Гукюн

Планам Чонгука напасть на север не суждено было сбыться. Против него начали объединяться правители соседних могущественных империй под руководством некого Мана. Чонгука весть о готовящемся нападении застала за созерцанием хода строительства новых городских ворот. Он сразу послал гонца к Намджуну, а сам, собрав своих военачальников, вместе с Хосоком на пару суток заперся в одной из уцелевших после штурма башен. Намджуна гонец догнал ещё в пути, поэтому альфа, развернув свои войска, через пару дней восседал по левое плечо от правителя пока ещё только зарождающейся империи Чон или, как было принято называть её в народе, «империи черепов».

— Наша объединённая армия набирает от силы двести тысяч человек. Их армия — пятьсот, — озабоченно говорит Намджун. — Я бы сказал, что только глупец посмеет вывести своё войско перед такой силой, а не пойдёт на попятную.

— И ты был бы прав, — после долгих бессонных ночей потирает переносицу Чонгук.

— Только отчаяние, самое лютое из всех, может помочь уничтожить такую армию, — отходит к окну Хосок.

— Как мне организовать его тебе? — спрашивает брата Чонгук. — Я знаю, на что ты способен в бою, но пускать тебя и своих людей под вражеские мечи, когда как мы ещё от битвы за Иблис толком не оправились — я не стану, — альфа умолкает.

Пару минут никто тишину не прерывает.

— До того, как я продолжу, я хочу задать вам важный вопрос, — пристально смотрит на соратников Чонгук. — Я хочу спросить вас двоих, готовы ли вы пойти со мной, даже если, как и сказал Намджун, это глупость. Даже если вы можете потерять ваши дворцы, золото и наложников. Даже если обратно домой никто из вас не вернётся.

— Мой дом — ты, — не задумывается Хосок, и Чонгук благодарно кивает. Намджун молчит, поглаживает пальцами подол сатиновой накидки и думает.

— Говори, что задумал, — после долгой паузы начинает Ким. — С тех пор, как ты явился в мой дворец, моя жизнь заиграла новыми красками, да и без потерь не бывает приобретений.

— Хорошо, — Чонгук приказывает всем, кроме двух альф, покинуть помещение и, скомкав все карты, разбросанные по столу, смахивает их на пол. — Возможно, мы бы их перебили, возможно, мы бы полегли, только вступив в бой. Мы этого не узнаем, но я понимаю, что скорее будет второе, поэтому я подумываю присягнуть Йибиру.

— Ни один уважающий себя правитель не пойдёт к этому... — начинает Хосок.

— Значит, я себя не уважаю! — обрывает его Чонгук. — Но лучше я не буду себя уважать, чем поведу свою армию в последний бой в их жизни!

— Сказать, что я удивлён — ничего не сказать, — поднимается с места Намджун и тоже идёт к окну. — Йибир не совсем приятный правитель, чтобы иметь с ним какие-то контакты. Ты сам знаешь, что честностью он не славится, к тому же без звона золотыми ты даже до его ворот не дойдёшь.

— Знаю, — глубоко вдыхает Чонгук. — Я всё знаю, так же, как и то, что в этой части света он один из трёх самых могущественных на сегодня правителей. Мы можем заручиться поддержкой Йибира и отразить нападение, но он просто так нам ничего не сделает. Моего золота, коней, наложников — всего этого мало, он не согласится. Готовы ли вы отдать мне, если и не всё, то большую часть вашего имущества, чтобы выкупить нам армию? У тебя, — он поворачивается к Хосоку, — обширные территории, с которых ты собирал дань, и казна, которую ты после штурма почти восстановил. Поделишься ли ты со мной?

— Всё моё — твоё, — даже не оборачивается к нему Хосок.

— С тобой будет сложнее, и я понимаю, — подходит Чонгук к Намджуну, — ты ведь можешь вернуться в свои земли и отойти от меня, а не участвовать в моём безумном предложении.

— Оно безумно, — соглашается Намджун, — но я привык мыслить шире, и я сомневаюсь, что Ман, обрадовавшись победе над тобой, не нападёт на меня, так что я думаю.

— Думай, но недолго, — возвращается к столу Чонгук. — Я слежу за любыми передвижениями, у меня есть свой человек во вражеском стане, но мне нужно время доставить дань Йибиру и получить согласие.

