Осознание
На дворе середина лета. Солнце висит огненным диском над Иблисом, заставляя всех горожан искать прохладу в своих домах и выходить только после того, как оно уйдёт на покой. Душно даже вечерами, раскалённый воздух обжигает гортань, а каждый вдох оставляет противное ощущение того, будто глотаешь оседающую на язык пыль. Все жители каждый день в надежде смотрят на небо в ожидании облаков или хотя бы лёгкого ветерка.
Юнги, уставший таскать вёдрами воду, потягивается и продолжает помогать садовнику поливать кусты, ведь хозяевам неважно, что находиться днём на улице невозможно — сад всё равно должен цвести и вызывать зависть. Закончив с главным садом, Юнги только опускается на траву в тени раскинувшихся вдоль кустов барбариса, чтобы перевести дух, как вновь слышит своё имя, которое за это утро уже успел возненавидеть. Господа прохлаждаются у закрытого бассейна или в своих покоях наверху, а прислуга работает на износ. Хорошо хотя бы, что доступ к колодцу открыт круглосуточно и можно сколько пожелаешь пить воды.
Юнги, откликнувшись на зов, нехотя поднимается и, понюхав пропитанную потом и запахом конюшни рубаху, идёт сперва к колодцу. Грызущий орехи на задней террасе Бао, заметив попытки парня смыть с себя запах пота, подходит ближе и заявляет, что он идёт обслуживать гарем, следовательно, и так до этого искупается и переоденется. Именно возможность нормально искупаться и есть единственное положительное, что Юнги получает от обслуживания гаремов. Если бы не это, то он бы был готов сутки напролёт выносить из конюшни навоз, но лишь бы не видеть расфуфыренных и высокомерных омег гарема. Юнги работы не боится, даже привык к ней, и если может, то помогает ещё и другим. Он бы и гарем спокойно бы обслуживал, если бы его обитатели не реагировали на него и оставили в покое. После того обеда у Рина все омеги словно поставили себе целью извести Юнги. Стоит ему войти в зал или подойти к бассейну, как всё, что он слышит в свой адрес, — это ругательства и попытки его унизить. Если прислуга дворца предпочитает перешёптываться за его спиной, то омеги господ ничего не стесняются.
Вот и сейчас только Юнги вышел за грязной посудой к бассейну, как все взгляды устремлены на него, и он проходит через поток оскорблений, льющихся на него со всех сторон.
— Твоим лицом трубы чистить надо.
— Фу, я не буду пить из этого бокала, раз его рука его коснулась.
— Бао нужно доплатить, он такое позорище у себя терпит.
— Больно было осознавать, что твоя участь — это навоз?
— Кто обманул мальчишку, дав ему надежду на то, что он достоин чего-то большего, чем рыться своей рожей в дерьме?
— Твой господин, — со стуком опускает поднос на столик в углу и поворачивается к рыжеволосому омеге, автору последней фразы, Юнги.
Он очень старался терпеть, сам себе своё место указывал, но сейчас это уже просто невыносимо. У Юнги лимит сил направленный на сдерживание себя исчерпан.
— Твой господин привёз меня сюда, назвал прекрасным из всех ранее виданных, — оглядывает презрительным взглядом пышущие негодованием лица омег. — У тебя есть претензии? — громко спрашивает его Юнги. — Так вот иди к своему господину и попробуй выразить их ему. Смелее. Пятый этаж, комната в центре. И да, я был в его покоях, а ты, небось, даже дорогу туда не знаешь, — криво улыбается вошедший во вкус омега и скидывает руку подбежавшего Биби.
— Возвращайтесь к своим делам, — хмуро говорит парням Биби, — а с этим я разберусь, — волочит сопротивляющегося Юнги на выход.
— В зеркало посмотри! Твоё лицо выглядит, как упавшая в тендир лепёшка! — успевает выкрикнуть Юнги, пока Биби не захлопывает за ним дверь.
Чимин от последней фразы, прыснув в кулак, выбегает за ними и уже на террасе, обхохатываясь, валится на мрамор, поздно поняв, под чьи ноги.
Намджун завороженно смотрит на смеющегося парня, ловит каждое мгновение, каждый поворот головы, любуется глазами-щёлочками и, кажется, впервые живёт. Альфа понятия не имеет, над чем так заливисто смеётся омега, и сам не замечает, как улыбается, чувствует, как в каждую пору будто лучи проникают, пробуждают покрывшееся столетней пылью сердце. Его смех для Намджуна, как пение райских птиц, один взгляд на него — как нутро таким светом заливает, что перед его яркостью даже солнце меркнет. Чимин и ему улыбаться должен и с ним так смеяться будет, потому что до этой минуты Намджун не жил, но, попробовав разок, уже хочет.
Чимин резко умолкает, запоздало стирает улыбку с лица и испуганно отползает к колонне, мысленно готовясь к боли, потому что Ким Намджун — это боль. Альфа его удивляет, он, ещё раз окинув его взглядом, как ни в чём не бывало удаляется. Стоит мужчине скрыться во дворце, как Чимин, выдохнув, поднимается с пола и бежит на задний двор к Юнги и ругающему его Биби.
— Ты должен терпеть, должен поклоняться и быть учтивым! — кричит на парня Биби. — Омеги господ почти как они сами! Это вторые лица дворца, и у каждого из них есть власть! В том числе власть тебя наказать!
— Они меня наказать не смогут, — фыркает Юнги.
— И это развязывает тебе руки! — вскипает по новой Биби. — У тебя и так много врагов, почему ты нарываешься?
— А как бы ты поступил? — зло пинает камушек Юнги. — Мне тяжело это терпеть. Он сказал, будешь прислугой, я стал им, сказал работай и корми себя, я это делаю, но эти... — задумывается, подбирая слова. — Каждый раз, когда я захожу в гарем, я будто падаю в яму со змеями, они кусают меня и отравляют, но и я не размазня. Мне плевать на всех омег гарема, я их не боюсь.
