз прикрыл глаза. Лицо его дернулось.
— Не могу здесь находиться, — произнёс он сдавленно. — Каждая чёртова стена. Каждый грёбаный коридор. Она везде. И нигде.
Мы снова замолчали. Но теперь это была не пустота. А обоюдное молчание. То, в котором друг слышит друга без слов.
— А Пэнси? — спросил я.
Блейз вздохнул.
— В комнате. На полу. В разбитом зеркале отражения нет. Она говорит, будто боится смотреть — как будто вдруг увидит Лили.
Я закрыл глаза.
— Она была хорошей. Честной. Правильной. — голос мой чуть дрогнул. — И с нами. Несмотря ни на что.
— Да, — прошептал Блейз. — И мы её подвели.
На этой фразе я не сдержался. Открыл глаза, резко вскинул голову.
— Нет. Мы не виноваты. Виноваты те, кто сделал это. Те, кто послал проклятие. Те, кто счёл её удобной мишенью. — Я сжал подлокотники кресла. — И если найду их — они пожалеют, что когда-то родились.
Блейз посмотрел на меня. Впервые за весь вечер — прямо в глаза. Его взгляд был мрачным, полным пепла.
— Найдём, Тео. Найдём.
𓇢𓆸
Драко Малфой.
Я пришёл слишком рано.
Солнце только-только касалось окон, лениво проникая сквозь витражи Большого зала, словно само не решалось потревожить тишину. Воздух был холодным, неподвижным. Ни одного ученика, ни одного лишнего звука. Только я и она.
Её тело покоилось на постаменте в центре зала, накрытое чёрным саваном, аккуратным, как последний вздох. Ни венков, ни цветных ленточек — только безупречная, сухая строгость, как и подобает тем, кого не отпускают с криками. Только с тишиной. Я остановился на пороге. Не потому, что не хотел подходить ближе. А потому что не знал — имею ли право.
«Лили».
Имя, которое я никогда не произносил вслух так, как хотелось. Ни разу не сказал с теплом. Легче было прятаться за ухмылкой, за острым словом, за холодным взглядом. Но теперь... теперь ничего из этого не имело значения.
Я подошёл ближе. Каждый шаг отзывался эхом, как будто замок сам запоминал мои движения. Я остановился в метре от неё. Глаза уставились в ткань савана — чёрную, как ночь без звёзд.
— Я думал, ты бессмертна, — тихо выдохнул я, и голос прозвучал почти жалко. — Ты ведь всегда шла вперёд, даже когда остальные пятились назад.
Пальцы дрогнули, но я не осмелился прикоснуться. Нельзя. Поздно.
В груди было странно. Не боль. Не пустота. Что-то третье. Колючее. Как если бы слова, которые я не сказал, проросли внутри и теперь терзали изнутри, пуская корни.
— Я злился на тебя, Лили. Часто. Потому что ты... не боялась быть собой. Потому что ты не принадлежала никому. Ни мне. Ни им. Ни даже этой грёбаной системе, — я усмехнулся, но в уголках губ была только усталость.
Опустившись на корточки, я взглянул на очертания тела под тканью.
— Я бы не признался, даже если бы ты была жива. Потому что гордость — она ведь как замок: закрывает всё. А ты... ты была свободной.
Провёл рукой по каменному полу, как будто искал в нём тепло, которого уже не было.
— Ты мне снилась, знаешь? — чуть дрогнул голос. — В ту ночь, перед этим всем. Я не придал значения. А теперь не могу перестать думать: может, должен был что-то сказать. Что-то сделать.
Я замолчал. На миг. Или на целую вечность. Потом медленно поднялся, будто сила вернулась в тело лишь для последнего жеста. Не попрощался. Не сказал «прощай». Просто смотрел.
— Если бы знал, что ты уйдёшь первой... — прошептал. — Я бы, может, не тратил время на молчание.
Я отвернулся, шагнул прочь. Но у двери задержался. И едва слышно добавил:
— Прости, Лили.
Я вышел из зала медленно, словно за спиной осталась не просто потеря, а целая эпоха. За дверью воздух был прохладнее — не потому что тянуло из окон, а потому что в груди зияла дыра. Шаги отдавались глухо, мир будто приглушился.
— Надо же, — услышал я позади. Голос резкий, будто лезвие по стеклу. — Малфой пришёл попрощаться.
Я обернулся, знал, кому принадлежал голос ещё до того, как встретился с его взглядом.
«Блейз».
Он стоял в паре шагов, руки сжаты в кулаки. Глаза красные, как у хищника, загнанного в угол. Таким я его не видел. Никогда. Даже когда умирал кто-то из его родственников. Даже когда мы ссорились по-настоящему.
— Я имел на это право, — сказал я спокойно, хотя внутри всё трещало.
Он подошёл ближе. Почти вплотную.