Через два часа прогулок в полуразрушенном саду дворца Намджун даёт своё согласие.

— Ты ведь понимаешь, что если мы проиграем, ты потеряешь всё? — переспрашивает его Чонгук.

— Так же я прекрасно понимаю, что если мы выиграем, то мы получим обширные земли, не говоря уже о богатствах, на них расположенных, так что я уверен в своём решении, — твёрдо отвечает Намджун.

К Йибиру Чонгук отправляется лично. Богатства трёх альф охранялись в пути многочисленными войсками. Навьюченные лошади и верблюды везли к Йибиру золото и драгоценности, в паланкинах сидели самые красивые наложники — альфы отправили к нему большую половину своего гарема. Шелка, фарфоровая посуда, меха и дорогая кожа — всё это двигалось к Йибиру долгие недели. Йибир был впечатлён брошенными к его ногам сокровищами, долго и внимательно рассматривал остановившегося напротив него Чонгука и согласился выделить ему помощь, равную двумстам тысячам воинов.

Чонгук эту помощь так и не увидел. Йибир взял дань от Мана и вдобавок пришёл с ним к соглашению, что в случае невмешательства получит прилегающие к Иблису города и частично земли Намджуна.

<b><center>***</center></b>

Ман поднимается вверх по устью высохшей реки, окруженный многотысячной армией, оставляя за собой клубы пыли и ступая пока ещё по сухой земле, которая скоро щедро впитает кровь павших воинов. Чонгук несколько дней назад узнал от своего разведчика, что Ман уже выступил. Он наконец-то перестал вглядываться вдаль, ожидая подмоги от Йибира, и унял клокочущую внутри ярость, решив сконцентрироваться на бое. Чонгук верхом на Маммоне стоит по центру пока ещё занимающей свои места армии и следит за тем, как заканчивают рыть окопы войска. Перед великим воином открывается вид на бесплодную, жёлтую, потрескавшуюся от солнца землю. Резкие порывы ветра поднимают клубы пыли, но даже за этим природным заслоном альфа всё равно различает пока ещё маленькую точку надвигающейся на них бури.

— Ты хотел отчаяния, — поворачивается к сидящему на Хане справа Хосоку Чон, — ты его получил. У нас ничего, кроме нас и окружающих братьев нет, поэтому биться будем так, как никогда не бились.

— Прям как в былые времена, — усмехается Хосок.

— Мы должны победить, потому что потом я пойду на Йибира и сварю его живьём в котле, — сплёвывает Чонгук.

— Я очень хочу на это посмотреть, так что мы точно победим, — пришпоривает рядом коня Намджун

— Возвращайтесь к своим войскам, — объявляет Чонгук. — Численно мы проигрываем, но мы выиграем, если сделаем всё так, как и решили. Мы — воины, мы прошли через столько сражений. Мы не сидели во дворцах, а бились. Я приблизительно узнал схему нападения Мана, они всегда работают одинаково. Мы придерживаемся плана: одно подразделение не выводим из резерва до последнего, даже если меня с седла собьют, мои войска разобьют. В центре буду я и мой главнокомандующий, Хосок позади со своим отрядом, на правом фланге Намджун, на левом его главнокомандующий. Они попытаются захватить фланги, и у вас самая трудная часть. Пусть разобьются о ваши щиты, оставят части себя на ваших копьях, но фланги они прорвать не должны. Никто не ожидает, что основная наша сила будет не в центре, а по краям. После этого я иду в контрнаступление. Я думаю, мы уже немного их пыл тем, что не испугались, собрали нашу армию и тут стоим, поубавили.

Чонгук не ошибся, армия Мана в шоке смотрела на численно уступающих им, но готовых вступить в бой воинов. Как и предсказывал Дьявол, они попытались охватить их с флангов, но все их атаки были отбиты. Чонгук пошёл в контрнаступление и фланговой атакой опрокинул Мана вглубь, в итоге их стали прижимать к высохшей реке и преследовать. В течении двух дней шла ожесточенная битва, когда Чоны поголовно разбивали армию противника. Кровь лилась рекой, такой масштабной битвы те земли не видели доселе. Обе стороны понесли чудовищные потери. Ман попытался скрыться бегством, но был пойман. Битва окончательно остановилась, когда Хосок нагнал Мана и, вернувшись на поле боя, бросил его голову в центр под копыта Маммона.