— Ты должен терпеть! — встряхивает его за плечи Биби и притягивает к себе. — Ты можешь управлять ими всеми, можешь заставить их целовать землю, по которой ты идёшь, но ты не хочешь. Это твой выбор. Вот и неси ответственность за свой выбор!
— Жаль белобрысого там не было, я бы и ему многое сказал, — смеётся Юнги.
— Не смей, — мрачнеет Биби. — Что бы у вас с господином наедине не происходило, официально — ты прислуга, а Рин его омега! Смирись с этим и веди себя подобающе!
— Пусть меня больше в гарем не отправляют, иначе я выколю им глаза, с меня хватит! — шипит на него Юнги и, оттолкнув, идёт к конюшне, где уже продолжает слушать перешептывания слуг.
Юнги заканчивает с делами на заднем дворе и, с трудом разогнув спину, опускается на скамью пообедать с другими слугами. Чимин падает на скамейку рядом и тоже тянется к своей миске.
— Некоторые тут настолько осмелели, что господским омегам войну объявили.
Юнги не реагирует на точно к нему адресованное заявление, продолжает черпать ложкой бурую жидкость и, не чувствуя вкуса, жуёт.
— Меня бы за такое к столбу привязали, — выкрикивает сидящий чуть поодаль мужчина.
— Так этот же особенный, господскую койку разок погрел, и вот тебе, — грязно усмехается третий.
— У господ омеги луноликие, ты серьёзно думаешь, что можешь быть наравне с ними, страшилище? — пристально смотрит на Юнги сидящий напротив альфа.
— А чего мне не хватает? — отбрасывает ложку и, скрестив руки на груди, смотрит на него Юнги. — Что у них есть такого, чего нет у меня?
— Как минимум, ты выглядишь, как пугало в саду моего деда. Нет манер, воспитания, и вообще, был бы ты альфой, я бы тебе твоё место кулаками показал, — хохочет мужчина.
— А ты не стесняйся, я даже будучи омегой тебе зад надеру, — резко приподнимается и, перегнувшись через стол, хватает его за голову Юнги.
Альфа перетягивает его на себя и, повалив на землю, целится в лицо кулаками. Внезапно мужчина резко отпускает Юнги и, отбиваясь, пытается сбросить с себя прыгнувшего на его спину и выдирающего клоками его волосы Чимина.
Дерущихся с трудом оттаскивают друг от друга и всех участников потасовки ведут к управляющему. Бао назначает альфам по десять ударов палками и, после того, как их выводят, поворачивается к двум омегам.
— Вы ведь прекрасно знаете, что я вас калечить не могу? — утирает вспотевший лоб раздражённый мужчина. Омеги кивают.
— Но я могу сделать вашу жизнь невыносимой. Например, я вас отделю, перекину в разные комнатки.
— Нет! — выкрикивают разом оба парня.
— И это не всё. Подходите к колодцам один раз в день, за нарушение прикажу бить по пяткам. Всё ясно?
— Это чудовищно! — кричит на него Юнги, пока стража тащит их на выход.
— Попробуй сам в эту жару пить раз в день! — вторит ему Чимин, и обоих парней выводят во двор.
— Мы же умрём без воды, — чешет голову Пак, опускаясь на ступеньки рядом с другом. — И жить без тебя в комнатке я не хочу.
— Будем пить из пруда, — понуро отвечает Юнги.
— Разошлись! — кричит на парней выбежавшая стража, за которой идут воины.
Омеги прячутся за кустами по левую сторону от бассейна и видят, как после двенадцати спустившихся во двор воинов на лестнице останавливается Гуук. Альфа словно внюхивается, потом оглядывается по сторонам и, спустившись вниз, требует Маммона.
— Чего ты так усиленно пытаешься рассмотреть? — шепотом спрашивает Юнги у уставившегося на Гуука друга.
— Ничего, я просто задумался, — резко отвернувшись, садится на землю парень. — Я подумал, что весь день держусь, потому что знаю, что вечером с тобой хоть парой слов обмолвлюсь, поболтаем, пошутим, а Бао теперь хочет нас разлучить.
— Бао редкостная скотина, всегда бьёт по больному, — грустнеет Юнги. — А может попросить? — внезапно загорается.
— Чего? — не понимает Чимин.
— Сиди тут, — Юнги подскакивает на ноги и осторожно выбирается из-за кустов.
— Мой господин, — набравшись смелости, останавливается у кромки бассейна омега.
— Всё-таки ты здесь, — усмехается Гуук и подзывает пальцем парня поближе
— У меня к вам просьба очень важная для меня, — теребит подол рубахи омега, стараясь не смотреть прямо в глаза. Чонгук смотрит на заляпанную пятнами одежду, на высохшую грязь на лице и мрачнеет, заметив ранку на губе.
— Что с губой?
— Это... — прикрывает ладонью рот омега. — Это я упал.
— Не лги мне, — хмурится, а Юнги от его взгляда в озноб бросает.
— Я подрался, но это моя вина, никто не виноват, я сам напал, — без пауз выпаливает парень.
— Я всё равно узнаю правду, — неожиданно мягко улыбается ему альфа. — Никто не смеет делать тебе больно.
— Кроме тебя? То есть вас, — хмыкает не сдержавшийся Юнги.
Чонгук подходит вплотную, заставляя омегу отступить, и, протянув руку, убирает ниспадающие на его лоб волосы:
— Кроме меня.
Пару секунд оба молчат.
— Я слушаю твою просьбу, только быстро, потому что меня ждёт целый отряд, — кивает в сторону собравшихся во дворе воинов альфа.
Юнги устал от одиночества и сделает всё, чтобы его не лишили общества Чимина. А ещё Юнги очень хочет, чтобы Гуук ему не отказал, чтобы показал и другую сторону себя, если она у него, конечно же, есть.
— После драки нас потащили к Бао, и теперь этот жирдяй хочет переселить от меня Чимина, а он мой друг. Пусть Чимина у меня не забирают.
— Это всё?
Юнги кивает.
— Хотя нет, — резко вспоминает омега. — Пусть не лишают нас воды.
— Хорошо.
