Гукюн

Юнги укутан в боль, как в кокон. Она сотнями игл в кожу впивается, всё глубже и глубже проходит, когда, казалось бы, давно достигла дна. Она не уходит, чтобы дать надышаться, не делает пауз, не снимается ни примочками, ни бурой отвратительной настойкой, которой его насильно поят и которая на языке противным привкусом оседает. Она не приходит приступами, не бьёт резко, она в нём, как огненный шар, раздувается, всё внутри выжигая, наружу рвётся. Юнги тошнит от неё, от запаха собственной разодранной плоти, тошнит от немощности и невозможности прекратить эту агонию длиной в вечность. Юнги рвёт подряд несколько раз, но вместо желаемого облегчения только привкус желудочного сока на языке, и вновь она, усиливающаяся и ни на секунду не оставляющая. Он сплошной комок боли, не подойти, не дотронуться, не помочь. Юнги запутался в ней, как в паутине, и ему никогда не выбраться, так же, как из своих кошмаров, которую ночь его мучающих.

Веки налиты свинцом, дыхание настолько тихое и медленное, что приставленный к нему для круглосуточного наблюдения лекарь несколько раз за ночь проверяет, жив ли он. Его поят настойкой опиума, чтобы унять рвущую его на части боль, хоть как-то облегчить страдания, только омеге будто только хуже. Юнги так и не в состоянии прийти в себя, сидит укутанным в свою боль в полной темноте и очень редко слышит просачивающиеся сквозь пелену тумана голоса. Он с ней не борется, он ей, ещё на мрамор упав, сдался. Он позволяет ей утащить себя в этот кокон, гладить усеянными шипами ладонями кожу, на которой она оставляет рваные полосы. Юнги не слышит и не видит, всё, что за пределами этого кокона, умерло, солнце погасло, а мёртвые птицы с небес сотнями посыпались. Он будто при жизни в царство мёртвых попал, вот только, как самый страшный грешник, он свои круги ада за раз все проходит. Он остался с ней один на один, кормит её своей плотью, поит кровью. Для Юнги нет ночи или дня, для него стоит вечная тьма, и он в этой темноте один в углу сидит, всё о свете молит. Лекарь, слушая его бред и мольбы, просьбу выполнил. Каждую ночь в комнатке раненого горят сотни свечей, но он сухими губами всё равно свет просит. Потому что там, куда не падает пламя свечей, он его видит. Он различает его в этой тьме только по поблёскивающим в темноте глазам. Один и тот же кошмар в эту длящуюся для омеги вечность ночь, пусть он и не осознаёт, что она давно уже не первая. У него нет лица или тела, есть только красным отливающие глаза. Он будто сгусток дыма. Сперва он только своим присутствием омегу пугает, заставляет даже не дышать, не то чтобы двигаться, а потом этот дым струйкой к нему когтистые лапы протягивает. Юнги начинает снова метаться по постели, открывает только собравшиеся затянуться раны, кричит громко и истошно, в реальности только хрипит. Уставший лекарь подбегает к постели, проверяет примочки, которые омега в агонии скидывает, пытается успокоить, но это никогда не работает. Он задыхается, вновь вырывается, молит о помощи, но его никто не слышит, у него даже губы не двигаются. Он захлёбывается в своих слезах, сжимается в комочек, лишь бы чудовище до него не дотянулось, в вечную тьму не утащило. Юнги отползает от него в угол, комкает простыни, лицо орошают слёзы страха, и он вновь ищет спасение там, где не хочет. Он называет его имя, хотя сам бы себе язык отрезал, он тянет к нему руки, хотя сам бы их отрубил. Складывает губы в трубочку и со свистом повторяет «Гуук», потому что чудовища людей не боятся, а других чудовищ — очень. Одно его имя, и дым на месте застывает, только у Юнги сил имя часто повторять нет, и стоит умолкнуть, он опять к нему тянется, сожрать пытается.

Лекарь, понимая, что омеге снится очередной кошмар, идёт к стражникам у двери. В первую ночь, когда парень бился в припадке, Чонгук якобы проходил мимо и заглянул, чтобы проверить его. На самом деле альфа в ту ночь всё к себе уйти не мог, по этажу, на котором омега, ходил. Стоило Чонгуку приблизиться к кровати, как Юнги перестал скидывать на пол подушки, притих, а когда он прикоснулся к нему, у того сразу выровнялось дыхание, и он окончательно успокоился.

Лекарь уже в седьмой раз просит стражников найти господина, если тот во дворце. Юнги парализует от ужаса, он не в состоянии даже веки поднять, беззвучно молвит только одно проклятое «Гуук» и надеется на спасение. Наконец-то он чувствует его запах, который не отравляет омегу, не обжигает лёгкие, напротив, он разгоняет кошмар. Юнги протягивает руку, прикрывает ладонью чужую на своей щеке и медленно впадает в глубокий сон. Он пришёл, разорвал монстра на куски, спас его, и плевать, что Юнги ищет спасение от чудовища в чудовище. Сильнее Гуука Ад никого не порождал, и Юнги готов держать его руку хоть вечность, пусть только к нему больше ни один монстр не подойдёт. Этот - его личное чудовище.

<b><center>***</center></b>

Юнги окончательно приходит в себя на пятый день. Боль никуда не ушла, но она уже терпимее. Чонгук поручает лекарю не покидать покои омеги до того, как он окончательно не встанет на ноги. Стражникам запрещено впускать к нему кого-либо под страхом смертной казни, вся еда и напитки омеги проверяются до того, как к ним прикасается Юнги. Чонгук понимает, что парня подставили, пока не знает точно кто, но, не убедившись в подозрениях, действий предпринимать не собирается. Пока альфа постарается обеспечить его безопасность.

Армия Гуука уже собралась и ждёт за городскими стенами. Все воины империи расположились у Иблиса, точат клинки в ожидании команды выступать. Три правителя выдвигаются в большой поход, который может продлиться на месяцы. Гуук идёт войной на государство на севере.

За день до выступления Чонгук зовёт к себе Бао на разговор. Альфа красочно и долго рассказывает Бао, что с ним произойдёт, если, вернувшись с похода, он не найдёт Юнги в полном здравии.

«Жизнь за жизнь. Только за жизнь Юнги я заберу не только твою, но и всех твоих ублюдков», — обещает Чонгук Бао.

К Юнги Чонгук больше не заходит, так как омега в сознании, и он боится, что, не выдержав очередного потока проклятий, сам свернёт ему шею. Последнюю ночь во дворце до похода он проводит с Рином.

— Мне так жаль бедного паренька, — вздыхает раскинувшийся на подушках и разомлевший после утех Рин. — Мой господин справедлив и знает, как с кем поступать, безусловно, но я жалею, что нашёл то ожерелье, пусть оно и дорого моему сердцу.

Чонгук молчит, лежит на спине, уставившись в потолок, и думает только о том, что сейчас делает Юнги.

— Надеюсь, он сможет окончательно прийти в себя, и это будет для него уроком, потому что в тот вечер моё сердце кровью обливалось, и ещё одной такой картины я не переживу.

— Ты не заставлял никого воровать или сбегать, — поворачивается лицом к нему Чонгук и пристально смотрит в глаза. — Это ведь не твоя вина? — задаёт вопрос, всматриваясь в красивое лицо, считывает мимику.

Рин бледнеет, растерянно хлопает ресницами, готовясь разрыдаться в знак протеста против такого обвинения, но Чонгук усмехается и, приподнявшись на локтях, продолжает: — Не твоя вина, что он сбежал и украл.

Рин выдыхает.

— Виновных надо наказывать, — говорит альфа и, протянув руку, поглаживает шелковистые волосы. — Он за свою вину ответил, и так будет с каждым, кто посмеет меня ослушаться или, скажем, поступит так, как мне бы не понравилось, — темнота в глазах мужчины топит зрачок, и омега часто-часто кивает.

— Конечно, мой господин, — кладёт голову на его грудь Рин. — Вы, как и всегда правы.

<b><center>***</center></b>

Чимин из гарема до отбытия альф не выходит, его и не вызывают. Омега сидит в отведённой ему комнатке и под наблюдением Диаса зализывает раны, оставленные Монстром, и оплакивает свои обречённые так и остаться мечтами надежды.

