Гукюн

Юнги не знает, сколько он уже пролежал на жёсткой койке, но понимает, что из-за потяжелевшего в комнате воздуха больше так не выдержит. С самого утра он так и лежит в четырёх стенах не беспокоим никем, даже Биби и Бао не заходили, хотя на последнего до вчерашнего дня он вроде бы работал. Он, с трудом заставив себя подняться, выходит на улицу и удивлённо смотрит на медленно погружающееся за горизонт солнце. Юнги, простояв пару минут на воздухе, вновь возвращается в комнатку и, усевшись на койку, невидимым взглядом смотрит в серую, потрескавшуюся стену. Такую же, как и он сам сейчас. Только эти уродливые трещины Юнги изнутри покрывают, от чужих взглядов скрыты, но совсем скоро они разойдутся, обнажат Чонгуку творение его рук. Боль, обида, несправедливость — всё соединилось в одно, и омеге кажется, в нём сейчас сплошные руины, от которых едкий дым поднимается, глаза по новой слезиться заставляет. Юнги уверен, он больше никогда на передний двор пройти не сможет, ему висячие на столбах трупы мерещиться будут.

Он вновь заваливается на бок, отчаянно пытается перестать видеть картину окровавленного Дунга, но она с глаз не уходит, ничем другим не заменяется. Юнги прикрывает веки и отдаётся другим воспоминаниям, хотя бы ими на время утреннюю сцену заменяет. Он вспоминает Гуука, его взгляд, когда он нависал над ним ночью, когда смотрел прямо в душу и не скрывал немого восхищения. Вспоминает его балансирующие на тонкой грани между нежностью и грубостью ласки, когда омега своими ладонями чувствовал не просто перекатывающиеся мышцы под кожей, а готового в любую минуту разорвать плоть хозяина и вырваться наружу зверя, которого сам Гуук сдерживал с трудом. Вспоминает, как впервые увидел его в Мирасе, как он вошёл в спальню, которую Юнги планировал делить с Джисоном, и нагло его разглядывал. Он как вчера, видит то восхищение вперемешку с голодом в его глазах, когда альфа ласкал его, прибитого кинжалом к полу. Юнги с ужасом понимает, что только воспоминания о Гууке и его глазах способны отодвинуть на второй план столько часов мучающую его картину с изуродованными телами двух парней. Юнги столько раз смотрел ему прямо в глаза, но только сейчас, роясь в воспоминаниях, он понимает, что именно упускал всё это время. Он резко принимает сидячее положение и пытается разобраться с внезапным осознанием. Гуук всегда смотрит на него, как оголодалый зверь, смотрит, как на нечто диковинное, будто подобного ранее не встречал. Юнги себя красивым никогда не считал, но во взгляде альфы всегда немое восхищение отчётливо считывал. Он пытался убить Гуука, нарывался на собственную смерть, ища в ней избавление, но ни разу не подумал, что запутался в лапах чудовища только из-за своей внешности. Только потому что ему «повезло» родиться отвечающим вкусам Дьявола Востока. Юнги даже забывает на миг об утренней трагедии, прикрывает ладонями лицо и, выругавшись, сам над собой смеётся. Он пережил такой Ад за почти что полгода только потому, что самому страшному человеку, что знали эти земли, понравилась его внешность.

<i>Но ведь это можно исправить.</i>

Если Чонгук одержим им из-за внешности, то потеряй Юнги своё личико, альфа о нём забудет, найдёт новое увлечение. В конце концов, это всё слишком поверхностно, чтобы Юнги мог ошибиться в размышлениях. Окрылённый казавшейся идеальной, пусть и сложной для выполнения идеей, Юнги, встав на ноги, оглядывает комнатку, но не найдя ничего полезного для своего плана, переодевшись, идёт во двор, а оттуда на кухню. Юнги игнорирует любопытные взгляды остальных слуг, направленные на него, и перешептывания и, притворяясь, что собирается забирать для мытья посуду, незаметно прячет за пояс нож для фруктов. Он оставляет поднос с посудой во дворе и идёт за вёдрами, когда сталкивается с направляющимся за ним Биби.

— Оклемался, я смотрю, — смеривает его подозрительным взглядом Биби. — Твои предки слугами были? Ты что-то сильно в эту роль вжился, всё никак не вылезешь.

— Они были воинами, — с гордостью отвечает ему. — А воины голову не склоняют и тяжкого труда не боятся.

— В любом случае, пошли со мной, ночь приближается, он скоро вернётся.

— Я не пойду, — пытается обойти его Юнги, но Биби хватает его за локоть и заставляет остановиться.

— Знаешь, каждому омеге в гареме я дал имя, соответствующее их нутру. Так мне легче их различать, — терпеливо рассказывает Биби. — У меня там есть крыса, змея, зайчик, лиса, котик, жаба и так далее. Но ты единственный, которого я не назвал именем братьев наших меньших. Ты — огонь, и сейчас в тебе горит пламя одинокой свечи, которое он потушит, и ты умрёшь. Тебе надо быть умнее, надо не позволить сквознякам его потушить, а самому сделать шаг к костру, чтобы твоё пламя разгорелось с небывалой доселе силой. Ты даже не представляешь, какой ты властью можешь обладать, если уступишь.

— Зачем мне эта власть и этот огонь, если я потеряю себя? — зло смотрит на него Юнги.

— Может, хотя бы затем, что если твоя жизнь и судьба тебе безразличны, ты бы мог помогать другим, а их хватает в Идэн, я уже не говорю про Иблис, — грустно улыбается ему омега.

— Похоже на методы заманивания, только со мной не прокатит, — отталкивает его Юнги, но Биби, который выше и крупнее, тянет его резко на себя, и нож, выскользнув из-под слабой резинки штанов, бьётся о камни.

Биби, нахмурившись, смотрит на оружие, а потом, с силой оттолкнув пытающего поднять нож омегу, наступает на него.

— Это твоя борьба? — в отвращении кривит губы Биби, показывая взглядом на нож. — С жизнью попрощаться собрался? А я думал, что ты сильный. С чего, интересно, я это взял?

— Не твоё дело! — восклицает обиженный его словами омега. — Я не самоубийца, я просто понял, почему он на мне зациклен. Я знаю главную причину этой странной одержимости.

— Я тоже знаю, — усмехается Биби.

— Да! Потому что ему нравится моя внешность! — восклицает Юнги. — Потому что он альфа, и все альфы западают на смазливое личико. Если я изуродую себя, он ко мне близко не подойдёт.

— Что? — тянет последнюю букву Биби, а потом начинает громко хохотать. — Прости, малыш, но ты самый глупый омега из всех, которых я видел, пусть и самый сильный. Ты его гарем видел? Ты омег там видел? Ты меня извини, но чисто внешне ты вовсе не красавец. Без обид, я терпеть не могу Рина, но он точно красивее тебя, — пытается отдышаться от смеха мужчина. — Дело ведь вовсе не во внешности. Его привлекаешь ты, а ты — это не чистая кожа и стройные ноги. Ты — это то, что здесь, — тычет пальцем в его грудь.

— Глупости! — бурчит Юнги, не желая признавать провальность своего плана. — Отдай мне нож, я разукрашу своё лицо и наконец-то обрету свободу.

— Ни за что, — вздыхает Биби и, свистнув, вызывает стражу. — В мои покои его и приковать так, чтобы двинуться не мог.

