Глава 39. Бессонница
Миша полночи проворочался без сна, несмотря на то что вечером буквально отключался на ходу.
Он задремал лишь ненадолго, и тогда под опущенными веками замелькали какие-то беспокойные видения. Они походили на пазл, кусочки которого мучительно друг к другу не подходили. На текст, терявший чёткость, едва попробуешь его прочесть. На гору бисера и ярких стекляшек, которые, будто в калейдоскопе, вращались в мозгу, отчаянно пытавшемся состряпать из них красивый узор.
Устав от этой нескончаемой пытки, Миша поднялся, стараясь не шуметь, нашарил в темноте сваленные на рюкзаке вещи – стульев в комнате не было, а две из трёх вешалок, болтавшихся в шкафу, занимали куртки.
Ему оставалось только обуться, когда за спиной раздался хриплый спросонья голос:
– Куда это ты намылился?
Миша вздрогнул и обернулся. Серёжа смотрел на него, приподнявшись на локтях.
– Никуда... Воздухом подышать, – шёпотом ответил Миша. – Прости, если разбудил.
Пропустив извинения мимо ушей, Серёжа потянулся к телефону и поморщился, когда в сумраке помещения вспыхнул его экран.
– Четыре утра...
Миша склонился над ботинками, которые так и не успел зашнуровать. Серёжа пристально, нахмурившись, вглядывался в его фигуру.
– Где ты нахрен собрался дышать воздухом в берцах? – резко осведомился он через несколько секунд.
– Да так... рядом. Спи, пожалуйста.
Но вместо того, чтобы лечь и попытаться заснуть вновь, Серёжа свесил ноги с кровати.
– Не-е-е, я уже проснулся...
Миша, замерев, уставился на него в недоумении.
– Что ты собираешься делать?
– Что-что... Воздухом с тобой дышать. Или ты уже того... приглядел себе уединённую штольню и отказываешься дышать одним воздухом с мерзкими людишками?
Они старались ступать осторожно, чтобы не привлечь ненужного внимания, но дощатый настил галереи, бежавшей вдоль домиков, всё равно натужно скрипел под ногами. Свернув вправо, деревянная дорожка обогнула "архипелаг" и, миновав старую бочку, в которой сжигали мусор, упёрлась в проложенную вокруг бухты дорогу.
– Куда теперь? – шепнул Серёжа, наклонившись к Мише. Домики по-прежнему оставались достаточно близко, чтобы громкие голоса могли кого-то потревожить.
Миша так же тихо проговорил:
– Я думал спуститься к морю, вот и всё.
Они прошли мимо нового, необжитого учебного корпуса и двинулись к тем самым скалам над пристанью, откуда пыталась обычно дозвониться в Петербург Юля, хотя, конечно, не знали об этом.
В ветвях слабо потрескивали одинокие птицы. Хотя солнце ещё не взошло, отчётливо проступали ветки под ногами, клочья лишайника на деревьях, розовые кисти иван-чая. Всё, что ненадолго потеряло в сумраке цвет, вернуло краски. Было ещё по-ночному прохладно, тянуло обхватить себя руками, сжаться, чтобы хоть как-то сохранить тепло. Изо рта вырывались облачка пара.
Миша остановился на вершине покатого валуна, по поверхности которого бежала паутина трещин, и, закрыв глаза, вслушался в глухой шум моря. Невидимые, неосязаемые волны уносили вдаль, и вскоре мир схлопнулся. Остались только Миша, теперь тоже как будто бесплотный, монотонное бормотание Белого и холодивший кожу воздух.
Наверное, Миша пребывал бы в этом странном трансе, пока не сбросил бы сонное оцепенение весь "архипелаг", если бы в его сознание не ворвался Серёжин голос:
– У тебя всё в порядке?
Миша вздрогнул и заморгал, словно действительно очнувшись от забытья.
– Почему ты спрашиваешь? – помедлив, ответил он вопросом на вопрос.
– Ну, видишь ли, после наших экскурсий большинство дрыхнет без задних ног. А у тебя какие-то... ночные бдения.
– Наверное, это всё... от переизбытка впечатлений. Постоянно в голове какие-то мысли вертятся, вот и не заснуть.
Серёжа поджал губы и покивал, вроде бы принимая такое объяснение. Вновь повисло молчание, впрочем, продлившееся недолго.
– Ну и холодрыга... – пробормотал Серёжа себе под нос.