Тэхён ночует у Хосока эти ночи и в одну из них просится навестить Юнги, о диалоге с которым он рассказал альфе. Омега получает строгое предупреждение от Хосока и категорический запрет на попытку любого контакта.

Правители империи покидают столицу, и в Идэне воцаряется относительный покой.

<b><center>***</center></b>

Через две недели Юнги встаёт на ноги, а ещё через десять дней возвращается к своим обязанностям во дворце. Раны затянулись, но их всё равно периодически просматривает лекарь и продолжает мазать специальными мазями, чтобы шрамы рассосались. По словам лекаря, Юнги повезло, что хлыст не успели сменить, и так как он уже был промокшим в его крови, это смягчало удары и не позволяло рвать кожу. Глубоких шрамов на спине омеги всего три, а остальные со временем совсем потускнеют. Юнги узнаёт, что дядю Дунга не трогали, он смог убедить стражников, что омега сам взобрался в повозку, но стражников, выпустивших её за пределы дворца, наказали хлыстами. Бао, как ни странно, молчит, увидев омегу, отворачивается, лишней работой, как было доселе, не грузит. Юнги думает, что в нём, наконец-то, человек проснулся, а Бао после разговора с господином за свою жизнь боится. Рин, получив открытое предупреждение от Чонгука, осторожничает, обдумывает, только наблюдает. Юнги понимает, что у него во дворце есть враги, спит плохо, ест с опаской, постоянно оглядывается и ото всех ждет подвоха. Плохое питание и отсутствие нормального сна делают своё дело, он еле стоит на ногах, сильно теряет в весе.

Самым невыносимым для омеги становится обслуживание обедов гарема. Вся еда гаремных омег пробуется их людьми, они могут себе позволить спокойно и вкусно поесть без страха свалиться замертво, а Юнги даже похлёбку прислуги не ест, заменяя её сухарями, потому что умереть от яда, пока не узнает, кому обязан шрамами на спине, он не планирует. Всё, что ему остаётся — это глотая слюни, наливать омегам вино и уговаривать себя не терять достоинство и не наброситься на очередной недоеденный кусок мяса, пока он несёт грязную посуду на кухню.

С Дунгом Юнги ещё больше сближается. Альфа видя, как он плохо питается, начинает меняться с ним тарелками, заставляя Юнги кушать. Дунг помогает всё ещё слабому парню с обязанностями, закончив свои дела спешит доделывать и его, и не оставляет в одиночестве. Чудовище из снов снова возвращается, не позволяет сомкнуть глаз. Юнги, который отказался верить словам лекаря, что от кошмаров его спасал Чонгук, даже мысли об этом не допускает и не в силах мучиться очередную ночь, часто встречает рассвет у пруда, отказываясь спать. Дунг эти ночи проводит с ним, отвлекает, рассказывает истории и не даёт скучать. Юнги с ним было легко и хорошо, пока в одну из таких ночей альфа его не поцеловал. Юнги сразу же прервал поцелуй и отодвинулся, о том, что ему не понравилось не сказал, но попросил не повторять. Дунг не стал давить, просто предложил попробовать, а там посмотреть, как сложатся их отношения, но Юнги честно сказал, что смотрит на него только как на друга.

Юнги, несмотря на периодически ноющие раны на спине, на ворота поглядывать не перестаёт, надежду вернуться домой к семье не оставляет. Он будто ради этого и живёт. Хотя бы разок к груди отца прижаться, а потом пусть хоть ад в лице Гуука наступит — Юнги переживёт.

<b><center>***</center></b>

Через семьдесят пять дней во дворец возвращается Гуук с победой. В Иблисе праздник. Горожане ликуют, с песнями встречают правителей и бросают под ноги коней цветы. В городе за счёт правителей накрываются столы, и весь Иблис будет этой ночью есть и пить, празднуя расширение «империи черепов». Чонгук направляется прямиком во дворец, Намджун отделился и отбыл к себе, а Хосок пока всё ещё за стенами города, распределяет между отличившимися воинами награбленное добро и земли.

В Идэне страшная суматоха. Слуги носятся как угорелые, готовясь к пиру в честь победы. Юнги не покладая рук работает, в душе думая о несчастных, которым пришлось положить свою жизнь, чтобы Гуук смог поставить галочку перед ещё одной победой.

Нагретый воздух летнего вечера пропитан умопомрачительными запахами жарящегося на заднем дворе мяса, в главном саду расстелены скатерти, за которые способны уместиться более двухсот человек, наружу выкачены бочки с вином, на деревьях развешаны фонари. Главные омеги дворца разодеты в свои лучшие наряды и с нетерпением ждут своих альф в гареме. На мраморных ступеньках дворца, Гуука встречает одетый в белый наряд, расшитый золотистыми нитками Рин, ветер треплет его белоснежные волосы, на пальцах и запястьях поблёскивают под лучами готовящегося спать солнца дорогие украшения. Омега напоминает спустившегося с небес на землю ангела.

Юнги вешает на дерево очередной фонарь, когда видит короткой поступью идущего к омеге Маммона. На коне восседает облаченный в черное его личный дьявол. Его лицо стало суровее, рука, держащая поводья покрыта свежими шрамами, взгляд острее обычного. Каждая битва, будто накладывает на Чонгука свой отпечаток. Он только вернулся с боя, должно быть вдоволь напился кровью, но взгляд всё такой же голодный и ненасытный. Гукк не слезая с коня, принимает чашу с вином из рук Рина, и испив до дна, возвращает её ему. Юнги чувствует как неприятное чувство изнутри  скребётся о грудную клетку, но отгоняет от себя все мысли о зависти Рину, или тем более ревности. Омега убеждает себя, что лично бы всыпал в эту чашу яда, а ревность скорее к Маммону, который так послушно стоит перед Рином. Он слезает с дерева и понуро плетётся делать остальную работу, не разделяя всеобщего ликования. Юнги по поручению Бао тоже сегодня обслуживает праздничный ужин.

Чонгук лично провожает Маммона в его стойло, благодарит верного друга за службу и очередную победу, и побыв с ним пару минут, идёт в сад. Юнги нигде нет. Чонгук с момента прибытия во дворец ищет его глазами, но не находит. Кажется, он нарочно прячется. Чонгук опускается на подушки во главе скатерти, к нему присоединяется прибывший наконец-то во дворец Хосок. Он продолжает оборачиваться, смотрит на слуг, снующих туда-сюда, но Юнги не видно. Альфа решает после ужина проведать барак, плевать, какую причину придётся придумать.

В землях, на которые они напали, был город Юн. Чонгук несмотря на первичный отказ города сдаться, запретил его разрушать, вызвав недоумение армии. Чонгук даже Хосоку ничего объяснять не стал, но сам точно знает, почему оказал городу такую милость, потому что его название связано с ласкающим слух именем омеги.

Наконец-то Чонгук его видит и теряет интерес ко всему, что происходит вокруг. Юнги наливает вина воинам, подальше от хозяев дворца, которых обслуживает только проверенная прислуга. Альфа хмурится, парень сильно исхудал, цвет осунувшегося лица сливается с рубахой. Чонгук подзывает Бао и говорит ему пару слов. Когда Юнги возвращается на задний двор за очередным подносом, к нему подходит Бао и приказывает обслуживать господина. Юнги понимает, чей именно это приказ и, нахмурившись, берёт вместо мяса, переданный ему кувшин с вином. Юнги знает, что по правилам надо начать наливать вино с Чонгука, но ноги словно прилипли к земле в двух шагах от альфы, и он не может найти в себе сил подойти к нему без риска того, чтобы не вылить на него содержимое кувшина или даже не разбить его об голову альфы.

Чонгук смотрит прямо на него, протягивает бокал и омега всё-таки собравшись, подходит, осторожно, боясь пролить, наполняет его вином. Юнги сконцентрирован на бокале, а Чонгук на его лице. Омеге кажется, сейчас на его левой щеке откроется зияющая дыра. Запах альфы заставляет хотеть вдохнуть глубже, он ассоциируется с ночами, когда цепляясь за этот запах, омега выныривал из самого глубоко кошмара. Юнги приходится посмотреть на столб под навесом, чтобы вспомнить, что Гуук с ним сделал, и прогнать странные мысли прочь. Наполнив бокал, он переходит к бокалу Хосока.

