Part 3
Я снова и снова вспоминал наш короткий разговор, пытаясь понять, какие слова должны были прозвучать, но не прозвучали, и насколько сильно Ники закрылся от меня теперь. Но итогом всех этих размышлений была только тягучая головная боль. В конце концов часов в шесть утра я отправился в душ, чтобы хоть немного взбодриться до работы.
Прохладная вода остудила виски, выгнав из них неприятные ощущения, и я успокоился, почувствовав необычайную ясность сознания. Безусловно, я не смогу утолить своего желания, но в моих силах позволить сыну жить так, как ему хочется. Я всё ещё могу защищать его, и ему как никогда требуется эта защита.
После душа я приготовил завтрак и сел в гостиной дожидаться, когда сын проснётся. Ники появился в половину восьмого, он выглядел невыспавшимся и, по своему обыкновению, не смотрел в мою сторону, мрачно ковыряясь в тарелке.
- Сын, - позвал я, и он кинул на меня печальный взгляд. - Если ты с кем-то встречаешься, то можешь приводить его домой, мне это нисколько не помешает.
Он сморщил нос почти брезгливо и ответил, как будто специально подобрав самые резкие слова:
- И ты не будешь против, если кто-то трахнет меня в моей же комнате? Или, может, разрешишь сделать это в твоей спальне?
- Ники, я имею в виду, что не стану препятствовать твоим отношениям с любимым человеком, кем бы он ни был, - ревность, безусловно, обожгла меня, стоило только представить описанную сыном картину, но я сдержался, в конце концов, этому за четыре года я научился. - Что в моих словах тебе не нравится?
- Не знаю, - он опять отвернулся, отодвигая тарелку. - У меня пропал аппетит.
- Прости, если задел твои чувства, - я не знал, что и думать, абсолютно не понимая его поведения.
- Не бери в голову, - Ники потянулся за школьной сумкой. - Я приду к обеду. Ты приедешь домой?
- Если ты хочешь, - этот вопрос значил для меня очень многое. Раньше мы часто поступали именно так: я специально ради этого переносил время обеденного перерыва, чтобы он совпадал с возвращением Ники из школы. Но за последние полгода мы не обедали вместе ни разу, и я жаждал вернуть эту традицию.
- Приезжай, - он вышел в холл, обулся и ускользнул от меня в туманное утро.
***
Я приехал немного заранее, отпросившись на весь остаток дня. Мне было бы не по силам работать после такого важного обеда. Когда Ники вернулся домой, я заметил, что он зол и растерян, но не отважился спросить, что произошло.
Сперва мы оба молчали. То ли Ники давал мне возможность начать разговор, то ли сам не знал, как перебросить мост через выросшую между нами пропасть. Мы лишь переглядывались, пока я не представил, как это, должно быть, выглядит со стороны.
- Знаешь, мы сейчас похожи на двух зверьков, которые сидят на границе своих территорий и с опасением косятся друг на друга, - вырвалось у меня.
- Хорошее сравнение, - Ники вздохнул, безразлично ковырнув яичницу, но так и не отправив кусочек в рот.
- Но я действительно хотел бы вернуть наши прежние разговоры, - я отложил приборы, заметив, что мои пальцы дрожат.
- Но я-то больше не прежний, - Ники сказал это с такой горечью, что у меня больно сжалось сердце.
- Для меня ты тот же, мой любимый сын, - отозвался я со всей возможной теплотой.
- Может быть, лишь потому, что ты ничего не знаешь обо мне, - он откинулся на спинку стула. - Не знаешь, каким я стал.
- Каким?
- Грязным, - он точно выплюнул это слово. - Ничтожеством. Как будто меня запятнал тот самый... - он сделал паузу, но я и так понял, о ком он говорит. - Как будто эта грязь никогда не смоется. Она просто внутри меня, она под кожей, в крови, и как ржавчина разъедает меня!
- Ники, - я всё-таки накрыл его ладони своими. - Ты не грязный. Тот ублюдок ничего не сделал с тобой, ничего, что могло бы запятнать тебя.
- Откуда тебе знать, отец? Ты не знаешь, о чём я думаю, о чём я мечтаю, - но он не отнял рук.
Его пальцы были холодными и чуть заметно дрожали, как и мои. Я осознал, что все эти полгода мы оба что-то таили друг от друга, накапливая нервное напряжение. Как удивительно мы похожи, и как это умопомрачительно заводит меня!.. Я куснул себя за губу, чтобы сосредоточиться.
- Каждому случается думать и мечтать о чём-то, что не могут понять другие люди, - произнёс я максимально спокойно и размеренно. - Это не делает тебя плохим, грязным, не превращает тебя в ничтожество...
- Даже если это мечты о собственном отце?
И мир словно перевернулся, расколовшись на «до» и «после». Умные и логичные слова, которыми я желал успокоить и себя, и Ники, исчезли, просто растворились, выскользнув из памяти, точно их там и не было. Но я не опустил его рук, и, наверное, это было самым важным, что я когда-либо сделал.