Гукюн

Два дня после ночи, которую Хосок хранит в самых потаённых уголках памяти, он Тэхёна не видит. Это было ожидаемо, учитывая раны омеги и время, которое требуется на реабилитацию. За эти дни три раза в спальне Хосока меняли постельное бельё и саму комнату убирали, но до сих пор, входя туда, он чувствует его запах и не вызывает других омег, не желая его перебивать. На третий день Чонгук поручает Намджуну и Хосоку сделать обход, навестить свои владения, а сам отправляется в один из крупных городов империи, откуда ему доносят новости о недовольствах. Главным в Иблисе остаётся помощник альфы и управляющий пехотой в войнах — Винх. Стоит господам покинуть Идэн, как дворец превращается в личное царство любимого омеги Дьявола — Рина.

Рину девятнадцать лет, и он достался Чонгуку во время набегов на северные земли. Омега рано понял, что необыкновенно красив, и научился умело пользоваться своей красотой. У Рина нежная, как шёлк, кожа, белокурые волосы, красивые черты лица, а главное, большие, смотрящие прямо в душу глаза цвета неба. Когда пала крепость отца омеги, то он сам вышел к воину, облачившись в свой самый лучший наряд, и получил за одну ночь с Дьяволом не только помилование для себя — семью Чонгук, как и всех правителей захваченных городов, казнил — но и стал его фаворитом. Рин всегда знает, чего хочет, пусть время и обстоятельства периодически корректируют, порой даже отменяют его планы, но он придумывает новые и никогда не сдаётся. Сейчас Рин хочет успеть первым родить Чонгуку наследника. Первый ребёнок будет главным претендентом на трон альфы, обеспечит Рину безбедное и безопасное существование и вытащит его, наконец-то, из гарема, превратив в официальную пару Дьявола. Только Чонгук ребёнка заводить не спешит, более того, Рин не может рисковать и понести без его на то разрешение, ведь альфа может ребёнка не принять, а омегу за вольность наказать. Рин по этому поводу сильно не переживает, предпочитает свою энергию на конкретные действия расходовать. Он долгими ночами, когда они, выдохшиеся после утех, лежат в постели, медленными шажками подводит Чонгука к необходимости успеть завести наследника.

У Рина нет конкурентов, за последний год только двое, кроме него, посещали спальню господина несколько ночей. Альфа повторно никого больше не звал. Джиу, очаровательного паренька, проданного в гарем два года назад и успевшего побывать в постели Чонгука больше десяти раз, Рин отравил. Чонгук тогда особо сильно не горевал, но повара казнить приказал. Субин верная шавка Рина, и последний скорее готов терпеть его в постели своего альфы, чем кого-либо ещё. После смерти Джиу омеги от страха особо в постель господина не стремятся или, может даже, себя в полной мере не показывают. Рин живёт припеваючи и ни о чём не беспокоится. Не беспокоился. Омега, которого Чонгук привёз из Мираса, Рину не нравится. У него уже нюх на потенциальных конкурентов, и как бы он себя не убеждал, что низкорослый паренёк ему не угроза, чувство тревоги внутри не затыкается. Теперь, после смерти Риала, оно вообще Рину спать не даёт. Омега по несколько раз допрашивал слуг, проводивших парня из Мираса в покои господина, и хотя не особо сильно понял, почему погиб Риал, но догадывается, что из-за него.

Первая неделя в качестве прислуги для Юнги проходит сущим адом. Бао оказывается пятидесятилетним обозлённым на весь свет альфой, который не считает прислугу людьми, а его любимым занятием является издевательство над ней. Бао подчиняется весь обслуживающий персонал дворца, начиная с поваров и заканчивая садовниками. Если покойный Риал называл себя богом гарема, то Бао оказался дьяволом обслуживающего персонала. Он не просто наказывает прислугу за нарушения, он будто делает это для собственного удовольствия. Наказание для альфы целый ритуал. Бао заранее требует вынести своё кресло на задний двор, берёт в руки чашу кумыса и с удовольствием наблюдает за тем, как очередной несчастный получает палками тяжёлые удары, притом не всегда заслуженные. К причинам ненавидеть Чонгука у Юнги добавляется ещё одна — вседозволенность управляющих среднего звена, которым альфа эту власть дал. Короткий диалог с Бао, скорее монолог последнего, произошёл с Юнги в его первое утро в крыле прислуги. Мужчина долго, в презрении скривив губы, рассматривал паренька, а потом, почесав жирный подбородок, заявил:

— Не работаешь — не ешь. Плохо работаешь — не ешь. Не выполняешь приказы — наказание. Ослушаешься — наказание. Будешь продолжать так на меня смотреть — наказание.

В первый же день Юнги отправили на задний двор в конюшню помогать ещё четверым слугам её чистить. На заднем дворе дворца помимо конюшни находятся бараки для слуг, где они живут, скотобойня и летняя кухня. Господа в эту часть двора не заглядывают.

Такой огромной конюшни и настолько красивых лошадей Юнги не видел ни у отца, ни у Джисона.

— Большая часть в походе с хозяевами, — прислоняется о черенок лопаты симпатичный молодой альфа лет двадцати. — Ты ещё не видел Маммона, Хана и Дамира. Увидишь, дышать перестанешь.

— Это кони Дьявола? — поднимает на него глаза вычищавший стойло омега.

— Маммон — конь хозяина, Хан принадлежит господину Хосоку, а Дамир господину Намджуну. Ты откуда? Не похож на местного. Меня Дунг зовут.

— Из Мираса. Юнги, — бурчит омега и переходит к следующему отсеку, показывая, что не заинтересован более в диалоге.