Чонгук распивает вино, общается, но весь вечер глаз с него не сводит. Пир заканчивается под утро, все разбредаются, а вымотавшиеся слуги убирают сад. Юнги еле живой на рассвете плетётся на кухню, чтобы донести последний поднос с грязной посудой, и пойти спать. Он разложив посуду, уже собирается покинуть помещение, как туда входит, судя по всему даже не ложившийся Чонгук. Слуги поклонившись, сразу покидают комнату, их примеру хочет последовать и Юнги, но альфа приказывает остаться.

— Ты плохо ешь? — Чонгук обходит стол и подходит к омеге.

— Нет, — храбрится моментально теряющий всю хватку Юнги, стоит ему остановиться в двух шагах.

— Ты сильно похудел.

— Спасибо тебе за моё крепкое здоровье, — гасит вспышки страха, и задирает подбородок омега.

— Вы. Когда-нибудь я устану это терпеть и заставлю силой выражать мне почтение, — строго говорит альфа. — Я его купил у одного племени, повстречавшегося на пути, они говорят, что он сдерживает демонов, — Чонгук разжимает ладонь, показывая омеге крупный рубин висящий на кожаном ремешке. — Это мой подарок, никто не посмеет его украсть. Можешь носить открыто.

— Мне не нужны твои подарки, — не знает, как реагировать растерянный омега.

— Тебе снятся кошмары.

— Откуда ты знаешь?

— Я их разгонял, — поднимает уголки губ в улыбке.

Юнги очень хочется нагрубить, выругаться, хоть что-то, лишь бы не показывать, насколько он ошарашен, но язык словно прилип к нёбу.

— Не снимай амулет, и кошмаров не будет, — становится ещё ближе Чонгук, у Юнги волосы на макушке от его дыханья шевелятся, — или переходи в гарем, никакие чудовища до тебя не доберутся, потому что ты будешь лежать в объятиях главного, — обхватывает пальцами его подбородок и поднимает лицо.

— Я уж как-нибудь сам, — сбрасывает его руку Юнги, отбирает амулет, и идёт на выход, всё думая, что ему сейчас в спину кинжал пошлют.

Юнги долго сидит на своей койке, разглядывая амулет, а потом всё-таки надев его, ложится спать. Он впервые за долгое время так крепко и без кошмаров спит подряд пять часов. Проснувшись, Юнги валит хороший сон на усталость тяжелых прошедших суток. Омега принимает сидячее положение и с удивлением смотрит на поставленный на пол рядом с его койкой поднос заваленный различной едой. Юнги косясь на поднос и с трудом давя желание наброситься на еду, выходит из комнатки и сразу сталкивается с помощником Бао.

— Вся еда опробована. Господин сказал, приятного аппетита.

— Вот оно что, — кривит рот Юнги. — Можешь забрать поднос. Пусть сам её жрёт. Так и передашь, — обходит мужчину парень и идёт к колодцу.

«Он с меня кожу снял, теперь мне еду посылает? Что он о себе вообще думает!», — злится Юнги, смачивая лицо тёплой водой.

То ли Гуук поменял тактику, то ли он реально издевается над Юнги, проверяет его выдержку, то избивает до полусмерти, то покормить пытается. У Юнги от него голова кругом идёт, он его не понимает, но больше даже и не пытается.

Закончив все дела на сегодня, Юнги идёт к пруду и, сев на свой любимый низкий камень, вглядывается в гладь воды. Как и ожидалось, через пару минут к нему присоединяется Дунг, не оставляя возможности подумать о весь день беспокоящем его инциденте с едой. Парни болтают о том, о сём, обсуждают новости, произошедшие за день. Дунг лежит с головой на его коленях, периодически подбрасывая в воду мелкие камушки и медленно засыпает.

— Уже почти полночь, иди к себе, — улыбаясь, трясёт его за плечо Юнги. — Нам вставать через пару часов.

— Не поцелуешь — не пойду, — морщит нос Дунг.

— Не глупи, — хмурится Юнги.

— А что? — резко приподнимается альфа и касается губами его губ.

Юнги реагирует моментально, сразу назад отталкивается, но Дунг повторяет и теперь уже впивается в его губы, обхватывая руками его за плечи. Юнги отворачивается, пытается отстраниться, но альфа не отпускает, поглаживает его шею, покрывает поцелуями скулы.

— Нельзя. Пойми уже, — хмурится Юнги, отстраняясь. — Я не хочу тебя обижать, но правда нельзя. Тем более, мы с тобой уже говорили на эту тему, и я не испытываю к тебе даже близко тех чувств, на которые ты намекаешь.

— Почему нельзя? — принимает сидячее положение Дунг, и кладёт голову на его плечо. — Ты свободен, я свободен. Дай мне шанс, не руби сразу.

— Дунг, ты правда не понимаешь и то, что я скажу будет звучать странно, может даже смешно, но мне лучше держаться от тебя подальше. От всех, — опускает глаза. — Я боюсь, что он убьёт тебя.

— Что ты такое говоришь? Кто меня убьёт?

— Гуук, — тихо говорит Юнги.

— Я не понимаю.

— Я сам не понимаю, — тяжело вздыхает Юнги. — Но я в этом уверен. Зачем испытывать судьбу?

— И поэтому, будучи якобы фаворитом, ты убираешь навоз? — фыркает Дунг. — Не смеши меня, — оглядывает его пренебрежительно. — Мне кажется, тот хлыст повредил тебе и голову.

— Я ведь и ударить могу, — сверкает глазами омега. — Раз уж ты не уходишь, то я пошёл. Спать хочу.

Юнги поднимается с места, и злясь на парня, двигается к себе, как его останавливает один из стражников и требует идти за ним. Юнги тяжело вздохнув, молча следует за мужчиной на передний двор. Чонгук сидит на корточках у бассейна, мочит руку в воде и, увидев идущего к нему омегу, поднимается на ноги, ждёт, когда тот подталкиваемый стражником, подойдёт ближе.

— Мой господин, — косится на стражника, боясь удара Юнги.

— Умница, чертёнок, научился всё же, — довольно улыбается альфа.

— Убери своих прислужников, и я тебе всё скажу, — шипит Юнги и видит, как Чонгук рукой останавливает двинувшегося на него стражника, а потом и вовсе отсылает его.

— Почему ты отказался от еды?

— Потому что мне твои подачки не нужны. Ты проливаешь мою кровь, а потом шлёшь мне поесть, – фыркает Юнги.

— Ты сбежал, и знал, что будешь за это наказан, — становится вплотную альфа и Юнги замечает, как он внюхивается.

У омеги зрачки от ужаса расширяются понимая, что, а точнее кого унюхал Чонгук. Он делает шаг назад, но Гуук схватив его за плечи, притягивает к себе и шумно вдыхает. Юнги чувствует, как каменеют пальцы на его плечах, как до боли сжимают его плоть, грозясь дойти до костей.

— Кто он? — два слова, и от его голоса у Юнги всё нутро холодеет.

— Пусти, — гримаса боли искажает красивое лицо, но Чонгук непреклонен, всё так же держит, встряхивает.

— Кто этот альфа?

— Никто! — напугано говорит Юнги.

— Ты же не глупый парень, — Чонгук лбом к его лбу прислоняется, не дышит, отвратительный запах другого альфы в себя не пропускает. Он прикрывает веки, стараясь взять себя в руки, не поддаться бурлящей внутри ревности и не стереть омегу в порошок. — Ты не прислуга, ты не садовник, ты не конюх. Ты — омега, который принадлежит моему гарему, но который слишком уверен в своих силах, чтобы объявить мне войну. Я тебе подыгрываю, но это не значит, что так будет продолжаться вечно, и точно не значит, что ты можешь гулять с другими альфами. Ты меня понял? — глаза в глаза, и темнота  на дне его зрачков все фонари во дворе гасит, даже луну собой заслоняет. Юнги кусает язык, чтобы не провоцировать зверя, который и так на грани, и кивает.

— Прекрасно, — скалится Чонгук, убирает с его лба назад чёлку, а потом отпустив парня, резко толкает в бассейн. — Отмойся от этой вони.

Юнги падает в воду, чуть не захлебнувшись, с трудом выныривает и, набрав в лёгкие кислорода, больше себя не сдерживает. Он шлёт ему в спину проклятия, от обиды и злости бьёт руками по воде, а потом поняв, что остался один, плывёт к бортику.

