Играй!

Теодор сидел в кабинете директора, безучастным взглядом пялясь в стену, пока мистер Джонс отчитывал его, срывая голос и брызжа слюной. За все время, проведенное в этом злосчастном кабинете, Теодор выработал в себе навык пропускать мимо ушей даже самые душераздирающие крики. Спроси кто у него, какой была последняя фраза директора, он бы и примерно ответить не смог.

У него пекло в уголке разбитой губы, в ушах немного звенело от зычного голоса мистера Джонса, полного направленного на него гнева, но внутри было пусто. Его не мучила совесть, ему не было страшно, никакого беспокойства, даже адреналин, бегущий по венам во время драки, не оставил после себя и следа.

Теодор устал, костяшки пальцев ныли. Он знал, что выиграл драку, потому что его-то, может, и повели к директору, зато этого придурка Тони потащили прямиком к кабинету медсестры. Наверняка у него не было ничего серьезного, Теодор же не совсем идиот, чтобы калечить кого-то, но досталось ему знатно. Так и надо. Сам напросился.

Хотя, если быть честным, Теодор и не помнил толком, за что набросился на него с кулаками. Помнил только волну оглушительной злости. Кажется, Тони ляпнул что-то про его друга, или про его семью, или и про друга, и про семью…

Это был не первый раз, когда Теодор дрался, но первый – с такими серьезными последствиями для оппонента.

Если поход Тони к медсестре, конечно, можно назвать чем-то серьезным.

Лично Теодор, например, считал, что этот придурок легко отделался.

Воцарилась тишина, но до Теодора, отделенного от реальности крепкой стеной, не сразу дошло, что мистер Джонс закончил орать. Вообще-то, их директор славился своей сдержанностью и справедливостью, но на Теодоре, видимо, его терпение заканчивалось.

Теодору это даже нравилось, всегда было интересно, через сколько люди, пытающиеся понравиться ему или построить с ним доброжелательные отношения, поймут, что он мудак, и перестанут стараться. Через сколько их сладкие улыбки превратятся в гримасы отвращения, через сколько голос утратит мягкость, а слова станут резкими.

Они все так сильно старались его задеть, надавить на совесть, стать теми, кто наставит его на истинный путь, что ему оставалось только смеяться.

Ему всегда говорили, что у него ужасный характер, – ничего с этим не поделаешь. Он был единственным ребенком самой состоятельной в городе семьи, поздним ребенком, появившимся тогда, когда родители уже отчаялись, и потому в нем не чаяли души. Он любил родителей тоже, никому не позволял обвинять их в том, что творил, и плоды воспитания – точнее, полного его отсутствия – пожинали все, кроме них.

В детстве все еще было неплохо, но последние полгода он как будто с цепи сорвался. Поговаривали, что это из-за Адама, с которым они были не разлей вода с тех пор, как выползли из пеленок. Из-за Адама, семья которого собрала все вещи, оборвала все связи и покинула город буквально за пару дней.

Поговаривали, что, возможно, между ними что-то произошло, или между их родителями (потому что никто не воспринимает подростковые разногласия всерьез), но дальше слухов и шепотков дело не доходило.

А если Теодора какой-то особенный слух возмущал сильнее обычного, он быстро принимал меры, заканчивая потом в кабинете директора.

Мистер Джонс жаловался его отцу, тот искренне извинялся, для галочки посылал чуть больше денег на благоустройство школы, но дома Теодор не получал ничего, кроме мягкого осуждающего «ну хватит уже, котенок» «Котенок» с делано виноватым видом опускал голову, якобы признавая поражение, а через несколько дней все повторялось, потому что Теодор не был котенком, он был высокомерным избалованным эгоистом, и его ничего не волновало.

Кроме Адама, волноваться о котором у него больше не было права.

– Пойдешь к психологу, – решил мистер Джонс, устало оседая на стул. – Поговоришь с ней о проблемах своих, может, полегчает.

Теодор только фыркнул, даже не глядя на директора. Ну да, конечно, разбежался он.

– Прямо сейчас, – рявкнул мистер Джонс, когда не увидел от Теодора никакой реакции. – Секретарь проводит тебя прямо до кабинета!