Уже ко второй половине дня Юнги еле разгибает спину. Не привыкший к физическому труду омега, который вечно жил в окружении прислуги, еле передвигает ноги и мечтает рухнуть где-нибудь и заснуть. Желательно вечным сном. Когда объявляют обед, Юнги с трудом доползает до столовой для прислуги и с таким аппетитом поедает гороховую похлёбку, будто перед ним зажаренный ягнёнок. Замечаний Юнги не получает, исправно делает свою работу и старается не навлекать на себя гнев смотрителей. Спит омега ещё с четырьмя прислугами в одноэтажном бараке, в котором около тридцати крохотных комнаток. Стены и пол комнат покрыты глиной. В каждой комнате висит по фонарю, один сундук в углу для складывания одежды и узкие кровати у стен.

Слуги просыпаются до рассвета и собираются во дворе, где назначенные Бао люди, они же смотрители, распределяют кого куда. Смотритель за конюшнями, чьё имя Юнги не запомнил, вечно пропадает в сарае, где хранятся садовые принадлежности, то с одним омегой, то с другим, работников не достаёт, и хоть в этом Юнги везёт. Юнги всё ищет поводы и часто на передний двор ходит, лазейки высматривает, идею о побеге не оставляет.

К концу недели Юнги впервые присутствует на исполнении наказания, когда одного несчастного альфу, разбившего поднос с посудой, бьют палками на заднем дворе при всех. Юнги смотрит в землю, отказываясь наблюдать за муками несчастного, но его крики всё равно рвут барабанные перепонки и не дают сконцентрироваться. Когда наказание заканчивается, Юнги вызывают на кухню к Бао, где тот обычно и проводит большую часть своего времени.

— Поработаешь теперь во дворце, будешь мыть полы, отвечаешь за коридоры. К концу недели будешь на замене обслуживать гарем. Всё понятно? — чавкая, поглощает пищу мужчина.

— Найдёте пылинку и выпорите? — зло спрашивает всё ещё не отошедший от наказания во дворе Юнги.

— О нет, порка — самое легкое наказание, — гогочет Бао. — У меня фантазия куда обширнее. Будешь вот так со мной разговаривать, мы по пунктам весь мой список пройдём. Прислуга не те люди, с которыми надо мягко и нежно, они только язык силы понимают. Дай им волю, и обленятся, а потом меня же прирежут, поэтому и держу всех в ежовых рукавицах. Ты слишком мал, чтобы это понимать. А теперь дуй работать.

— А вы пробовали с ними, как с людьми? — не сдаётся омега.

— На порку нарываешься? — откладывает в сторону бокал вина и зло смотрит на него альфа. Юнги, повернувшись, покидает кухню.

<b><center>***</center></b>

Вторая неделя в роли прислуги подходит к концу. Юнги обошёлся без наказаний, но сильно похудел из-за недоедания и непосильного труда. С самого рассвета и до глубокой ночи омега не может найти даже пару минут присесть. Он сперва бежит в конюшню, потом убирать сад, оттуда на кухню мыть посуду, снова конюшня, уборка заднего двора после приготовления еды, опять посуда.

Сегодня вместо кухни он обслуживает омег гарема, которые нежатся под лучами весеннего солнца у бассейна, но в воду нырять из-за холода не осмеливаются. Юнги несёт к бассейну поднос, нагруженный бокалами шербета, и вновь бежит обратно, теперь уже за сладостями. Пока он, петляя по коридорам, идёт к бассейну из кухни, его нос щекочет запах разложенной по подносу в руках свежей выпечки, и он, глотая слюну, с трудом сдерживается, чтобы не съесть хотя бы одну. Юнги боится, что, если кражу обнаружат, его накажут, и не рискует. Вчера одного из парней били палкой по рукам за то, что он потянулся за хлебом раньше, чем смотритель разрешил приступать к еде. Юнги раскладывает блюдца со сладостями на столики у воды, усиленно игнорирует направленные на него презрительные взгляды и шепот, напоминающий шипение змей.

— Каким же надо быть страшилищем, чтобы, только увидев тебя, господин решил, что вы с навозом идеальная пара.

— А гонора-то сколько, оно и понятно, ты ведь себя в зеркале никогда не видел.

— Может, покойный Риал спутал и вместо шута тебя в гарем взял?

Юнги слышит всё, но уговаривает себя не реагировать, глаз с пола не поднимает.

И только Рин молчит. Он, перекинув ногу на ногу, сидит на низком лежаке и задумчиво за всем наблюдает. Этот громкий гогот и смех раздражают Рина. «Глупые омеги, которым только брось кость, и они, даже не разобравшись, по зубам ли она им, сразу же на неё накинутся. Господин выслал этого омегу убирать навоз в наказание, но за что он его наказывает? Почему не наказал так же, как и всех? Почему не выпорол прилюдно? Кто тут кому что доказывает, а главное, зачем? Этот омега тот, из-за кого убили Риала. Сам омега при этом жив. Что-то не сходится. Что-то здесь не так», — думает озадаченный Рин. Омега решает, что он его разгадает, а пока просто понаблюдает.

— Налей мне вина, — подняв бокал, постукивает по нему ногтем Рин.

Юнги, схватив кувшин, подходит и аккуратно, боясь пролить, наполняет бокал омеги, заставляя себя не смотреть на него, хотя хочется. У Рина большие глаза, густые ресницы, сочные и пухлые губы, но несмотря на это кукольное личико, взгляд его острый, как лезвие — Юнги на миг его ловит, но уже режется. Омега возвращается на кухню, а Рин долго ему вслед смотрит.

Он — опасность, а предчувствие Рина его никогда не обманывало. Лучше убрать эту опасность сейчас, пока она не разрослась, пока в своих руках хоть маломальскую власть не ощутила. Рин поднимается с места и вальяжной походкой идёт во дворец.

— Бао, Бао, Бао, — обходит стол в комнате отдыха, скользя по нему своим бокалом, Рин и с улыбкой смотрит на обнимающего какого-то омегу мужчину. — Всё не надоело по углам омег зажимать?