Чонгук на этом не остановился — два месяца, которые вошли в историю, как «кровавый поход Дьявола», он бесчинствовал в напавших на него империях — города подчистую разграбили и предали огню. Чонгук приказал живьём замуровать в стену всю правящую верхушку, а горожан заставил смотреть и «передавать всем, кто хочет поднять меч против Дьявола».

— Никто не должен больше даже думать о том, чтобы напасть на меня.

Воины пировали месяц. Жажда Чонгука не утолялась. После перерыва в два года, посвящённого восстановлению и укреплению Иблиса, он вернулся к походам, продолжил завоевывать города и земли, сплачивал вокруг себя грозящуюся переплюнуть по численности армию соседних двух крупнейших империй.

Чонгук, Хосок, Намджун объединили свои земли с центром в Иблисе. Намджун по-прежнему отвечал за юго-восток и свободное от походов и пребываний в Иблисе время проводил в своём дворце в городе. Хосок отвечал за обширные территории на западе империи, но в главном городе у себя почти не появлялся, обосновался во дворце в Иблисе. Спустя год после битвы с Маном Йибир прислал во дворец Дьявола щедро нагруженный подарками караван. Йибир посчитал, что года будет достаточно для того, чтобы правитель Востока остыл, и он сможет его задобрить. Чонгук подарки принял, Йибир успокоился.

Семь лет Чонгук расширял свою империю, с помощью верных соратников присоединял к ней новые земли. Иблис превратился в самый крупный и защищённый город региона. Толстая стена окружала город, вход в него был возможен только через городские ворота, перед которыми стояла круглосуточная стража. В Иблис стекались купцы и ремесленники со всего мира. В городе раз в месяц проходил «большой базар», на который мечтали попасть не только все торговцы, но и покупатели с разных частей мира, чтобы купить себе диковинные и лучшие товары. Именно в Иблисе находился отстроенный заново и возвышающийся над городом любимый дворец Чонгука — Идэн.

Помимо него у правителя было ещё четыре дворца, построенных в других городах империи, но Чон любил проводить время именно в этом. Идэн строился ремесленниками, прибывшими со всей части огромной империи Чонгука, в течении семи лет. Пятиэтажный дворец, обведённый крепостными стенами с боевыми башнями и патрульными, стоял в углублении города. Идэн поражал воображение своими размерами и роскошью. Состоящий из двухсот семидесяти пяти комнат дворец делится на две части — общественная и жилая. В общественной находится тронный зал Чонгука и кабинеты, в которых он проводит закрытые встречи. Тронный зал был украшен деревянным паркетом и резными потолками, сам трон правителя отделан чеканным золотом и чёрным бархатом. Стены зала были украшены картинами и живописными гобеленами.

Отделанный белым мрамором дворец состоял из трёх самостоятельных, но объединенных единым замыслом зданий, где здание слева — апартаменты большую часть проводящего в Иблисе время Хосока и гостей, здание справа — верхние этажи — это гарем Чонгука, а нижние — место проживания постоянных слуг. Перед главным входом во дворец находится фонтан со скульптурой Маммона посередине. Чонгук приказал отвести любимому коню центральное место в архитектуре. Во внутреннем дворе дворца расположились многоярусные тенистые сады с бассейнами, фонтанами и статуями. Весь  двор вымощен белыми плитами мрамора, двери дворца украшены вырезными узорами. Фасады строений покрыты цветными изразцами. Боковые башни комплекса возвышаются на семьдесят метров, словно пытаясь достать до неба.

Личные покои правителя находились в глубине дворца, вход в ту часть был запрещён всем, кроме специально отобранной пары слуг, омег из гарема и Хосока.

Чонгук активный сторонник феодальной формы управления. Объединив все владения в государственную форму, своим ближайшим соратникам и близким людям он раздавал земли, города, порой целые области, давая им полномочия самим устанавливать и изымать налог, большая часть которого стекала в казну Дьявола. Только Иблис, который образовался в итоге слияния двух городов и по размеру территории мог бы считаться отдельным городом-государством, он держал лично под своим контролем. В государстве действовали строгие законы, за любое нарушение которых следовало суровое наказание. К пленённой силе, за исключением воинов, применялись полурабские отношения. Если назначенные Чонгуком главы областей и городов выражали чем-то недовольство, отказывались участвовать в его походах, не предоставляя свою армию, то Чонгук жестоко с ними обходился. Главу одной из своих крепостей, пытающегося уйти от очередного похода, он вместе с его же семьёй приказал сбросить в ущелье, омег семьи он отдал своим солдатам, таким образом никто из целого рода не выжил. Во втором городе, который начал выступать с идеями о самоуправлении, Чонгук приказал перебить всю верхушку и присоединил город к другому. Чонгук создал деспотическое государство, которым управлял благодаря своему имени и жестоким методам.

