Глава 2. Те, кто на одно лицо
Волки заставляют овец убивать и душить, а те поступают так не потому, что это доставляет им радость, а потому, что они хотят подчиниться.
Э. Фромм
Опустив громоздкую лампу ниже к столу, Кравцов взялся за края простыни и сдёрнул её с окоченевшего тела, кое-где покрытого тёмными трупными пятнами.
- Представьте себе только, Валентина Васильевна: каждый человек имеет примерно семерых двойников во всём мире! – обратился Кравцов к своей коллеге, заглядывая в открытый рот мертвеца со стоматологическим зеркальцем. – Вот сейчас где-нибудь в разных точках земного шара семь точно таких же людей, как этот, вовсе не представляют, что один похожий на них человек сейчас мёртв. Или женщина с вашим лицом лежит сейчас в каком-нибудь морге где-нибудь в Германии или Аргентине.
- Не отвлекайтесь, Лев Викторович, - отрезала женщина, стоявшая по другую сторону секционного стола. – Вы даже не записываете! Что видите?
Она явно желала перевести тему разговора: людям обычно неприятно думать о том, что у них есть мёртвые двойники. Лучше утонуть в рутине, раствориться – забыть даже о самом себе. Лишь бы не думать о том, что скоро закончится жизнь. Пусть в смерти и нечего бояться, ведь никто не знает, что это – люди всё равно боятся и придумывают загробные миры, лимбо и реинкарнацию... Иные цивилизации жили ради смерти, да и поныне кто-то считает, что праведная жизнь спасёт от мучений в загромбном мире.
Валентина Васильевна никак не считала. Она видела смерть каждый день, но жила настоящим мгновением, боясь стать однажды частью небытия. Жизнь её была посвящена страшной науке, согласно которой в человеческом теле не было места душе.
- Я танатолог, - говорила она, имея в виду, что не раз и не два видела лужи густой крови, вдыхала запах её гниения, держала в руках замершие навеки сердца, досконально изучала каждое крохотное повреждение, пыталась понять: почему жизнь покинула это тело?
Именно жизнь: ведь советский учёный Шор видел основной задачей танатологии установить причину прекращения жизни организма, а не наступления смерти.
- Ни больше, ни меньше – пара пломб, - ответил Кравцов, вынимая изо рта мертвеца круглое зеркальце. – Правда, ещё и ни одного зуба мудрости...
- Счастливый человек! – вздохнула Валентина.
- Был, - заметил Лев Викторович. – И всё-таки, мне не даёт покоя, что где-то далеко сейчас какого-нибудь безвестного моего двойника, может быть, в последний путь провожают...
Коллега бросила на него негодующий взгляд, проводя острием скальпеля вдоль грудины мертвеца на секционном столе. Остававшаяся следом за лезвием алая полоса медленно наполнялась густой стылой кровью.
- Давайте работать, а не демагогию разводить. Я здесь не лясы с вами точить.
- Надеюсь, не все ваши двойники такие зануды, - улыбнулся Кравцов. – Кстати, у вас новая причёска? Очень идёт.
- Польщена, - безразлично отозвалась Валентина. – Давайте уже, может быть, к работе приступим.
Да, она была весьма суха в общении, иной раз – и скупа на слова. Она создавала впечатление раздражительного и нервного человека, зачастую подверженного состоянию апатии, мизантропом и интровертом, наслаждающимся каждой минутой полного одиночества. В мире, где она жила, слова считались лишними. Во внешнем же мире реплики её были вкрадчивы и лаконичны, за каждым словом тянулась долгая нить чувств и мыслей. При всём этом она считала себя средоточием всего самого гнусного, что есть на свете, ненавидела себя и нареклась ничтожеством. В самой дальней части своего сознания, граничившей уже с super ego, она смутно осознавала: каждый человек всё равно является средоточием всего мыслимого и немыслимого дерьма, какое только может быть во Вселенной. Любой прекрасен и отвратителен по-своему, однако в массе люди проявляют всех своих чертей, повинуясь вожакам. Они слепо идут на убой, отрекаясь от собственных мыслей – овцы.