— Господин Рин, давно не навещаете старика, — подскакивает на ноги Бао и, поцеловав его руку, выгоняет всех и приглашает его присесть.

— Я ненадолго, по небольшому делу, — опускается в кресло Рин. — У тебя появился новенький, которого с гарема выкинули.

Бао кивает.

— Неужели он такой трудяга и умница, что я вижу его в полном здравии и на своих двух? — изогнув бровь, смотрит на него омега.

— А вы бы так не хотели? — пытается сообразить Бао.

— Он мне не нравится, — хмыкает Рин. — Уберёшь его, вышлю тебе такого омегу, что умрёшь от восторга.

— У меня приказ, чтобы он жил, — растерянно говорит альфа.

— Вот оно как, — с трудом сдерживает вырывающиеся ругательства Рин. — Так изведи его до такой степени, пусть руки на себя наложит.

— Всё будет сделано.

— Чудесно, — омега поднимается на ноги и, улыбнувшись Бао, как ни в чём не бывало покидает комнату.

Поднявшись в свои покои, и выставив оттуда прислугу, Рин вдребезги разбивает поставленное в углу зеркало.

«Приказ, чтобы он жил, мой господин? Серьёзно?» — негодует омега. — «Не позволю. Только через моё бездыханное тело», — плюётся Рин и, завалившись на подушки, требует к себе музыкантов.

<b><center>***</center></b>

Первым во дворец, спустя почти три недели, возвращается сам Дьявол. Юнги по ажиотажу на кухне и во дворе понимает сразу, кто именно вернулся. Сам омега лишний раз на переднем дворе не мелькает и весь день чистит конюшню, в которую возвращают теперь уже всех лошадей. Юнги заканчивает уже свою работу, когда видит, как конюх за поводок ведёт к доселе пустующему стойлу удивительного по своей красоте коня. Он, не отрывая взгляда от животного, подходит ближе, мечтая прикоснуться к вороному красавцу.

— Даже не думай, — угрожает конюх. — Убирать стойло Маммона лично моё дело, как и ухаживать за ним. Господин слишком сильно любит своего коня, а я отвечаю за него головой. Увижу рядом, убью.

— Я не причиню ему зла, — просит Юнги и протягивает руку, но получает по ней рукояткой хлыста.

— Я всё сказал, — конюх скрывается с конём в конюшне, а Юнги понуро плетётся на кухню.

<b><center>***</center></b>

Завтра Намджун покидает свой город, чтобы возвратиться с отчётом к Чонгуку. В Иблисе их ждут долгие разговоры о следующем походе и усиленная подготовка.

Намджун очень любит пешие прогулки по городу на закате, а учитывая, что вновь покидает родные земли на неопределённый срок, то, взяв с собой двух воинов, выходит в центр погулять. Обычно свой путь он начинает с центрального базара, особенно с той его части, где продают специи. Намджун обожает медленно ходить меж рядов, втягивать в себя терпкий запах пряностей, слушать болтовню торговцев и подолгу рассматривать каждый мешочек. Торговцы любят его визиты не меньше, всегда оставляют для главного альфы лучшее и знают, что он щедро за всё заплатит. Нагулявшись на базаре, Намджун обычно через узкие улочки идёт в сторону маленьких парков, где под вечер на низких табуретах восседают и пьют кумыс старцы. Альфа уделяет им хотя бы час своего времени, внимательно слушает сказания о прошлом, чему-то учится, а сам почтенно молчит.

Просидев со старцами достаточное количество времени, Намджун решает закончить вечер пешей прогулкой до дворца. Он выбирает не центральные, а внутренние улочки и дворы и, размышляя, медленными шагами двигается ко дворцу, когда внезапно замирает на месте, услышав звонкий смех, идущий с противоположной стороны каменного забора. Заливистый, искристый смех манит, он подходит к забору вплотную, понимая, что на ту сторону заглянуть не получится, вслушивается и слышит на что-то жалующийся голосок. Этот голос словно пропитан мёдом, Намджун им упивается, пропускает в самое нутро и думает, что груженных золотом лошадей бы к ногам хозяина этого голоса приводил, лишь бы тот не умолкал. Смех возобновляется, и Намджун, отправив воинов обойти забор слева, сам идёт справа в поисках ворот. Не увидев, кому принадлежит этот смех и сладкий голос, — он не уйдёт. Намджун замечает ворота раньше своих воинов. Он подходит к ним, на ходу придумывая, зачем правителю города понадобилось резко навестить дом, судя по всему, или купца, или зажиточного гражданина, и только протягивает руку к кольцу на воротах, как дверь распахивается, и в альфу со всего разбега налетает парень. Намджун с трудом удерживает равновесие, а растерянный омега, за которым, оказывается, несётся маленький пёс, его не удерживает. Альфа ловит уже готовящегося приземлиться на пыльную дорогу паренька и, притянув ближе, сам теряет почву из-под ног.

<i>Необыкновенный.</i>

Намджун так и держит его за плечи, не слушает подбежавших и запыхавшихся воинов, смотрит в глаза цвета янтаря и с разумом прощается. Такой красоты свет не видал. Намджун точно. Омеге на вид лет семнадцать. Его отливающие под солнцем, как драгоценный металл, локоны обрамляют красивое личико, Намджуну хочется жмуриться от этого блеска, но он лучше ослепнет, чем хоть на миг глаза от него оторвёт. Его губы будто созданы для поцелуев, они такие же сочные на вид, как мякоть опробованных днём персиков на базаре. Омега смотрит на него сперва испуганно, потом с интересом, Намджун в глубине его глаз ночное полотно неба с усеявшими его бриллиантами звёзд видит. Мало было такой чудовищной пытки волшебной внешностью, так он и пахнет ещё золотом среди пряностей — он пахнет шафраном. Намджун его про себя золотым мальчиком называет, как он своей красотой и блеском любую драгоценность в его дворце затмит, представляет.