Не говоря ни слова, Теодор поднялся, подхватил с пола свой рюкзак, закидывая его на плечо.

Психолог так психолог.

Ему плевать, куда его отправят – на очередное наказание, домой, хоть в участок полицейский. Ему все сойдет с рук, это такой защитный круг вокруг него, границы которого нерушимы, неприкасаемы.

Теодору это нравилось. Он не представлял, как жилось тем, у кого этого круга не было. Не то чтобы он когда-то всерьез задумывался над этим вопросом.

Их психолог разработала один интересный метод, которым искренне гордилась, – анонимный прием. Она объясняла это тем, что подросткам гораздо проще поделиться своими проблемами, когда на них не смотрят, но при этом они чувствуют поддержку. Своеобразная исповедь – Теодор считал это полной чушью.

Кто вообще станет всерьез искать поддержки у школьного психолога?

В общем, кабинет психолога был разделен на две части с помощью плотной шторы. Она даже настояла на том, чтобы сделать две двери. Теодор как раз тогда накосячил, отец отправил больше денег в школу, и на эти деньги они и вправду сделали еще одну дверь. Он каждый раз едва сдерживался, чтобы не написать на ней ругательства. Таким образом психолог не видела, кто входил в кабинет, если ученик решал «исповедаться».

Так вот, Теодора провели мимо этой двери к той, которая вела к ней самой. Очевидно, директор считал, что стыд у него отсутствовал напрочь, поэтому не было смысла скрывать личность. Как будто Теодор действительно мог честно рассказать о том, что думал и чувствовал. Как будто захотел бы рассказать.

Он не стал бы этого делать не потому, что ему стыдно за себя, а потому что всем насрать.

О, это он уяснил лучше, чем что-либо другое в своей жизни.

Секретарша, которая его провожала, чтобы он не свернул в сторону выхода из школы, впустила его в кабинет и закрыла за ним дверь.

Психолог подняла голову и взглянула на него с доброжелательной улыбкой, но он не ответил на нее – с отсутствующим видом прошел внутрь, плюхаясь на стул и складывая руки на груди.

Он встретился с ней взглядом, твердо решив не произносить ни слова и посмотреть, как быстро это выведет ее из себя. Впрочем, развлечение не продлилось долго, потому что у нее зазвонил телефон.

– Ох, – она растерянно заморгала, поправляя очки, и поднялась со своего места. – Прошу прощения… Это может занять некоторое время, ты не против подождать?

Теодор безучастно смотрел на нее, и она едва заметно поежилась под его взглядом, но нашла в себе силы улыбнуться.

– Буду считать, что это «да», – пробормотала она, выскальзывая из кабинета в коридор.

Теодор откинул голову к потолку, тяжело вздыхая. Что за хрень. Он бы уже мог быть дома, играть в приставку, попробовать стащить пиво из папиных запасов, просто поспать, но он вынужден сидеть здесь из-за того, что Тони – мудак, который не может фильтровать чушь, которую несет.

И с чего мистер Джонс вообще решил, что единичный визит к школьному психологу что-то исправит? Скорее всего, просто создал видимость того, что принимает хоть какие-то меры, потому что родители Тони вполне могли прийти и спросить, как он справляется с чокнутым одноклассником их сына.

Когда Теодор уже собирался встать и уйти, забив на все, открылась дверь кабинета. Только не та, которая за его спиной, а та, которая была скрыта шторой.

– З-здравствуйте, – раздался тихий неуверенный голос. Теодор прислушался к шуршанию, изумленно расширяя глаза. Кто-то всерьез решил воспользоваться тупой идеей их школьного психолога? – Эм, я… я впервые тут, на самом деле, и…

«Кто-то» по ту сторону неловко замолк. Это парень, скорее всего, хотя по голосу сложно было сказать точно, – такие высокие и мягкие были обычно у девчонок.

Что ему делать? Сказать, что психолога тут нет?

– Я просто не знаю, куда еще пойти, – он затух к концу предложения, рвано вздыхая, будто сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Вы не… вы не должны мне отвечать? Наверное, нет. Меня зовут Кристофер. Ой! То есть… я не должен был называться, в этом же вся суть! Ох, ладно, наверное, вряд ли вы меня знаете…

Теодор действительно впервые слышал это имя.

