Играй!

– Кристофер, что там с музыкальным оборудованием? – прокричал мистер Уилсон через весь зал.

Кристофер лениво поднял на него взгляд – учитель был весь взмыленный, взволнованный, ни минуты не сидел спокойно, вечно куда-то несся, только каштановая макушка мелькала то там, то здесь. Весь кружок наблюдал за ним со смесью жалости и веселья – смешно было видеть то, как обычно собранный мужчина теряет покой.

Премьера их постановки была назначена на следующий вторник – у них было чуть больше недели. Они уже почти закончили с подготовкой сцены, установили декорации, софиты, предвкушение бежало по венам, будто ток, и даже тяжелые шторы из красного бархата, которые висели тут, кажется, со времен основания города, словно подрагивали от нетерпения.

Наконец-то эта забытая сцена, обслуживающая только скучнейшие математические эстафеты и вгоняющие в тоску поэтические вечера, станет тем, чем должна была быть изначально, – хранительницей театрального искусства.

Возможно, Кристофер был самонадеян чуть больше нужного, но он не собирался отказываться от своего мнения. То, что они творили тут, – это искусство, и пусть они были всего лишь группкой школьников во главе с немного фанатичным (порой пугающе фанатичным) учителем, они создавали что-то красивое. У них почти не было финансирования, не было профессиональных костюмов, декораций, музыкального сопровождения, они все делали сами. И Кристофер гордился этим, несмотря на то, что они еще не выступили. И даже если они провалятся, даже если их обсмеют, он все равно будет горд.

– А что с ним? – не скрывая усталого вздоха, спросил он.

Теодор рядом с ним понимающе улыбнулся. Они сидели вдвоем перед микшерским пультом, и Теодор то и дело тянулся к кнопкам, получая от Кристофера по рукам. Он пытался выгнать его на сцену, где репетировали остальные ребята, но тот будто приклеился к нему.

Не то чтобы Кристоферу это не нравилось. Причина была, скорее, в обратном, – ему нравилось слишком сильно. С его сердцем происходило что-то ненормальное, и тетушка бы с улыбкой назвала это «первой любовью», если бы он подумал о том, чтоб поделиться с ней своими переживаниями. Но тетушка, кажется, и сама все поняла в тот день, когда Кристофер вернулся с ненастоящего свидания.

Сложно было не понять – глаза у него блестели, щеки горели, и он прижимал дрожащую руку к сердцу, будто удивляясь тому, что оно так колотится.

– Просто уточняю, – нервно повел плечами мистер Уилсон, чувствуя явное осуждение учеников за свою беспричинную панику. – Вдруг что! Это, знаешь ли, очень важно, а ведь…

– Мистер Уилсон, – мягко прервал его Теодор, поднимаясь со скамейки. Кристофер мгновенно ощутил холодок от пустоты рядом, и вот это уже ему совсем не понравилось. То, насколько он к Теодору привык. – Не переживайте. Вы сделали все, что могли. Все будет хорошо.

Мистер Уилсон быстро справился с изумлением, проявившимся на лице, и тепло улыбнулся, даже как будто расслабившись.

– Спасибо, Теодор. Это очень много для меня значит, правда.

Теодор повернулся к Кристоферу с победной улыбкой и показал большой палец. Кристофер опустил взгляд на микшерский пульт, усмехаясь. Все в кружке уже давно приняли Теодора, будто и не он когда-то издевался над ними и доводил до белого каления. Впрочем, это было неудивительно. Теодором сложно было не очароваться, когда он искренне хотел очаровать. А сейчас он очень этого хотел: был таким открытым, улыбчивым, честным, старался изо всех сил, словно ему и вправду было не все равно.

– Давайте начнем, – объявил мистер Уилсон, проходя к своему привычному месту в центре первого ряда. – Пройдемся сегодня один раз только, потом мне нужно заскочить к директору.

На этих словах он подозрительно покраснел, и Джесс с Лиззи не сдержали смех, тут же маскируя его под кашель. Мистер Уилсон только отмахнулся от них, как от надоедливых стрекоз.