— Кто ты? — наконец-то отходит от немого восхищения Намджун, а интерес на дне чужих глаз вновь испугом сменяется.

Парнишка опускает глаза, вздыхает, смотрит в сторону, заставляя и альфу туда повернуться, и, резко его толкнув, срывается вниз по улице.

— Поймать и привести, — приказывает Намджун воинам, а сам на поднявшуюся за парнем пыль смотрит. Воин поражён в самое сердце. Тот, кто думал, что видел всё и ничто не удивит, минутной встречей повержен, как в нём его новая одержимость корни пускает, чувствует. Она уродливая и жадная, она в нём без разрешения поселяется, в каждый уголок нутра проникает, «он должен быть только твоим» нашёптывает. Намджун уже и не сомневается.

Воины возвращаются ни с чем, омега смог ускользнуть. Намджун не расстраивается, входит во двор дома, из которого выбежал парень, и требует хозяина. Дом принадлежит мелкому купцу, а сам хозяин оказывается не в городе. Альфу встречает супруг, который, поняв, кто перед ним, сразу же чуть ли на колени не падает, думая, что чем-то вызвал его гнев. Намджун спрашивает о золотоволосом, но омега оказывается не в курсе. Он вызывает прислугу и узнаёт, что паренёк приходил за семенами и живёт в доме одного из приближенных воинов Намджуна Пак Хуана, который раньше командовал одним из отрядов Чонгука. Намджун довольным возвращается во дворец.

<b><center>***</center></b>

Не спится. Юнги ворочается по расстеленной на деревянной скамье, служащей ему кроватью, грязной материи и продолжает вслушиваться в храп и сопение соседей. Всё тело чешется, притом так сильно, что хочется собственноручно содрать с себя кожу. Баней прислуге можно пользоваться только раз в неделю, но учитывая, сколько работы он выполняет в день и то, что большая её часть — это буквальное копание в дерьме, он бы купался каждый вечер.

Сколько бы омега не старался, от чесотки не может заснуть. Невыносимо хочется купаться, хотя бы на пару минут бы в бассейн нырнуть, но даже если Юнги не увидят, утром грязный бассейн точно заметят. Голова чешется так, что Юнги начинает казаться, что у него вши завелись. Так продолжаться не может. Можно попробовать хотя бы в пруд в саду разок окунуться, это уже будет блаженством. На дворе середина весны, и пусть пока всё ещё прохладно, Юнги готов перетерпеть холодную воду, лишь бы смыть с себя запах навоза. Он осторожно поднимается с места и тихо, чтобы никого не разбудить — хотя уставших после тяжелого труда слуг даже нашествие врагов не разбудит — выходит из барака. Он на цыпочках пробирается к пруду и прислушивается. Слышно только коней и сверчков, порой доносятся голоса воинов, охраняющих дворец, но в сад они вряд ли придут. Омега второпях снимает с себя лохмотья, служащие ему одеждой, и, морщась от ледяной воды, ныряет в воду сразу с головой, не давая себе шанса испугаться холода. Он выныривает в блаженстве, тело привыкает к температуре, вода ласкает кожу, и начинает мыть волосы. Выходить уже не хочется, но надо, ведь если его обнаружат, то точно накажут. Он решает ещё пару минут поплавать и, в очередной раз выныривая, внезапно чувствует забившийся в ноздри запах костра, хотя нигде не разведён огонь. Он лихорадочно оглядывается в темноте, прекрасно зная, кто именно так пахнет, но никого не видит.

Юнги уверен, у него уже паранойя, и это смешно, ведь альфа, вернувшись с поездки, ни разу о нём не вспоминал, а Юнги ни разу о нём не забывал. Это из-за него он вынужден тайком купаться в ледяной воде, из-за него он не доедает, так далеко от дома и лишён всего. Юнги захочет, его не забудет, поэтому, не выслав ему мысленно ежедневную дозу проклятий, ни в коем случае не засыпает.

Чонгук даже не ложился. После долгого разговора с Хосоком о предстоящем нашествии он провёл час с Рином и вышел подышать ночным воздухом и заодно проверить охрану, когда услышал всплески воды со стороны сада. Чонгук решил, что это птицы или гуляющие во дворе псы, но всё равно забрёл в сад. Он узнал его по макушке. Альфа, не создавая шума, сразу встал за большую колонну, любуясь купающимся в свете луны омегой.

Чонгук всё это время хотел его увидеть и сам же в себе подавлял это желание. Во время визита в соседнюю империю, всю дорогу, с момента прибытия во дворец — неважно, Чонгук не может перестать о нём думать, но при этом категорически запрещает себе переходить в крыло прислуги и вообще как-то им интересоваться. Одержимость другим человеком вряд ли похвальная черта для правителя, тем более, если учесть, что предмет его одержимости спит и видит, как перережет ему глотку. Но сейчас, стоя здесь и наблюдая за ним, он понимает, насколько сильно соскучился по его мечущим огни глазам, по грудному голосу, посылающему большей частью проклятия, по вздернутому носику и этому испепеляющему взгляду, где ростом метр с половиной он всё равно умудряется смотреть на него свысока. Омега выходит из воды, Чонгук не дышит. Его фарфоровая кожа светится под лунным светом, у альфы ладони в кулаки, чтобы зверя удержать, сжимаются. Желание в горле колючим комом собирается, Чонгуку с каждым разом его проглатывать всё сложнее. Он ведь может подойти, перекинуть его через плечо и унести в свою спальню, где долгими часами будет учить повиновению, вытрахивая из него всю непокорность. Но Чонгук боится, он только сейчас понимает, что боится ни его ненависти, ему даже на чувства омеги плевать, он боится, что потушит огонь в этих глазах, сломает это бешеное желание не подчиняться, превратит его в одного из тех нескольких сотен в своём гареме. Юнги похож на степного орла. Чонгук его длинными красивыми крыльями восхищается, ломать их не хочет и очень надеется, что не придётся. Этого орлёнка хоть в клетку посади, он всё равно будет свободным, потому что свобода его у него внутри, под грудной клеткой таится. Именно поэтому всё, что остаётся зверю — это жадно разглядывать сводящее его с ума тело, которое заметно схуднуло, и альфа это замечает. В этом омеге эстетично всё, его выпирающие рёбра, которые хочется ласкать, тонкая талия, которую, альфе кажется, он ладонями обхватить может, красивые бёдра и главное, несмотря на недоедания, округлая и сводящая с ума попка. Чонгук пожирает его взглядом, капая слюной на мраморный пол, но расстояние не сокращает, иначе даже страхи его не остановят. Пока Чонгук может, он будет терпелив, надеясь, что омега первым сдастся.