Мальчишка снова замолк, видимо, набираясь храбрости. Теодор выпрямился на стуле, впервые за долгое время чувствуя что-то помимо раздражения или злорадства. Он ощущал легкий отблеск интереса. Все еще не мог поверить, что в этот кабинет действительно приходят, чтобы поделиться проблемами.

– Все это время мне казалось, что я не… – Теодор пытался представить, как он выглядел. Наверное, жевал губу, пытаясь справиться с нервозностью, или сцепил пальцы, или поглядывал в сторону выхода, думая, а не сбежать ли, пока еще ничего не рассказал. – Мне казалось, что я живу не своей жизнью. Как будто я должен признаться в чем-то, но я не понимаю, в чем.

Он замолчал, подбирая слова, и Теодор оглянулся на дверь. Если психолог зайдет сейчас, это будет крайне неловко. Он мысленно подгонял мальчишку, чтобы успеть услышать, что там он понял. Природное любопытство взяло верх, заставив забыть о том, почему он сам оказался в этом кабинете.

– И я просто не знаю, с кем… то есть кому… – Кристофер снова вздохнул испуганно, как будто стоял на краю пропасти, а потом прыгнул, резко закончив: – Кому рассказать о том, что мне нравятся парни, а не девушки.

Теодор от неожиданности подавился воздухом, громко откашливаясь. Парень за шторкой понял, видимо, что только что исповедался не тому человеку, вскочил так быстро, что опрокинул стул, судя по грохоту.

– Подожди! – глухим голосом воскликнул Теодор, судорожно глотнув воздуха. Сердце колотилось, как будто это его тайна вдруг оказалась раскрыта. Но он не хотел, чтобы мальчишка боялся. Теодор был мудаком, но тема ориентации не была для него шуткой. Он прекрасно понимал, сколько нужно смелости, чтобы об этом рассказать. – Подожди, не убегай!

Парень замер, из-за шторки не доносилось ни звука.

Теодор не умел утешать и успокаивать людей, но в этот раз не мог не попытаться. Оглядев светлый безликий кабинет, будто пытаясь найти в плакатах о признаках депрессии ответ, он нервно вздохнул.

– Да, я не психолог, прости, – наконец вымолвил он. – Прости, что не остановил тебя раньше, это было… грубо с моей стороны, наверное. Но я никому не расскажу, правда. Так что ты можешь продолжать. Я просто хочу… возможно, я смогу чем-то помочь.

Он с волнением ждал ответа, даже не осознавая, что только что впервые в своей жизни извинился перед кем-то, и расслабился только после того, как услышал, что Кристофер поднял стул и снова сел.

– Ты правда никому не расскажешь? – с поразительной наивностью поинтересовался он. Теодор приподнял уголки губ в улыбке и покачал головой.

– Нет.

– Меня это не волнует в любом случае, – дрожащим голосом произнес он. Хотел прозвучать самоуверенно, но у него не вышло. – То, что ты рассказал бы всем. Просто… я сам хотел рассказать. Было бы ужасно, если бы ты забрал у меня это право. Понимаешь, о чем я?

Теодор кивнул, а после осознал, что парень его не видит, и поправился.

– Да, конечно.

На той стороне какое-то время было тихо, а потом Кристофер вновь заговорил:

– Я долго об этом думал и понял, что уже не смогу скрывать. Ведь это… часть меня, так? Важная часть меня. Просто мне нужно набраться смелости.

– Ну, – Теодор задумчиво покусал нижнюю губу, размышляя над его словами. Тот наверняка ждал ответа, вот только Теодор не был психологом. Зато он понимал его гораздо лучше, чем эта красавица, только-только вышедшая из университета и считавшая, что плакаты с признаками депрессии действительно помогут кому-то выявить депрессию. – Ты ведь уже набрался? Смотри, ты рассказал мне.

– Я думал, что рассказываю психологу! – смешно возмутился он, и Теодор невольно улыбнулся шире. – И ты меня не видишь!

– Какая разница, – он на автомате пожал плечами. – Даже для этого нужна смелость. Даже для того, чтобы признаться самому себе, нужна смелость.

«Вот у меня ее нет».