Перед каждым походом Чонгук высылал в свои земли представителей с требованием предоставить ему определённое количество пеших и конных воинов. Войска Чонгук строил отличительно от других полководцев. Он оставлял центр для себя, но при этом самое большее внимание выделял крыльям. После битвы с Маном он стал ставить Хосока и его армию в авангард, там же находятся и его резервы, которые обычно и решают исход сражения. Именно фланги состояли из самой большей силы, и они отвечала за то, чтобы войска нельзя было обойти с тыла или прорвать оборону. До нападений Чонгук обязательно высылал разведку, приказывал рыть окопы и выставлял окопные щиты. Перед конницей он всегда выставлял хорошо обученных пехотинцев, которые, подняв щиты над головой, давали первый бой.

Во время перерыва от походов, на пятый год, Чонгук направляется в уже давно принадлежащий ему город Исфан проверить своего управляющего, заодно навестить мастера До, который, как оказалось, всё ещё жив.

Чонгук находит До всё так же сидящим у себя во дворе и ослепшим. Несмотря на это, стоит правителю, оставив своих людей за воротами, встать перед ним, как тот его узнаёт.

— Я ошибся в одном, — тяжело дыша, начинает старик, который явно одной ногой уже в могиле. — Я советовал тебе научиться управлять твоими демонами, но не подумал, что ты сам и есть Демон.

— Как я получу свой меч, старик, если ты синеву неба давно не видишь? — альфа пятерней зачёсывает назад волосы цвета воронова крыла.

— Твой меч был готов уже через два месяца после того, как ты покинул мой дом, — улыбается До и просит прислугу принести его.

— Ты всё-таки его сделал, — выдыхает Чонгук, восторженно поглаживая клинок, изготовленный из булатной стали. — Прекрасно, — довольно улыбается. — Я своё обещание исполню, и ты получишь столько золота, сколько тебе и не снилось.

— Этот меч такой же, как и тот, для кого скован, — шарит по ковру в поисках посоха старик, но Чонгук, остановив солдат, сам нагнувшись подбирает и передаёт его ему. — Если после того, как ты взял его в руки, он будет долго лежать без дела, то в итоге лишит жизни хозяина, то есть тебя, хотя в твоём случае это нестрашно — твои жадность и кровожадность не имеют границ. Этот меч вдоволь напьётся крови, и именно поэтому мне не нужны за него деньги.

— Я их оставлю, — Чонгук кивает помощнику, и во двор, прямо перед стариком, кладут мешок, набитый золотыми монетами. — Люблю платить за всё и люблю, когда платят мне.

<b><center>***</center></b>

Чонгук выдвинулся на земли Йибира после полугодового отдыха от походов и на восьмой год с битвы с Маном. Йибир не ждал. Он не думал, что Чонгук ему подставу спустя столько лет, ещё и приняв подарки, не простит. К кому бы не обратился правитель, все оказывали — кто-то из-за страха перед Дьяволом, кто-то посчитал, что Йибир заслужил.

Чонгук надвигался на него в окружении бесчисленной армии, из-под копыт коней поднималась клубами пыль, создавая вокруг нападающих серую завесу, из-под которой длинными рядами выходили прислужники Сатаны. Его воины держали щиты высоко, не останавливаясь, посылали в противника стрелы с такой силой, что они пронзали даже вражеские шлемы. Армия Йибира не справлялась с обороной, лишённая предводителя, который сам участвовал в бою, повторяя ошибку многих, вместо того, чтобы руководить и вести войска, как это делал Чонгук. Воины разбегалась по сторонам, создавая прорехи в строю, в которые сразу же проникали войска Чона и, разбив врага изнутри, так же быстро исчезали.