— Биби, не делай этого, — требует Юнги, пока его подталкивают в сторону дворца.

— Я не могу тебе позволить нанести себе вред, — спокойно отвечает ему Биби. — Просидишь у меня до его прихода, а там пусть он сам решает. Я не хочу висеть на столбе, ведь хоть волос упадёт с твоей головы — отвечать буду я. Так что если тебе на себя плевать, хоть обо мне бы подумал.

Омега, развернувшись, идёт в сад, а Юнги волокут во дворец. Стража поручение выполняет, Юнги сидит прикованным к ножке кровати Биби до самого вечера в ожидании Гуука.

<b><center>***</center></b>

Гуук возвращается во дворец ближе к полуночи. Поужинав, он спускается в беседку во дворе переговорить с вернувшимся в Иблис Намджуном, а потом вызывает Биби.

— Мой господин, — учтиво кланяется Биби. — Омега отказался вернуться в гарем и провёл весь день на заднем дворе.

— Я не удивлён.

— Это не все новости, — мнётся мужчина под пристальным взглядом альфы. — Он пытался изуродовать себе лицо, считая, что так больше не будет вам интересен.

— Вот оно как, — всматривается в серебряную миску с фруктами на столе Чонгук, чувствуя, как бурлящая река ярости точит его кости изнутри. — Этот мальчишка уже все границы перешёл. Где он сейчас?

— В моих покоях. Прикован.

— Если он так этого хотел, я ему это устрою, — резко поднимается на ноги альфа, заставляя Биби отшатнуться. — Подготовьте чёрную комнату, — приказывает он омеге и быстрыми шагами идёт во дворец.

Юнги так и сидит на полу, мучаясь от затёкших мышц, и продолжает перекатывать от одной ступни к другой упавший с трюмо во время потасовки со стражей пузыречек с эссенцией роз. Двери резко распахиваются, впуская внутрь Дьявола, который, подойдя к омеге и понаблюдав пару секунд за его игрой, опускает обувь на сразу же лопнувший пузырёк.

— Вот так всегда, — не поднимает на него лицо Юнги, — ты вечно ломаешь всё, что мне нравится.

— С этого вечера ты перестанешь говорить мне «ты», но сейчас не об этом. Ты лицо обезобразить хотел? — Юнги чувствует его взгляд, буравящий макушку, но всё равно усиленно игнорирует, продолжает изучать уже за столько часов вдоль и поперёк рассмотренный пол.

— Биби, конечно же, тебе всё доложил, — фыркает омега.

— Ты хотел мне сюрприз сделать? — легонько бьёт ногой по его ступне, привлекая внимание, альфа.

— Я хотел, чтобы ты оставил меня в покое. Ты лживый, подлый... — Юнги не договаривает, потому что его хватают пальцами за горло и сильно сжимают.

— Я всё-таки вырву твой язык и скормлю его тебе же, — цедит сквозь зубы Гуук, не оставляя меж их губ расстояния.

— Вырви лучше моё сердце, избавь от твоих мерзких прикосновений, — хрипит задыхающийся омега.

— Тебе ведь нравилось, — убирает руку и смотрит сверху вниз. — Ты сам тянулся, сам хотел, сам просил «ещё». Забыл уже?

Были бы руки Юнги развязаны, он бы приложил их к ушам, лишь бы не слышать, лишь бы не вспоминать и не понимать, что Гуук абсолютно прав. Ему нравилось, он хотел, сгорал с ним вместе, и даже сейчас, вспоминая ту ночь, он чувствует, как низ живота тянет, и ещё больше свою сущность ненавидит. Та ночь не принесла спасение Дунгу, она похоронила вместе с ним и гордость Юнги.

— И почему ты решил это всё резко забыть? — продолжает альфа. — Потому что я убил того ублюдка?

— Он был моим другом! — поднимает на него глаза, полные обиды, Юнги. — Ты мне пообещал. Ты сказал, что ночь взамен его жизни. Я переспал с тобой из-за него! Я бы лучше умер, чем позволил бы твоим грязным рукам меня трогать, — воспоминания вновь срывают клапаны, и чтобы не разрыдаться, ему приходится прикусить нижнюю губу.

— Во-первых, я ничего тебе не обещал, — наблюдая за его эмоциями, отвечает альфа. — Во-вторых, кто ты такой, чтобы даже допускать мысль о том, что мной можно манипулировать? В-третьих, я бы всё равно убил его только за то, что он смотрел на то, что принадлежит мне, но он умер не из-за этого.

— А из-за чего? Ты крови напиться хотел? Или настолько мне больно сделать хотелось? Ты моей болью питаешься? — напирает омега. — Ответь мне! — дёргается, но, поняв, что верёвки, стягивающие запястья, не распутать, вновь притихает.

— Лучше скажи мне, ты правда собирался порезать себе лицо? — спрашивает Чонгук.

— Да! — вскидывает голову Юнги. — И порежу, потому что я хочу закончить этот кошмар.

— Позволь тогда мне доставить тебе такое удовольствие, — Чонгук кивает страже, и омеге развязывают руки. — Не хочу, чтобы ты утруждался, — скалится и, развернувшись, выходит в коридор.

Ничего не понимающего Юнги толкают к выходу за ним.

— Куда ты меня ведёшь? — кричит ему в спину омега, но Гуук не отвечает.

Они спускаются в подвал, где Юнги никогда не был и который напоминает очередной жилой этаж, только без окон, и, долго петляя, останавливаются у массивной железной двери.

— Зачем ты привёл меня сюда? Темнотой пытать будешь? — хмурится Юнги, испуг не выдаёт.

— Ты же хотел себя изуродовать, я тебе помогу, — подталкивает его к двери и нависает сверху Гуук. — Только вот в чём дело, меня твоя внешность особо не интересует, никогда не интересовала, хотя признаюсь, прекраснее омеги я не встречал, — делает паузу, шелковую кожу на щеке поглаживает, с трудом, чтобы к сочным губам не прильнуть, сдерживается.

Чонгук весь день о ночи думал, и стоило вспомнить, как в паху тянуло, и приходилось себя отвлекать. Этот омега так крепко в голове засел, что чем бы альфа не занимался, его образ так перед глазами стоял, а его запах, который словно Чонгука насквозь пропитал, единственный, который он чувствует и которым дышит.

— Хоть всего себя изуродуй. Пока ты дышишь — ты мой, даже на том свете ты — мой, — продолжает. — Я оставлю местечко для твоей могилы у своих ног, и ты вечно будешь рядом. Это замкнутый круг. Слышал фразу «и в этой, и в следующей»? Тебе от меня не уйти, не избавиться, потому что она про нас с тобой. Потому что ты на меня обречён.

— Да ты болен, — отвечает завороженно слушающий его Юнги.

— Тобой, — легонько касается губами его губ Чонгук и, открыв дверь, толкает так и не нашедшего что ответить парня внутрь.

Юнги слышит, как он запирает дверь с той стороны и, поздно очнувшись, начинает бить по ней кулаками, требуя открыть. Через пару минут поняв, что открывать ему не собираются, а шаги утихли, Юнги оборачивается и вглядывается в абсолютную темноту. Ни окон, ни фонарей. Настолько темно, что он не видит поднесённую к лицу ладонь. Табун мурашек проносится по спине от жуткой комнаты, где пахнет сыростью и ещё чем-то странным, напоминающим запах мокрой шерсти. Юнги вновь поворачивается к двери и усиленно молотит по ней кулаками.