Кристофер явно задумался над этим, потому что некоторое время ничего не говорил. Теодор постукивал пальцами по столу психолога, мысленно благодаря ее за то, что она так удачно свалила.
– Что, если… что, если от меня все отвернутся? – едва слышно спросил он, и его голос дрогнул в конце.

Эта трогательная нерешительность сделала что-то странное с сердцем Теодора. Он опустил руки на подлокотники и крепко сжал пальцы, чтобы не дернуться к шторе, не отодвинуть ее, чтобы увидеть этого запутавшегося ребенка, который боялся, что если он станет настоящим собой, то останется один. Чтобы уверить его, что он никогда не останется один.

Теодору не была свойственна такая глубокая эмпатия, просто в этот раз…

В этот раз он и вправду хорошо его понимал.

– Те, кто действительно любят тебя, не отвернутся, – заверил он его. – Точно тебе говорю.

– Я боюсь, что, – мальчишка тихо всхлипнул, – что в школе надо мной будут издеваться. Мне еще несколько лет учиться, я же не смогу никуда перейти…

К ужасу Теодора, он начал плакать, всхлипы стали чаще и громче.

– Эй, эй, послушай, никто не станет над тобой издеваться, – поспешно пообещал он, сам толком не осознавая, что сказал, и на автомате привставая с кресла. – Честно, обещаю тебе. Ты веришь мне? Эй, Кристофер! Веришь?

Но на него это явно не подействовало. Теодор стиснул зубы. Он не умел утешать людей, не умел. Из них двоих Адам всегда умело подбирал нужные слова, которые могли успокоить кого угодно. Теодор был в этом совсем не силен.

Ему вдруг сильно захотелось оказаться по другую сторону шторки и просто… обнять его? Так ведь люди утешают друг друга, да?

Так его утешал Адам.

– Знаешь, я могу рассказать тебе историю, – неуверенно начал Теодор. Плач за шторой мгновенно стал тише, будто в приемнике уменьшили звук. – Вряд ли это тебя успокоит, конечно, но мне тоже… неплохо было бы выговориться. Готов выслушать?

Кристофер шмыгнул носом.

– Готов, – гнусаво ответил он.

Теодор открыл рот, думая, с чего лучше начать. Он так долго держал это в себе, и казалось, в жизни не сможет ни с кем поделиться, но слова полились из него сами. Ему действительно необходимо было выговориться.

Он рассказал про Адама, не называя, конечно, имени. Рассказал о том, как они подружились в раннем детстве и с тех пор всегда были вместе. У Теодора был плохой характер, его мало кто любил, но у Адама была удивительная способность сглаживать все острые углы. Теодор и вправду очень им дорожил.

В какой-то момент – в науке это называется «половым созреванием» – он понял, что смотрит на Адама не только как на друга. Они обнимались раньше, но потом объятия приобрели для него другое значение. Другое значение приобрели совместные ночевки, держания за руки, даже питье из одной бутылки стало для Теодора слишком двусмысленным.

И он испугался. Его знакомые обсуждали девочек (и он тоже обсуждал, причем с неподдельным интересом, потому что девочки нравились ему, просто не так сильно, как Адам), а он думал о том, каково это – поцеловать Адама.

Конечно, он не говорил другу об этом. Они вообще не затрагивали тему однополых отношений, тему отношений в принципе. Теодору казалось, что Адама такое не волнует.

До тех пор, пока он его не поцеловал.

Они сидели в его комнате одним летним вечером, Теодор ел фруктовый лед, который таял и тек по пальцам, и в какой-то момент Адам оказался слишком близко к нему, а в следующую секунду Теодор уже чувствовал его губы на своих. Он едва успел опомниться от шока и начать отвечать, как дверь открылась. Они отскочили друг от друга, но было уже слишком поздно.

Перекошенное от отвращения и ужаса лицо матери Адама Теодор запомнил так хорошо, словно оно отпечаталось у него под веками. Хотя он не помнил ни того, как ощущался поцелуй, ни того, как улыбался в него Адам. И это было очень, очень обидно. Наверное, это было самое обидное.

Семья Адама была очень религиозной. Они пришли на порог дома Теодора, закатили скандал его родителям, а потом собрали вещи и уехали.

