Ⅹ. Пепел на коже.
Я не просила прощения
Я не молила о помощи
Я пришла
Как буря приходит в ночь
Без позволения
𓇢𓆸
Стоило мне оказаться на территории Хогсмида, как я заторопилась в школу. Проходя по практически безлюдному проулку, я завернула за угол, как вдруг меня кто-то схватил. Тяжёлая ладонь легла на мои губы, заглушая вскрик. Другая рука легла на талию, плотно притягивая к себе. «Запах свежескошенной травы и спелых зелёных яблок».
— Проклятье, Малфой! Ты следил за мной? — вывернувшись из его хватки, я толкнула его в плечо.
— А что ещё остаётся делать, когда ты ранним утром ускользаешь из замка? — его хмурый вид вмиг улетучился, а на губах проявилось подобие ухмылки.
— Определённо не пугать меня, придурок!
Драко шутливо закатил глаза, а затем провёл меня чуть вперёд. Мы направились в сторону замка.
— Ты была...
— Да, — я тут же перебила его, лишив возможности договорить, а затем вздохнула.
— И как прошло? — в его голосе сквозили нотки волнения, но я предпочла пропустить их мимо ушей.
— Как всегда.
Резко остановившись, я устремила на Малфоя внимательный, выжидающий взгляд. Мои руки непроизвольно сложились на груди, а одна бровь недовольно поползла вверх. Мне не нужно было ничего говорить. Драко обернулся на меня через плечо и, заметив, что я стою на месте, развернулся ко мне лицом.
— Я знаю, Лили. Я виноват. Да и вряд-ли заслуживаю прощения, но... Прости. Пожалуйста.
— В следующий раз просто обсуди это со мной, а затем мы придумаем, как поступить.
Подметила я. Расслабившись, я сделала пару шагов по направлению к замку, но вдруг почувствовала на себе слишком пристальный взгляд серых глаз.
— Следующий раз? - недоверчиво переспросил он.
— Мракс не оставит попыток.
Бросив эту фразу через плечо, я двинулась дальше. К замку мы подошли в молчании. В этот раз Драко не шутил, не комментировал. И я была ему за это благодарна. Мир будто сжался до скрипа камня под каблуками и хруста инея под ногами.
Мы остановились у подножия лестницы. Серые глаза уставились на меня, будто хотели что-то сказать, но я уже отвела взгляд. Ворона - моя ворона - сидела на каменной балюстраде и медленно поворачивала голову в нашу сторону. Чёрные перья на фоне утреннего неба казались нереальными, как мазок чернил в акварельном сне.
Я почувствовала, как внутри поднимается дрожь. «Связана ли ты со сном?».
— Она всегда рядом? — тихо спросил Драко, не отрывая взгляда от птицы.
— Да, — ответила я просто. — Иногда я думаю, что она - последнее, что осталось по-настоящему моим.
— Не думаю, что Громлайт одобрила бы такую сентиментальность, — с плохо скрытым сарказмом заметил он.
— А мне больше не нужно её одобрение, — в моём голосе не было ни вызова, ни страха. Только усталость. И чёткое, кристально холодное знание.
Малфой медленно кивнул, будто принял это как факт. Без возражений. Мы молча поднялись по лестнице и вошли в замок. Тепло холла ударило в лицо, но не согрело. Я ощущала, как каждый шаг, каждое движение будто записывается. Как будто стены уже знают, что я сделала. Или что я собираюсь сделать.
— Лили, — Драко остановился, когда мы дошли до поворота. - Если она... если Громлайт снова тронет тебя...
— Она уже это сделала. — Я сжала левую руку, где под мантией всё ещё пульсировала тусклая боль от клейма. — Вопрос в том, когда она решит сделать это снова.
— И что ты собираешься?..
Я чуть склонила голову, и мои глаза снова на миг блеснули — не болью, а чем-то древним, чужим. Тем, что пробуждалось во мне с каждым шагом в отдалении от поместья.
— Не бежать, если ты об этом.
Я развернулась и пошла прочь, оставляя за спиной замершего Малфоя и ритмичные шаги, в такт которым где-то над головой снова зашумела ворона.
Комната встретила меня тишиной - плотной, вязкой, почти враждебной. Я на мгновение остановилась у двери, не решаясь идти дальше, как будто внутри кто-то уже ждал. Но, конечно, кроме неё — никого.
«Кая».