— Выпусти меня! Я темноты не боюсь! Я тебя не боюсь, с чего ты взял, что я вообще могу чего-то боят... — Юнги осекается, услышав шум позади себя, и замирает, боясь обернуться. Позади него кто-то словно скребётся когтями о камни, омеге кажется, что ещё секунда, и его сердце от испуга лопнет.

— Кто здесь? — пищит парень и медленно оборачивается лицом к абсолютному мраку.

То ли это игра больного воображения, то ли Юнги правда это видит, но в этом мраке кто-то двигается, а когда его обнажённых щиколоток касается чья-то шерсть, то он, обернувшись к двери, начинает ещё сильнее бить по ней кулаками и истошно вопить.

Неужели он оставил его и ушёл, неужели обрёк на смерть от леденящего душу ужаса. Его ног снова касаются, о ступни словно что-то трётся. Юнги, вскрикнув, пинает что бы это не было, а взамен на него нападают несколько зверей сразу. Он с трудом отдирает от себя что-то похожее то ли на крупную кошку, то ли собаку, отшвыривает в угол, переходит к следующему, но их всё больше и больше.

— Гуук, пожалуйста, — вопит задыхающийся от слёз парень, пытаясь прикрыть лицо. — Умоляю, выпусти меня, — воет в голос, продолжая биться о дверь уже лбом и одновременно отбиваясь от диких животных.

Юнги его никогда не поймёт, не разгадает. Ещё вчера он поцелуями его покрывал, его кожу ласкал и нежнейшей из всех называл, а сегодня он его хладнокровно на растерзание бросил. Юнги бы пора уже привыкнуть, ведь это тот же самый альфа, который его лично выпорол, а потом кнутами спину обжигал, с чего ему в этот раз омегу помиловать. Юнги прикрывает одной рукой лицо, спасаясь от прыгнувшего на плечи зверька, второй отдирает от себя очередного нападающего и, не умолкая, кричит, повторяя одно и то же проклятое имя из четырёх букв и заливаясь слезами. Вниз по щиколотке на ступню течёт струйкой тёплая кровь, запах которой словно ещё больше раззадорил нападающих.

— Пожалуйста, — уставший бороться, сползает по двери вниз, отшвыривая тварь, метящую когтями прямо в лицо.

— Умоляй правильно, — доносится с той стороны спокойный голос, а Юнги, подскочив на ноги, радуется, что он не ушёл, что стоит здесь.

— Мой господин, — глотает слёзы, — прошу вас, вытащите меня отсюда.

Дверь моментально щёлкает, и альфа, схватив омегу, тянет на себя, сразу же за ним её прикрывая. Гуук поглаживает зарёванное лицо, утирает слёзы и усмехается:

— Кошек испугался?

— Это были не кошки, — пытается взять себя в руки, но продолжает мочить его грудь слезами Юнги.

— У страха глаза велики, — проводит костяшками пальцев по его скулам. — Это были дикие, озлобленные и голодные кошки. Я им людей скармливаю.

— Всё-таки ты чудовище, — отступает назад Юнги и сбрасывает с себя его руки.

— Я пошутил. Я пробовал, но им человечина не по вкусу, — серьёзно говорит альфа. — Почему ты веришь всему, что тебе говорят?

— Ты прав, иначе не переспал бы с тобой, поверив, что ты не убьёшь моего друга, — восклицает окончательно пришедший в себя Юнги.

— Друзья друзей не подставляют, — мрачнеет Чонгук, понимая, что разговор опять возвращается к тому альфе.

— Не понимаю, о чём ты, — нахмурившись, смотрит на него Юнги.

— Он сам пришёл ко мне вчера под вечер, — прислоняется к стене позади Гуук и скрещивает руки на груди. — Сказал, что знает поджигателя.

— Что? — удивлённо смотрит на него омега.

— Сказал, что это ты.

— Что? — выпаливает Юнги и пару секунд просто ловит ртом воздух. — Что ты говоришь?

— Я бы ему поверил, — продолжает Гуук, — потому что обыск твоей койки и вещей, о котором ты и не подозреваешь, все улики и его слова, и слова его дружка это подтверждали. На твоей одежде нашли следы горючей смеси, то, когда ты появлялся во дворе и пропадал, тоже на это указывали, тем более это подтвердили несколько человек. И самое главное, твоё любимое «я убью Гуука», которое ты никогда ни при ком не утаиваешь, было отличным поводом для преступления. Но я ему не поверил.

— Как так, раз уж говоришь всё указывало на меня? — кривит рот всё ещё до конца не понимающий Юнги.

— Потому что я подумал, ты можешь спалить весь дворец дотла со всеми его жителями, но ты бы не позволил погибнуть лошадям. Ты бы не стал поджигать конюшню, а пожар начался оттуда, — усмехается альфа.

— Я не понимаю, как Дунг мог на такое пойти, — отказывается верить Юнги.

— Я бы на твоём месте о себе подумал и перестал бы оплакивать этого ублюдка, — Чонгук разворачивается и скрывается в коридоре, а ошарашенный новостями Юнги подталкиваемый стражей, двигается в покои альфы, где его ждёт Биби.

<b><center>***</center></b>

Хосок разговаривает в главном зале со своими людьми, как увидев опустившегося в кресло Чонгука, отсылает их и подходит к альфе.

— Я переговорил с охраной дворца, дал соответствующие распоряжения, — докладывает Хосок. — Мы не можем допустить, чтобы что-то угрожало безопасности Идэна.

— Надо выяснить, кому он перешёл дорогу, — потирает переносицу Гуук. — Дело вовсе не в омеге, под риск поставили мой дворец, я это так не оставлю. Вчера, после твоего ухода, я пообщался с той тварью, пока не выпустил его кишки. Это был достаточно хорошо продуманный план. Связь омеги с Дунгом должна была скомпрометировать его. Но я убедился, что он не знал альфы до меня. Дунг был бы вне подозрений по любому, потому что Юнги бы подтвердил, что он был с ним, пусть даже этим подтверждением, я бы наказал его. Этот мальчишка ведь любитель справедливости, — кривит рот альфа. — Те, кто это подстроили, знали, что он слишком правильный и признается. Пытками я узнал, что Дунг и второй парень работали вместе. Дунг обеспечивал себе безопасность, сидя с омегой у пруда, а второй поджёг, и о нём бы никто так и не узнал, только его дружок под пытками сразу же его сдал. Они не должны были пострадать, ведь я сразу должен был казнить Юнги за такой ущерб или как минимум за измену. Юнги обставили со всех сторон, но они не учли, что я не поверю. В итоге Дунг выложил и своего помощника, и план рассказал, но он не знал, на кого именно работал.

— Посредники, — цедит сквозь зубы Хосок.

— Конечно, — усмехается Чонгук. — Дунг его лицо не видел, иначе бы и его точно выложил, ведь пытать я умею. В любом случае, найди заказчика, я лично привяжу его к лошадям и прикажу разорвать на куски.

<b><center>***</center></b>

Юнги обрабатывают царапины на ноге и перевязывают. Он терпеливо выслушивает ругательства Биби, который отказывается понять такое яростное желание парня умереть от руки альфы, и так и сидит на кровати Гуука, мечтая, чтобы смотритель гарема уже умолкнул.