<b><center>***</center></b>

Весь следующий день от Чонгука нет новостей. Юнги неосознанно за Дунгом приглядывает, если долго его не видит, то переживает. Закончив рабочий день, и скудно поужинав, омега валится на койку и, вспомнив инцидент у бассейна, тянется к амулету на шее, в желании сорвать его и разбить о стену, но сам себя останавливает. Может это просто самовнушение, но первая ночь с колье прошла без кошмаров.

Понимая, что от накрывших волной воспоминаний вчерашнего дня, он сразу не уснёт, Юнги поднявшись, идёт посидеть к пруду. Как и ожидалось, через пару минут к нему присоединяется и Дунг. Альфа садится поодаль, всем своим видом источает холод, но Юнги даже рад, лучше ему держаться подальше, чем рисковать своим здоровьем или даже жизнью.

Парни, как и всегда делятся новостями, обсуждают прошедший день, когда внезапно со стороны конюшни доносится крик, и подсочив на ноги, они видят, как с левой части дворца валит густой чёрный дым. Они бегут в сторону пожара и видят, как из горящей конюшни огонь перекидывается на дворец. Слуги и стражники в суматохе тащат воду, выводят лошадей, по воздуху разлетаются чёрные хлопья пепла. Юнги тоже бросается к конюшням, спасать лошадей, но его оттаскивает Дунг, крича, что всех лошадей уже вывели. Огонь тушат очень быстро, перетащив всю воду из бассейна. Дворцу нанесен минимальный урон, но конюшня сгорела почти до половины. Погибли две лошади. Юнги сидит на земле, как и другие ошарашенные слуги, и горько плачет, следя за тем, как трупы задохнувшихся животных, пытаются поднять на повозки.

Ночь проходит как в аду, мало того, что Юнги от смерти животных отойти не может, слугам не позволяют вернуться в бараки, допрашивают всех и по несколько раз. Напуганных слуг отпускают только на рассвете. Следующий день полдня допрашивают жителей дворца, а потом вновь по одному вызывают слуг. Весь день Юнги занят уборкой последствий пожара, и увидев, как конюх ведёт на передний двор Маммона, не сдерживается, бросив всё, бежит к нему.

— Он ведь не пострадал? — боится подойти, с нежностью смотрит на красивое животное.

— Нет, но был сильно напуган, — отвечает вымотанный за ночь конюх. — Мы лошадей всех вчера на передний двор вывели, а этого его хозяин лично успокаивал. Так что подотри сопли, он в порядке, — смеётся мужчина, поглядывая на паренька, измазанного в саже, который на грани истерики. — Я забыл забрать кое-что из конюшни, так что я иду туда, и понятия не имею, как ты оказался рядом с Маммоном.

Мужчина уходит, а Юнги не сразу поняв намёк, бросается на шею коню. Он поглаживает его, целует в морду, Маммон сам трётся о его щеку, словно успокаивает, и Юнги наконец-то отпускает кошмар прошлой ночи. Конюх вернувшись, забирает Маммона, и омега возвращается к своим обязанностям. Измученные слуги даже не шепчутся, боясь вызвать подозрения, все угрюмые и подавленные тенью передвигаются по дворцу.

Юнги только к ночи заканчивает работу, а потом плетётся к себе, в ожидании очередного, не сулящего ничего хорошего утра. Только омега начинает засыпать, как его вырывает из сна шум выбегающих из комнатки слуг. Юнги кое-как нащупав под койкой обувь, тоже бежит на улицу. Слуги топчутся у бараков и шепчутся. Юнги находит тех, с кем работает на конюшне и спрашивает, что случилось.

— Нашли поджигателя, — кивает в сторону двора один из знакомых парней.

— И кто это сделал? — в шоке смотрит на него омега.

— Твой дружок, — сплёвывает под ноги грузный бета. — Дунг.

— Это не правда! — восклицает Юнги, и бежит на передний двор, откуда идут голоса.

Стража не подпускает никого ближе и Юнги залезает на камни, отделяющие сад от вымощенного мрамором двора, и видит, как у ступенек, с завязанными позади руками стоят на коленях Дунг и ещё один парень из прислуги. Лица парней залиты кровью, перед ними ходит глава стражи дворца с дубинкой. Сам Чонгук прислонившись к одной из колон, внимательно наблюдает за пытками, Хосок сидит на ступеньках и точит меч о меч. Кроме стражи больше во дворе никого нет, все забились в свои норы, не рискуя попасться под горячую руку господ.

— Кто ещё вам помогал? — тянет за волосы голову Дунга назад стражник.

Дунг заливаясь слезами молит его помиловать, клянётся, что он не поджигал дворец. Юнги в его правде уверен, потому что альфа в ночь пожара был с ним у пруда. Юнги не может молчать, не может допустить гибель ещё одного человека, только потому что Гуук захотел крови за ущерб. Он отталкивает стоящего перед ним стражника и успевает вырваться из рук схватившего его второго, но к ним подбегают ещё несколько и отчаянно вопящего омегу валят на пол.

— Он не виновен, — кричит барахтающийся на полу Юнги, пока его схватив за руки, пытаются оттащить обратно на задний двор.

— Тебе есть что мне сказать? — отлипает от колоны Чонгук и приказывает отпустить парня.

— Он не виновен, — встаёт на ноги Юнги, и оглядываясь на отпустившую его стражу, подходит ближе. — Он не поджигал дворец.

— И это всё? — выгибает бровь Чонгук. — Если да, то возвращайся к себе, пока я не передумал, и из-за того, что ты не выражаешь почтение, не усадил тебя на пол рядом с ним.

— К чёрту почтение! — шипит Юнги и падает на колени перед альфой, получив по ногам дубинкой, которой били Дунга. — Мой господин, — брезгливо морщит рот омега, сплёвывая слова. — Вы можете убить его и меня тоже, но он не виновен.

— Так докажи, и я подумаю, — нагибается к его лицу Чонгук и схватив за ворот рубашки, рывком поднимает на ноги. — Только ты не можешь доказать.

— Я могу, то есть... — осекается омега, понимая, что боится сказать правду.

— Я слушаю, — прижимает его к колонне Гуук, так и не отпуская ворот рубашки.

— Когда был поджог, — шумно сглатывает, с трудом удерживая себя на дрожащих ногах. — Он...был со мной.

Чонгук наклоняет голову влево, щурит глаза и внимательно смотрит в лицо парня. Юнги чувствует, как в лёгкие вместо кислорода просачивается пропитавшая воздух вокруг чужая ярость.

— Мы сидели у пруда, просто разговаривали, — тараторит омега. — А потом увидели дым и услышали крики.

— Что ты делал с ним у пруда в середине ночи? — чеканит каждое слово Чонгук и приближает лицо вплотную.

— Мы разговаривали, — у Юнги ломается голос, а под рёбрами от этого взгляда невыносимо жжёт. — Он не виновен.

— Заткнись или я сломаю твою шею.

— Ты не можешь убить человека просто потому что хочешь, — обхватывает пальцами его руку на своей шее Юнги.

— Могу, — скалится. — Он сдохнет, — выносит приговор Чонгук, и отпустив руку, делает шаг в сторону.

Юнги моментально бросается к нему и хватается обеими руками за его локоть, заставляя остановиться. Чонгук смеряет его презрительным взглядом, но не отталкивает.

— Пожалуйста Чон...мой господин, — молит омега.

— Тебе это так важно? — ядовито улыбается альфа и толкает его к колоне. — Так важна его жизнь? С чего это? Я могу дать тебе меч. Прямо сейчас.

Бьёт по прошлым ранам, воскрешает картину того первого дня в Идэн, где Юнги самолично грозился убить Риала. Юнги не может допустить повторения истории, он смерть Риала так и не пережил, ещё одну не поднимет. Тем более Дунг не виноват, тем более он ему симпатичен.

— Пожалуйста.

— Твоя мольба моё решение не изменит, но ты знаешь, что его может изменить, — говорит вкрадчиво, поглаживает щеку и языком свои клыки обводит.

Юнги знает. Он ненавидит Чонгука всеми фибрами души, но больше чем его возненавидит себя, если позволит своей гордости взять вверх над разумом и лишить невиновного человека жизни. Он долго не думает, обнимает сам себя за плечи, пытаясь прикрыть эту с огромной скоростью раскрывающуюся на груди рану, из которой валит густое, как вчерашний дым отчаяние, и кивает.