Им даже не дали попрощаться.

Теодору захотелось смеяться. Мальчишка утешал его так, словно сам не пришел сюда в поисках утешения.

Кристофер всхлипнул в последний раз.

– Спасибо тебе, – вдруг сказал он. – Правда, просто… спасибо.

Теодор услышал, как Кристофер поднялся со стула, как открылась дверь, как она потом с тихим щелчком захлопнулась. Немного позже до него вдруг дошло, что о внезапном переезде семьи Адама знали все в этом городе. Но Кристофер то ли не интересовался слухами, то ли просто не сопоставил историю Адама и Теодора с тем, что услышал, но Теодор никогда и ни от кого не слышал даже упоминания о ней.

Теодор подумал, что у него тоже нашлась смелость. Впервые с тех пор, как Адам уехал, он озвучил то, о чем не решался даже размышлять, – он бисексуал. И от этого в груди стало так легко, так свободно, как будто с него сняли неподъемный груз.

Психолог вернулась в кабинет почти сразу, будто специально ждала под дверью. Она не успела даже дойти до стола, как Теодор поднялся.

– Спасибо за сеанс, – небрежно сказал он, уходя прочь, провожаемый чужим недоуменным взглядом.

                                          ***
Слухи о том, что Кристофер – гей, очень быстро распространились по школе. Они жили в маленьком городе, где каждый заочно был друг с другом знаком, поэтому в этом не было ничего удивительного.

Теодор услышал об этом случайно из разговоров каких-то девчонок. Одна из них рассказывала другой о том, как ее подруга предложила Кристоферу вместе пойти на ежегодный Зимний бал, а тот отказал, и когда его спросили о причине, честно признался, что это из-за того, что он бы предпочел пойти с парнем.

Он узнал, как Кристофер выглядит, и ему стало смешно. Такой… взъерошенный большеглазый птенчик. С виду совсем слабый, мягкий, а столько смелости внутри.

Теодор тогда ощутил небывалую гордость. Мальчишка смог. Он и вправду сделал каминг-аут.

И впервые в жизни в Теодоре проснулось чувство ответственности. Он знал, что был тем, кто подтолкнул его к этому выбору. А поэтому начал его защищать.

Не открыто, конечно же. Это получалось само собой. Когда кто-то из его дружков предлагал повеселиться с «тем педиком», он пресекал это на корню. А если кто-то пытался сделать это, несмотря на запрет, он быстро с этим разбирался (и каждый раз оказывался в кабинете у директора – у того аж глаз начинал дергаться при виде него).

Кристофер, впрочем, даже не догадывался о том, кто являлся его ангелом-хранителем. Он искренне и до смешного наивно считал, что это все вокруг просто такие добрые. На Теодора он даже не смотрел, а если и смотрел, то с нейтральным или неприязненным лицом, когда объектами насмешек становились его драгоценные друзья.

Теодор делал это не потому, что испытывал к Кристоферу интерес.

Просто… для него это было само собой разумеющимся. Защищать Кристофера. Потому что в тот раз он помог ему, сам того не подозревая. Пусть у Теодора так и не хватило смелости сделать каминг-аут, но ему это и не нужно было пока. Он ни в кого не влюблялся, так что не видел смысла мутить воду. Что парни, что девушки не вызывали в нем никакого интереса, кроме сексуального, значит, и тревог его не стоили.

Интерес общественности к Кристоферу быстро пропал, его ориентация перестала быть шокирующей новостью, на повестке дня появлялись новые слухи, постепенно Теодор и сам перестал обращать на него внимание, только не давал его никому трогать – скорее по привычке, чем намеренно.

До той вечеринки в честь начала учебного года.

До вечеринки, на которой все вдруг поменялось.

                                           ***
Кристофер не хотел идти.

Он вообще не понимал, как Юте удалось уговорить его, но факт оставался фактом – они сидели на кухне особняка, принадлежащего неизвестно кому, в самый разгар одной из самых крупных вечеринок.