Чонгук прибыл, как и всегда, на рассвете, но уже на закате перед крепостными стенами воевать было не с кем. Готовящееся ко сну солнце забрало с собой на покой души всех павших в битве за город, за чужую алчность, чужую месть. Закат в тот день был необычайно красным, оставшиеся в живых опишут его самым кровавым из всех, передавая из уст в уста опасения, что больше рассвета не наступит. Перед городскими стенами простиралась чёрная от впитавшей крови земля и разбросанные по ней трупы павших. Вороны и стервятники, боясь движущейся к городу силы, не приземлялись, стаями над павшими кружились, передавали своим сородичам вести об очередном пире, подаренном им самим Дьяволом. Сдавшихся воинов Чонгук приказал не трогать, а зачислить в свои ряды. Он вошёл в город с головой военачальника войск Йибира, привязанной к своему седлу.

Сам Йибир заперся во дворце, выставив охрану, которая, увидев облачённого в черное и заляпанного кровью воина, сама разошлась.

Чонгук по центру зала пошёл прямо к трону и, опустившись на него, объявил своим войскам:

— Вы хотели пира, вы его заслужили. Этот город ваш. Развлекайтесь. Но сперва идите во двор и поставьте котёл. Я тоже буду пировать.

Йибир нашёлся в подвале. Пока закипала вода во дворе, Чонгук успел переговорить с Хосоком и Намджуном и теперь, попивая вино в саду под деревьями, притворялся, что не слышит ни мольбы Йибира о пощаде, ни крики, доносящиеся через стены, за которыми бесчинствовали, грабя и насилуя, его войска. Чонгук никогда милосердием к захваченным городам не относился, но если город сдавался сам, то он забирал богатства, омег и жизни правящей верхушки, если же город был слишком самоуверенным, чтобы решить, что победит Дьявола, он выпускал на улицы своих псов. Его солдаты никого не жалели, грабили дома, насиловали, убивали, оставляли после себя выжженную пустошь, усеянную человеческими костями.

— За свои поступки надо отвечать, — говорил своему духовному наставнику Сынвону Чонгук, когда тот называл его жестокость неоправданной. — Я всегда даю выбор. Они выбрали бороться — похвально, я ими горжусь, но пусть тогда выиграют, пусть убьют меня, потому что я точно не сжалюсь над проигравшими. Никто не сжалится надо мной в случае моего падения.

Чонгук даже разговаривать с Йибиром отказался, он кивнул своим людям, подталкивающим альфу к котлу и, поднеся к губам кубок с вином, откровенно упивался агонией пару секунд барахтающегося в кипящей воде и умолкнувшего навеки мужчины.

— Думаю, на нас точно никто нападать больше не захочет, — присаживается рядом Хосок, поглядывая на котёл, где продолжает вариться когда-то могущественный правитель целой империи. — После того, как мы выйдем из этого города, выход которого усеян трупами солдат, а крепость — горожан, никто в своём уме на нас не полезет, а если полезет, прикажем отлить огромные котлы и будем варить их там по несколько человек.

— Наша армия по численности на сегодня превосходит всех в этой части мира, скоро нам будет скучно, — усмехается Чонгук, наблюдая за тем, как солдаты ловят выбегающих из дворца омег и волокут обратно в зал, где доверенные люди трёх правителей выберут новые лица для гаремов господ.

— Этот город славится красотой омег, — посматривает на очередного несчастного, которого за волосы тащат внутрь, Намджун. — Посмотрю чуть позже, что интересного тут мне нашли.

<b><center>***</center></b>

Уже десять дней как Чонгук и его войска пируют в павшем городе. Хосок заканчивает очередную пешую прогулку по городу, по которому смерчем прошлись их войска, и в окружении своих воинов двигается в сторону дворца, когда из переулка справа на него налетает заплаканный в изодранной одежде омега, моля о помощи. Оттуда же, откуда появился омега, выбегают двое солдат альфы и, увидев господина, почтенно опускают глаза.

— Господин, прошу вас, смилуйтесь, — молит парень, пав перед Вороном на колени и ухватившись за его руку.

— Не надо плакать, всё будет хорошо, — нагибается к нему альфа и медленно поглаживает спутавшиеся русые волосы. Он проводит пальцами по измазанной глиной и слезами щеке, видит, как загорается огонёк надежды в чужих, полных боли глазах. — Надо просто дать им то, чего они хотят, — скалится Хосок, задув эту надежду, как свечку, и, обойдя оставшегося на земле парня, двигается дальше.