— Отведите их пока в подвал и вызовите Биби, — не оборачиваясь приказывает Чонгук стражникам. — А ты покажешь мне, насколько сильно ты хочешь, чтобы он жил. Покажешь ведь? — усмехается, и идёт прочь.

Биби прибегает через минуту, и сразу всё понимает. Юнги не позволяет ему помочь, сам отлепив себя от колоны, к которой насквозь был прибит чужим взглядом, молча следует за омегой.

— Доигрался всё-таки, — сушит его волосы после ванны Биби.

— Он хочет казнить невиновного, — в Юнги сил будто никогда и не было, каждое слово тяжелый труд, каждый вдох, как последний. — Я уверен в его невиновности, а он нет.

— Ты дрожишь, — натирает маслами его тело Биби, прогнавший всех и лично занимающийся парнем, которого считает любимым омегой господина с той самой ночи, когда кровавым путём получил новую должность. — Тебе надо расслабиться, иначе тебе будет больно.

— Не будет. Я уже к боли привык.

— Не говори так, ты совсем ещё кроха, и боль, которую он тебе подарил можно заменить лаской, только ты кусаешься, ты её не принимаешь.

— Я его ненавижу, и я не умею притворяться. Он отнял у меня всё, а пару минут назад и выбор, — тянется снова за чашей с вином омега и понимает, что она пуста. — Он убьёт меня этой ночью, так что налей мне ещё вина.

— Я закончил, — встаёт на ноги Биби. — Остальное он сам. Не налью, потому что я добавил в твоё вино кое-что, что поможет тебе расслабиться.

— Зачем ты сделал это? — ноет разомлевший омега. — Ты правда думаешь, что мою ненависть способно что-то заглушить?

— Сомневаюсь, но очень хочу видеть тебя утром живым, — Биби накидывает на плечи абсолютно голого омеги ярко алый шелковый халат, на спине которого золотыми нитями вышиты розы, и лично провожает в покои господина.

— Дальше ты сам, — подталкивает его внутрь, и закрывает дверь за ним тяжелую дверь.

Альфы в спальне нет. Видимо он всё ещё внизу, или может опять Дунга пытает. Юнги об этом думать не хочет. Он пару минут так и топчется у кровати, а потом скинув халат, ныряет под одеяло. Выбор сделан, осталось пережить эту ночь.

Юнги не помнит, когда лежал на таких мягких перинах, даже в той спальне, где он приходил в себя после наказания, не было такой удобной постели. Он чуть ли не урчит от удовольствия, и повернувшись на живот, тянет к себе подушку и обнимает её.

<i>Пахнет им. </i>

Чёртов запах с самой первой встречи в Мирасе пробравшийся в лёгкие и осевший там тлеющими угольками, которые стоит встретить альфу, вспыхивают пожаром и сжигают внутренности дотла. Сейчас главное перетерпеть, так вечно продолжаться всё равно не будет. Юнги от него сбежит, оскверненную его прикосновениями кожу сменит, и этот запах из себя вытравит, потому что всё, что Чонгук дал ему — это безысходность. Чонгук как стена, вырастающая на пути, куда бы он не двинулся. Его невыносимо много, и он везде. Юнги три месяца прожил в Идэн без него, но наталкивался на него на каждом шагу. Чонгук будто ему под кожу залез, сидит в нём и даже когда сам физически отсутствует, все диалоги Юнги, все его чувства, всё только с ним и к нему. Юнги сейчас только понимает, что выживает не из-за желания вернуться домой, которое уже превратилось в призрачную дымку и вот-вот рассеется. А из-за ненависти. Он разговаривает с ним в своей голове, он бьёт свою подушку, представляя его, не бывает ни дня, когда Юнги мысленно не шлёт ему приправленные ругательствами, проклятия. Всё, за что омега цепляется — это Чонгук. Всё из-за чего он не ломается, и держится — это Чонгук. И даже привязанный к тому столбу, он думал только о нём, о том, как вонзит нож в его горло, как будет его поворачивать и наслаждаться тем, как альфа прощается с жизнью.

Вино Биби, усталость, нервные сутки — всё это делает своё дело и отяжелевшие веки слипаются. Юнги теряет связь с реальностью, впадая в сладкий, лишённый проблем сон, который длится недолго. Он сонно потягивается, чувствуя обжигающие ладони на своих ягодицах, они скользят вверх, оглаживают позвоночник. Юнги недовольно бурчит, когда его переворачивают на спину, придавливают к постели, и с трудом разлепляет веки, чтобы сразу же сорваться вниз в огромную зияющую чёрной дырой пропасть.

Ла­дони оме­ги на его гру­ди, как сме­хот­ворный барь­ер, гла­за в гла­за, гу­бы приоткры­ты. Он пы­та­ет­ся дос­тать из недр вос­па­лён­но­го соз­на­ния прок­ля­тия, хотя бы их выставить как оборону, потому что Чонгука не то чтобы сдвинуть, даже оттолкнуть сил не хватит, но так и не ре­шив­шись что-то ска­зать, прос­то смот­рит. Чон­гук го­лый. Юн­ги чувс­тву­ет его каж­дым мил­ли­мет­ром тела, кожей к коже липнет, по­нима­ет, что кро­вать не про­бить и сквозь неё не прой­ти, да­вясь сво­им так и не выр­вавшим­ся про­тес­том, тер­пит.

— Те­бе, я смот­рю, пон­ра­вилась моя кро­вать? — под­ни­ма­ет угол­ки губ в ух­мылке аль­фа. — Мо­жет, ты ос­та­нешь­ся в ней на­дол­го.

— Я здесь не по своей воле, — концентрирует внимание на его горле, потому что разговаривать смотря ему в глаза невозможно.

— У тебя был выбор, — кривит губы альфа и на­гиба­ет­ся по­цело­вать, но Юн­ги от­во­рачи­ва­ет­ся. Чонгук обхватывает пальцами его подбородок, и повернув лицо к себе, больно сжимает.

— Не смей отворачиваться или ножами к постели прибью, всё равно трахну, а потом на смерть твоего любовничка смотреть заставлю, — за секунду вскипает, чёрная бездна в его глазах языками пламени сменяется. Юнги чувствует, как вонзаются в его бедра пальцы, уверен, что под ними уже синяки расцветают. Он сжав зу­бы, про­иг­ры­ва­ет борь­бу страху и пытается расслабиться.

Чонгук це­лу­ет его мед­ленно, оттягивает зубами губы, сам своего зверя на цепь сажает, до крови искусать себе запрещает. Он будто нарочно то­мит, из­де­ва­ет­ся, рас­ти­ра­ет в пыль меж их губ гор­дость оме­ги, по­казы­ва­ет его нич­тожность и сла­бость. Он ог­ла­жива­ет его те­ло ла­доня­ми, там, где они про­ходят­ся, открытые раны ос­тавля­ет. Юн­ги не дёр­га­ет­ся, но ещё се­кун­да как его прор­вёт, чувс­тву­ет. По­тому что не­чес­тно. По­тому что его словно прок­ля­ли, буд­то поз­во­лив ро­дить­ся в хо­рошей семье и про­жить без­за­бот­но до сем­надца­ти, вза­мен ему ад по­обе­щали. Юн­ги это­го уго­вора не пом­нит, ина­че ни за что не сог­ла­сил­ся бы, ина­че во­об­ще не ро­дил­ся бы. Всё, что Юн­ги по­лучил на­силь­но вы­везен­ный из Ми­раса — это огонь в ко­тором живь­ём сго­ра­ет и собс­твен­ная кровь, слу­жащая ему пок­ры­валом. Ес­ли это пла­та за сем­надцать лет без­за­бот­ной жиз­ни, то она нес­пра­вед­ли­ва. Бу­дучи на рас­сто­янии от чудовища, он бо­рол­ся, тер­пел, всё рав­но на­де­ял­ся, но при­дав­ленный им к пос­те­ли, по­душ­ка, на ко­торой ста­нет его мо­гиль­ным кам­нем, он видит, как вся его сила сквозь пальцы как песок ускользает. Это че­рес­чур. Юн­ги сейчас не здесь, не в объ­яти­ях Гу­ука, он си­дит в тём­ном уг­лу в оди­ночес­тве и, об­хва­тив ок­ро­вав­ленны­ми ла­доня­ми ли­цо, ти­хо пла­чет, меч­тая сдать­ся вы­леза­ющим из уг­лов монс­трам, по­тому что с са­мым глав­ным из них он не справ­ля­ет­ся.