– Давайте начнем, – настойчивее повторил он, и Теодор первым забрался на сцену. За ним цепочкой потянулись остальные ребята. Дэнни, друг Марка, занял место Кристофера за пультом. За музыкальное сопровождение отвечал Крис, но быть тут во время премьеры он не смог бы, потому что тоже играет, вот они и запрягли Дэнни. Все равно тот постоянно рядом ошивался и очень интересовался всем, что делал со звуком Кристофер.

Кристофер подошел к сцене, и Теодор с улыбкой протянул ему ладонь. Он закатил глаза, но послушно схватился за теплые сухие пальцы, ловко запрыгивая наверх.

– Вы знаете, что там есть лестница? – возмутился мистер Уилсон, но его слова привычно проигнорировали – зачем идти к лестнице, если можно забраться сразу?

Кристоферу нравилась сцена. Этот запах, немного пыльный, окутанный стариной, какой-то тайной – он был во всех театрах. Даже в их крошечном актовом зале, сроду не видавшем никаких постановок. И Крис был без ума от него. В сцене хранилось тепло аплодисментов, чьего-то восхищения, чьих-то слез, за сценой были спрятаны сотни историй, и, если замолкнуть на мгновение, прислушаться к тишине, можно было услышать шепот голосов, эти истории рассказывающих.

Кристофер знал, что ему не суждено связать свою жизнь с театром, да ему и не хотелось этого так, как Остину, или Лиззи, или Джессике. Но ему нравилось участвовать в этом, быть частью чего-то большого, чего-то красивого. Нравилось это суетливое беспокойство на репетициях, нравилось, как все вживались в свои роли, становясь на несколько часов другими людьми, примеряя на себя другие личности.

И Теодору… очень шла роль Орфея. Дело ли в том, что он действительно настолько погрузился в эту историю, или в том, что он сам очень похож на своего героя, но Кристофер был просто очарован его игрой. Голосом, взглядами, его плавными, не лишенными изящества жестами, которые пришли из занятий спортом. Возможно, это не тянуло на «Оскар» (ладно, это не сравнится даже с игрой той же Джесс), но что-то было в Теодоре, что невольно притягивало внимание.

Не говоря уже о том, что он был просто очень красивым.

Кристофер упорно игнорировал тот факт, что Теодор был лучшим только в его глазах.

Он разберется с этим как-нибудь потом. Или никогда.

Да, никогда – отличный вариант.

                                                     ***

– Держи, – Теодор сунул ему под нос упаковку клубничного сока с уже вставленной трубочкой. Кристофер на автомате взял ее, делая несколько глотков, и только потом поблагодарил Теодора.

Тот только повел плечом в ответ, поправляя рюкзак и подстраиваясь под его шаг. Они молчали. После свидания между ними витала неловкость – не настолько сильная, чтобы испортить отношения, но явно ощутимая. Так глупо все складывалось, целый месяц Кристофер даже не задумывался о том, что чувствует к Теодору, а потом за несколько дней осознание вылилось на него ведром ледяной воды.

Правда в том, что все закончится в следующий вторник. Возможно, Теодор будет продолжать между ними какое-то подобие общения, а возможно, что гораздо более вероятно, вспомнит о том, что это было всего лишь наказание, и теперь оно позади.

Правда в том, что они учатся в разных классах, Кристофер работает после школы и занимается в театральном кружке, а у Теодора много друзей и тренировки по волейболу, их круги общения никак не пересекаются, и до начала репетиций они вообще должны были ненавидеть друг друга.

Правда в том, что они никогда не были близки и никогда близки не станут, но вот то, что происходит сейчас, – Теодор идет рядом с ним, плечом к плечу, у Кристофера вызывает такое чувство, что он еще ни разу не был ни с кем ближе.

Они вошли в библиотеку, привычно устраиваясь за самым дальним столом, который был скрыт от чужих глаз книжными шкафами. Второе место, которое Кристоферу нравилось. В библиотеке было всегда тихо, всегда мало народу, и ему казалось, что он сидит во временной капсуле, перемещаясь то в прошлое, то в будущее – все зависело от того, какую книгу он решал открыть.

– Ты сказал тетушке, что задержишься? – поинтересовался Теодор.

Кристофер вытащил из рюкзака учебники, хоть и знал, что заниматься сегодня не будет.