— Что хорошо?
— Твои просьбы выполнимы.
— Серьёзно? — растерянно смотрит вслед развернувшегося и идущего к воинам альфы Юнги.
Юнги возвращается к Чимину, так и не веря в то, что Гуук так легко согласился выполнить его просьбу. Чимин поздравляет омегу с первой победой, и парни прощаются до вечера, каждый уходит заниматься своими обязанностями.
<b><center>***</center></b>
— Что там с настойкой? — спрашивает Чимина вечером, в блаженстве растягиваясь на жесткой, но после тяжелого дня кажущейся королевской периной койке, Юнги.
— Я пока узнаю, мне сложно, не могу в открытую спросить, но потерпи чуток, омеги гарема мне что-то выдадут, — укладывается на бок Пак.
— Я знаю того, кто тебе точно её выдаст.
— Он так рисковать не будет, — понимает, что друг о Рине, Чимин.
— Он очень умён, конечно рисковать не будет, — приподнимается Юнги. — Ты просто скажи в гареме, для кого именно ищешь, поверь мне, настойка найдёт тебя сама, — подмигивает.
— Умно, — смеётся Чимин. — Кстати, ты ведь знаешь, что это дерьмо может привести к бесплодию и сильно влияет на здоровье? Тем более у тебя уже сбился цикл, неужели ты пойдёшь на такое, лишь бы не уступить ему? И потом, где гарантия, что Рин не выдаст тебе какой-то яд вместо настойки?
— Я всё это знаю, — тяжело вздыхает Юнги и садится. — Просто в течку нам бывает без разницы, с каким альфой мы её проведём, только если мы до этого не встречаем того самого...
— Ты боишься! — восклицает Чимин. — Ты боишься своих чувств, что ты захочешь именно его, что он окажется твоим альфой. А если боишься, значит уже чувствуешь, — слезает со своей койки и идёт к нему Чимин.
— Ничего не чувствую! — злится Юнги. — Я просто хочу быть в неведении. Это чудовище не может вызывать во мне какие-либо чувства, кроме ненависти и злости.
— Да ты сиял, как натёртые тарелки, когда он согласился выполнить твою просьбу!
— Потому что я радовался, что мы с тобой остаёмся вместе!
— Ага, конечно, — фыркает Чимин. — Сидишь тут, самообманом занимаешься. Это я идиот, который влюбился во внешность человека, весь остальной образ сам дорисовал и столько лет его ждал. А ты Гуука знаешь, ты видел все стороны, никто из вас не играл перед другим. Ты же мне всё рассказал, вы изначально предстали друг перед другом такими, какие вы есть. Вы не пытались казаться лучше, не пытались понравиться, вы открыто ненавидели. А ненависть, как сейчас уже мне кажется, самое чистое и самое сильное чувство, просто у вас, возможно, она уже перетекает в нечто другое.
— Что ты несёшь, философ! — злится Юнги.
— То, что не важно, истинный он тебе или нет, ты это всё равно раньше, чем начнётся течка, не узнаешь, но ты уже к нему что-то чувствуешь. Ты сейчас трезвым, не затуманенным ничем умом это понимаешь и осознаёшь, но отрицаешь.
— Это не он! Не он! Не он! — кричит на него Юнги. — Я не могу ничего испытывать к человеку, который превратил мою жизнь в ад.
— Когда ты пытаешься обмануть меня, я понимаю, но себе-то не лги, — поднимается на ноги Чимин и возвращается к себе.
Впервые с момента пребывания Чимина в бараке его на ночь не забирают, и оба парня, слушая сопение друг друга, засыпают.
<b><center>***</center></b>
Юнги, который от постоянных дум о Гууке плохо спал, подскакивает на койке из-за криков, идущих со двора. Он нехотя одевается и вместе с таким же, как и он сам, сонным Чимином выходит наружу, чувствуя, как долгожданный лёгкий ветерок дует в лицо. Радость Юнги быстро сменяется печалью. Стражники волокут к столбу знакомого парням омегу, который работает на кухне и живёт во дворце вместе с мужем и семилетним сыном. Бао расхаживает у столба с палкой в предвкушении. Юнги холодеет от будто бы вчерашних воспоминаний, где его так же привязывали к этому же столбу и, осмотрев толпу зевак, подходит к знакомому бете:
— Что он натворил?
— Он нёс завтрак в покои господина Рина и украл сладкую булочку своему сыну.
Юнги с силой стискивает руку Чимина, чувствует, как злость на с каждым разом становящуюся всё невыносимее несправедливость разъедает глаза. Хочется выхватить эту палку из рук Бао сломать в щепки о его голову, показать хоть разок, как это больно, когда каждый удар не только тело терзает, но и в собственной обиде на человеческую жестокость задыхаться заставляет.
Юнги поднимает голову наверх, пытаясь проморгаться и не дать слезам оросить лицо, ведь на большее он не способен, и видит стоящего на балконе в нежно голубом, развевающемся на ветру халате Рина.
— Сука, — по слогам выговаривает омега и опускает взгляд.
— Тебя ведь не послушают? — спрашивает Чимин, кивая в сторону наказанного.
— Нет. Кто я такой, чтобы меня слушали.
— Одна булка, неужели сдох бы, если бы не доложил, — распирает от злости Чимина.
Первый удар падает на обнажённую спину омеги, вырвав из того крик боли, а Юнги приходится зажать ладонями уши и смотреть на что угодно, но ни на несчастного. Юнги видит ребёнка с блестящими глазами, вжавшегося в ногу отца, и чувствует, как в нём ярость закипает. Мин обходит Чимина и, не ответив на его вопрос, куда он направился, срывается во дворец. Юнги доберётся до Рина, за его пакли вытащит его в коридор и до потери сознания изобьёт, иначе эта ярость в нём его же разорвёт. Он отталкивает стражников первого этажа, пользуясь тем, что помельче и проворнее, проскальзывает ещё через двоих, но его ловят на втором этаже, валят лицом на пол и за ноги тащат на выход.