— Рас­слабь­ся, — прок­ля­тый го­лос набатом в ушах отдаёт.

Юн­ги не мо­жет. Он прав­да ста­ра­ет­ся, он ду­ма­ет о Дун­ге, при­водит се­бе ты­сячу и од­ну при­чину, по­чему на­до эту ночь пе­режить, но ни­чего не по­мога­ет. Он ле­жит под ним кам­нем, запрещает своему телу реагировать, не сда­ёт­ся ша­рящим по сво­ему те­лу чу­жим ру­кам. Юн­ги вспо­мина­ет ту ночь во двор­це Джи­хёна, он так же ле­жал под ним го­лым, но тог­да он со­бирал­ся уме­реть. Сей­час Чон­гук возь­мёт то, за чем при­шёл, а ут­ром Юн­ги на­до бу­дет на не­го смот­реть, и он бо­ит­ся, что в его взгля­де веч­но нап­равлен­ных на альфу шты­ков не бу­дет, по­тому что бе­ря его те­ло, так спо­кой­но оме­гой же пре­дос­тавлен­ное, Чон­гук эти шты­ки по­об­ло­ма­ет. Ут­ром ему на­до бу­дет вы­тащить из этой спаль­ни не толь­ко се­бя, но и ос­колки сво­ей гор­дости, свой крах.

Аль­фа пок­ры­ва­ет по­целу­ями его грудь, об­во­дит язы­ком сос­ки, он слов­но ни­чего не за­меча­ет, а у Юн­ги в го­лове вой­на. Его войска под нашествием Гуука оружие складывает, на колени становятся, только битвы не было, никаких смертей, увечий, никакой крови реками с поля утекающей и чёрную землю пропитывающей. Юнги сам сдался, сам голову опустил, и это отчаяние  его похуже любой пытки мучает. У не­го кровь в жи­лах от этих мыслей стынет, он еле ды­шит, а Чон­гук его це­лу­ет, каж­дым по­целу­ем толь­ко ху­же де­ла­ет. Луч­ше бы жес­то­ко, луч­ше бы он ли­цо ему раз­бил, во­пить от бо­ли зас­та­вил, толь­ко не так. Не язы­ком, гу­бами, неж­ны­ми при­кос­но­вени­ями, а но­жами, ве­рёв­ка­ми, страш­ны­ми пыт­ка­ми, так Юн­ги се­бя оп­равдать сможет, так это омер­зи­тель­ное ощу­щение сво­ей сла­бос­ти его прес­ле­довать не бу­дет. Он пок­ры­ва­ет его по­целу­ями, спус­ка­ет­ся к пуп­ку, ещё ни­же. У не­го ши­рокие пле­чи, ли­тые мыш­цы под ко­жей, под­тя­нутое те­ло веч­но на­ходя­щего­ся в сед­ле во­ина, которого не каждому под силу в открытом бою выиграть. Он играет на его теле, как на инструменте, сам настраивает, что хочет услышать, то из него и выбивает, соз­на­ние сво­ей лас­кой глу­шит. Ес­ли так с каж­дым аль­фой, по­чему с Дун­гом так же не бы­ло? Да­же с Джи­соном, ко­торый од­нажды ус­пел сор­вать ук­радкой по­целуй, та­кого не бы­ло. Не было звёзд в голове искрами разлетающихся, поджимающихся пальцев и жажды того, что ему пока неведомо. И эта мысль пу­га­ет страш­нее чем то, что ждёт Юн­ги в его руках. Он под ним дро­жит, но как мо­тылек на пламя летит, не сго­реть, а пог­реть­ся хочет. Одичавший без людского тепла омега об­ни­мал Мам­мо­на, де­лил­ся с ним болью, про­сил ласки, а сей­час её ему да­ют, и как бы Юн­ги се­бя не прок­ли­нал, он тя­нет­ся за ней, он в нём то­нуть на­чина­ет. Чон­гук це­лу­ет его бед­ра, ку­са­ет внут­реннюю сто­рону до сле­дов сво­их зу­бов кровью на­лива­ющих­ся, раз­во­дит его но­ги. Юн­ги ру­ки под по­душ­ку про­совы­ва­ет, меч­та­ет и го­лову ту­да же за­сунуть. Чон­гук про­водит паль­ца­ми по ко­леч­ку мышц, до­воль­но ус­ме­ха­ет­ся, что Би­би пос­ту­пил ум­но, дос­та­вил аль­фе удо­воль­ствие са­мому рас­тя­нуть пар­ня. Он тя­нет­ся за пу­зырь­ком мас­ла на по­лу, а Юн­ги вос­поль­зо­вав­шись этим, от­полза­ет к из­го­ловью кро­вати.

— Я не мо­гу. Я те­бя не­нави­жу, и спать с тем, ко­го не­нави­жу не мо­гу, — не по­нят­но се­бе или ему го­ворит.

— Трах­нуть те­бя, твоя не­нависть мне не по­меша­ет, — мрач­не­ет Чонгук и, рыв­ком, под­тя­нув его под се­бя, вжи­ма­ет в прос­ты­ни.

— Не могу, — всё равно отталкивает, опирается руками о его грудь, пытается вырваться, но альфа больно заламывает его руки, впечатывает в себя, грозится кости раздробить за непослушание.

— Хо­тя есть ещё один ва­ри­ант, спус­тись в под­вал к сво­ему друж­ку и сде­лай это сам. Ты ведь зна­ешь, я най­ду спо­соб те­бя зас­та­вить.

— Ты чу­дови­ще, — сухие рыдания парализует горло Юнги.

— И те­бе очень силь­но по­вез­ло, что я те­бя хо­чу, ина­че за твои раз­го­воры, ты бы уже ви­сел на бли­жай­шем де­реве во дво­ре.

Юн­ги ку­са­ет гу­бы в стра­хе, что Чонгук уг­ро­зу Дунгу вы­пол­нит, не поз­во­ля­ет по­току прок­ля­тий выр­вать­ся, а по­том по­вер­нувшись ли­цом к ок­ну, сдаётся. Чон­гук ус­мехнув­шись так тя­жело дав­шей­ся оме­ге по­кор­ности, под­ни­ма­ет его под та­ли­ей и по­садив на се­бя, впи­ва­ет­ся жад­но в гу­бы. Юн­ги не от­ве­ча­ет, Чон­гу­ку и не на­до, он бе­рёт то, о чём так дол­го меч­та­ет, ис­пи­ва­ет, ку­са­ет, вры­ва­ет­ся в его рот сво­им язы­ком, ду­шит на­пором, подчиняет. Раз­ры­ва­ет по­целуй, ли­жет его гу­бы зас­тавляя их блес­теть в тус­клом пла­мени све­чи, как ал­ма­зы. Он ку­са­ет его под­бо­родок, гор­ло, клю­чицы, каж­дый по­целуй го­рит на Юн­ги как клей­мо. Он сжи­ма­ет его бёд­ра, яго­дицы, вез­де от­пе­чат­ки сво­их ла­доней ос­тавля­ет. Чон­гук не в си­лах скрыть вос­хи­щение, кра­сотой его те­ла лю­бу­ет­ся. Этот оме­га да­же не пред­став­ля­ет се­бе, че­го аль­фе сто­ило это вы­нуж­денное воз­держа­ние. Его зверь ему все внут­реннос­ти пе­рег­рыз, каж­дый раз ви­дя его в Чон­гу­ке жаж­да бур­ли­ла, но он се­бя це­пями об­во­дил, сры­вать­ся не поз­во­лял, в эту стран­ную иг­ру иг­рал. Он бы его ещё в Ми­расе взял, и да­же вон­зённый в пле­чо кли­нок его бы не ос­та­новил, но же­лание оме­ги бо­роть­ся — ос­та­нови­ло. Чон­гук его ис­пы­тывал, всё проч­ность про­верял, гнул и гнул, но так и не сло­мал. Аль­фу за­дева­ет то, что оме­га сам свой стер­жень из-за чу­жой, абсолютно не стоящей этого жиз­ни, сло­мал, под его но­ги бро­сил, но он на этом не за­цик­ли­ва­ет­ся, его же те­лом се­бе за тер­пе­ние воз­да­ёт.