Он сделал еще несколько глотков клубничного сока, прежде чем ответить:

– Она привыкла к тому, что я задерживаюсь.

– Передавай ей от меня привет.

– Не веди себя так, как будто вы хорошие знакомые, – цокнул Кристофер, и Теодор очаровательно улыбнулся, подпирая щеку ладонью.

 Она от меня без ума.

Потом почти сразу он поднялся.

– Я схожу покурить.

Когда он уходил, Кристофер смотрел ему вслед.

Как-то так получилось, что Теодор узнал о нем очень многое, собрал его жизнь по частичкам. По обрывкам разговоров, по словам друзей, по тому, что Кристофер ненароком открывал сам.

Теодор никогда не жалел его, хотя Кристофер привык к жалости. Вопреки всему, она его не оскорбляла, не вызывала совсем никаких эмоций. Ну, у каждого своя судьба, свои сложности, Кристофер не считал себя мучеником, не задавался вопросом, почему все это происходило с ним, потому что, на его взгляд, ничего страшного и не происходило. И Теодор не стал относиться к нему по-другому. Просто принял всю информацию как что-то неизбежное, как неотъемлемую часть Кристофера, даже пошутил про то, что осталось дождаться укуса паука, и можно начинать шить костюм.

Родители Кристофера увлекались альпинизмом и погибли в горах во время очередной вылазки. Ему было три. Его забрала сестра отца, приняла в свою семью, но постоянно рассказывала о его настоящих родителях, не стремилась занять их место. Кристофер поделился этим с Теодором легко, не задумываясь особо, когда тот спросил о том, почему он живет с тетей и дядей.

Для него это не было трагедией, и он порой мучился от этого сильнее, чем от того, что никогда не обращался ни к кому «мама». Должен ли он был страдать? Он почти не помнил родителей – только какие-то размытые образы, теплоту рук, ласковые голоса. Он поспешил тогда добавить это, оправдать себя, мол, не помню, особо не волнует. Чужая жалость его не задевала, но получить жалость от Теодора не хотелось.

Теодор, впрочем, жалеть его не стал.

Подрабатывал после школы Кристофер потому, что тетушка с дядей жили небогато, дядя так и вовсе три года как вышел на пенсию, а быть обузой Кристоферу не хотелось – он и так слишком многим был им обязан. Да и работать ему было несложно, даже в городской библиотеке народу было не очень много, он обычно занимался уроками во время смен. Отвлекаться было не на что, вот и успеваемость у него выросла выше средней. Кристофер был обычным. Он никогда не считал себя особенным, но почему-то именно так Теодор к нему относился, словно он особенный. Но не в плохом смысле, не в том смысле, когда особенность приравнивается к чему-то странному, неприятному, а по-другому. Словно Кристофер показал ему какой-то новый мир.

Кристофер сделал каминг-аут, когда ему было пятнадцать, и все тогда получилось как-то легко. Легче, чем он ожидал от каминг-аута, сделанного в крошечном городке, где у всех в большинстве своем было строго консервативное мышление.

Он признался семье в том, что не видит себя в отношениях с девушкой, пусть и не было опыта отношений, а те восприняли спокойно. Ну, не видит так не видит, не заставишь же его. Никакой шарманки про внуков – они и ребенка-то получили за слишком высокую цену. Попросили только не скрывать от них ничего важного, но в этом Кристофер, как и любой подросток, ослушался – про то, что произошло тогда на вечеринке, он не рассказывал никому, даже Юте.

В школе тоже все как-то просто получилось. Несколько человек из тех, с кем он хорошо общался, отдалилось, но самые важные остались. Учителей особо не волновало то, о ком там Кристофер мечтал в свободное время, а издевательств со стороны местных отморозков не было, он не знал, почему и как его так пронесло, но особо не задумывался над этим. Не трогали – и ладно. (Теодор, конечно, знал причину, он сам был этой причиной, но Кристоферу ни за что не признается).

Кристофер никогда ни с кем не встречался. Он даже чувств серьезных ни к кому не испытывал. А потому то, что происходило с ним из-за Теодора, выбивало почву из-под ног.