Через полчаса в покои возвращается Чонгук и, застав у себя омег, нахмурившись, смотрит на Юнги:

— Что ты здесь делаешь?

— Я... — теряется Юнги, сам не зная, что ответить на этот вопрос.

— Господин, я ждал вас, чтобы узнать, можно ли забрать его и подготовить к ночи, — опустив голову, отвечает Биби.

— Он мне больше не интересен, — проходит к окну альфа. — Пусть возвращается в конюшню или на кухню, не важно. Раз уж ему нравится копаться в навозе, пусть этим и занимается. Пришли ко мне Субина.

— Да, мой господин, — кланяется Биби и, кивнув Юнги, двигается к двери.

— Значит, мне можно уходить? — не понимает Юнги.

— Из моей спальни нужно, — даже не поворачивается к нему альфа.

— Если я тебе больше не интересен, то отпусти меня домой, хотя бы как плату за прошлую ночь, которую ты так подло у меня забрал, — просит омега, решив воспользоваться ситуацией.

— Ты слишком высокого мнения о себе, если считаешь, что за вчерашнюю ночь ты можешь что-то просить, — поворачивается к нему Гуук, и делает паузу, любуясь негодующим лицом и мечущими молнии глазами. — Я тебя не отпущу, потому что врагов я предпочитаю держать близко к себе, так что возвращайся к своим обязанностям, работай и зарабатывай себе на кусок хлеба.

Юнги с трудом давит в себе разливающуюся по сосудам вместо крови обиду, и идёт на выход.

<b><center>***</center></b>

Чимина в гареме Намджуна словно побаиваются. И не только в гареме Намджуна. Стоит Чимину войти в главный зал гарема, где проводят досуг все омеги дворца, как все взгляды устремлены на него, но никто и слова не говорит, не подходит, рядом с ним не садится. Диас объясняет это тем, что меченный омега в гареме редкость и большая честь, мол, Чимин автоматически первый претендент на роль омеги правителя. Только один омега по имени Рин, к которому во всём гареме относятся, как к королю, разговаривает с ним, интересуется самочувствием, а один раз даже зовёт на завтрак, но Чимин отказывается. Он предпочитает тихо сидеть у себя в комнате или в углу главного зала, где, пока все общаются и веселятся, он летает мыслями о прошлом, о родном городе, об альфе, которого, возможно, больше никогда не увидит и которому вряд ли с уродливой меткой на груди будет нужен.

Вчера утром сперва по всеобщему переполоху, а потом уже от Диаса Чимин узнал, что Намджун вернулся во дворец. С этого момента омега не смог проглотить даже кусок хлеба. Не то чтобы Чимин объявил осознанную голодовку в знак протеста альфе, он просто не может. Горло словно перетянуто тугой верёвкой, и как бы он не пытался съесть хоть пару виноградин под руководством Диаса, не вышло. Страх не позволяет не то чтобы есть, а даже нормально функционировать. Чимин почти сутки лежит в постели, не находя в себе сил встать, а наконец-то выйдя в зал, уже через полчаса возвращается обратно, не в состоянии выдерживать всеобщее ликование и радость, когда у него внутри забившийся в лёгкие вязкой жижей ужас, и каждый вдох — это непосильная борьба протолкнуть в них жизненно необходимый кислород. Та единственная ночь с альфой так и стоит яркой, не собирающейся тускнеть картиной, поднимая в омеге дикий ужас к самому горлу, заставляя им давиться, и с каждым воспоминанием только увеличивая страх того, что она может повториться. Вторые сутки Чимин сидит, как на иголках, вслушивается в любой шум и внутренне истерит, боясь, что уже в следующую секунду вызовут именно его. Он боится Намджуна до сводящих спазмом конечностей, но ещё больше он боится себя, что не удержится, что нагрубит, что будет вырываться, и альфа сделает ему очень больно. Чимин боли боится даже больше неопределённости.

Очередной закат и готовящийся отправляться ко сну гарем. Те, кого выбрали господа, усиленно приводят себя в порядок, а остальные разбрелись по своим комнатам. Чимин после долгого сидения у фонтана во внутреннем дворе, куда его насильно вывел Диас подышать свежим воздухом, идёт в свои покои, как внезапно закружившаяся голова заставляет ухватиться о стены, а потом и вовсе сползти на пол. Омегу от голодного обморока пробуждает подбежавший Диас и, потребовав уложить его на диван в зале, сам в страхе за свою жизнь направляется к Намджуну.

Альфа находится в главном зале. Намджун был весь день в Иблисе и только недавно вернулся во дворец, поэтому он ужинает в одиночестве, любуется танцующими перед ним омегами.

— Мой господин, — падает на колени перед ним Диас. — Простите, что прерываю вашу трапезу, но так как омега меченый, я считаю своим долгом...

— Что с ним? — перебивает его Намджун, ставя в сторону кубок и приказывая музыкантам перестать играть.

— Он не ест со вчерашнего дня, не может, а только что упал в обморок, — запинаясь, рассказывает Диас. — Я ставлю вас в известность, так как не хочу навлекать на себя ваш гнев.

— Приведи его сюда.

Диас, откланявшись, удаляется, а Намджун приказывает всем, кроме музыкантов, покинуть зал.

Чимин идёт по коридору за Диасом, а в ушах все так же стоит звон разбившегося под ногами сердца, стоило смотрителю сказать, кто его вызывает.

— «Смерть моя близка», — повторяет про себя Чимин, с трудом отдирая прилипшие к полу ноги. Рядом с именем Намджуна даже смерть омегу больше не пугает.

Он проходит в зал, останавливается невдалеке, рассматривая расстеленную перед альфой и заставленную разнообразными блюдами скатерть, и шумно сглатывает. Есть хочется невыносимо, но омега уверен, что его вытошнит сразу же, стоит положить в рот хоть кусочек. На альфу он ни разу не смотрит, боится не выдержать, тут же в очередной обморок, с которого уже в себя не приходят, свалится.

— Подойди, — приказывает Намджун голосом, заставляющим волосы на затылке пошевелиться, и отсылает Диаса.
Чимин, нервно теребя подол длиной туники, медленными шагами подходит к кромки скатерти.

— Налей мне вина.

Омега нагибается к кувшину на полу, но только касается его рукой, как Намджун, схватив его за запястье, тянет на себя и сажает на свои бёдра. Чимин сперва инстинктивно дёргается, но быстро притихает.

— Не ешь, значит, — убирает прядь волос за ухо парня Намджун, поражающей красотой любуется. Не было ни минуты, чтобы он о нём не думал, не вспоминал. Для Намджуна каждая мысль о «золотом» мальчике — это рык зверя в ушах, немедленное желание получить, подмять, подчинить, и неважно, что их города и степи разделяли. Ангельская внешность, острые коготки и злость на дне янтарных глаз покорили Намджуна ещё на родине, когда омега, вылетев из-за ворот, встретил его, как препятствие. Больше Намджун его не отпустит, под сырую землю уйдёт, его с собой заберёт. Он от него без ума настолько, что еле сдерживается, чтобы тонкую, пульсирующую венку, под левым ухом идущую, не прикусить, его попробовать. Намджун его запахом упивается, крепче к себе прижимает, ладонь под тунику просовывает, рёбра считает. Он и так собирался этой ночью его вызвать, представлял его в своих объятиях и слышал, как зверь внутри от предвкушения урчит.