В красном пластиковом стаканчике, как из дурацких фильмов про подростков, у Кристофера был не алкоголь, а кола с лаймом и мятой, которые он откопал в наборе для коктейлей. Ему не нравилось, что тут шумно, но в целом жаловаться было не на что. Он бы все еще предпочел оказаться дома с книгой наедине, но Юта, как и обещал, не оставлял его одного, так что все было не так уж плохо.
Кристофер не пил, но реальность перед ним размывалась, потому что в коттедже было душно, тесно и накурено. Он оказывался то в одной комнате, то в другой, ведомый Ютой, вливался то в одну компанию, то в другую. Иногда вступал в разговоры, чаще просто слушал. У него было неплохое настроение, несмотря на то, что он неуютно чувствовал себя в толпе, поэтому, когда им предложили сыграть в «правду или действие», Юте достаточно было бросить на него всего один умоляющий взгляд, чтобы он согласился.

Игра шла легко и весело, потому что народу было много, все были пьяны, никто ничего не воспринимал всерьез. К великому облегчению Кристофера, бутылочка указывала на него всего один раз, и вопрос был какой-то дурацкий про то, сколько парней у него уже было. Кристофер, не моргнув глазом, ответил, что ни одного, все посмеялись и быстро забыли.

Направленные на себя недобрые взгляды он не заметил.

Когда бутылочка указала на него второй раз, Кристофер под давлением толпы выбрал «действие». Юта именно в этот момент отошел отлить, и он с тяжелым сердцем слушал свое задание. Впрочем, он согласился, отчасти из-за того, что боялся навлечь на себя негодование остальных, отчасти из-за того, что убедил себя, что ничего плохого случиться не должно.

– Ты пойдешь в одну из комнат наверху, – начал говорить Нейт, – тебе завяжут глаза, но ты не переживай, убивать мы тебя не станем.

Все вокруг рассмеялись, но Кристоферу почему-то было не смешно. Он нервно сглотнул.

– Кто-нибудь к тебе придет, – ты не должен снимать повязку! – и вы пробудете в комнате наедине десять минут. Вот и все задание. Не сложно, правда? – приторно улыбнулся Нейт.

Кристофер кивнул. Действительно не сложно.

Он поднялся на пошатывающихся ногах, и Нейт поднялся вместе с ним. Он провел его в комнату, крепко завязал глаза, усадив на кровать.

– Удачи, – хмыкнул Нейт и удалился.

Кристофер начал ждать, дрожащими пальцами нервно схватившись за покрывало. Из-за отсутствия зрения все чувства обострились. Он прислушивался к шагам за открытой дверью, вздрагивая каждый раз, как ему казалось, что кто-то собирается зайти, но каждый раз предчувствие его обманывало. Взволнованный стук сердца заглушал даже громкую музыку внизу.

Кристофер уже почти поверил в то, что никто не придет, как дверь захлопнулась с тихим щелчком, отрезав звуки за ней. Он нервно облизнул губы. Тяжелые шаги остановились у кровати, и в следующее мгновение она прогнулась под чужим весом.

Кристофер невольно сжался, втянув голову в плечи, ожидая того, что с ним могут сделать, забыв о том, что он может просто снять повязку и забить на все правила дурацкой игры. Но тут его щеки коснулись мягкие пальцы.

– Эй. Не бойся так сильно. Я тебя не обижу.

                                          ***
Теодор вышел покурить, отказавшись принимать участие в дурацкой игре. Он был не настолько пьян, чтобы ему это казалось веселым, поэтому он немного удивился, когда увидел в числе играющих Кристофера. Он вообще не ожидал увидеть Кристофера на вечеринке в принципе. Впрочем, удивление его было мимолетным, спустя пару секунд он уже отвлекся и под весом обнявшего его за шею друга из волейбольной команды вышел на улицу.

Вернулся он как раз вовремя, чтобы услышать, как Нейт рассказывал Кристоферу о действии, на которое последний, очевидно, по глупости согласился.

Теодору это не понравилось. От Нейта нельзя было ожидать ничего хорошего.

Он заметил переглядывания парней, тоже не предвещавшие приятного, и невольно напрягся, прислонившись плечом к косяку и наблюдая за ними. Он не знал, почему это имело значение, но точно знал, что не позволит обидеть Кристофера. Парни были пьяны, и в таком состоянии им в голову могло прийти что угодно.

Теодор успокоил себя тем, что напрягся бы в любом случае, кто бы ни был на месте Кристофера, хотя в глубине души понимал, что это ложь.