Сидела на изголовье кровати, в своём обычном молчаливом наблюдении. Ни звука, ни движения. Лишь глаза — холодные, проникающие — будто знали больше, чем я когда-либо осмелилась бы спросить.
Я сняла мантию, медленно, почти церемониально, сложила её на стул. Сапоги — под кровать. Палочка — на стол.
Села, выпрямив спину, будто была на суде. Смотрела вперёд, не моргая. Тяжесть пасмурного утра дышала сквозь оконные стёкла, и ворона не отводила взгляда.
Книга была завернута в плотную чёрную ткань — я прятала её, как преступление. И, может, это и было преступлением. Одеревенелые пальцы держали книгу — не как реликвию, а как проклятие. Но я развязала узел быстро. Без колебаний. Без молитв.
Она легла на стол с глухим, почти живым звуком. Как будто знала: её снова откроют. Обложка — старая, потёртая, пахнущая временем и кровью. Пальцы скользнули по тиснению, по буквам, вырезанным веками.
Род Мракс: Кровь и Завет.
«То, от чего я бегу и к чему всё равно возвращаюсь».
Открыла.
Страницы шелестели, как сухие листья. Старые. Упрямо пахнущие пылью и железом. Я искала... не зная, что именно. Фамилию? Историю? Предупреждение? Что-то, что скажет: «Ты не одна. Ты не сошла с ума. Всё это не зря.»
И вдруг взгляд зацепился за край листа, не такой, как все. Тоньше. Мягче. Сложенный вдвое. Я вытащила его и развернула.
Почерк был женский. Рывистый. Чужой - и до боли родной.
Я знала эти линии.
Эти буквы.
Эти изломы.
«Мама.»
Пчёлка,
Если ты читаешь это, значит, ты жива. Значит, они не убили в тебе всё.
Громлайт лжёт. Это её закон. Она лжёт, когда говорит, что чувства — это слабость. Она боится. Потому что однажды тоже любила. И потому убила.
Морриган - не проклятие, Лилибэт. Это имя, которое жгло её. Оно — твоё. Ты не тень. Ты кровь, что помнит. Ты голос, что не забыл. Ты сильнее, чем они хотят видеть.
И слабость — это не любовь. Слабость - это позволить им решать, кто ты есть.
Навеки любящая тебя — мама.
Слова внутри меня стучали, как шаги по давно нетопленому холлу. Я зажмурилась, и что-то внутри сжалось, повернулось и щёлкнуло. Но не сломалось. Проснулось.
Молча подошла к камину. Сорвала подвеску с шеи - знак подчинения, который тётя заставила меня носить «с гордостью». Она была холодной и гладкой, словно созданной, чтобы не оставлять следов.
Сжав её в кулаке, я почувствовала, как магия пульсирует. Но больше не откликнулась.
Ворона резко каркнула. Звук был как удар, как знак.
— Достаточно, — прошептала я.
Пламя вспыхнуло, когда мои пальцы выбросили подвеску в огонь. Вспышка была белой, как молния. Что-то внутри меня безвозвратно исчезло, вся злость, ненависть — всё это исчезло, оставляя за собой странную, почти пугающую пустоту.
— Шеферд, ты собираешься проветрить свою совесть или выйти наконец? — лениво раздалось из-за двери.
Голос Блейза.
Я вздрогнула, будто он вытащил меня из другой плоскости. Аккуратно свернула письмо мамы и спрятала обратно между страниц. Книга вновь оказалась завернутой в ткань и аккуратно уложенной на дно сундука - словно я могла спрятать то, что уже отпечаталось внутри меня.
— Минуту, — откликнулась я, быстро натягивая мантии и собирая волосы в небрежный узел.
Блейз ждал у входа, опираясь плечом о косяк, как будто был хозяином здешнего мира.
Рядом — Тео, зевающий и недовольный. Пэнси уже закатывала глаза так, будто сделала это десять раз за утро.
— А вот и наша затейница, — заметил Забини, оценивающе глянув на меня. — Выглядишь как человек, который не спал. Или спал с книгой.
— А если и так? — пробормотала я, натягивая перчатки. — Моя мания — дело исключительно моё.
— Ну, хоть не драконы, — театрально вздохнул Тео.
Мы вышли из гостиной вместе, как обычно. Проходя по коридорам, я ловила на себе взгляды — не резкие, скорее, изучающие. После ужина у Слизнорта слухи наверняка расползлись, как пролитое зелье.
Но мне было всё равно.