– Возвращайся, – предложил Миша.
Серёжа хмыкнул.
– Ещё чего...
– Простудишься опять.
Серёжа проболел почти всю первую неделю на Белом: двухчасовое путешествие под дождём принесло свои плоды. Несмотря на саднящее горло, слабость и полнейшую неподготовленность к ситуациям подобного рода – Серёжа, естественно, не планировал простужаться посреди лета, так что не захватил самых элементарных лекарств, – он наотрез отказался ставить в известность преподавателей или хотя бы просто отлёживаться в комнате, пока не спадёт жар. На улицу Серёжа выбирался, поддев толстовку под куртку, и кое-как держался на плаву благодаря препаратам из Мишиной аптечки и им же раздобытому где-то на второй день жаропонижающему.
– Снаряд в одно место дважды не падает, – беспечно заявил Серёжа теперь. И неожиданно добавил: – Тебя-то как... в сон по-прежнему не клонит?
– Сна ни в одном глазу, – подтвердил Миша.
Тогда Серёжа кивнул на развилку у них за спиной, куда выводила начинавшаяся у пристани едва заметная тропка.
– Слушай, а ведь та дорога ведёт на другой конец острова, да?
Обернувшись, Миша проследил за его взглядом.
– Да, к Узкой Салме*.
– Как насчёт немного пройтись?
Миша непонимающе уставился на Серёжу.
– Пройтись... до пролива? – неуверенно уточнил он.
Серёжа пожал плечами.
– Ну, хотя бы.
На несколько секунд Миша погрузился в раздумье. Потом произнёс с расстановкой:
– Мы не можем самовольно отлучаться с базы. Не можем так запросто куда-то уйти, не поставив в известность преподавателей. Ещё и посреди ночи.
– О нет, – возразил Серёжа, – как раз только так мы и можем куда-нибудь уйти – не поставив преподов в известность. То, о чём Корнелиус не узнает, ему не повредит.
Миша взглянул на него с недоумением.
– Это из "Гарри Поттера", – пояснил Серёжа. – Неужели всё-таки и у тебя есть слепые пятна в области художки, мистер Книжный червь?
Миша потупился и усмехнулся, оставив это замечание без комментариев.
Серёжа нетерпеливо ёрзал на месте.
– Ну так что, идём?
Миша прикусил губу, посмотрел на ровный ряд спящих домиков, на уходящую вдаль дорогу. Снова на Серёжу.
– Ладно, – наконец сдался он.
На траве ещё блестела роса. У обочины валялась пара разломанных кем-то бледно-рыжих ежовиков, ощерившихся обычно скрытыми под шляпкой шипиками.
Дорога, петлявшая в тени деревьев, вела безлюдными местами, пока из-за очередного поворота не вылетели навстречу бело-голубой сарайчик и деревянное здание с крытым крыльцом и покатой крышей.
Ещё одна учебно-научная база.
Серёжа подозрительно на неё покосился, но станция не подавала признаков жизни. Безмолвствовали жилые постройки, подмигивал окнами пустующих аудиторий лабораторный корпус с восьмигранным первым этажом и шестигранным вторым.
– Его строили таким образом, чтобы внутрь проникало как можно больше света, – рассказывала на днях Степаненко. – В условиях белых ночей такая конструкция позволяет работать допоздна, даже если нет электричества.
С венчавшего башню шпиля равнодушно взирал на луг, простиравшийся от лабораторного корпуса до самого моря, крылатый змей Зилант**.
Вместе с этим лугом обрывалась у Узкой Салмы дорога. Здесь поджидали брошенные на прибрежном щебне брёвна и небольшая пристань. В ломаный круг из скамеек, собранных из досок и берёзовых поленьев, затесалось чучело в выжженном солнцем спасательном жилете. Его ноги представляли собой раздвоенный еловый ствол.
За проливом зеленели лесистые холмы Большой земли. Они казались достаточно близкими, а Узкая Салма – достаточно мелкой, чтобы добраться до материка вброд. Разумеется, это была лишь иллюзия.
Справа обнажённая каменистая литораль, усыпанная блестящими водорослями, упиралась в далёкую точку, где остров закруглялся, возвращаясь к "архипелагу", большой бухте и учебным корпусам. Слева за узкой полосой деревьев сиял в утреннем свете луг, за которым неподвижной стеной возвышался лесной массив.