Второпях нацепив на себя одежду, Юнги вновь всматривается в темноту и, никого не обнаружив, бежит в сторону бараков. Чонгук возвращается обратно в спальню, требует к себе парня с тёмными волосами и невысоким ростом и до утра заставляет его громко стонать, представляя вместо него омегу из Мираса.

<b><center>***</center></b>

Чимину сегодня исполнилось семнадцать лет, и он уже уверен, что из-за собственной глупости вряд ли будет праздновать восемнадцатилетие. Омега родился и вырос в семье известного воина Пак Хуана, долгое время служащего в армии «империи черепов». Чимин не знает, что такое нищета, всегда жил в достатке и является одним из четверых сыновей омег Хуана. Двое уже женаты, а Чимин и брат, который старше на год, пока дома. Чимин самый красивый и самый взбалмошный сын Хуана. Омега, красота которого не может оставить равнодушным никого, отца не слушается и отправляет всех сватов обратно с пустыми руками. Все знают, что у Хуана два холостяка сына, но если старшего видели, то младшего нет. Согласно негласным правилам империи, то семья, в которой рождается красивый омега, при достижении парнем возраста четырнадцати лет должна представить его в гарем главы города. Если смотритель за гаремом парня не выберет, то он может вернуться домой и строить свою жизнь как хочет. В случае скрытия и последующего обнаружения такого омеги, родителей и самого парня может ждать жестокая кара. Хуан знает, что его ждёт, если кто-то обнаружит, что он скрывает сына, но уговорить его показаться во дворце за эти годы так и не смог. Все разговоры об этом заканчивались скандалами, где омега грозился в случае, если его насильно потащат во дворец, наложить на себя руки. В итоге старый альфа сдался, а Чимин практически не покидал дом, боясь быть замеченным. У Чимина есть весомая причина так сильно рисковать — он влюблён. Чимин безумно любит одного альфу вот уже на протяжении четырёх лет и с нетерпением ждёт, когда он уже придёт за ним. Впервые они встретились в доме Пака в Иблисе, где раньше и проживала вся семья. Воин, который приходил к отцу, попросил его дождаться, и Чимин пообещал. Он будет принадлежать только этому альфе, а явно не тому, от кого столько лет прятался, ставя под огромный риск отца и всю семью.

Но сегодня Чимин сделал глупость. Мало того, что вместо того, чтобы отправить за семенами слугу, он решил прогуляться и сам пошёл, он ещё и голову не покрыл, как обычно, и столкнулся у ворот с тем, кого бы предпочёл никогда не встречать. Чимин, ещё убегая, успокаивал себя тем, что это ничего ещё не значит, вряд ли он вызовет интерес того, кому руки целуют все омеги города, но увидев за собой погоню, понял, что попался. Чимин хитрит и не бежит в сторону дома, а избавляется от преследователей на одной из улочек. Придя домой, он поднимается на второй этаж и запирается там, пытаясь успокоить бешено бьющееся от испуга сердце. Ночь для Чимина проходит беспокойно и почти без сна. Только утром следующего дня он наконец-то расслабляется — его не нашли или им не заинтересовались. Чимину подходят оба варианта.

Он сытно завтракает с семьей и весь день проводит в саду, помогая садовнику и ухаживая за цветами. Разомлевший после ужина омега поднимается к себе, планируя лечь пораньше, и только снимает с себя одежду, как слышит со двора громкий стук в ворота. Маленькая заноза отчаяния, поселившаяся в нём вчера днём, вмиг разрастается до огромного колючего куста, который изнутри его кожу распарывает, не умещается. От внезапно обуревающего неконтролируемого страха дрожат руки, челюсть парализуют сухие рыдания, а примерзшие к ледяному полу ноги отказываются двигаться. Нет ни единой попытки уговорить себя, представить, что это просто гости, попробовать успокоиться. Чимин будто летит головой в зияющую пропасть, но даже на её дне он отчётливо различает чужой голодный взгляд. Он подходит к окну, прислоняется к нему лбом и чувствует, как его накрывает такой тяжелой волной отчаяния, из-под которой ему уже не выбраться. По тому, как их двор заполняет чуть ли не целая армия, Чимин понимает, что сомнений быть не может — сам хозяин города явился в их дом.

— Господин, чем обязаны такой чести? — встречает почтенного гостя прямо во дворе  Хуан и приглашает пройти в дом.

— Я сам пришёл за тем, что ты должен был привести ко мне лично, — холодно отвечает ему Намджун и проходит в просторную гостиную.

— Простите меня, раба своего, если я и сделал какую-то оплошность, но видят высшие силы, я ни разу не позволил себе поступка, способного вызвать ваш гнев...