Учебный день закрутился в привычной последовательности: трансфигурация, зельеварение, лекции, записки, взгляды. МакГонагалл строга, Слизнорт благодушен, кто-то уронил котёл, кто-то поджег мантию. Всё как всегда.
А я — нет.
Я не здесь. Не совсем.
Каждый раз, когда преподаватель обращался ко мне, я выныривала из мыслей. Но ненадолго. Они возвращались вновь.
Книга. Письмо. Имя, которое нашептывало где-то внутри: Морриган. Лилибэт. Ты сильнее. Я машинально сделала записи, но взгляд снова ушел в окно. Слова мамы звучали в голове, как внутренний голос, который невозможно заглушить.
«Слабость — это позволить им решать, кто ты есть.»
К обеду я уже точно знала: читать нужно с конца. Что бы она ни оставила, это не было обычным посланием. Это не дневник. Это — завещание. Логика рода Мракс всегда шла вспять.
От смерти — к жизни. От наследия — к истоку.
В голове проступал образ: последние страницы, исписанные дрожащей рукой. Слова, которые должны были быть сокрыты от глаз. «Только для той, кто осмелится нарушить правило.»
— Лили, ты в порядке? — спросила Пэнси, когда мы вышли из библиотеки.
— Просто думаю, — отмахнулась я.
— Опять по кругу? — Блейз качнул головой. — Осторожней. У нас это наследственное.
Я улыбнулась — уголком губ, почти вежливо.
Но внутри — снова и снова: «С конца. Начни с конца.»
𓇢𓆸
Вечер вполз в комнату тихо, будто не хотел тревожить, и я не зажгла свет — в полумраке всё казалось менее реальным, менее опасным, будто книга, лежащая в сундуке, была всего лишь сном, а не ключом к прошлому, которое я не просила открывать.
Моя ворона молчаливо устроилась на спинке кресла, чуть наклонив голову в сторону, точно всё это её касалось куда больше, чем я пока понимала. Я села на край кровати, тяжело выдохнула и только тогда позволила себе достать то, что так отчаянно прятала всё утро. Обёрнутая в тёмную ткань книга была тяжёлой, почти живой, и, развернув её, я на мгновение замерла — будто чувствовала, как с этим прикосновением что-то невидимое вновь врастало в мою кожу, возвращалось под рёбра, в кровь.
Я не искала начала. Сегодня — нет. Сегодня я знала, что правда всегда скрывается не там, где её ожидаешь, и потому почти сразу перескочила на последние сорок страниц, перебирая их медленно, с едва сдерживаемым ощущением, что между строчек может быть спрятано нечто такое, что уже изменило меня, ещё не будучи прочитанным.
Страницы пахли сыростью, чернилами и временем, будто они ждали меня слишком долго. Где-то ближе к самому краю, где пергамент стал особенно тонким и ломким, я наткнулась на заголовок, выведенный красной вязью — «Запись запрещённого. Тайна изгнания крови» — и сердце сжалось так, будто в груди вдруг стало слишком тесно.
Строки были выведены аккуратным, знакомым почерком, слишком живым, чтобы быть просто хроникой, и я поняла, что эти слова написаны рукой Громлайт.
Когда она отказалась склонить колени, я была вынуждена.
Она стала опасной.
Безмерно сильной.
Любовь сделала её безрассудной.
И потому я забрала у неё плоть.
Оставила только крылья.
Оставила карканье вместо слов.
Оставила память, сшитую из боли.
Чтобы она не могла говорить.
Чтобы она смотрела.
Всегда.
Я перечитывала снова и снова, и с каждым разом слова резали острее. Пальцы задрожали, и в какой-то момент мне показалось, что они оставляют след на пергаменте — не чернильный, а живой, кровяной.
Я медленно подняла глаза, как будто чувствовала, что за мной наблюдают. «Кая». Не шелохнулась, не издала ни звука. Только смотрела. И в этом взгляде было всё: понимание, знание, воспоминание.
«Чтобы она смотрела.» Я не сразу осознала, как встала. Просто очутилась ближе, перед ней, с дрожью в пальцах, с затуманенным дыханием, с беспомощным желанием всё отрицать.
— Морриган? — мой голос дрогнул и тут же сорвался. Ворона слегка наклонила голову, издав короткий, глухой звук - он был не карканьем, он был стоном. Не криком — зовом. Не птицей — откликом.
Я отшатнулась, спина ударилась о край стола, и в голове клокочущим вихрем закружилось всё сразу: первое карканье в детстве, тёмное перо на подоконнике, взгляд, который всегда был слишком человеческим.