– Как думаешь, куда мы выйдем, если пойдём туда? – спросил Серёжа после пары минут молчаливого созерцания южной оконечности острова, кивнув в сторону леса.
– Не знаю. Наверное, к озёрам... – Миша осёкся, осознав, куда тот клонит. – Подожди, ты ведь не собираешься всерьёз идти невесть куда... в одиночку... по незнакомому лесу?
– Так мы не в одиночку, мы вдвоём.
– Сути это не меняет. А если что-нибудь случится?
– Что, например? На нас набросится злой голодный медведь? Не переживай, две тушки за раз он не осилит. Подавится.
Миша вздохнул.
– Серёжа, это ведь не шутки... Остров не просто так назвали Медвежьим.
Серёжа пренебрежительно фыркнул.
– Да ладно! Только не говори, что сам веришь во всю эту чушь. Ничего плохого не случится. Медведей тут никто в глаза не видел. В нашу смену так точно.
– Но мы ведь плохо знаем местность. До Салмы добраться легко, тут протоптана дорога, а там... Что, если в той части острова скалы? Расщелина? Что, если мы упрёмся в овраг?
– Наскочим на овраг или ещё что – просто развернёмся.
– Не думаю, что это хорошая идея, – признался Миша, выдержав небольшую паузу.
– Да брось! – воскликнул Серёжа, очевидно, утомлённый ленивой бессодержательной дискуссией. – Когда ещё выпадет такой шанс? Мы скоро уезжаем. И, даже если тебя занесёт сюда вновь, тебе явно будет не до ночных прогулок.
Миша по-прежнему мялся.
– Ну, решайся уже! – поторопил его Серёжа.
– Нам нужно вернуться до подъёма, – выдавил Миша после секундного раздумья.
– Прекрасно. Подъём в восемь. Часа три у нас в запасе точно есть.
Поджав губы, Миша взглянул на лес по ту сторону пролива, потом – на его тёмную полосу за лугом.
– Хорошо, – произнёс он. – Если перейдём луг и дальше будем двигаться плюс-минус параллельно береговой линии, вероятнее всего, в конечном счёте окажемся в районе большого озера.
Серёжа одобрительно кивнул.
– Класс! А ты говоришь – "незнакомый лес"! Всё ты про него знаешь. У тебя там что, встроенный GPS-навигатор в башке?
Миша смущённо усмехнулся.
– К сожалению, я всего лишь посмотрел карту в городе, – сказал он. – Но там не отмечены какие-либо особенности рельефа. Только здания, водоёмы... бухта.
– Ну, и достаточно. Жаль, конечно, тут карту не откроешь...
– Прости, я как-то не додумался её распечатать...
– Естественно. Это же я тут тебя подбиваю на преступную деятельность. Если группой-то ходить, никакая карта не нужна... – Серёжа поджал губы, потом хлопнул Мишу по плечу и улыбнулся. – Короче, ты у нас сегодня всё-таки за навигатор. Как единственный... свидетель карты.
Они медленно продвигались по влажному лугу с рытвинами и заполненными водой канавами. Всё вокруг поросло осокой с редкими вкраплениями бордовых звёздочек стрелолиста.
– Окажись мы здесь чуть позже, пришлось бы возвращаться к базе казанцев, огибать её и прилежащее озерцо, – заметил Миша, нарушая затянувшееся молчание. – Тут бы мы не прошли.
– И почему же? – отозвался Серёжа, раздумывая, как бы перескочить очередной ручей, не увязнув в зыбкой почве.
– Это ведь маршевый луг. Помнишь, нам рассказывали?
– Нам столько всего за последние дни рассказывали, что я уже ни черта не помню.
– Марши затопляет в прилив, – пояснил Миша. – А где-то в промежутке с шести до семи он тут достигает максимальной высоты.
– Ну-у-у, так нам сама судьба велела тут сегодня пройти! – вынес вердикт Серёжа. – А ты ещё упирался...
Лес, точно осиновая роща в Вырети, отсекал солнечный свет. Под его покровом царили вечные сумерки. Здесь пахло землёй, мхом, сыростью и как будто грибами. Некоторое время спустя на глаза попались яркие шляпки сыроежек.
Под ногами хрустели ветки. В кронах перекликались птицы, и иногда раздавалось шумное хлопанье их крыльев.
Лиственно-хвойную подстилку постепенно вытеснили влажные моховые кочки, в окружении которых журчал холодный быстрый ручей. На его берегу лиловело соцветие ятрышника. Миша на мгновение завис над ним, вглядываясь в тёмный пятнистый узор на нежных лепестках.