Намджун взмахом руки заставляет умолкнуть мужчину и, подойдя к креслу, опускается в него.

— Покажи мне свой гарем.

— Как скажете, — опускает глаза Хуан после пары секунд непонимания и подзывает прислугу.

Намджуну достаточно и одного взгляда, чтобы понять, что того, кого он ищет, нет среди гаремных омег. Но альфа не сомневается, что он в этом доме — запах шафрана ноздри щекочет, его зверя дразнит.

— Это все омеги в доме? — хмурится Намджун. — Я хочу видеть всех, и прислугу вызови.

Пак выполняет поручение господина, с ужасом осознавая, кого именно так рьяно может искать Ким. Когда Намджун не находит его и среди прислуги, альфа в своих мыслях убеждается.

— Ты точно мне всех омег в доме показал? — подходит к нему Намджун и нависает сверху, буравя острым, как клинок, взглядом. — Дело в том, что у меня есть подозрения, что ты скрыл одного омегу от меня, нарочно или неосознанно, неважно. Скрывать что-то от своего господина — преступление, и плата за это будет для тебя очень высока. А я не хочу так, учитывая, как верно ты служил и Чонгуку, и мне эти годы. Поэтому даю тебе последний шанс. Вызови сюда всех омег.

— Да, господин, — дрожащими губами отвечает напуганный Хуан. — У меня есть сын, омега, я позову и его.

«Пожалуйста, отец, молю, не выдавай меня», — шепчет про себя подслушивающий весь разговор, спрятавшийся за балкой на втором этаже Чимин.

Хуан приказывает прислуге привести брата, и Чимин, выдохнув, возвращается в свою комнату. Отец выиграл для него время, и омега этим воспользуется. Он накидывает на ночную сорочку халат и перелезает через окно. Омега, хватаясь за выпирающие кирпичи и плющ, аккуратно спускается вниз и крадётся к воротам позади дома, которыми пользуется прислуга.

— Не он, — рычит теряющий терпение Намджун, взглянув на старшего сына Хуана.

Альфа отложил отъезд в Иблис на завтра из-за паренька, который словно под землю провалился, но он его найдёт. Надо будет, Намджун прикажет каждый дом в городе обойти, но этого омегу получит.

Аккуратно, без шума открыв калитку, Чимин выбегает на улицу и сразу бьётся лбом о железные доспехи воина Кима. Его хватают, скручивают руки и волокут обратно в дом.
Намджун, услышав крики со двора, победно скалится, а Хуан просит себе воды. Через минуту Чимина втаскивают в комнату и швыряют под ноги довольного Намджуна.

— Я выставил войска по всему периметру, не простил бы себе, если бы опять тебя упустил, — поднимается на ноги альфа и, подойдя к сидящему на полу парню, обхватывает пальцами его подбородок, заставляя смотреть на себя.

<i>Великолепный.</i>

Намджун смотрит и насмотреться не может. Он красоты доселе, оказывается, и не знал, потому что вся она в одном человеке собрана. Отныне синонимом этого слова для Намджуна будет этот сидящий на полу и метающий в него взглядом молнии омега.

— Ты знаешь, что скрывать красоту нельзя? Знаешь, что кара за это так же высока, как и за убийство, ведь такое сокровище, как ты, должно принадлежать господину, — жадно смотрит на дрожащие губы.

— Знаю, — еле слышно выговаривает парень.

— Так почему ты не был мне представлен?

— Потому что я люблю другого, — говорит твёрдо, смотрит прямо в глаза.

— Какая жалость, — кривит рот Намджун, — но твоё тело принадлежит мне, — приближается к лицу, пальцем пухлые, в нём все барьеры в пыль стирающие губы обводит. — А сердце мы вырвем и скормим псам вместе с тем человеком, которого ты в нём хранишь, — поглаживает его по щеке и получает плевок в лицо.

<i>Бесстрашный.</i>

Намджун утирает лицо, а потом, размахнувшись даёт, омеге сильную пощёчину, от которой тот, покачнувшись, с трудом удерживается, чтобы не завалиться на бок.

— Во дворец его, — приказывает воинам альфа, и Чимина выволакивают во двор.

Проводив безуспешно пытающегося вырваться из рук воинов омегу взглядом, Намджун достаёт кинжал из-за пояса и протягивает его Хуану.

— Ты не просто обманул меня, ты сделал это два раза, поэтому или ты сам лишишь себя жизни, или я прикажу закрыть двери и окна и спалю этот дом вместе со всеми, кто в нём. Выбирай, только быстро.

Чимин отбивается, кусается, один раз даже отбегает, но его валят на выложенный камнями двор, оставляя на коленях и локтях синяки, а потом, пару раз ударив в живот, перекидывают скулящего омегу через лошадь и связывают руки и ноги.

— Отец, — сквозь слезы, задыхаясь от боли, зовёт омега. — Помоги мне, отец.

Но из дома никто не выходит.

Намджун выдёргивает кинжал из живота замертво свалившегося у его ног когда-то доблестного воина и, вытерев лезвие, убирает его за пояс.

— Где отец? Позови отца, — кричит увидевший вышедшего альфу и пытающийся соскользнуть с коня Чимин.

Намджун смеряет его презрительным взглядом и не, удостоив ответом, взбирается на Дамира.

Процессия покидает двор Паков, который Чимин больше никогда не увидит.

<b><center>***</center></b>

Юнги не может себя заставить перестать хоть издали любоваться Маммоном. Каждый раз, когда коня выводят из конюшни, омега провожает его зачарованным взглядом. Величественный конь горделиво вышагивает по двору, его шерсть красиво переливается под солнцем, а пышный хвост развевается по ветру. Маммон словно знает, что он прекрасен, и знает, кому именно принадлежит. Юнги так раз за разом и провожает его восторженным взглядом, умирая от желания подойти и хоть разок по его шерсти ладонью провести.