— Почему не ешь? — спрашивает, ворот тонкой черной туники оттянув, своей меткой любуется, ещё несколько наставить планирует.

— Я не хочу, — еле слышно отвечает Чимин.

— Ну давай попробуем, — не снимая его с себя, кладёт в свою тарелку мясо ягнёнка и, нарезав на куски, берет один кусочек пальцами и подносит к губам омеги.

— Открой рот.

— Я не смогу проглотить, — бурчит Чимин, воротя нос, но Намджун требование повторяет, и в этот раз его рука на талии омеги напрягается. Чимин открывает рот, и альфа кладёт мясо на его язык. Омега, давя рвотные позывы, пытается прожевать, но чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, отворачивается и сплёвывает на пол. Он жмурится в ожидании удара, но Намджун молча тянется теперь уже за куском пирога. Музыканты начинают играть новую мелодию.

— Ты ешь лучшую еду, живёшь в лучших покоях дворца, но ничего не ценишь, — заставляет его смотреть на себя Намджун.

— Мне от тебя ничего не нужно, — говорит Чимин, покусывая губы и отсчитывая до боли, которую ему точно причинят.

— Как же быстро ты забыл, что я могу с тобой сделать, — в ухо шепчет альфа, проводит языком по ушной раковине и мочку покусывает. — Раны зажили?

— Я не буду есть.

— Я заставлю, — ведёт пирогом по губам, терпеливо ждёт, когда омега откроет рот.
Чимин резко отталкивает его руку, и пирог оказывается на бедре альфы. Намджун, усмехнувшись, тянется за салфеткой и терпеливо вытирает одежду. Закончив, он аккуратно отодвигает тарелку и откладывает салфетку.

— Сыграйте что-нибудь погромче, что-нибудь, что его крики заглушит, — поворачивается он к музыкантам и толкает Чимина на пол. Омега, упав на ладони, сразу пытается приподняться, но его за поясницу вжимают в пол и рывком тянут вниз шаровары.

— Нет, не надо, — пытается перевернуться Чимин, отказываясь верить в то, что альфа возьмёт его прямо здесь перед музыкантами. — Не надо, пожалуйста, — умирает от стыда и, крепко зажмурив глаза, скребётся ногтями о пол.

Намджун словно не слышит, размазывает свою слюну меж его ягодиц и проталкивает палец. Музыканты набирают темп, сильнее бьют о барабаны, заставляя звуки музыки заглушить крики отчаянно сопротивляющегося на полу парня.

— Стесняешься? — грубо растягивая его, приближается губами к уху Намджун. — Ты не заслуживаешь лучшего обращения, — кусает в шею. — Ты невоспитанный, не умеющий вести себя со своим господином омега, которого надо учить манерам. И я научу, — пристраивается, — будешь, как шёлковый, — толкается сразу и до упора, Чимин от боли лбом о пол бьётся.

Намджун сразу переходит на размашистые толчки, двигается грубо и резко, за непослушание наказывает. Чимин чувствует, как по внутренней стороне бедра теплая струйка крови вниз стекает и, поскуливая, продолжает под лицом лужицу слёз набирать. Он молит небеса, чтобы пытка быстрее закончилась, чтобы он покинул его тело, оставил его одного медленно от боли и позора в углу подыхать, но Намджун не останавливается, методично втрахивает его в пол, заставляя разъезжающие в сторону колени о кровь стираться.

Чимин от застилающих глаза слёз ничего не видит, ногти о дерево ломает, уверен, никогда больше в этом дворце ни в чьи глаза смотреть не сможет. Его трахают на полу огромного зала перед несколькими мужчинами, не только над телом издеваются, но и гордость в пыль стирают. Он поворачивает его на лопатки, сдирает окончательно с него шаровары и, широко разведя ноги, вновь толкается. Чимин на него смотреть боится, потому что уверен его тело сейчас не человек, а ужасный монстр терзает. Он поворачивает голову на бок и сквозь пелену слёз взглядом на стеклянный кубок наталкивается. Альфа кусает его в шею, оттягивает зубами кожу, оставляет засосы, которые омеге потом ничем не стереть, а Чимин, дотянувшись до кубка, замахивается. Его запястье ловят в воздухе, так сильно сжимают, что Чимину кажется, он хруст слышит.

— Сломать? — перестаёт двигаться и смотрит на него сверху вниз Намджун, сильнее сжимая тонкое запястье.

Чимину больно так, будто у альфы пальцы раскалённые, и под ними по его костям уже плоть расползается. Онемевшие пальцы, не в силах удержать кубок, роняют его на пол, и он разбивается вдребезги.

— Сломать? — повторяет вопрос Намджун и, приблизившись, проводит языком по его лицу, слизывая солёные дорожки.

Чимин отчаянно мотает головой и вместо того, чтобы дать ответ, всхлипывает. Намджун вновь толкается, а потом опускает его руку на пол прямо на осколки и давит на неё, заставляя стекло впиваться в нежную кожу, а от каждого толчка всё больше её раздирать.

Чимин не знает, от чего он кричит, чуть ли не надрывая голос: от того, как грубо его натягивают на член, от осколков стекла, впивающихся в кожу, или просто от той огромной не столько физической, как моральной боли, от осознания того, что его в грязь втаптывают.

— Каждый раз, когда ты не будешь слушаться — тебе будет больно, — кусает его губы, сминая в жестком и соленом поцелуе. — Ты мой, на тебе есть моё имя, тебе никуда не деться. Будешь долго упираться, то я и сердце твоё достану, надо будет, из тебя, пока ты всё ещё дышишь, вырежу.

Намджун кончает в него и, сразу встав на ноги, тянется за вином. Чимин, морщась от вытекающей из задницы спермы перемешанной с кровью, поворачивается на бок, тянет вниз тунику, прикрываясь, и, прижав израненную руку к груди, притихает. Прибежавшая на зов хозяина стража останавливается в двух шагах от лежащего на полу омеги.

— Бросьте в бараки, пусть навоз чистит, спит на полу и грызёт сухари, посмотрим, как ему такая жизнь понравится, — приказывает Намджун и покидает зал.

Чимина, подхватив под локоть, волокут на выход.

<b><center>***</center></b>

Юнги только лёг, как слышит шум со двора, а потом дверь его комнатки открывают и толкают внутрь парня, который падает на пол и так и остаётся на нём лежать. Юнги с недавних пор живёт в комнатке один, потому что один из омег после брака переехал к своему супругу, а второго уволили. Юнги подбегает к незнакомцу без штанов и, подняв его, помогает дойти до соседней пустующей койки. Омега зарёванный, от него сильно несёт альфой, и он не говорит ни слова. Юнги возвращается на свою койку и терпеливо ждёт, когда парень вдоволь нарыдается. Когда омега немного успокаивается, Юнги вновь подходит к нему и садится на пол рядом с койкой.

— Я Юнги. Я могу тебе помочь?

— Я Чимин, мне никто не может помочь, — утирает рукавом вновь начавшие течь слёзы парень, — поэтому не подходи ко мне, — отворачивается на другой бок и притихает.

Юнги возвращается к себе и, поглядывая на подрагивающие плечи, засыпает.