Он опус­ка­ет его на ло­пат­ки, зас­та­вив об­вить се­бя но­гами, мас­си­ру­ет паль­ца­ми вход. Юн­ги до кро­ви прикусы­ва­ет ще­ку, не дышит, хотя бы так не позволяет запаху его одурманить. По­целуи на не­го как та­ран, раз­ру­ша­ющий кре­пость не­под­чи­нения дей­ству­ют, он мле­ет под ним, ёр­за­ет, сам не по­нима­ет, че­го имен­но хо­чет, но из рук боль­ше не вы­путы­ва­ет­ся. Чон­гук обиль­но сма­зыва­ет мас­лом паль­цы, и про­тол­кнув внутрь спер­ва один, про­дол­жа­ет да­вить, узость про­веря­ет. Юн­ги вспы­хива­ет, как фа­кел, дёр­га­ет­ся на­зад, но аль­фа за жи­вот сво­бод­ной ру­кой его при­дер­жи­ва­ет, не поз­во­ля­ет сос­ко­чить с паль­ца.

— За из­ме­ну я го­ловы руб­лю, — глуб­же тол­ка­ет­ся.

— Это не из­ме­на. Я те­бе не при­над­ле­жу, — вы­гиба­ет­ся ду­гой Юн­ги, ког­да аль­фа паль­цы до­бав­ля­ет.

— При­над­ле­жишь. Це­ликом и пол­ностью. Ты мой.

Он раз­во­дит внут­ри паль­цы, ца­рапа­ет глад­кие стен­ки, зас­тавля­ет оме­гу ши­петь от неп­ри­ят­ных ощу­щений, и про­дол­жа­ет в нём дви­гать­ся. По­нимая, что уже мож­но, а терпение на самой грани, Чон­гук прис­тра­ива­ет­ся со­чащим­ся от смаз­ки чле­ном, и мед­ленно про­тал­ки­ва­ет его внутрь, рас­ши­ряя с тру­дом под­да­ющи­еся стен­ки. Юн­ги от ощу­тимой бо­ли на­зад дёр­га­ет­ся, про­сит ос­та­новить­ся, но аль­фа по­ка пол­ностью в не­го не пог­ру­жа­ет­ся, не за­мира­ет. Он де­ла­ет кру­говые дви­жения, да­ёт пар­ню при­вык­нуть к раз­ме­рам и мед­ленно на­чина­ет дви­гать­ся. Чон­гук наб­лю­да­ет за за­лом­ленны­ми бро­вями, за по­лу­от­кры­тым ртом, к ко­торо­му вновь сра­зу же тя­нет­ся, не в си­лах ус­то­ять. Он за­рыва­ет­ся ли­цом в его клю­чицы, сли­зыва­ет бу­син­ки по­та, и по­чувс­тво­вав об­вившие шею ру­ки, внут­ренне тор­жес­тву­ет. Пусть Юн­ги его не­нави­дит, пусть меч­та­ет за­садить кли­нок пря­мо в сер­дце, и эту ночь бу­дет прок­ли­нать всю ос­тавшу­юся жизнь, но при­рода бе­рёт своё, и Чон­гук ли­ку­ет. Толь­ко Чон­гук не зна­ет, что не­нависть к не­му в оме­ге на вто­рой план отош­ла. Юн­ги сей­час се­бя не­нави­дит, каж­дый свой стон ло­вит и прог­ла­тыва­ет, выр­вать­ся не поз­во­ля­ет, мыс­ленно сам свои ру­ки, его об­ни­ма­ющие ло­ма­ет.

Чон­гук тра­ха­ет его с от­тяжкой, медленно на­тяги­ва­ет на се­бя и ры­чит от его узос­ти и жа­ра. Пер­вый стон всё-та­ки сры­ва­ет­ся с губ оме­ги, ког­да аль­фа за­кинув его ноги на пле­чи, тол­ка­ет­ся рез­ко и до са­мого упо­ра. Чон­гук оша­рашен­но­го от прон­зи­тель­но­го удо­воль­ствия оме­гу за бёд­ра ло­вит, силь­нее на се­бя на­сажи­ва­ет, и до­воль­ный тем, что тот боль­ше сто­ны не сдер­жи­ва­ет, не пе­рес­та­вая тра­хать, дол­го и мок­ро це­лу­ет.

Юнги не знает, что и как Чонгук в нём трогает, до каких таких точек добирается, что вся поверхность кожи покалывает, всё больше тянуться заставляет. В глазах напротив первобытное вожделение, Чонгук его кусочек за кусочком сжирает, облизывается, вновь к желанной плоти припадает. Он вдавливает его плечи в постель, приподняв его за бедра, на весу трахает, давится слюной, наблюдая за тем, как его член до конца входит, заставляя чувствовать шлепающуюся о бёдра упругую задницу. Приб­ли­жа­ющий­ся ор­газм для Юн­ги весь внеш­ний мир от­клю­ча­ет, помутневшее сознание ни на что не реагирует, оставляет власть телу, которое как обнаженный комок нервов реагирует на любое его прикосновение. Всё за границами этой кровати смазывается и теряет свое значение. Единственное, чего Юнги хочет — это выплюнуть, вынуть из себя, избавиться от этого разбухшего внутри, достигшего пика и готового переломать ребра удовольствия. Он сам к нему тянется, цепляется за его плечи, оставляет кровавые полосы на его груди, руках, хнычет, сам бедрами двигает, просит о помощи. Он своим грудным голосом, поблескивающим от пота телом, жаром и нетерпением, вечную глыбу льда в альфе трещинами покрывает. Чонгук сгорает с ним вместе, все мысли о том, что как какой-то мальчишка на него так действовать может, как в нём столькое затрагивает, далеко пока убирает, его телом наслаждается. Юнги ме­чет­ся по пос­те­ли, сви­са­ет с неё го­ловой вниз и сполз бы на пол, ес­ли бы не был на­низан на член, и удер­жан силь­ны­ми ру­ками. Чон­гук об­хва­тыва­ет ру­ками его член и несколько раз под­ряд про­ведя по не­му ла­донью, зас­тавляет оме­гу зас­ку­лив, из­лить­ся на свой жи­вот. Он при­жима­ет к се­бе сод­ро­га­юще­гося от ор­газма пар­ня, сце­ловы­ва­ет до­рож­ки слёз, ка­тящих­ся пос­ле шо­ка по ли­цу, и пог­ла­живая во­лосы, ус­по­ка­ива­ет. Юн­ги не со­об­ра­жа­ет, но то, что огонь не то, что­бы по­тух, а ско­рее яр­че раз­го­рел­ся, от­чётли­во по­нима­ет. Чон­гук его вновь це­лу­ет, а по­том по­вер­нувшись на спи­ну, са­жа­ет на се­бя.

— Ты пот­ря­са­юще кра­сиво смот­ришь­ся на мо­ём чле­не, — говорит, и под­держи­вая его под ягодицами, двигаться помогает.