Сегодня после обеда, закончив кормить лошадей, Юнги, пока все слуги заняты на переднем дворе, пробирается к стойлу Маммона и, впервые в жизни побаиваясь коней, подходит к нему. Он несмело протягивает руку и медленно поглаживает его. Конь не противится, напротив, подставляет ему холку, и омега, радуясь такой странной и только зарождающейся дружбе, ярко улыбается. Довольный собой и тем, что всё-таки добился желаемого, Юнги возвращается к работе.

Пару дней проходят, как в тумане, — у Чонгука гости, дворец кишит людьми, все носятся по нему, потеряв головы. Юнги, как и другой прислуге, от количества работы приходится спать по три часа в сутки и даже пропустить несколько раз приём пищи.

Следующим утром после ухода гостей Юнги возвращается снова в конюшню и приступает к своим каждодневным обязанностям. Маммон в стойле, значит, Дьявол во дворце. Юнги неосознанно вычисляет присутствие и отсутствие Чонгука по его коню. Закончив уборку навоза, он, воспользовавшись тем, что остальные слуги вывозят его на тележках за пределы двора, подбегает к Маммону поздороваться. Конь, который, кроме конюха и хозяина никого к себе не подпускает, словно узнаёт омегу, ржёт, принимает ласку. Юнги становится ближе, и конь трётся носом о его лицо, омега чуть ли не визжит от счастья, но оно меркнет вмиг, когда сильные руки хватают его за плечи и волокут во двор. Схватившие омегу слуги швыряют его под ноги восседающего в уже вынесенном во двор любимом кресле Бао.

— Правила, значит, нарушаешь, — довольно усмехается мужчина. — Привяжите его к дереву, — приказывает он слугам.

— Я ничего не сделал! — кричит Юнги, пока его тащат к дереву, наматывают на руки верёвку и задирают рубаху. — Я просто погладил его. Я ничего не сделал.

— Тебя предупреждали, что к коню господина подходить нельзя. Ты ослушался, — выбирает из поднесённых к нему палок альфа.

— Ты, жирный ублюдок, меня не за что наказывать! Я просто его погладил! — продолжает кричать омега, мысленно готовясь к боли.

— Мне плевать, даже если ты вообще ничего не сделал, не заходил в конюшню. Скажем, у меня такое настроение. Хочу тебя наказать — наказываю, — скалится Бао и, передав выбранную палку своему помощнику, готовится наблюдать за наказанием.

Юнги сжимается, мысленно собирается, но ему это не помогает, первый удар палкой по обнажённой спине, и у омеги от боли из глаз искры сыпятся. Второй удар, и Юнги кричит так, что сам от своего вопля глохнет. Крику омеги вторит доносящееся из конюшни ржание коня, стук копытами, и через минуту оттуда выбегает парнишка, кричащий, что Маммон взбесился. Конюх бежит успокаивать коня, который встал на дыбы и грозится переломить стойло, а Бао приказывает продолжить наказание.

Чонгук в главном зале дворца общается со своими людьми, когда слышит громкое ржание Маммона. Альфа, бросив все дела, быстрыми шагами идёт на задний двор, в конюшню.

Конюх и мальчишка, ему помогающий, заметив господина, сразу отходят в сторону, а Маммон, увидев хозяина, моментально успокаивается.

— Простите, господин, — молит стоящий уже на коленях конюх, — этот омега взбесил коня.

— Какой омега? — рычит на него Чонгук, продолжая поглаживать коня, и слышит крик со двора, от которого Маммон опять начинает биться в стойле.

Чонгук, оставив коня, выходит из конюшни и, обойдя её, натыкается на мини представление, поставленное Бао.

Бао и слуги, увидев господина, сразу склоняют голову, а альфа подходит к привязанному к дереву омеге.

— Что он натворил? — смотрит на Юнги, но спрашивает Бао Чонгук.

— Он посмел подойти к вашему коню, хотя мы запрещали и предупреждали, — запинаясь, отвечает Бао.

— Я просто погладил коня, — глотает слёзы Юнги, не позволяя им вырваться наружу.

— Моего коня трогать нельзя, а вызывать у него симпатию — тем более, — усмехается альфа. — Я сам его накажу, — поворачивается к Бао. — Приведите его ко мне вечером, только сперва смойте с него эту грязь, воняет, как из помойный ямы, — морщится Чонгук и идёт обратно во дворец.

Юнги не знает, ему радоваться или плакать отмене наказания, ведь оно заменится другим, и кто знает, какое в итоге будет хуже. Весь оставшийся день омега на нервах, дёргается от каждого подходящего к нему человека, думая, что уже пора. Юнги даже не ужинает, боится попадаться на глаза и, забившись в барак, мечтает, чтобы Дьявол о нём забыл. Но мечты в случае Юнги скорее больше склонны не сбываться, чем наоборот, поэтому с наступлением сумерек его тащат в купальню для слуг и, отмыв всю грязь и одев в чистую одежду, сопровождают в покои господина.

Ковёр сменили — это первое, о чём думает Юнги, стоит пройти в спальню, и чувствует, как сдавливают грудь свежие воспоминания.

Чонгук стоит у стены и задумчиво рассматривает гобелен. Заметив омегу, он обходит кровать и, опустившись на неё, требует парня подойти. Юнги и с места не двигается, Чонгук и не ждал. Слуги насильно волокут его к ногам господина, а альфа, обхватив парня поперёк, укладывает его животом на свои бёдра. Юнги не видит палки или плети, но легче от этого не становится — никогда не понятно, что у Чонгука на уме. Он брыкается, пытается соскользнуть с его бёдер, но Чонгук сильно перехватывает его за шею и вжимает лицом в постель, второй рукой он рывком стаскивает с него и так еле держащиеся на нём штаны и сразу же обжигает ягодицы болючим шлепком.