Он все делился и делился с Теодором крохами своей истории, словно провел много лет в заточении, а теперь просто мечтал хоть с кем-то поговорить. Но дело, конечно, было не в том, что он был как открытая книга и болтал с кем ни попадя о своей жизни, а в том, как Теодор его слушал. Как будто это все действительно имело для него значение.

Вот и сейчас он снова думал о том, что Теодор знал о нем почти все, а он о Теодоре – ничего, кроме той стандартной общей информации, которая известна всем о самых популярных учениках. Ну и кроме того, что подметил сам, – Теодор не пьет горький кофе, он никогда не читал книгу больше чем на двести страниц, он не переносит белый шоколад и ему не нравятся танцы их школьной группы поддержки. Еще Теодор плачет, когда смотрит видео со спасениями котиков в ютубе, но не плачет, когда смотрит грустные фильмы, потому что «ну, это ведь кто-то выдумал, а котики реально страдают». Теодор коллекционирует альбомы корейской женской группы SNSD, потому что фанатеет от Юны, но ему ни разу не попадалась карточка с ней. Теодор сначала наливает молоко, а потом кладет в него хлопья (больной ублюдок) и обожает мятный шоколад (дважды). Кристоферу нравилось думать, что это о Теодоре не знает никто, кроме него. Он ценит эти мелочи, конечно, но ему хочется больше – и это жадное жестокое желание не дает покоя.

– О чем задумался? – Теодор ткнул его в раскрытую ладонь, подходя к столу и вытягивая из упаковки, которую держал в руках, длинную мармеладную змейку с вишневым вкусом, чтобы отправить ее в рот. После того как он покурил, его голос снова стал более хриплым, даже… возбуждающим.

Кристофер постарался отбросить эти мысли.

– Почему ты никогда не рассказывал мне о себе?

Теодор замер. Изо рта у него торчала змейка, и он выглядел забавно, но взгляд у него потяжелел. Он вздохнул, справляясь с собой, и потянулся к Кристоферу, чтобы потрепать его по волосам.

– Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем можешь предположить, малыш.

Кристофер вскинул брови. Это же явная провокация, а он слишком любопытен, чтобы сдержаться.

– В каком смысле?

Улыбка Теодора стала лукавой.

– Может, когда-нибудь ты поймешь.

– Ой, да ну тебя, – обиделся Кристофер, вытаскивая еще одну змейку и бросая ее в Теодора. – Займи свой рот.

– Кстати, насчет занятий для рта, – Теодор послушно дожевал вторую мармеладку, садясь на стул напротив и глядя лукаво. – У нас осталась одна неотрепетированная сцена. Знаешь какая?

Кристофер вспыхнул. Конечно, он знал. Более того, он проигрывал эту сцену в голове снова и снова со дня их свидания. И думал, что, если бы Теодор сейчас ему предложил, он бы не отказался, не нашел бы в себе сил…

– Да ладно, я же пошутил, чего ты так напрягся. – Теодор заглянул в его лицо. – Покраснел весь…

Кристофер выдохнул сквозь стиснутые зубы. Ему же все равно нечего терять, да? Совсем нечего.

– Я думал, ты серьезно, – тихо ответил он, нервно сцепляя пальцы. В библиотеке и так нет шума, а сейчас вообще тишина стала оглушительной, давила на Кристофера. Только сердце громко стучало где-то в глотке.

– Ты бы… – Теодор запнулся. Кристофер не смотрел на него, но и так мог представить его лицо. Растерянность, непонимание. Рисовал на нем отвращение и хотел исчезнуть, сбежать, забыть обо всем. Но вместо этого сидел на месте и отвечал честно. Словно честность когда-то кому-то помогала. – Ты бы согласился?

Шутка как-то сразу перестала быть смешной.

Вот она – первая влюбленность. Кристофер уже чувствовал привкус разбитого сердца, потому что, ну, куда уж безнадежнее, – его угораздило влюбиться в гетеросексуального парня, не отличающегося разборчивостью, популярного, грубоватого и беспринципного, и, казалось бы, Кристофер был достаточно разумен, чтобы уберечь себя от этого, но он не уберег. Потому что Теодор оказался совсем другим. Он оказался смешным, заботливым, упрямым и на удивление понимающим. Кристофер сам изумился, даже испугался почти, когда понял, что нашел в нем все то, что искал в человеке.