Он не хотел, чтобы тот чувствовал себя плохо из-за своей ориентации. Не после той свободы, которую Теодор ему подарил.

Нейт поднялся вместе с Кристофером, и Теодор нахмурился. Поразмышляв пару минут, он собрался идти за ними, но Нейт вдруг вернулся и подошел к одному из своих друзей.

– Давай же, Малкольм, – подтолкнул он его под смешки остальных. – Скажешь ему, что давно влюблен в него и все такое. Не забудь снять реакцию! Ты такой красавчик, наш маленький гей наверняка растает.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – с сомнением поинтересовался Малкольм, но его колебание было недолгим – толпа загудела, и он поднял руки в поражении. – Ладно-ладно. Я пойду, отстаньте.

Теодор стиснул зубы, оттолкнувшись от косяка и направившись к лестнице за ним. Он перехватил чуть пошатывающегося Малкольма в коридоре второго этажа, где было поменьше народу.

– О, Тео, – улыбнулся парень. – А я тут… по делам иду.

– Во-первых, я Теодор, – сладенько улыбнулся он в ответ, – во-вторых, не знаю, что там у тебя за дела, но я наткнулся на Кэтти в бильярдной, и она спрашивала, не видел ли я тебя… Думаю, ты ей очень нужен сейчас.

Уловка подействовала безотказно. Малкольм развернулся без лишних вопросов – неважно, насколько сильным было желание поиздеваться над Кристофером, желание получить что-нибудь от одной из самых красивых старшеклассниц было сильнее.

Теодор выдохнул, когда Малкольм скрылся с глаз долой, и сам пошел в комнату. Открытый дверной проем зиял темнотой, но он знал, что там сидел Кристофер. Ребенок, наверное, был ужасно напуган. Почему вообще послушался? Мог ведь отказаться от игры. Сколько же он выпил, раз согласился на такое?

Теодор вошел в комнату, закрыв за собой дверь, и прошел к кровати, присаживаясь возле Кристофера, прижимающего колени к груди и выглядящего до боли уязвимо. Из окна внутрь проникал обманчивый лунный свет, ложившийся серебром на бледную кожу парня, и Теодор осознал, что впервые оказался так близко к нему.

Кристофер нервно облизнул губы, и они заблестели от слюны, невольно приковывая внимание. Он сжался, явно боясь чужого присутствия, и Теодор не сдержался, протягивая к нему руку.

– Эй, – хриплым после сигарет голосом позвал он. – Не бойся так сильно. Я тебя не обижу.

Простые слова подействовали магическим образом – Кристофер и вправду расслабился. Кожа под пальцами была немного неровной от акне, но мягкой и теплой. Теодор приподнял уголки губ в улыбке, пусть и знал, что тот ее не увидит.

– Ты глупый, – продолжил он, успокаивающе гладя его. Кристофер подставлялся под прикосновения, прижимался к его ладони, и Теодор не знал, делал ли мальчишка это осознанно или бессознательно, но ему нравилось. Как будто он гладил охочего до ласки котенка. – Зачем согласился на эту игру?

– Мой друг согласился, – прошептал Кристофер. – И я… вслед за ним.

Теодор провел ладонью по его волосам, убирая пряди с лица. Впервые он так откровенно касался другого парня, и это невольно будоражило, потому что, ну, Кристофер был довольно миловидным, сложно было это отрицать. И он был единственным геем, которого Теодор знал. Возможно, он поступал подло, сидя сейчас здесь, но ему нравилось то, каким ощущался Кристофер под его прикосновениями. Он был слегка пьян, Кристофер тоже пьян – всякое случается, когда в крови есть алкоголь.

– Что, если бы тут был не я? С тобой бы случилось что-нибудь плохое, – сказал Теодор, придвигаясь ближе. Кристофер приоткрыл рот, будто ему было мало воздуха. Его грудь тяжело вздымалась. Теодор провел второй ладонью по его шее, она была чуть влажная от пота, тонкая. – Ты все равно глупый.

– Кто ты? – сорвалось с губ Кристофера, и Теодор нахмурился.

– Какая разница? – спросил он. – Никто не знает, что я здесь. Они думают, что тут другой человек. Я хотел тебя защитить.