— Это не больно, это обидно, — сильно сжимает в руке одну половинку Чонгук. — Зная тебя, ты бы лучше под палкой простоял, но я люблю твою злость и не доставлю тебе такого удовольствия, — ещё один шлепок.

Чонгук бьёт сильно, не жалеет. Он не прав, что не больно — больно. Но глаза Юнги жгут вовсе не слёзы боли, а слёзы обиды. Он кусает покрывало, жмурится так, что боится, что больше никогда веки поднять не сможет, но терпит унижение, не просит, не плачет. Юнги не бросает попыток соскользнуть, но после каждой из них получает всё новый и ещё более сильный шлепок. Чонгук любуется красными отпечатками своей ладони на белоснежных ягодицах, зубы до крошащейся эмали сжимает, чтобы не погладить, ещё хуже — укусить. Хочется сомкнуть клыки вокруг этой плоти до крови, пусть кричит и бьётся, пусть клянётся убить и век ненавидеть, Чонгук его всё равно сожрал бы. Он делает паузу, медленно и даже нежно проводит по ягодицам ладонью, Юнги замирает, дыхание задерживает и вновь вскрикивает, получив шлепок. Юнги уже потерял счёт шлепкам, задница горит огнём, терпеть сил нет. Он немного двигается под его руками назад, а потом согнувшись, что есть силы, вонзается зубами в его бедро. Чонгук за волосы с силой отдирает его от своей плоти и, кинув на постель, вжимает в неё, блокируя конечности.

— Ну же, давай, вырывайся, плюйся, кусайся. Меня это всё не пугает, не отталкивает, ты во мне своей дикостью костры разводишь, — шумно внюхивается, носом вниз ото лба до подбородка скользит. — Скажи, как сильно ты меня ненавидишь. Скажи, как мечтаешь мою кровь пустить, — обхватывает его губы зубами, оттягивает. — Скажи.

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — пытается, упершись ладонями в его грудь, его оттолкнуть, но Чонгук даже на сантиметр не отодвигается. Юнги брыкается, клацает зубами, пытаясь его укусить, но альфа откровенно над ним смеётся, издевается, не позволяет к себе приблизиться.

— Чтобы ты сдох, чтобы сгорел в аду, чтобы тебя четвертовали, чтобы на куски порезали. Я тебя так ненавижу, что сам бы это сделал, я бы тебя зубами разорвал, — рычит, на дне глаз Чонгука огонь густой, тягучей, как смола, похотью заменяется. — Ненавижу, — уже несмело добавляет, испугавшись этой темноты в его глазах, и шумно, сглотнув, умолкает.

— Не надоело навоз убирать? — Чонгук в выемку меж ключиц зарывается. — Не надоело питаться похлёбками, спать на досках? — подбородок целует, вновь к губам возвращается. — Не надоело притворяться сильным? — с силой на губы надавливает, размыкает, целует жадно, пальцами вокруг запястий кандалы из синяков оставляет. Юнги кусает, Чонгук опять не удивляется.

— Я не притворяюсь, — шипит омега. — Я такой и есть, — ёрзает под ним, себе же хуже делает.

Чонгук даже от взгляда на него возбуждается, а тут он лежит под ним запыхавшимся, в тонкой одежде, такой желанный, такой тёплый, в нём утонуть с головой хочется. Чонгук вновь целует, вновь на своих губах свою кровь чувствует, бесится.

— Хватит упираться, — рычит.

— Не делай этого, — храбрится омега, у самого сердце на тонкой нити висит, как лист, на ветру дрожит. Чонгук смотрит так, что Юнги кажется, сегодня он эту спальню просто так не покинет, он его, не вкусив, не отпустит. Его возбуждение на дне глаз адским пламенем горит, Юнги отчётливо треск горящих поленьев слышит, запах горелого чувствует. Он на ходу себе спасение придумывает и, ничего не придумав, самое первое, что на ум приходит, выпаливает: — Ты можешь взять меня силой. Я не справлюсь с тобой, ты сильнее физически.

Чонгук не хочет слушать, разговаривать, он хочет его голым в своих руках, хочет, чтобы его простыни запахом сливы пропитались, а сорванный к утру голос омеги только его имя выстанывал, но Юнги не умолкает.

— Неужели ты, правитель Востока, тот, перед кем падают ниц даже короли, настолько опустишься? — вкрадчиво спрашивает Юнги, в самую правильную точку бьёт.

Альфа мрачнеет, отстраняется, обхватывает пальцами его горло и резко давит.

— Ты дышишь, потому что я тебе разрешаю, — зло говорит Чонгук. — Ты испытываешь моё терпение. Это было весело в начале, но если ты не уберёшь когти, я их с мясом вырву. Ты хоть понимаешь мою власть над тобой? Осознаешь её? Я надавлю чуть сильнее, и тебя не будет.

— Так надави, — сквозь зубы цедит омега.

И Чонгук давит. Видит, как задыхается Юнги, как бессильно открывает и закрывает рот, не в силах вдохнуть кислорода, но пальцы не размыкает.

— Убей меня, — шипит красный от удушения Юнги, вцепившись в руку на своём горле. — Почему ты не убьёшь меня?

Чонгук моментально убирает руку, а потом, привстав, швыряет омегу на ковер. Юнги встав на четвереньки пытается откашляться и массирует горящее горло, на котором всё ещё чувствуются чужие пальцы.

— Уведите, — приказывает Чонгук слугам стоящим за дверью.

— Ответь мне! — кричит Юнги, пока его по полу волокут на выход. — Почему ты не убьёшь меня?

Чонгук продолжает слышать его голос даже из коридора. Он тяжело опускается на кровать и массирует виски.

— Надо бы убить, пока ты не убил меня.