Утром на раздачу указаний Чимин не явился, но Юнги видел, как его тащили к купальне, и он уже вышел оттуда в одежде прислуги. Омеге вручили лопатку и послали в конюшню, где он сразу же отшвырнул её в угол, напугав при этом лошадей.

— Ты сильно не самовольничай, потом больно будет, — проходит мимо Юнги с ведром воды.

— Я не прислуга! — рычит на него Чимин. — Я не буду копаться в дерьме, пусть хоть меня тут же распять прикажут, — идёт в угол и падает на сено.

— Я уже понял, что ты не прислуга, — наполняет кадки водой Юнги. — Я как бы тоже, но если надо, то надо. Ты же кушать хочешь? Не будешь работать, не получишь еды, а я своей делиться не собираюсь.

— Очень надо, — фыркает Чимин, — я не ем двое суток и, как видишь, жив.

— Ты из гарема?

— Откуда ты знаешь?

— По тебе видно — замашки принца и невероятная красота, — усмехается Юнги. — Пока ты в конюшню шёл, весь двор на тебя с разинутым ртом смотрел.

— Из гарема, — понуро отвечает Чимин, — но красота у меня проклятая, я из-за неё здесь, — вздыхает и, пока Юнги убирается, рассказывает ему свою историю.

Юнги слушает, и чувствует, как холодок пробегается по спине, от рассказа о насилии и вырезания потускневших, но всё равно различимых инициалов на груди, которые парень ему показал.

— Ты попал в руки чудовища, тебе не стоит его провоцировать, — Юнги резко умолкает, услышав шум со двора, и оба парня выбегают из конюшни.

Чимин сразу же налетает на брошенные под ноги инструменты и падает на землю прямо под копыта вороного коня, который чудом его не затоптал.

— Под ноги смотри, — зло говорит всадник, натягивая поводья, а Чимин, разинув рот, так и сидя на земле, смотрит на возвышающегося на коне альфу.

— Вставай, — пытается поднять его с земли выбежавший следом Юнги, стараясь не замечать присутствие главного альфы дворца, позади которого ещё шестеро воинов. Гуук слезает с коня и, скользнув по Юнги безразличным взглядом, идёт с Маммоном к главной конюшне, чтобы лично за ним поухаживать. Воины следуют примеру господина.

— Кто это был? — догоняет идущего к колодцу хмурого Юнги Чимин.

— Гуук. Тебе повезло, что его величество из-за того, что ты споткнулся, не приказал тебе голову отрубить, — хмыкает омега. — Порой мне кажется, он даже вдохи своих подчинённых считает и за лишний казнит.

— Это сам Гуук? — хлопает ресницами Чимин. — Это правда он?

— Ага. Ты тоже его с рогами и хвостом представлял? — смеётся Юнги.

К вечеру омеги уже не разлей вода. Юнги всё равно делится с Чимином едой, хотя тот так ничего за день и не сделал. Чимин впервые за последние сутки нормально ест и его даже не тошнит. Омега понимает, что главная причина отсутствия аппетита была в Намджуне, а здесь, за пределами дворца и вдали от него, Чимин пусть и спит не на перинах, а ест похлёбку, он намного спокойнее.

Среди ночи, будя весь барак, стража приходит за омегой, и плачущего парня уводят во дворец. Юнги не в силах заснуть от обиды за Чимина, проводит пару часов у пруда. С рассветом обессиленного, со свежими синяками вокруг запястий парня волокут обратно и, швырнув на пол, уходят.

— Он меня привязывает, — глотает слёзы так и оставшийся сидеть на полу Чимин. — Привязывает к постели и... — осекается, — даже когда закончит, ложится спать, не развязывает. Я так и лежу с ним голый не в силах двинуться. Он обещает делать это каждую ночь, пока я не стану подчиняться.

— Так, может, ты будешь подчиняться? — сам себе не верит Юнги, но смотреть на разбитого парня сил не хватает.

— Тебе сложно меня понять, — горько усмехается Чимин. — Я родился в одной из самых богатых и известных семей города. Я не прислуга и не шлюха. Я тот, кто должен был по любви заключить брак и жить в счастье, а не вот так вот. Я ненавижу его, он забрал у меня всё. Я не могу подчиняться тому, кого хочу убить. Я хочу вырваться отсюда, но я уже не могу. Почему ты тут? — резко переводит тему и, стащив покрывало с койки, кутается в него. — Почему не сбежишь в город, если тебе не особо здесь нравится? Тебя-то уж точно насильно не удерживают.

— Думаю, сейчас вопрос побега актуален, — вздыхает Юнги, — потому что за мной, кажется, больше не следят. А тебе я советую потерпеть чуток, и у твоего альфы эта безумная одержимость тобой пройдёт. У моего прошла.

— В смысле у твоего? У тебя есть альфа? — удивлённо смотрит на него Чимин.

— Меня точно так же насильно привезли во дворец, забрали с собственной свадьбы и заставили побыть в гареме. Но со мной это сделал Гуук.

— Гуук? — ошарашенно смотрит на него Чимин.

Юнги кивает.

— Перестань, — смеётся Пак и сразу осекается, поймав хмурый взгляд омеги, — то есть прости, я не то имел в виду, я о том, что...

— Что я не такой красивый и яркий, как ты, чтобы на меня посмотрел сам Гуук. Ты это имел в виду, — отрезает Юнги.

— Прости мне мою грубость, — опускает взгляд Чимин.

— Я не обижаюсь, — тоже садится на пол Юнги. — Ты прав, я не такой красивый, как ты, но я тебе не лгу, мне незачем. Я тут из-за того, что у него вспыхнул интерес, но он фактически угас, и я готовлюсь, наконец-то, сбросить с себя груз этого прошлого и уйти домой.

— Я даже завидую тебе, что ты теперь неинтересен своему господину. А как ты это понял?

— Мы переспали, он больше меня не вызывает, не угрожает, не пытает, а сегодня я поймал на себе абсолютно безразличный взгляд, — пожимает плечами Юнги. — Раньше так не было. Так что я думаю, что могу планировать побег из этого ада, он и не заметит.

— Может, и моему надоест? — задумывается Чимин. — Может, мне и правда лучше терпеть и ждать, когда он потеряет интерес.

— И ты сможешь сбежать и найти того альфу, которого любишь.

— Спокойной ночи, — резко поднявшись на ноги, идёт к койке Чимин, оставив Юнги так и сидеть на полу.

<b><center>***</center></b>

Опять обслуживание гаремов, опять Юнги давится слюной, которая горьковата на вкус от отвратительного чувства ревности, которое он называет завистью. Юнги уверен, что дело не в Гууке, а в тех прелестях жизни, которые может себе обеспечить любой омега гарема. Юнги завидует тому, что они едят всё, что пожелают, что купаются, когда только захотят, что спят на мягких перинах, но ему плевать на их наряды, на тяжелые золотые подвески и уж точно плевать на то, с кем они делят ночь ради этих благ. Он просто очень голоден и очень хочет жаренные в масле кусочки теста, которые потом щедро поливают мёдом и обсыпают орехами. Омегу от взгляда на блюдо с вкусностями отвлекает ударивший по плечу Чимин, который просит помочь с подносами.

Рин даёт обед, на который приглашены первые омеги всех правителей. Чимин и Юнги наравне с остальными слугами обед обслуживают. Все гаремные омеги, стоит Юнги подойти к ним с подносом, отодвигаются, морщат нос и требуют других парней их обслуживать. Рин улыбается угрюмому Чимину, называет его «котёночком» и только ему протягивает для наполнения бокал. Юнги среди гостей видит и Тэхёна, который сидит слева от Рина и робко ему улыбается.