— Я порву тебя на куски, мразь. Из-за булочки? Он просто дал ребёнку кусок хлеба! — кричит на весь дворец омега, тянет за собой длинный ковёр и не оставляет попыток вырваться. Его швыряют на пол во дворе и грозятся всё доложить Бао.
Юнги вновь слышит крик омеги и отползает в сад, где, забившись за первое попавшееся дерево, от беспомощности горько рыдает. Внезапно крики прекращаются, Юнги утирает слёзы и, испугавшись, что омега наказания не выдержал и умер, бежит на задний двор, где видит Чимина, прикрывшего собой парня.
— Я Пак Чимин, омега правителя Ким Намджуна, — оттягивает ворот рубашки, обнажая ключицу Чимин. — Ещё один удар, и мой господин привяжет к этому столбу тебя, — смотрит на Бао, из последних сил стараясь, чтобы голос не дрожал.
Рин, смерив присутствующих во дворе презрительным взглядом, скрывается в покоях. Бао приказывает всем разойтись.
— Вот это я понимаю, власть, — прислоняется к стене рядом с шокированным Юнги Биби. — У него она есть. А тебе за выходку достанется, потому что ты не его омега, а уборщик навоза.
— Сгинь, нечистая сила, — с трудом размыкает губы выгоревший после эмоционального срыва Юнги.
Биби был прав, Юнги вызывают к Бао и за попытку прорваться в покои Рина наказывают голодовкой. Вечером в их комнатке Чимин достаёт припрятанную за пазухой лепёшку, и Юнги с благодарностью её поедает.
Парни болтают о том, о сём, в сотый раз вспоминают мини представление Пака, когда за последним приходит стража. Побледневший омега с трудом отлепляет себя от койки и сам идёт к двери, попросив Юнги не беспокоиться. Юнги провожает друга печальным взглядом и требует быть сильным.
<b><center>***</center></b>
Чимин удивляется, что его ведут не в покои альфы, а в главный зал, вызывающий не самые приятные воспоминания. У Чимина дежавю. Намджун вновь сидит за заставленной всевозможными блюдами скатертью, музыканты в углы настраивают инструменты. Альфа подзывает его, и Чимин покорно опускается у кромки скатерти.
— Ешь, — кивает на тарелку перед парнем, в которую уже положили мясо, Намджун.
Чимин, чтобы в лишний раз не провоцировать альфу, тянется за лепёшкой и, отломав кусочек, макает его в щедро политое соусом мясо.
— Мне рассказали о произошедшем днем, — не отвлекаясь от еды, начинает Намджун.
Пальцы с зажатой в них лепёшкой, не доходя до рта омеги, замирают в воздухе.
— Мой господин, они наказыва...
— Неважно, — поднимает на него глаза Ким. — Если ты посчитал нужным вмешаться, так оно и должно было быть.
— Вы не злитесь на меня? — не верит готовящийся получить за выходку Пак.
— С чего мне злиться? — соединяет брови на переносице Намджун. — Ешь.
Чимин опускает голову и возвращается к трапезе.
— Мне говорят, ты отказываешься от работы.
— Я отказываюсь копаться в навозе, но делаю остальную работу, — робко отвечает омега.
— Такова сила крови, — усмехается Намджун и тянется за кубком. — Многие люди недооценивают её влияние. Кровь определяет твой характер. В тебе течёт чистая кровь правителей и воинов. Мне нравится твоя эта черта и несгибаемость, я даже заставлять тебя не буду. А теперь иди ко мне.
Чимин ещё одно унижение терпеть не хочет, поэтому слушается. Он подходит и робко опускается на его бедра. Намджун сразу же тянется к губам, омега отвечает — сжимает веки, раздирает пальцы, но губы не уводит.
— Я покидаю Идэн, поэтому вернёшься к себе. Будешь таким послушным — будешь жить во дворце, — ещё раз целует, как же трудно от него оторваться, понимает.
— Можно я заберу блюдо с ягненком? — еле слышно просит Чимин, взглядом буравя свои ладони на коленях. — Мой друг, другой омега, он наказан, и он кушал сегодня только один раз.
— Странная просьба, — целует венку на его шее альфа и рассматривает красивое лицо. — Можно.
И Чимин ему улыбается. Сам от себя не ожидает, но улыбка разрешения не спрашивает, срывается с губ на долю секунды, пока сознание не успевает затрубить в рог об ошибочности адресата, и сразу же меркнет. Намджуну этой секунды, чтобы ослепнуть от сотни звёзд в своей голове, разом вспыхнувших, хватает.
<b><center>***</center></b>
Пузырек с настойкой, призванной предотвратить течку, находит Чимина сам. Вчера, убираясь в гареме, омега, послушавшись совета Юнги, спрашивал у каждого второго про настойку, добавляя при этом, что она нужна для его друга. Сегодня утром Чимин находит пузырёк прямо на пороге их комнаты и сразу понимает, что к чему. Он, открутив колпачок, внюхивается в противно пахнущую жидкость и, вернувшись в комнату, вручает его одевающемуся Юнги.
— Ты был прав, стоило назвать твоё имя, и эта гадость сама пришла, — прислоняется к стене Чимин. — Но я бы всё равно это не пил.
— Ты — не я, позволь мне решать самому, — угрюмо отвечает Юнги и прячет пузырёк под койкой.
<b><center>***</center></b>
В центре Иблиса в полдень назначена казнь четверых пойманных шпионов, высланных соседней империей в город для разведки. Вся нужная информация Хосоком добыта, теперь осталось показать тем, кто пока всё ещё скрывается в Иблисе, что ждёт их в случае поимки. Гуук, как правитель, лично будет присутствовать на казни.
Альфа спускается во двор и, решив не вызывать к себе конюха, а самому прогуляться, заодно в лишний раз увидеть Юнги, которого не видит сутки, идёт на задний двор. Маммон стоит у конюшни и снисходительно принимает ласки Юнги, пока конюх тащит к ним седло. Омега обхватывает руками морду коня, прислоняется к его носу лбом.