Она — всегда рядом. Не как защита. Как свидетель. Как та, кто помнит. Кто несёт. Кто ждёт. И я поняла, почему Громлайт ни разу не смотрела на ворону, почему ни разу не коснулась её — потому что знала. Потому что сама сделала это. Потому что заклеймила ту, чьё имя я ношу в памяти. Потому что заперла Морриган в чёрное крыло и вечное молчание.
Я шагнула назад, села на пол, обхватив голову руками. Слёзы не лились — они будто высохли внутри, сгорели заживо. Никакой истерики. Только тяжесть. Только осознание, что я больше не просто Лили Сейр. Что я — потомок женщины, которую превратили в птицу, и та всё ещё жива, всё ещё рядом, всё ещё смотрит. И если она смогла выдержать это, тогда мне нельзя сдаться. Я выпрямилась, подняла голову, глядя на неё.
— Я найду способ, — сказала тихо. — Обещаю. Я освобожу тебя.
Она ничего не ответила, но её взгляд стал мягче. Или мне только показалось.
Стук в дверь прозвучал как выстрел. Резкий, неуверенный, но в этой тишине — почти оглушительный. Я вздрогнула, вскинула голову, а ворона слегка вскинула крылья, будто почувствовала опасность или — скорее — раздражение. Её глаза снова стали холодными, наблюдательными, словно она вернулась в привычную роль: видеть, но не говорить. Хранить.
Я быстро захлопнула книгу, сунула её под ткань и спрятала обратно в сундук, движение было порывистым, почти паническим. Тело действовало быстрее разума — только бы не застали. Только бы не спросили. Только бы успеть... успеть забыть, что только что узнала.
Стук повторился, на этот раз мягче, и я, не дождавшись третьего, метнулась к двери, рывком распахнула её - и наткнулась прямо на него.
«Римус».
Он стоял на пороге, с поднятой рукой, явно готовясь постучать ещё раз. Его лицо, как всегда, собранное, чуть усталое, но в глазах что-то сместилось — что-то более личное, настойчивое. Как будто и он ждал этой встречи... или боялся её.
— Лили, — спокойно произнёс он, и в этом имени не было учительского оттенка. Только — нежность. — Я... мы должны были увидеться.
Да. Мы договаривались. Я сама попросила его об этом. И совершенно забыла.
В голове всё ещё звенели последние строки из книги, сердце колотилось, пальцы дрожали от напряжения, и я ощущала, как слова путаются ещё до того, как успевают родиться.
— Да... — выдавила я, отступая назад и чуть приоткрывая дверь, словно приглашая его. — Прости. Я... немного отвлеклась.
Римус не двинулся сразу. Он смотрел на меня чуть пристальнее, чем обычно — и я уже знала этот взгляд. В нём не было строгости. Не было вины. Но было что-то другое — разрушительно честное, от чего хотелось обернуться, как от яркого света.
— Всё хорошо? — тихо спросил он, и голос его стал почти неразличимым.
Мои губы дёрнулись, будто хотели выдать автоматическое «да», но изнутри поднялось что-то другое. Глубже. Темнее.
— Нет, — сказала я. — И я не уверена, что когда-нибудь будет.
Он всё ещё не входил. Просто стоял, словно на границе между дозволенным и запретным, как будто сам не решался переступить этот порог. Я смотрела на него и чувствовала, как воздух между нами стал гуще. Плотнее. Он что-то знал. И это «что-то» было ближе, чем я готова была признать.
Я видела в его глазах печаль, не свойственную ему. Чуть нахмурившись, прищурила взгляд. Нечто сидело внутри - нераспущенное, глухое, тянущееся наружу. То, что давно просилось быть сказанным. И я не знала, была ли готова услышать что-то ещё этим вечером, после всего, что уже успело разорвать изнутри.
— Ты хочешь что-то сказать, — проговорила я, и голос мой едва ощутимо дрогнул. — Скажи.
Он стоял у порога, будто всё ещё не был уверен, имеет ли право сделать шаг ближе. А я — не была уверена, что хочу услышать то, с чем он пришёл. Всё внутри уже горело: книга, имя, письмо матери — слишком живое, слишком ранимое — и теперь он, с правдой, которую, казалось, носил в себе слишком долго.
Я не задавала вопросов. Только смотрела. Открыто. Без маски.