— Нам очень сильно повезло с нашими господами, — облокотившись о стол, говорит Рин, пока все, разинув рот, слушают главного омегу Гуука. — Недавно я общался с омегой посла, который гостевал во дворце. Так вот, те подарки и почести, которыми нас одаривают, омегам тех земель и не снились, поэтому я лично искренне благодарен моему господину, — все омеги одобряюще кивают. — Не нужно держать зла друг на друга или ревновать, все мы их омеги, все мы здесь, чтобы они находили покой в наших объятьях, чтобы отдыхали от войн и битв, которые ведут для повышения нашего благосостояния, — отпивает вино Рин, поглядывая на меняющего тарелки Юнги. — Вчера Субин провёл ночь с моим господином, завтра с ним её могут провести Ниль, Сандро, хоть любой из вас! Это неважно. Важно, что мы тут семья, что мы братья.

— Он подарил мне его после ночи, — показывает кольцо с крупным камнем собравшимся Субин, и все восторженно вздыхают.

— Оно так же прекрасно, как и ты, — улыбается ему Рин.

— Как тебе? — останавливается рядом с замершим невдалеке с кувшином Юнги Биби. — Ты мог бы сидеть во главе этого стола.

— Меня тошнит от каждого его слова, — кривит рот Юнги. — Не подхожу вино подливать, боюсь, меня ему на голову же вырвет.

— А выглядишь так, будто завидуешь, — цокает языком Биби.

— Ты ошибаешься! — закипает Юнги.

— Нисколечко. Он тебя больше не выбирает, так и сдохнешь, убирая навоз. Идиот, — заявляет Биби и удаляется.

— Я свалю отсюда, — бросает ему в спину Юнги и идёт на кухню.

Обед заканчивается, все омеги понемногу расходятся, и за столом остаются Рин, Субин, Тэхён и двое омег из гарема Намджуна. Рин просит Чимина присоединиться к ним, но услышав про приказ Намджуна, сильно расстраивается и смиряется. Юнги вместе с ещё одним парнем убирают стол, оставляя на нём только блюда с фруктами.

— Вот, например, он, — даже не поворачивается к Юнги, а взмахивает рукой в его сторону Рин. — Господин его помиловал за побег и воровство, а он вновь натворил какой-то кошмар.

— И что же я такого кошмарного натворил? — откладывает тарелки и пристально смотрит на него Юнги.

— Мне не пристало отвечать прислуге, и Бао следовало бы научить тебя вести себя с господами, но ты явно что-то натворил, иначе не остался бы в прислугах, — смеряет его презрительным взглядом Рин. — Мы ведь всем рады, любой омега заслуживает покой и безопасность, а это в Идэн может дать только господин. И ты бы сидел рядом с нами сейчас, но твоё отвратительное поведение показывает, что ты этого не достоин.

— Я ему сейчас лицо разобью, — громко выговорив, поворачивается к вернувшемуся Биби Юнги, и тот приказывает стражникам проводить омегу на выход.

— Вот об этом я и говорю, — обращается к Тэхёну Рин. — Не умение себя вести и неуважение. Тебе, наверное, сложно такое представить, ты ведь, как и я, знаешь всему своё место. А этому, видать, место и правда только в конюшне.

— Он просто не переходил из гарема в гарем, — мягко говорит Тэхён, — он не видел и не знает, какого это, когда вечно живёшь в страхе потерять покровителя и получить взамен кого-то намного хуже или вообще никого. Ему можно простить его характер, и потом, наверное, этим он и зацепил своего господина.

— Чушь, — подносит к губам бокал Рин. — Он просто невоспитанный и ставит себя выше нас. Он своим таким поведением оскорбляет каждого омегу гарема. Он показывает, что мы якобы ничтожны, раз уж подчиняемся, он ведь не понимает, что мы любим своих господ. А он, видите ли, избранный, борец за свободу, будто здесь его держали в клетке. Ужасное поведение, которое вместо уважения должно вызывать отвращение, — зло отталкивает от себя тарелку омега. — Но, например, про этого очаровательного малыша такое не скажешь, — улыбается он всё ещё находящемуся в комнате Чимину.

— А в чём наша разница? — не понимая, смотрит на него Пак. — Я тоже не принимаю своего господина, — игнорирует взгляд шокированных омег гарема Намджуна.

— Это нормально, чувствам нужно дать время, — спокойно отвечает ему Рин. — Но никогда себя с тем оборванцем не сравнивай. Он страшный человек. Он вонзил в господина кинжал, украл моё колье, сбежал, подставил двух слуг, один из которых был его же любовником и которые погибли из-за его высокомерия. Не будь таким.

— Я не знал этого, — растерянно смотрит на него Чимин.

— Он навлекает беду на всех, с кем общается, будь с ним осторожен, — просит Рин. — Ты не просто омега гарема, ты меченый, поэтому образумься и возвращайся к нам.

<b><center>***</center></b>

Тэхён проходит в господскую купальню в правом крыле дома и, дойдя до встроенной в пол ванны, которая легко способна уместить четверых, скидывает с плеч халат и обнажённый опускается в воду, сразу оказываясь в объятьях своего альфы. Хосок устраивает парня на своих бёдрах, долго целует в губы, поглаживает под водой бока, мнёт ладонями ягодицы. Омега обвивает руками его шею, трётся о возбуждённый член, ластится, показывает, как за день соскучился. Альфа скучал не меньше, он крепче прижимает его к себе, оставляет хаотичные поцелуи на благоухающей жасмином коже и вновь тянется к губам. С трудом разорвав сладкий поцелуй, Тэхён решает взять инициативу в свои руки и, заведя руку за спину, направляет в себя член альфы.

— Будет больно, — посасывает мочку его уха Хосок.

— Я хорошо подготовился, — со свистом выдыхает Тэхён, когда альфа входит на всю длину и покрывает поцелуями его открытое из-за откинутой назад головы горло.

Тэхён двигается на нём плавно, опирается о его плечи, понемногу набирает темп. Его стоны эхом отскакивают от стен, выносят возбуждение Хосока на новый уровень. Альфа срывается, обхватывает его под ягодицами и яростнее насаживает на свой член, заставляя от каждого толчка переливаться воду из ванной.

Тэхён кончает потрясающе красиво, Хосок в эти секунды всегда им любуется, каждый вздох губами ловит, эту картину в самых потаённых уголках памяти сохраняет. Губы Тэхёна горят, руки Хосока давно на его талии, но отпечатки ладоней, словно выжженные на ягодицах, до сих пор ощутимы. Грудь альфы усеяна укусами, на его спине свежие борозды, оставленные ногтями омеги. Они, выдохшиеся, полулежат в остывающей воде, Тэхён рисует пальцами известные только ему узоры на груди альфы, а тот отдыхает, зарывшись носом в мокрые волосы.

— Я не успеваю благодарить вас за подарки, как получаю новые, — томно тянет Тэхён.

— Ты заслуживаешь каждый, и даже больше.

— Вы не просто мой господин, — приподнявшись, смотрит ему в глаза омега, — вы — моё всё, и я никогда не хочу вас терять.

— Не потеряешь, — мягко улыбается ему Хосок.