— Кто у нас самый красивый конь? — сюсюкается с ним парень. — Кто у нас темнее ночи? У кого на шерсти будто звезды рассыпаны? Ты знаешь такого? — в большие глаза с улыбкой всматривается.
Конюх водружает на коня седло и смеётся над омегой, но улыбка застывает на лице, стоит ему посмотреть через плечо парня. Юнги прослеживает за ним взглядом и, резко повернувшись, падает на колени перед Гууком.
— Мой господин, он не виноват, я его заставил, я сам подбежал к Маммону, — тараторит омега.
— Встань, — приказывает Гуук и, с трудом сдерживая улыбку, подходит к коню.
Побледневший конюх, отшатываясь, отходит в сторону.
— Значит, из всех лошадей огромной конюшни надо было выбрать именно моего? — изогнув бровь, смотрит на Юнги альфа.
— Я не знал, чей он, я просто увидел его и влю...
— Влюбился. Я понял, — усмехается Гуук. — Ты можешь с ним возиться, я разрешаю.
— Правда? — не верит Юнги и, сразу же осмелев, поглаживает мощную шею коня.
— Как-нибудь я тебя на нём покатаю, — продолжает с улыбкой наблюдать за взаимодействием любимого коня и Юнги, к которому слово «любимый» всё ещё боится применить Гуук.
Альфа проходит ближе к не знающему, воспринимать ли всерьёз его слова и вообще такую доброту, омеге и, нагнувшись к лицу, внюхивается:
— Ты пахнешь слаще моего лучшего вина. До дна бы испил.
— Подавитесь, мой господин, — учтиво наклоняет голову, с трудом сдерживая улыбку Юнги.
— Возможно, но в этом своя прелесть, — цокает языком альфа. — За лучшее надо бороться, оно само в руки не идёт, — поглаживает встрепенувшегося Маммона. — У вас же, вроде, всё взаимно, — обращается к коню. — Чего ты возмущаешься?
Гуук взбирается на Маммона и, ещё раз посмотрев на омегу, покидает двор.
— Мой господин, — наигранно кланяясь, подбегает к Юнги смеющийся конюх.
— Не смей! — шипит на него парень и, залившись краской, быстрыми шагами удаляется.
Юнги в смятении идёт на кухню, продолжает заниматься своими делами, а сам мысленно так и остаётся во дворе рядом с Маммоном и Гууком. Альфа впервые за всё время их знакомства показался Юнги обычным человеком. Омега понимает, что Гуук и есть человек, но в его голове настолько сильно отпечатался образ сурового и жестокого воина, что крохотная трещинка, сейчас этот образ покрывающая, воспринимается Юнги целым разломом.
Закончив на сегодня работу, Юнги не остаётся с Чимином и другими парнями во дворе поболтать, а сразу идёт к себе. Он опускается на пол, прислоняется спиной к койке и, достав пузырёк, вертит его в руке.
А что, если Чимин прав? Что, если Юнги боится даже себе признаться в том, что не только ненависть связывает его с Гууком? Крохотное семя сомнения, поселившееся в нём ещё в день, когда омега попросил о Чимине, всё больше разрастается, грозится превратиться в огромный куст и, разорвав Юнги грудную клетку, вырваться наружу. Если Юнги не искоренит его из себя и позволит зацвести, то контролировать ничего больше не сможет. Он уже, кажется, не может, ведь каждая колкость, адресованная альфе, застревает в горле, а твёрдо стоять рядом с ним ещё невыносимее, чем было, когда он воспринимался только, как злейший враг. Предки Юнги его не поймут, небось, даже проклинают, ведь насколько же он пал, что, несмотря на отчаянные попытки сбежать от таких странных и новых для него чувств, он всё равно попал под его чары.
Может, течка и не наступит, во всяком случае омега её приближение не чувствует, может, Гуук так его испытывает, издевается. В любом случае, все последние дни Юнги думает только об альфе, анализирует его поведение, пытается понять, что между ними происходит, точнее, чего хочет Гуук. Сложно понять желания другого человека, если в своих запутался. Эти два дня Юнги не то чтобы не получил от Гуука ни одного выговора, угрозы или даже наказания, наоборот альфа выполнил его просьбу, официально разрешил быть с Маммоном и подал луч надежды на то, что у них необязательно всё может быть только через кровь и слёзы.
Прошлого не изменить, не вернуть и не подправить, а вот с будущим есть шансы. Его можно построить так, как хочется, попытаться во всяком случае, и в первую очередь перестать бояться, потому что страх ошибиться — это то, что удерживает на месте, не позволяет сделать следующий шаг. Ошибки свойственны человеку, говорил отец, так пусть Юнги ошибётся, но он хотя бы попробует.
Юнги открывает пузырёк и, перевернув, выливает его содержимое на пол. Он знает, что, возможно, пожалеет о своём поступке, но трусом он никогда не был и с высоко поднятой головой встретит свою судьбу, пусть даже из глаз её беспросветная тьма сочится.
Чимину Юнги врёт, что вылил пузырёк из-за страха, что Рин подсыпал в него яд. Чимин не допытывается, только усмехается и ложится спать.
<b><center>***</center></b>
Хосок Тэхёна не зовёт, а омега, раздираемый чувствами, с каждым днём всё больше чахнет. Тэхён понимает, что сказал глупость, что, возможно, не совсем правильно выразился. А ещё омега понимает, что оказывается, не всегда стоит озвучивать свои страхи, потому что не пережившим такие же их не понять. Тэхён свою вину признаёт, но невозможность увидеть Хосока не позволяет ему попросить прощения и избавиться от камнем внутри сидящего чувства, что он его, возможно, потерял. Первый день Тэхён боролся с обидой на Хосока за его навеки теперь уже высеченное на задворках памяти «я тебя убью». Но сейчас уже омега скучает, с каждого визита смотрителя вздрагивает и всё с надеждой на дверь смотрит, что господин его вызовет, и они поговорят.