— Дамблдор попросил, — наконец произнёс он, и голос у него был чужой — глухой, выжатый. — Попросил присматривать за тобой. Не как за ученицей. Как за кем-то... кто может свернуть. Кто слишком близко к краю. Я согласился.
Я выпрямилась, хотя ещё мгновение назад едва ощущала собственное тело. Его слова не были ударом — скорее, трещиной. Тихой, глубокой, как хруст льда под ногами, когда стоишь в центре озера. Я знала, что значит быть под наблюдением. Я привыкла.
Но слышать это от него... было совсем иным.
Он был тем, на кого я опиралась, даже не осознавая этого до конца. Тем, на чём держалось во мне всё живое.
— А потом? — спросила я.
Он закрыл глаза, и этого хватило, чтобы понять: что-то пошло не так. У него. У нас.
— А потом... — он вдохнул, почти тяжело. — Ты перестала быть просто «кем-то, за кем надо следить». Ты стала Лили. Ты стала той, к кому я... тянулся. — Он сделал шаг. Осторожный. Неуверенный. Не с правом — с болью. — Я не должен был. Не имел права. Но... я не справился.
И тогда я заговорила. Голос был ровным, сухим, но под ним дрожала тонкая нить — как листья на ветру.
— Не справился с чем? — я подняла глаза. — С чувствами? С тем, что я стала не такой, как ты ожидал? С тем, что, может быть, я и правда... «тёмная Лили»?
Слова не били. Они тихо резали воздух. Я не злилась. Я боялась. Боялась, что он отвергнет не то, что я сделала, а то, чем была.
— Какая я, по-твоему, Римус? — прошептала я. — Я всё ещё Лили?
Он не ответил сразу. Но взгляд говорил сильнее любых слов. Он смотрел на меня, как на что-то хрупкое и родное, что боишься потерять. Так смотрят, стоя на краю.
— Ты — та, кто каждый раз возвращается, — тихо сказал он. — Кто не сдаётся. Кто поднимается, когда все хотят, чтобы ты осталась лежать. Ты — сильная. Ты — настоящая. Ты — Лили. Моя Лили.
Я не знала, кто из нас шагнул первым. Но он оказался рядом. Рука коснулась моей - осторожно, почти с извинением. И я не отстранилась. Просто закрыла глаза и позволила себе - впервые за весь этот день - приблизиться. Не к объятиям. К близости.
— Не отпускай, — выдохнула я. — Пока я не исчезла совсем.
И он остался.
Тишина опустилась между нами — не как пауза, а как облегчение. Как ткань, которую наконец перестали рвать. Она была тёплой, неосвещённой, но настоящей, и в ней мы не нуждались в словах. Римус стоял совсем рядом, а я не отступала. Мы просто дышали — будто одним и тем же воздухом, будто этим дыханием можно было удержать то, что разваливалось весь день.
Я чувствовала его руку — всё ещё на моей, нерешительную, но живую. Не властную, не требовательную, просто... человеческую. От неё по венам шёл тихий, почти неощутимый жар, такой тонкий, что от него не бросало в дрожь — он, наоборот, собирал во мне всё заново. Кусочек за кусочком.
Ночь за окном сгущалась, а в комнате стояла тишина, только сердце стучало — моё, его — я уже не знала, где чьё. Время будто замедлилось, вбирая нас внутрь. Никаких звуков, кроме дыхания и еле слышного шелеста. Наверное, шевельнулась ворона за окном, или просто по стеклу прошла чья-то тень. Но мы не обернулись.
Я не знала, как долго мы стояли так. Минуту? Пять? Вечность? Но в этой тишине я чувствовала себя живой.
Не разоблачённой.
Не проклятой.
Не Мракс.
Просто Лили.
И он — просто рядом.
Он не просил прощения. Я не требовала объяснений. Всё уже было сказано — и всё, чего мы не могли произнести, отражалось в этой тишине. Нежной. Тяжёлой. Но родной.
Я подняла взгляд и встретилась с его глазами. В них больше не было страха — только усталость и то тепло, за которое я когда-то его и полюбила. Я не произнесла этого вслух. Ещё не сейчас. Но внутри меня что-то дрогнуло, как первый тонкий звон весной.
Он наклонился чуть ближе — не стремительно, не требовательно. Просто... приблизился. Я тоже двинулась навстречу. И в следующую секунду наши лбы соприкоснулись. Без поцелуя. Без слов. Только этот тихий, почти трепетный контакт — как обещание остаться рядом, когда всё вокруг рушится. Я закрыла глаза и дышала — в такт его дыханию, в ритме, который не нужно было учить.