В главном зале уже мёртвого правителя вино льётся рекой, угощения меняются в день по десять раз, полуголые омеги, принявшие свою участь и смирившиеся с новыми хозяевами, играют на инструментах и томно двигаются под музыку, ублажая их взоры. Чонгук сам, развалившись на шёлковых подушках, с наслаждением следит за танцующим перед ним красивым омегой, который ещё недавно грел постель Йибира. Вернувшийся из города Хосок присоединяется к другу и принимает чашу из рук моментально опустившегося с ним рядом паренька.

— Мы выдвигаемся завтра на закате, — обращается к нему Чонгук, продолжая поглаживать впалый живот полуголого и полулежащего в его ногах парня. — Ты говорил с войсками?

— Да, я всё решил, они готовятся.

— У Йибира был прекрасный вкус, — притягивает к себе второго, подошедшего к нему омегу Чонгук и, оторвав виноградину, подносит к его губам. Альфа потемневшим от похоти взглядом следит за тем, как, взяв губами виноградинку, омега теперь уже сосёт его пальцы.

— Я отлучусь на некоторое время, дождись Намджуна и переговори с ним тоже, — Чонгук поднимается на ноги и уводит двух омег с собой.

Хосок откидывается на подушки и взмахом руки требует прекратить музыку, решив посидеть в тишине. Чонгук возвращается через полчаса и находит друга так и сидящим на полу на коврах. По залу гуляют омеги, музыканты вновь настраивают инструменты, а напуганная до смерти прислуга приступает к смене блюд. Хосок поднимается с места, решив до ужина проверить Хана, и, выйдя из тронного зала, по узкому коридору двигается к выходу, когда замечает, что одна из боковых дверей приоткрыта и оттуда доносится пение. Хосок знает, что в этих комнатах по обе стороны от коридора держат омег Йибира. Альфам запрещено входить в гарем другого альфы, но учитывая, что хозяин этих омег погиб, а их пока окончательно не распределили, Хосок всё же толкает дверь. Он очень сильно хочет узнать, кому принадлежит этот приятный с хрипотцой голос, но дверь моментально захлопывается перед его носом. Хосок успевает толкнуть её плечом на лету, не давая быть запертой, и, схватив того, кто по ту сторону, за локоть, вытаскивает его в коридор. Омега лет семнадцати, поняв, кто перед ним, вмиг опускает взгляд и бурчит еле слышимое «простите».

— Подними голову, — требует Хосок, и стоит омеге приказ выполнить, как в узком коридоре мгновенно нечем дышать. Его волосы цвета стали, из которой меч альфы выкован, так же небось на солнце блестят и переливаются — Хосок их по своим подушкам размётанными видит. Его глаза в Хосоке век нежилую брюшную полость вскрывают, он своими тонкими пальцами, которыми нервно подол длиной, спущенной на шаровары рубахи теребит, туда огонь вкладывает, персиковыми губами на него дует, пожар раздувает. Хосок всё ещё не дышит, он смотрит на него тёмным, тягучим взглядом, оторваться не может, по чётко очерченному подбородку вниз к тонкой шее скользит, как его медленно, время оттягивая, себя живьём от нетерпения сжигая, раздевать и пробовать будет, представляет.

Он делает шаг ближе, омега к стене прислоняется, шепчет «господин», весь сжимается. Хосок не слышит и не хочет слушать, он вообще разговаривать не настроен, когда перед ним самое прекрасное творение человека стоит, когда его зверь своё лучшее лакомство нашёл и от нетерпения воет. Он ещё ближе, вдавливает его собой в стену, ощущает под собой биение сердца, трепет тела. Он цепляет пальцами его подбородок, поднимает лицо к себе, омега от чего-то дрожит, но Хосок не останавливается, приближается к его губам и мажет по ним своими, потом ещё и ещё. Он внюхивается, кончиком языка по сочным губам проводит, как хищник, свою добычу пробует. На заднем фоне мозг орёт, о знакомом запахе предупреждает, но Хосок к нему уже прикоснулся, не отпустит, до последнего кусочка, смакуя, сожрёт.