Сегодня вечером он уходит к себе рано, ложится в постель и пытается уснуть, потому что сон — единственное время, когда можно не вести войну у себя в голове без возможности выговориться. Он долго ворочается на простынях и, наконец-то, вымотанным неприятными думами впадает в спасительный сон.
Хосок нарочно не вызывает омегу, даёт ему время понять свою ошибку, себе перестать злиться. Хосок понимает, что был резок и с удовольствием бы тот разговор из памяти, как нечто, чего и не было, удалил бы. Он безумно скучает, но в то же время сразу же бежать к нему сам себе запретил, благо сейчас в Иблисе из-за слухов о грядущей войне дел много, и он может занимать свою голову чем-то ещё, кроме невероятно красивого парня, которого сам же обидел.
Сегодня лимит исчерпан, Хосок без него больше не может, и сам же решает это пытку прекратить. Всё, что альфе нужно — это положить голову на его колени, и пока он будет играть с его волосами, послушать его пение, которым омега в последнее время часто его радовал. Тэхён действует на Хосока, как лучшее успокоительное, а его объятия для него — дом, где всегда тепло и хорошо. Хосоку пора уже вернуться домой и прижать так быстро завоевавшего его сердце омегу к груди.
Он сам идёт в гарем, запретив смотрителю будить омегу, проходит в его покои и останавливается у постели, любуясь тем, как красиво светится его неприкрытая из-за жары кожа под пробивающимся в окно лунным светом. Альфа подходит ближе, не сдерживается от соблазна прикоснуться и легонько проводит ладонью по спине, спускаясь к округлым ягодицам.
— Мой господин, — сонно бормочет парень и, резко приподнявшись, не веря смотрит на альфу. — Простите мне мою глупость, — боясь, что не успеет и он опять уйдёт, выпаливает Тэхён.
— Уже простил, — усмехается Хосок и притягивает его к себе. — Я очень сильно скучал, — целует в макушку, но Тэхён, обвив руками его шею, тянется к губам.
Они падают на постель, забывшись в сладком поцелуе, и Хосок впервые в Идэн проводит ночь не в своих роскошных покоях, а на узкой кровати омеги, которого зато можно не выпускать из объятий.
<b><center>***</center></b>
Юнги, закончив с садом, бежит на задний двор, мечтая поужинать, ибо бурчащий желудок оглушает даже мысли, как его останавливает стража и требует идти за ними к господину.
«Только не это, только не делай ничего такого, что заставит меня пожалеть о решении. Молю тебя, не ломай пока только ещё зарождающуюся надежду», — мысленно молит Гуука парень, не понимая, что он натворил и почему его вызывают.
Альфа сидит в одном из залов первого этажа перед расстеленной скатертью и, протянув кубок, ждёт, когда прислуга наполнит его вином. Увидев Юнги, Чонгук хлопает по отделанной бархатом подушке рядом, и омега, без слов поняв его, подходит и опускается на неё.
— Не хочу ужинать один, — подтаскивает к нему тарелку Гуук и взглядом указывает на неё прислуге, которая сразу же начинает подкладывать омеге еду.
— Вы бы могли ужинать со своими воинами, — всё ещё не понимая, как воспринимать странное приглашение на ужин, мнётся Юнги.
— Я неправильно выразился, — усмехается Гуук и протягивает ему свой кубок. — Я хочу ужинать с тобой.
Пить из кубка правителя огромная честь. Юнги прекрасно знает все правила этикета и обычаи, но всё равно не принимает его и продолжает подозрительно коситься на обделанный драгоценными камнями кубок.
— Нельзя отказываться от такого проявления внимания. Ты ведь из хорошей семьи, должен знать правила, — так и держит в руке кубок альфа.
— Я знаю этикет, — бурчит Юнги, тянется к кубку и, сделав глоток, возвращает ему.
Юнги старается не смотреть на блюда, которыми заставлена скатерть, но у него не получается, и омега буквально давится слюной. Тут и запечённая прямо на углях рыба, жареный на вертеле ягнёнок, цыплёнок в медовом вине, вымоченные в густом бульоне лепешки, жареные кусочки теста, запах которых сводит с ума. Гуук внимательно наблюдает за лицом омеги и жадным взглядом, которым он рассматривает блюда.
— Ты ведь не можешь без угроз, так что не поешь с каждого блюда, что тут есть, я объявляю голодовку всем слугам дворца, — усмехается альфа. — Твоя гордость тебе жить мешает, пойми уже и не всегда давай ей волю, потому что порой она просто неуместна.
Юнги долго подбирает слова, чтобы ответить, а потом, махнув рукой, показывает слуге пальцем на ягнёнка. Слуга сразу же разделывает мясо и наполняет его тарелку. Юнги Гуука два раза просить не заставляет, он пробует всё, хвалит цыплёнка и, довольный и сытый, отодвигает тарелку.
— Ещё немного, и я лопну, — делает глоток вина омега и только сейчас замечает, что единственный кусочек мяса, который положили альфе, так и не съеден.
— У вас, мой господин, аппетит из-за меня пропал? — хмурится омега.
— Нет, я уже ужинал в Иблисе.
— Не понял, вы... — выдаёт Юнги и, не продолжив сразу, опускает глаза. Ясно как день, что Гуук приказал накрыть скатерть из-за него. С одной стороны внутри Юнги прямо сейчас реки радости поднимаются, за берега выходят, с другой нежелание это воспринимать — всё это секундное счастье мановением руки снимает.
— Скажи мне, — обращается к нему альфа, — чего ты хочешь?
— Простите? — искренне не понимает омега.
— У тебя ведь есть мечты?
— Были, — отвечает Юнги и отворачивается.
— Какие?
— Вам их не исполнить.
— Я и не буду пытаться, — усмехается Гуук, — потому что я считаю, что каждый сам должен быть способен исполнить свою мечту. Мы с тобой ничем не отличаемся, у тебя тоже две руки и две ноги, если ты очень сильно хочешь, ты свои исполнишь. Я просто хочу узнать тебя получше, и чтобы тебе было легче, я начну первым. Я мечтал отомстить — отомстил. Я мечтал создать империю — создал. Я мечтаю о землях от моря до моря — я это получу.