Он ушёл не сразу, но когда дверь за ним всё же закрылась, я осталась стоять в тишине. Не было желания двигаться. Не было желания думать. Только глухая пульсация в груди, как эхо чего-то, что ещё не до конца прожито. Но я знала — дальше тянуть нельзя.
Я шла по замку, будто сквозь воду. Слишком плотную, чтобы дышать. Каменные коридоры глушили звук шагов, а внутри было невыносимо тихо. Настолько, что я слышала собственную злость. Она шипела. Жгла. Билась, как раненый зверь под кожей.
Мне нужно было говорить. Выбросить всё, что я несла. Выкрикнуть — или сгореть.
Когда я оказалась перед каменной горгульей, губы сами сложились в пароль, который я давно выучила, но надеялась больше не произносить.
— Лимонный щербет.
Лестница завертелась, открывая путь наверх, к человеку, чьё молчание теперь казалось страшнее всех моих кошмаров.
Я вошла без стука. Без предупреждения.
Он стоял у окна, словно ничего не произошло. Как будто всё - сон, за которым не следуют последствия. Я сдерживалась. До последнего. Пока он не повернулся. И тогда всё сорвалось.
— Вы знали, — выдохнула я, стиснув зубы. — С самого начала. Вы знали, кто я. Что я. Вы знали про мою мать. Про Риону.
Я сделала шаг. Потом ещё один. Плечи дрожали, но я не позволила себе сломаться. Не здесь. Не перед ним.
— Вы позволили мне учиться здесь. Сидеть за партой. Говорить с людьми. Дружить. Всё это время — вы наблюдали.
— Лили...
— Не смейте! — голос сорвался, и я почувствовала, как слёзы выступили в глазах, но не дали себе скатиться.
— Вы отдали Римусу приказ. Сделать так, чтобы я... доверилась. Чтобы он был рядом. Чтобы я раскрылась.
Я сделала шаг ближе. Так близко, что между нами почти не осталось воздуха. И если бы я держала в руках кинжал, то, возможно, сейчас бы вонзила. Не в плоть — в сердце.
Только не его. В своё.
— И он справился. Он стал тем, кому я доверилась. — Голос дрогнул. — Только это не было правдой, да?
Он молчал. Потому что в этом молчании было всё.
И я добила.
— Я была оружием. Всегда была. Просто никто не говорил этого в слух.
Я сжала кулаки. Ногти врезались в ладони, но я не отпускала.
— Это ожерелье... — прошептала я. — Кэти Бэлл... Я знала, что оно опасно. Я не знала, почему я не остановилась. Потому что внутри... что-то хотело, чтобы она пострадала.
— Это не ты, — произнёс Дамблдор, спокойно.
— А кто тогда? — Я посмотрела ему прямо в глаза. — Кто? Я. Моё имя. Моё лицо. Моё тело. Моё проклятое наследие. Где заканчиваюсь я — и начинается то, чего вы боялись?
Он не ответил, а я продолжила — тише. Зло сменялось пустотой. Острым, выжженным ничем, в котором не было слёз. Только тяжесть.
— Я пришла, потому что мне больше некуда идти. Потому что я не знаю, кто я. Потому что если вы следили — значит, знаете, как меня остановить. Или как не дать мне... превратиться в неё.
Я остановилась. Сломано. Но гордо.
— Я не прошу защиты. Я требую. Потому что если всё, что вы говорите — правда, то мне не просто грозит тьма. Я — её часть. И если я упаду — вы меня не поднимете.
Дамблдор подошёл ближе, положил руку мне на плечо — осторожно. Я смотрела на него и знала: эта девочка, которую они пытались использовать, умерла. Теперь была только я. Лили Сейр. Дочь Рионы и Уильяма Сейр. Девочка с вороном в груди и проклятым именем на сердце.
И я пришла за тем, чтобы жить.
— Я не боюсь, что ты тьма, Лили. Я боюсь, что ты — свет, из которого её когда-то выжгли.
Он посмотрел на меня внимательно, не как на ученицу, не как на ошибку. Как на равную.
— Ты права. Я знал. Но я хотел, чтобы однажды ты пришла сама. Не потому что обязана. А потому что выбрала. И сейчас ты здесь. Значит, всё ещё можно изменить.
Я молчала. И впервые за долгое время почувствовала, что могу выдохнуть. Хотя бы на один шаг вперёд.
— Ты не одна, — добавил он почти шёпотом. — Не теперь.