— Право? — повторил он, зло усмехнувшись. — Ты не имел никакого права на неё. Ни при жизни, ни сейчас. Ты гнался за тенью, шипел ей в спину, делал всё, чтобы она чувствовала себя чужой. А теперь стоишь с этим своим героическим видом, будто любил её!
Я сделал шаг назад, но он ринулся вперёд. Его рука почти схватила меня за ворот мантии, но в последний момент он сжал кулак и ударил кулаком в стену рядом с моей головой. Камень отозвался сухим, глухим звуком, но Блейз будто не почувствовал боли. Только злость.
— Где ты был, Малфой, когда она плакала в комнате по ночам? Когда тянула на себе свои страхи, когда мы... мы хоть как-то пытались ей помочь? Где ты, чёрт возьми, был?
Я стиснул зубы.
— Я был рядом. Просто... по-своему.
— По-своему? — он почти рассмеялся. — По-своему — это когда ты делаешь вид, что она пустое место? Или когда молчишь, потому что тебе удобно быть трусом?
Я не знал, как ответить. Потому что он был прав.
Потому что я молчал.
Потому что я прятался.
Потому что я любил её в тени.
Блейз шумно выдохнул, резко отступил и отвернулся. На его спине натянулась ткань мантии, он держался из последних сил.
— Она простила бы тебя, — сказал он тише. — Но я — не прощу. Ни тебя, ни себя. Мы все подвели её, Малфой. Все.
Его голос сломался. Он не плакал. Но в этом голосе было всё, что осталось от нашей дружбы. Он ушёл, не оборачиваясь.
А я остался стоять в холодном коридоре, один, с пустотой, которая разрасталась внутри, будто теперь она принадлежала мне навсегда.
𓇢𓆸
Лили Сейр.
Дом на площади Гриммо встретил меня тяжёлым воздухом и скрипящей лестницей. Всё было будто знакомо, и всё — как в первый раз. Я шла по коридору, словно ныряя в ледяную воду. Там, впереди, был Орден. Люди, сражающиеся за свободу, за правду. За свет. С некоторыми из них меня успел познакомить Дамблдор, за несколько дней до моей смерти. И всё же, я чувствовала, что в глазах всех мне придётся заслужить право стоять рядом.
Дверь в зал была приоткрыта, и изнутри доносились голоса. Сдержанные, деловые, но с той нервной частотой, что говорит о чём-то важном. Я вошла, задержав дыхание.
— Лили, — первой отозвалась Молли Уизли. Она поднялась со своего места, шагнула вперёд, и, не спрашивая, просто обняла меня. Плотно. Тепло. Почти как мама. — Слава Мерлину, ты цела.
— Спасибо, — выдохнула я, с трудом удержав дрожь в голосе.
По залу скользнули взгляды. Уизли были почти в полном составе — Билл, Чарли, близнецы, сидящие плечом к плечу. Минерва МакГонагалл, молчаливая, с пронзительным взглядом. Кингсли. Мадам Бонс. Люпин — чуть поодаль, с закрытым выражением лица. И кто-то ещё — те, кого я не знала лично, но чьи взгляды чувствовала кожей.
— Итак, она вернулась, — сказал кто-то с краю. Голос принадлежал Эмелине Вэнс. — Девушка из рода Мракс. Воспитанная Громлайт. Та, кто могла бы...
— Она не враг, — перебила Минерва с такой твёрдостью, что в зале стало тише.
— Пока, — бросил кто-то, не глядя на меня. — Пока не докажет обратного.
Я не ответила. Стояла ровно, руки были сцеплены за спиной, сердце стучало глухо — не от страха, от горечи. Они знали, что я жива. Все были в курсе инсценировки. И всё же... видеть меня живой — другое дело. Я была символом. Теперь — сомнением.
— Что ж, — подал голос Билл Уизли, чуть выйдя вперёд. — Раз уж мы спасли Лили, давайте хотя бы позволим ей сказать, зачем она пришла.
Я кивнула. Шагнула вперёд, и на миг мои глаза встретились с глазами Римуса. Там было что-то. То, что болело.
— Я не прошу верить мне. Я не заслужила этого, — начала я, и голос звучал глуше, чем я рассчитывала. — Я прошу только дать мне шанс. Чтобы доказать, что я не Мракс. Чтобы дать смысл той смерти, что мы с вами подделали.
На это никто не ответил. Но в зале повисло напряжение — не агрессия. Выжидание. Проверка.
Фред вдруг кивнул мне, поднимая бровь.
— Ну, если ты встанешь рядом с нами, когда начнётся бой — это будет доказательством получше любой фамилии.
— Или ты просто покажешь, у кого действительно яйца, — добавил Джордж с невозмутимым видом.
Молли закрыла лицо рукой, но я увидела — она улыбнулась.
И я тоже. Чуть-чуть. Но впервые с момента «смерти» — искренне.