— Все ваши мысли о завоеваниях, о боли, которую вы причиняете другим, получив взамен возможность просто зачеркнуть выполненное, — грустно говорит Юнги.
— Такова жизнь — кто-то из-за чьей-то мечты что-то теряет, я не хочу быть тем, кто теряет, хочу быть тем, кто свои мечты исполняет. Ты не можешь судить меня за это, — спокойно отвечает Гуук.
— Мои мечты не так масштабны, но они не сбылись.
— О чём ты мечтал?
— Я мечтал о другой жизни, — разбито улыбается, смотря ему прямо в глаза омега. — Мечтал об альфе-воине, который был бы сильнее всех и безумно бы меня любил. Он бы забрал меня на своём могучем коне, показал бы мне мир, сражения, научил бы ещё лучше биться на мечах. Но я не любимчик судьбы, — облизывает сухие губы и тянется за вином, которое развязывает язык и которое бы пора перестать пить.
— Твои мечты сбылись, — отбирает у него кубок и ставит на пол Гуук. — Пусть немного и в извращённом виде, но ты слишком ослеплён ненавистью и злостью на судьбу, чтобы это увидеть.
— Гуук, — в комнату врывается Хосок и, бросив на омегу удивлённый взгляд, проходит к альфе. — Надо поговорить, это срочно.
— Ты портишь мне прекрасный ужин, — не отрывает взгляда от Юнги альфа, игнорируя друга.
— Речь о Ким Сокджине. Наша разведка докладывает, что он стягивает войска.
— Подожди, — поворачивается наконец-то к Хосоку и вызывает стражу. — Проводите омегу.
— Пусть я и не ел, но это был самый вкусный ужин в моей жизни, — улыбается он Юнги, который, пошатываясь, идёт за стражей.
— Теперь докладывай, — смотрит на Хосока Гуук.
— Он объявил мобилизацию, стягивает к себе войска со всех территорий.
— С чего ты взял, что он по нашу душу?
— А по чью? — удивляется Хосок. — Настолько крупные территории только у нас. Как он наш конкурент, так и мы его. Не понимаю, для кого это Сокджин будет созывать сразу всех.
— Вот выясни точно, потому что ввязываться с ним в войну, когда у меня на носу поход на Север, я не хочу.
<b><center>***</center></b>
Следующий день проходит весь в делах. Бао заставляет всю прислугу работать во дворце. Юнги, который после ужина с Гууком почти не спал от дум и засыпает сейчас на ходу, моет окна трёх комнат и полы на террасе и чуть не отключается в конюшне, пока кормит лошадей. К вечеру Юнги еле передвигается и с трудом держит глаза открытыми.
Чем бы омега не занимался, мысли о Гууке его не покидают. Он не просто покормил омегу ужином, он с ним общался, задавал вопросы, пытался узнать что-то новое, и Юнги совсем не знает, как на это реагировать, а сам постоянно на передний двор смотрит, его увидеть жаждет. Сегодня он раз двадцать в конюшню заглядывал, проверял, на месте ли Маммон, вернулся ли альфа во дворец. Порой, устав от диких для него мыслей, он злится на себя, ругает, что позволил мизерному проявлению доброты так затуманить свой разум, но долго не получается. Он опять ждёт его, ищет глазами и чувствует легкий шлейф запаха, который поклялся ненавидеть и без которого сейчас не может.
Юнги от усталости даже от ужина отказывается, обрадовавшись, что сегодня день купаний, искупавшись, заваливается на койку и засыпает мёртвым сном. Сон длится недолго.
Юнги просыпается в жару и по промокшим штанам сразу понимает, что это она. Чимина в комнатке нет, значит, омегу снова забрали. Юнги за друга грустить сейчас не в состоянии, он так и лежит, чувствуя, как воском в его жилах кровь остывает, густеет. Юнги течку ещё с отцовского дома ненавидит. Несколько дней ему приходилось сидеть взаперти, чтобы, не дай высшие силы, не привлечь своим запахом альф. Но в Мирасе слуги хоть готовили для него отвары, которые помогали возвращаться к нормальной жизни, а не метаться по постели, мечтая, чтобы в него вставили член. Особенно, когда все мысли об одном конкретном члене. Юнги со злостью отшвыривает нечто служащее ему подушкой и сползает на пол, придерживая ладонями уши, потому что прямо сейчас его барабанные перепонки лопнут от вовсю трубящего в рог «Гуук» воображения.
Его запах обволакивает Юнги густой дымкой, его образ под сомкнутыми веками, ощущения его рук на себе не просто мираж, а реальность, иначе почему омега следом за его ладонями сам себя поглаживает. Он поворачивается на живот, обнимает холодный земляной пол в надежде, что этот бред, ему мерещащийся, и жар отпустят, но тщетно. Перед глазами его глаза, а в них Юнги, ногами его торс обнимающий, под ним извивающийся, «глубже» молящий. Он, поскуливая, засовывает руку под резинку штанов и обхватывает пальцами свой член, в надежде сам облегчить своё состояние. Не помогает. Даже сейчас вместо своих пальцев он его представляет. Жар только распаляется, он мечется по полу, который теперь тоже раскалённый, и со свистом в который раз выдыхает проклятое «Гуук».
Впервые за четыре года, что у него бывает течка, терпеть настолько невыносимо. Острое желание его вдоль и поперёк полосует, размазывает по полу, вбивает в землю одним простым осознанием того, кого именно хочет изнывающий организм, к кому именно тянется. Юнги ползёт по лабиринтам памяти в поисках воспоминаний о смерти Джисона, об избиении плетью, обо всём том унижении, которое он прошёл благодаря тому, о прикосновении которого сейчас мечтает. Но все двери, ведущие в эти воспоминания, перед носом захлопываются, оставляя открытой только одну, заставляя холодок легким ознобом пройтись по телу — дверь в ту единственную их ночь. Юнги хочет перемотать время и вернуться туда, на пропитанные его запахом простыни, в которые его втрахивал альфа, заставляя срывать голос. Он водит по члену рукой, вспоминая то невероятное наслаждение, которое он получал, чувствуя, как он двигается в нем, как глубоко проникает, берет напором, доводя Юнги до граничащего с болью удовольствия. Омега всхлипывает, вспоминая его пальцы, мечтает их в себе почувствовать, теряет грань между реальностью и воображением и всё равно не в сотоянии кончить, бьётся лбом о пол.