Я защищал тебя всегда, с тех пор, как ты пришел в тот кабинет несколько лет назад, и плакал так искренне, потому что боялся, что никто тебя не примет, хотя это не имело значения, потому что ты сам принял себя. И ты стал единственным человеком, которого мне не захотелось втоптать в грязь.

– Но зачем? – Кристофер снова облизнул губы, и взгляд Теодора опустился к ним, словно намагниченный.

– Скажи, ты целовался когда-нибудь? – вдруг спросил он, и щека Кристофера под его пальцами вспыхнула. Он качнул головой, и Теодор улыбнулся своим мыслям, подаваясь вперед и проводя носом по его скуле. От него почему-то не пахло алкоголем, пахло сладко – кокосом, газировкой, кажется, лаймом.

Теодор тоже никогда не целовался с парнем, кроме того неловкого поцелуя с Адамом в детстве, ставшего фатальным. Были те, с кем он хотел бы попробовать, но каждый раз его что-то останавливало, но Кристофер… он был такой теплый, податливый. Тяжело дышал от его прикосновений, наивно приоткрывал губы в ожидании чего-то, и он был пьян.
Сердце Теодора сильно билось в груди, и он не понимал почему. Он никогда даже не задумывался о Кристофере в таком плане. Это был просто смелый мальчик, которого он защищал, тщательно скрываясь, чтобы никто об этом не узнал. Потому что он стал первым после Адама, кто смог облегчить вес на его душе.

Но теперь они были так близко. В комнате было темно, и Кристофер его не видел. Кристофер никогда не узнает, кто был тут с ним, как не узнал и о том, кто был тогда в кабинете психолога. И Теодору очень хотелось целоваться.

Ему очень хотелось поцеловать Кристофера.

– Тогда я тебя сейчас научу, – прошептал он, прежде чем податься вперед, мягко его целуя. Он оглаживал одной рукой щеку, другой зарываясь в волосы, ласкал его, гладил, чтобы расслабить, успокоить, но целовал напористо, не давая возможности отстраниться.

Теодор легко проник языком в его рот, и губы Кристофера были нежными и ухоженными – ему это нравилось. Они целовались долго, и Кристофер вцепился пальцами в его рубашку, не решаясь больше ничего сделать.

Теодор услышал, как Кристофер коротко застонал в поцелуй, и из него самого вырвалось что-то, похожее на низкое рычание. Он отстранился, тут же вжимаясь губами в его шею, обводя поцелуями острую линию челюсти, засасывая кожу до красноты.

Кристофер был невероятным, и он не знал, в чем причина.

В том, что он парень?

В том, что Теодор пьян?

В том, что это Кристофер?

– Могу я… – Кристофер задыхался, вплетая пальцы в его волосы. – Могу я снять повязку?

Теодор резко дернулся, будто током ударенный, отстранился, мгновенно трезвея. Он во все глаза смотрел на возбужденного, тяжело дышащего Кристофера, с трудом осознавая, что наделал.

– Прости, – выдохнул он, скатываясь с кровати. – Прости, прости, прости меня…

И он вылетел из комнаты прежде, чем Кристофер успел поднести руку к лицу.

Боже, он…

Он поцеловал пьяного мальчишку без его согласия, почти потерял голову, готов был зайти дальше. Воспользовался тем, что тот был уязвим, что не видел его.

В груди начало неприятно ныть.

Теодор не помнил, чтобы он когда-то из-за кого-то так тревожился. Но он же знал, знал, как Кристоферу трудно, скольких сил ему стоило принять себя, и как он, наверное, ждал свою первую любовь, а он под предлогом защиты воспользовался им. Чем он, черт возьми, лучше всех этих отбросов внизу, которые хотели над ним поиздеваться?

Теодор никогда не был хорошим человеком, просто Кристофер, он… он был другим. И он заслуживал большего.

И он ни за что, ни за что не должен узнать, кто был в комнате.

Теодора мог ненавидеть кто угодно, ему было плевать, но только не Кристофер.

Только не Кристофер.

И тогда, убегая из дома, как с места преступления, он еще не догадывался, что убежать от чувств будет гораздо сложнее.