Юн­ги опи­ра­ет­ся ла­доня­ми о его бёд­ра, про­дол­жа­ет дви­гать­ся, глаз не от­кры­ва­ет, на не­го не смот­рит, то, что он пал этой ночью, даже себе не признаётся. Юнги прошивает дрожью насквозь, когда альфа бёдра вскидывает, когда толкается до пыли под веками забитой, когда несмотря на всё его нутро отчаянно этим грубым ласкам противостоящее, на себя насаживает, «мой», шепчет. Юнги откидывается назад, открывает альфе вид на манящее горло, на впадинку меж ключиц, на которой как сгусток алой крови драгоценный камень поблёскивает. Какой камень с красотой этого омеги сравнится? У Чонгука, как правителя Востока такого в наличии нет, а если у него нет, то ни у кого нет. Он просовывает пальцы под кожаный ремешок, притягивает омегу за него к себе и заглатывает его губы, язык, дыхание, смог бы его всего проглотил. Юнги мычит в болезненый поцелуй, хмурится, ладони на его грудь положив, отталкивается, вновь назад откидывается, всю ответственность на своё тело валит, бёдрами навстречу двигает, как от его члена внутри сладкая истома по телу разливается, себе не признаётся. Чонгук его на живот укладывает, за бёдра приподнимает, вновь входит, заставляет уже взмокшие от их пота простыни жевать. Он каждым толчком его принадлежность закрепляет, нагнувшись, по шрамам языком проводит, каждый целует, пусть хоть Юнги весь ими усеян будет, этот свет, эту красоту идущую изнутри — ничем не затмить, понимает. Юнги — это не роскошное тело, как те, которые он у себя в гареме коллекционирует. Юнги нечто большее, то самое, что увидев впервые в Мирасе, его зверя от спячки разбудило, то, к чему он сам свои лапы первым протянул, огонь жизни в нём обнаружил. В глазах Юнги звёзды ночное небо над степью усыпавшие, его путь озаряющие, в его руках теплота шкуры убитого Чонгуком первого зверя, его грудь подушка, которой он был лишён скитаясь всю жизнь, его сердце — это главная цель, смысл. Это победа, которая даже создание империи на второй план отовдинуть может. Гуук своим именем на всех страх наводит, проливает кровь и земли завоевывает, а этот омега и боль, и унижения терпит, но от него поднос с едой не принимает. Чонгук его не отпустит. Он его именем свою душу назвал. Он с ним живёт и с ним умрёт. Сегодня в этой спальне два тела соединяются, но душам их к друг другу ещё век идти, может так никогда и не дойти.

Юн­ги обес­си­лен­ным ва­лит­ся в его объ­ятия бли­же к рас­све­ту, нет сил разговаривать, ругаться, даже схо­дить ис­ку­пать­ся, хотя очень надо. Он так и за­сыпа­ет, за­жатый в его ру­ках, на мок­рых от сле­дов их но­чи люб­ви прос­ты­нях.

<b><center>***</center></b>

Ут­ром ох­нув от бо­ли в зад­ни­це, оме­га при­сажи­ва­ет­ся на пос­тель и по­нима­ет, что он в спаль­не один. Юн­ги тя­нет­ся за ски­нутым на пол ха­латом, и ку­та­ясь в не­го, идёт к две­рям. Страж­ни­ки его спо­кой­но вы­пус­ка­ют, на воп­рос «где гос­по­дин?» от­ве­ча­ют, что он во дво­ре. Юн­ги вы­ходит на мра­мор­ные лес­тни­цы, на­мере­ва­ясь спус­тить­ся вниз к бас­сей­ну, и там по­ис­кать Чон­гу­ка, как сде­лав па­ру ша­гов, тя­желым гру­зом осе­да­ет на пол.

На двух стол­бах, к ко­торым по ве­черам прик­репля­ют фо­нари, ви­сят Дунг и вто­рой аль­фа. У обо­их пар­ней вспо­роты жи­воты, а на по­лу под ни­ми вид­не­ют­ся уже по­чер­невшие лу­жи кро­ви. Юн­ги та­кое уже ви­дел с Джи­хёном, прек­расно уз­на­ет по­черк. Судя по цвету крови, Чонгук ещё ночью парней казнил, а потом к Юнги пришёл. Омега в животном ужасе дрожащую ладонь ко рту подносит, то, что Чонгук его всю ночь обагрёнными в крови Дунга руками ласкал, понимает. Глухой, ледянящий душу своим отчаянием всхлип вырывается наружу, а осколки собственного разбитого уже в который раз сердца, нещадно дерут горло.

Он его обманул. Он не сдержал слово, воспользовался доверием омеги, выполнил свою угрозу и втоптал Юнги в грязь, щедро полив её кровью дорогого омеге человека. Он не просто убил Дунга, он голыми руками вырвал позвоночник Юнги вместе с его гордостью, повесил омегу на третьем столбе рядом с парнями, только вместо живота ему душу вспорол. Юнги бы завыть раненым зверем, выплакать тот же самый комок, который пару часов назад ему неведомое доселе удовольствие доставлял, только теперь из него заточенные Чонгуком ножи торчат, изнутри омегу полосуют. Юнги бы терпел, он бы любую боль выдержал, хоть снова те же хлысты на спине, но обиду жгучую его сердце разъедающую не в силах.

Чонгук поднял его на небеса своей лаской и теплом, а потом разжал пальцы, отпустил его руку и омега о каменный пол разбился. Он оставил его лежать в луже собственной крови с вывернутыми конечностями и глухой обидой, обещающей не дать дожить до заката. Теперь альфа ликует, сам собой гордится небось, так подло с ним поступил, как глупца обставил. Он сделал то, что обещал. Юнги сам ему раскрылся, сам руки протянул, сам прижимался. Он всю ночь с ним в обнимку проспал. Юнги хочется себе кожу содрать, прямо здесь под голубым небом кусками её с себя снять, от его запаха отмыться, но даже тогда он эту ночь не забудет. Он её через всю свою, уже надеется, короткую жизнь, как ночь собственного падения пронесёт.

Юнги думал, он Чонгука с самой первой встречи ненавидит, но оказалось нет. Оказалось, он только сейчас истинный вкус ненависти на языке чувствует. Он опи­ра­ет­ся ла­доня­ми о пол, на­силь­но от­ди­ра­ет се­бя от не­го, и встав на но­ги, де­ла­ет ещё один шаг.

Чон­гук со­бирал­ся уже по­кинуть дво­рец, но за­видев оме­гу, по­вора­чива­ет Маммона к не­му и за­мира­ет по­ражён­ный кра­сивой кар­ти­ной. Ут­ренний ве­терок развевает го­рящий ог­нём шёлк на бе­лос­нежном фо­не двор­ца, соз­да­вая бе­зум­но при­тяга­тель­ный кон­траст. Оме­га бле­ден, как и мра­мор за ним, его гу­бы дро­жат, а застывший ужас в гла­зах, медленно сменяется на взгляд полный боли.

Чон­гук приш­по­рива­ет ко­ня, зас­тавляя по­дой­ти к лес­тни­це и ос­та­нав­ли­ва­ет­ся нап­ро­тив, лю­бу­ясь сле­дами сво­их уку­сов и по­целу­ев на мо­лоч­ной ко­же.

— Ты, — со свис­том вы­дыха­ет Юн­ги, под­ни­мая на не­го обе­зумев­ший от го­ря взгляд. — Ты... — на боль­шее сил не хва­та­ет. Он сжимает и разжимает кулаки, чувствуя как на смену ужасу и обиде приходит чистая неконтролируемая ярость. — Убью тебя, — не в силе контролировать срывающийся голос, бросается к нему, сам не понимая, что творит, но его перехватывает выросшая словно из-под земли стража. — Я убью тебя. Я собственными руками убью тебя, — истошно кричит, поднимая на ноги весь дворец.

Аль­фа смеряет его холодным взглядом, пару секунд наблюдает за чужой истерикой, за физически ощущаемым отчаянием, вспарывающим кожу, на каждом миллиметре которой совсем ещё свежие следы его поцелуев, и с невозмутимым видом развернув ко­ня, в соп­ро­вож­де­нии во­инов дви­га­ет­ся к во­ротам.

Стража отпускает омегу, и он не в силах устоять, вновь валится изодранным мешком на пол.

— Вста­вай, — под­хо­дит к Юн­ги Би­би и бе­рёт за ру­ку. — Пой­дём, по­кажу те­бе твои но­вые по­кои.

— Не тро­гай ме­ня, — одёр­ги­ва­ет ру­ку Юн­ги и, да­вясь так ещё и не выр­вавши­мися сле­зами, дви­га­ет­ся в сто­рону зад­не­го дво­ра.

— Юн­ги, он вер­нётся, не най­дёт те­бя в га­реме, и те­бе бу­дет очень боль­но, — пы­та­ет­ся об­ра­зумить его напуганный Би­би.

— Больнее чем сейчас? — разбито улыбается ему омега. Юнги пос­ледний раз смот­рит на то­го, кто ког­да-то был его дру­гом, а те­перь ви­сит на стол­бе, и идёт к ба­ракам. Он ва­лит­ся на свою кой­ку, сам се­бя об­ни­ма­ет и, при­кусив гряз­ную по­душ­ку, за­душе­но во­ет.

"Намного больнее", — прокручивает в голове не озвученный омеге ответ Биби, и тяжело вздохнув, прислоняется к колонне.