<i>Юнги уверен, что кончит, только его взгляд на себе почувствовав.
</i>
Вот она простая истина — омега нашёл своего альфу. Никого, кроме него, не хочется. Ни о ком, кроме него, думать не получается, более того, чувствуя идущий со двора запах других альф, Юнги начинает подташнивать.
Терпеть сил больше нет, всё нутро лижут языки пламени, а Юнги даже до костра не дошёл. Он встаёт на ноги и, несмотря на лёгкое головокружение, держась за стены, идёт на выход. Неважно, как это расценит Гуук, неважно, что даже сейчас одурманенный течкой разум предупреждает о том, что омега окончательно сдался, Юнги должен упасть в его объятия или умрёт. Гуук прав, гордость порой неуместна, и сейчас Юнги его хочет, значит, пойдёт и возьмёт то, что по законам природы принадлежит именно ему.
Выйти на улицу было плохой идеей, Юнги будто оказался под водопадом запахов, каждый из которых омеге сейчас отвратителен. Он уже подходит к передней террасе, как сталкивается со стражей, обходящей территорию. Юнги приходится зажать нос, потому что ещё секунда, и от запаха двух альф его вытошнит прямо под ноги. Стража, не дыша, обходит омегу, о котором прекрасно осведомлена, и второпях скрывается в саду, не желая, поддавшись инстинктам, спровоцировать господина и за пару минут сомнительного удовольствия лишиться жизни.
Юнги останавливается у бассейна, делает глубокий вдох, надеясь хоть немного поймать запах костра, который облегчил бы его состояние, и видит, как к нему из дворца идёт парень из прислуги.
— Ты бы альфу нашёл или выпил бы что, — морщит нос парень. — Куда это ты в таком виде собрался?
— Тебя это не касается, — обходит его Юнги и замирает от брошенного в спину:
— Если ты пошёл своей вонью господина привлекать, то не выйдет. У омеги господина течка, поэтому к нему нельзя.
Юнги не оборачивается к парню и поднимает голову наверх, чувствуя на себе взгляд. На балконе пятого этажа стоит смотрящий прямо на него Рин. На балконе, выходящим из спальни Гуука.
Юнги чувствует, как расходятся мраморные плиты под его ногами, мечтает провалиться вниз, позволить им заживо похоронить себя, лишь бы не чувствовать эту концентрированную полосующую подреберье боль. Вся его сила и сдержанность лопаются вмиг, как тончайшее стекло, которое крошками оседает в лёгких и при каждом вдохе раздирает их изнутри. Омега разворачивается и, ничего перед собой не видя, превозмогая своё состояние, идёт обратно к баракам. Он заходит внутрь, закрывает дверь и, подтащив трёхногий стул, им её подпирает. Мало ли, кто на запах придёт. Пусть и Чимин раньше утра не возвращается, Юнги не откроет. Ему нужно время, потому что тот, кто чуть смерть не пережил, побои и жуткую боль проглотил, унижения выдержал, от одного вида Рина на балконе альфы, который только дорожку к его сердцу вытоптал, сломался.
Он тяжелым мешком валится на пол рядом с койкой и прикрывает ладонями лицо.
Возбуждение уходит на второй план, сейчас Юнги кусок оголенной плоти, кровоточащей от обиды, ведь альфа, которого он признал своим, к которому сам пошёл сделать первый шаг, сейчас в своих покоях с другим омегой. Юнги уверен, что Гуук его чувствует, знает, что у него течка.
<i>Но он Юнги не выбрал.</i>
Юнги хотел попробовать, он решил воспользоваться течкой, как предлогом, даже руки к нему протянул, но ему их безжалостно обрубили. Идиот, поверивший в лучшее. Идиот, который вылил настойку и решил, что можно попробовать. Выпей он эту настойку, и через два мучительных осознания проходить бы не пришлось.
<i>Первое, что Гуук его альфа, и второе, что ему на него плевать. Больно от обоих.</i>
Внезапно Юнги слышит шум со двора, подтягивает колени к груди и, обняв их, прислушивается. Запах. Это его запах. Словно всё это время Юнги и не дышал, только сейчас он чувствует, как раскрываются его лёгкие, как впускают в себя горьковатый запах костра, ему кажется, он даже треск дров слышит. Его запах, словно дым, вползает внутрь, увеличивается, ещё немного, и вытеснит все остальные. Юнги обеими ладонями рот зажимает, чтобы не дать себе даже звука издать. Его трясёт, комната перед глазами плывёт, все чувства обостряются, Юнги кажется, он шелест травы идущий из сада слышит.
<i>Юнги сильнее всего, и даже своей сущности.</i>
Пусть всё нутро омеги в диком припадке бьётся, своего альфу почувствовав, к нему стремится, Юнги чугуными цепями сам себя обматывает, даже шелохнуться себе запрещает. Гуук ошибается, если думает, что омега после увиденного, из-за своего состояния к нему поползёт, в его объятия бросится. Юнги до крови язык прикусывает, вкусом и запахом крови чужой, в данный момент ненавистный запах затмить пытается. Не срабатывает. За его дверью костёр разгорается, и омега сам бы в него головой нырнул, до угольков бы обгорел.
<i>Ведь с ней всегда так, кто-то из двоих в другом дотла сгорает, а второй только сильнее становится.
</i>
Юнги громко всхлипывает, с горечью осознав, что сгоревшим в их случае будет именно он. Короткий стук в дверь, выдернутая из Юнги душа, взамен неё всего его наполняющий, до боли знакомый, безумно желаемый, отчаянно сейчас необходимый голос:
— Юнги, открой дверь.