— Господин, нельзя... — отчаянно шепчет парень, а Хосок, воспользовавшись тем, что он губы разомкнул, глубоко и мокро его целует, размазывает по украшенной дивными изразцами стене. «Нельзя» для Хосока цвета крови, оно манит, только завлекает, и альфа вместо того, чтобы отойти, воздуху между ними просочиться не позволяет. «Нельзя» нет в лексиконе Хосока. Не будь этот омега настолько манящим, настолько прекрасным, что у Хосока от желания конечности судорогой сводит — он бы за это «нельзя» ему язык бы отрезал. Омега не отвечает, только пальцами за его руку, лицо держащую, цепляется и пытается вдохнуть кислорода. Хосок слишком напорист, не делает пауз, он в сладкие губы вгрызается, жадно его испивает, языком рот исследует.

Внезапно главная дверь распахивается, уличный свет заливает коридор и заставляет Хосока отойти и потянуться к кинжалу, прикрепленному к ремешку на боку.

— Наконец-то я свободен, — в сопровождении своего главнокомандующего идёт к ним Намджун. — Сегодня хотя бы перед завтрашней дорогой высплюсь, а, нет, — останавливается рядом с парнями и жадно разглядывает омегу Ким. — Я забыл, каким сладким ты был ночью, так что не высплюсь, — проводит по его щеке. — Мой слуга прекрасен, выбрал мне сокровище, — подмигивает Хосоку Намджун и идёт в сторону зала, а омега, поклонившись, возвращается в комнату, из которой вышел.

Хосок так и стоит в снова погруженном во мрак коридоре и, только почувствовав влажность на ладони, поднимает её к лицу и видит, что так сильно нож сжимал, что порезался.

<i>Значит, омега из гарема Намджуна. </i>

Весь ужин Хосок сидит темнее тучи, всё на входящих омег поглядывает, но тот парень больше не появляется. Чонгук пару раз интересуется причиной плохого настроения брата, но Хосок молчит. После ужина почти все удаляются, Намджун уходит первым, готовясь с завтрашнему отбытию, Чонгук собирается перед сном выйти к войскам. Хосок требует вызвать к себе бету, отвечающего за его гарем и выбирающего ему омег. Он допивает вино, ставит кубок на скатерть и поднимается на ноги.

— В чём дело, господин? — обеспокоенно спрашивает остановившийся перед ним мужчина. — Я что-то не так сделал?

Чонгук, передумавший покидать зал, удобнее располагается и, окружённый омегами, следит за братом.

— Ты не выбрал мне самого красивого омегу, — Хосок медленно обходит мужчину.

— Я всегда выбираю вам самых красивых омег. Я лично просмотрел гарем Йибира...

— Самого красивого омегу сейчас трахает Ким Намджун, а это значит, что его человек работает лучше тебя, — хлыстом рассекают воздух слова Хосока.

— Но, господин...

Договорить несчастный не успевает, Хосок взмахивает мечом, и голова мужчины, забрызгав всё вокруг кровью, под крик омег катится в сторону.

— Он потерял работу, — утирает меч о край скатерти Хосок и удаляется из зала.

Проходя мимо спальни Намджуна и несмотря на выставленных перед дверью альф, Хосок приближается к ней и вслушивается. Он не знает, что именно он хочет услышать и зачем ему это, но мысли об омеге не дают ему покоя. Он слышит короткий вздох и, сразу же отойдя от двери, идёт к себе, не в силах справиться с желанием влететь к Намджуну, порубить его на куски и на этой же постели взять его омегу. <i>Омега брата — не омега.</i> Хосок всю ночь повторяет себе эту фраза, но всё равно пять раз прогуливается по коридору, радуясь, что в спальне Намджуна тишина.

Весь путь до Иблиса Хосок косится на паланкин, где, по его мнению, тот самый омега, а каждый привал скачет прочь от лагеря, потому что если он его увидит, то правило не трогать омегу брата может быть нарушено. Хосок уже сомневается, что у него рука дрогнет Намджуну голову отрубить.

<b><center>***</center></b>

После долгих недель в пути Чонгук возвращается в Иблис и объявляет в городе семь дней празднеств, по истечении которых говорит Намджуну и Хосоку, что выдвигается на юг. С собой Чонгук решает брать только Хосока, а Намджун остаётся за главного в отсутствии Дьявола.

— Я никогда вам не рассказывал, но я из Мираса. Пора мне вернуться домой, — альфа задумчиво поглаживает лезвие сделанного для него мастером До меча.