И неважно, откажется Теодор или согласится, потому что, если Кристофер не скажет сейчас, больше шанса не представится. И он останется один со своей безответной влюбленностью и так и будет мечтать о поцелуе, которого не случилось.

Поэтому он поднял решительный взгляд и кивнул.

– Я бы согласился.

И вопреки всем его страхам, на лице Теодора не было и тени отвращения. Только нерешительность.

Он молча поднялся со своего места, обошел стол и сел на соседний стул. Кристофер впервые видел его настолько неуверенным. Самодовольство, казалось, было его вторым именем, а сейчас от него не осталось и следа. Его глаза так красиво блестели, но Кристофер не смотрел в них, потому что не мог оторвать взгляда от губ. Эти губы ему разве что во снах не снились.

Теодор начал говорить, и Кристофер не сразу понял, что это диалог перед поцелуем. Игра получалась отвратной, потому что мыслями он явно не в ней, как и Кристофер, в принципе. Это была просто галочка, формальность – эй, мы тут собираемся поцеловаться, но не просто потому, что захотели, а потому, что сценку репетируем.

Кристофер отвечал ему на автомате, он роль Эвридики уже не хуже Джесс знал, мог даже заменить в случае чего.

– Разреши мне поцеловать тебя, – голос Теодора сорвался в конце, словно так и было задумано, хотя этой фразы, Кристофер знал точно, в сценарии не было.

– Я разрешаю, – едва слышно прошептал он, и Теодор накрыл теплой ладонью его щеку, ласково оглаживая кожу большим пальцем, прежде чем податься вперед.

И он мог бы задуматься над тем, почему Теодор вдруг не то что не сопротивлялся поцелую с парнем, а сам проявил инициативу. Мог бы задуматься над тем, что этот же самый Теодор, который успел повстречаться со всей, наверное, женской половиной их школы, приглашал его на свидание. Мог бы задуматься о том, почему Теодор, зная о его ориентации, вел себя так, словно флиртовал с ним. Мог бы задуматься, но сейчас в голове было пусто-пусто, только розовый туман и колокольчики.

Лицо Теодора было так близко, очень близко, и Кристофер поспешно зажмурился, задерживая дыхание и приоткрывая рот. Прошла доля секунды, за которую его сердце успело сделать сотню ударов, и губы Теодора наконец-то – наконец-то – коснулись его губ.

Кристофер рвано выдохнул, хватаясь за его плечи, потому что ему казалось, что он начал парить в воздухе. Теодор улыбнулся в поцелуй и немного отстранился, Кристофер на автомате потянулся за ним.

– Расслабься, малыш, – хриплым голосом попросил он, а потом вновь прижался к его губам и невнятно повторил: – Расслабься, говорю.

И Кристофер обмяк. Одна ладонь Теодора спустилась на его спину, и он притянул его к себе ближе, другой продолжая поглаживать лицо. Он скользил языком по губам, мягко, но настойчиво призывая его углубить поцелуй, и Кристофер взволнованно дышал, позволяя ему взять на себя контроль. Ему нравилось это – нравилось, как его вел кто-то другой, нравилось, что можно просто поддаться, но при этом не чувствовать себя жалким.

А потом он расслабился, отдался ощущениям, погрузился в поцелуй как в теплую воду. И его накрыло чувством дежавю.

От Теодора пахло сигаретами и сладким мармеладом, его горячие мягкие ладони скользили по шее, зарывались в волосы, гладили щеку – не лежали на месте. Он издавал красивые, возбуждающие звуки, и его хрипловатый голос отдавался в голове Кристофера стократным эхом.

И он понял. Все сразу понял. И ему стало так страшно и противно, потому что тогда…

Тогда, в тот день, это был Теодор.

На той вечеринке Теодор пошел за ним в комнату.

Но не это заставило Кристофера покрыться неприятными мурашками и резко отстраниться, а воспоминания о том, что, когда Кристофер его об этом спросил, Теодор начал все отрицать.

Словно отчаянно не хотел, чтобы Кристофер об этом узнал. Словно ему было стыдно за то, что он, такой крутой популярный мальчик, целовался с каким-то педиком.