— Я больше ни в один гарем не перейду, никому принадлежать не буду. Лучше умру, — вновь укладывает голову на его грудь.

— Откуда такие мысли? — мрачнеет альфа.

— У меня такой страх. Я всё время этого боюсь, — умолкает на пару секунд Тэхён. — Я боюсь, что вдруг на нас нападут, вдруг война или покушение, и я вас потеряю.

— Бояться смерти — не жить, — обхватывает ладонями его лицо и заставляет смотреть на себя Хосок. — Страх способен отравлять существование человека, поэтому избавься от мыслей, что будет завтра, и просто наслаждайся тем, что имеешь сегодня.

— Я не могу, — запинается омега. — Я боюсь, потому что есть правители сильнее вас, боюсь, что вы не всесильны, и вы можете подумать, что это детский лепет, но я правда никогда так сильно не боялся никого потерять, как вас. Господин Гуук... — опускает пушистые ресницы омега. — Он ведь сильнее. У него власти больше. Когда-нибудь может случиться так, что он разгневается или что-то случится, и что тогда будет? Как вы справитесь с тем, кто обладает большей властью? Я не смогу этого пережить.

— Мы с Гууком правим одной империей, — всё ещё не может понять его Хосок.

— Просто успокойте меня, скажите, что вы никогда не будете враждовать, а если и будете, то вы его победите. Эти мысли не дают порой даже вздохнуть.

— Не занимай голову глупыми мыслями, — грубо отсекает его Хосок. — Больше никогда о нём, о нашей якобы пусть и будущей вражде не говори, — смотрит на наполняющиеся слезами глаза и всё равно продолжает: — Ты мне очень дорог, но Гуук мне дороже тебя. Запомни это.

— А если он прикажет меня убить? — утирает скатившуюся слезу и обиженно смотрит на него омега.

— Я тебя убью, — не задумываясь, без тени сомнения отвечает альфа. — А теперь иди к себе, — снимает его с себя. — Когда успокоишься и перестанешь задавать глупые вопросы, мы поговорим, — каждым словом нутро омеги холодеть заставляет. Тэхён будто не в тёплой воде, где пару секунд назад в сильных руках нежился, а в ледяной пустыне один на один с безжалостной, затопившей чужие зрачки темнотой остался. Он встаёт на еле его удерживающие ноги, вылезает из ванны и, дотянувшись до отброшенного на пол халата, кутается и молча покидает купальню.

<b><center>***</center></b>

Слуги, которые должны были прибраться в купальнях и сменить воду, вовремя свою работу из-за находящегося весь вечер внутри второго господина сделать не смогли. Наконец-то дождавшись его ухода, Юнги вместе с ещё тремя парнями заходит внутрь и сразу же приступает к своим обязанностям, мечтая поскорее закончить и уже завалиться спать, ведь через пару часов рассвет. В купальне остаётся только второй раз натереть полы, как туда входит управляющий дворцом и требует прислугу немедленно покинуть помещение.

Юнги с закатанными по колено штанами с ведром в рукам, ругаясь себе под нос, что придётся закончить уборку попозже, а значит, не ложиться, понуро следует за другими парнями на выход. Только прислуга выходит за дверь, как в купальню, хихикая, забегают омеги из гарема Гуука. Юнги терпеливо ожидает у стены вместе с другими парнями, пока все омеги пройдут, и видит идущего за ними Гуука. Юнги, как вся остальная прислуга при виде господина, голову не опускает, только ведро на пол ставит и зло в него тряпку швыряет, всем своим видом высказывая недовольство. Гуук даже не смотрит в его сторону, хотя Юнги уверен, что он его видел. Он проходит мимо, и уже переступает за порог купальни, как сам от себя не ожидающий омега, хватает его за локоть, но сразу же словно обожжённый убирает руку и падает на колени, испугавшись подлетевшей к ним стражи. Остальная прислуга поклонившись альфе, моментально разбегается.

— Встань, — приказывает Гуук и отсылает стражников. — Что ты хотел? — любуется скользящими вниз по мокрой чёлке и разбивающимися на обнажённых ключицах из-за растянутой и промокшей рубашке каплями. Такой близкий, что протяни руку и возьми, такой далёкий, что век к нему идти — не дойти. — Ты теперь купальни убираешь? — выгибает бровь альфа. — Это у тебя повышение такое?

— Это дополнительная работа, мой господин, — последние два слова еле из себя выдавливает, прекрасно помня комнату с кошками. — За которую, кстати, мне не платят. — Я хотел спросить, — шумно сглатывает Юнги, подбирая слова, — если я вам больше не интересен, то почему вы меня не отпустите? Мне ничего ведь и не нужно, я сам доберусь до Мираса, просто пусть меня за ворота выпустят.

— Ты смешной ребёнок, — поднимает уголки губ в полуулыбке Гуук и вплотную становится, соблазну быть ближе сдаётся. — Ты будешь мне интересен всегда. А пока я жду.

— Чего? — растерянно хлопает ресницами Юнги.

— Твоего абсолютного мне подчинения и принятия меня твоим альфой, — вкрадчиво в ухо шепчет. — Вот здесь, —проводит пальцами по словно высеченным из гранита идеальным ключицам, — будут следы моих зубов. А вот здесь, — опускает ладонь на грудь, чувствуя под ней бьющееся загнанной птицей сердце, — буду я.

— Вы слишком самоуверены, мой господин, — пытается отстранится омега, но позади стена холодит лопатки, а впереди Гуук, как препятствие, которое не пройти.

— Скоро ты это поймёшь, — проводит носом по его щеке и шумно внюхивается, пуская запах сладкой сливы по своей крови. — Меня к тебе привела месть, а заставила остаться твоя сила, тебя ко мне приведёт мой запах, осталось совсем мало. Где мой подарок? — недовольно смотрит на шею парня.

— Я его выбросил! — зло отвечает омега.

— Ничего, я подарю тебе новый, — резко отстраняется, чувствуя, что контролировать себя больше не получается и парня хочется вжать в эту стену и показать весь масштаб своей жажды. Гуук ещё раз окинув его взглядом, идёт к вовсю веселящимся в воде омегам, оставив Юнги судорожно обдумывать его слова, а потом хлопнув себя по лбу, выбежать во двор.

Юнги находит Чимина в комнатке спящим, и радуется, что его пока стража Намджуна не забрала. Омега подлетает к койке и трясёт парня за плечи, пытаясь разбудить.

— Чего тебе? — сонно бурчит Пак, а потом резко присев, глазами полными ужаса смотрит на дверь. — Они пришли?

— Нет, никто не пришёл, — успокаивает его Юнги. — Мне нужна помощь.

— Какая? — трёт пальцами глаза омега.

— Мне нужно достать ту вонючую настойку, которую пьют, чтобы течка не наступила.

— Ты больной? — хмурится Чимин. — Где во дворце ты сможешь достать такое?

— У меня не было течки с момента прибытия сюда. Я думаю, из-за стресса и всего того, что со мной происходило за это время, мой цикл сбился, — тараторит Юнги.

— Ну, а с чего ты решил, что она начнётся? — приближается к нему Чимин и внюхивается. — Я ничего не чувствую.

— Он её чувствует, — еле сдерживает слёзы Юнги.

— Тебе конец, — выдыхает Чимин и поворачивается на другой бок. — Спи, пока можешь.