– Опять медитируешь? – окликнул его Серёжа, и Миша отмер.
Домики остались далеко позади, как и учебно-научная база с хитроумным лабораторным корпусом.
Здесь, в сердце острова, ничто не напоминало о человеческом присутствии: ни пластиковые упаковки, часто попадающиеся в городских парках, ни следы протекторов. Здесь почти не оставалось сомнений в том, что ни с того ни с сего не разразится навязчивой трелью телефон. Здесь не было сводок новостей, социальных сетей и круглосуточного доступа к электронным энциклопедиям.
Остров жил своей безмятежной, размеренной жизнью. И Миша со странным душевным трепетом думал о том, что такой же она была и во времена основания станции в середине прошлого века, и ещё раньше, когда благоденствовала Выреть. Мир на континенте – внешний мир – постоянно менялся, обрастал высотками, покрывался лентами железных дорог и шоссе. А на маленьком острове в Белом море не менялось ничего, разве что сильнее разрастались деревья да ветшали советские постройки. Наверное, когда разразилась Великая Отечественная, в таких глухих уголках ещё долго не слышали о войне.
– Здесь как будто время остановилось. У тебя не создаётся такого впечатления?
Серёжа ничего не ответил, и Миша запоздало сообразил, что все его рассуждения остались за кадром – Серёже досталась только вырванная из общего потока мысль. Миша пристыженно потупился и принялся ломать поднятый по пути берёзовый прутик. Он, в общем-то, и не надеялся на ответ, однако...
– Ну, судя по тому, что я сплю на нарах, – медленно начал Серёжа, – и скоро поверю, что мобильный интернет – мистическая сила, жаждущая кровавых жертв, на Медвежьем время явно течёт как-то иначе. Может, тут это... час равен семи земным годам? Как на Миллере?
Миша улыбнулся уголками губ и выпустил из рук замученную ветку.
– Где? – переспросил он.
– Ну, на Миллере. Планета такая. Из "Интерстеллара". Неужели не смотрел?
Миша покачал головой.
Серёжа, тяжело вздохнув, потёр затылок и попытался собрать из обрывков воспоминаний складную историю.
– Это сай-фай Нолана. Там типа... На Земле пожары, пыльные бури, кукурузная диета. В плане не растёт почти ничего, кроме кукурузы. И учёные решают подыскать новую пригодную для жизни планету. Отправляют космический корабль через червоточину в другую галактику. Ну, и там они как раз попадают на Миллер. В смысле, эта группа исследователей. А Миллер весь покрыт океаном. То есть как океаном – вроде просто водичка по колено. Но как же в таком фильме без внезапного трындеца? Ну и, короче, появляется гигантская волна и заливает двигатели. Следующая волна на подходе, и она вроде как должна добить челнок, но... прежде, чем это происходит, они успевают взлететь. А когда группа наконец возвращается на корабль, выясняется, что прошло не пару часов, как им казалось, а больше двадцати лет.
– Занятно.
– Ага. Глянь как-нибудь, как вернёмся в Питер.
Миша кивнул и вдруг посчитал вслух:
– Семью четырнадцать – девяносто восемь. А если ещё умножить на двадцать четыре...
– Чего?
– Пытаюсь прикинуть, сколько лет пройдёт на Большой земле за время нашего пребывания на Медвежьем.
Серёжа присвистнул.
– Ну, математик! Так уж слишком круто выходит. Семь на четырнадцать на двадцать четыре... две триста пятьдесят два это будет. Новая эпоха, можно сказать.
– Тогда, думаю, можем принять не час, а... местные сутки равными семи годам.
– Просто девяносто восемь, – внёс поправку Серёжа. – Почти столетие. Всё равно неплохо. Не зря меня мать провожала, будто навсегда.
– Почти столетие... – повторил Миша. Взгляд его сделался расфокусированным, направленным не то вовнутрь, не то сквозь пласт времени и пространства. – Каким же мы обнаружим Петербург через сотню лет?
– Хм... За весь Питер не скажу, но, готов поспорить, по нашим задворкам будут курсировать всё те же допотопные трамваи.
Эта мысль рассмешила Мишу.
– Действительно, – согласился он, – наш район трудно без них представить. Пожалуй, почти невозможно.
– Ага. Может, через сто лет наконец признают, что они представляют историческую ценность. И будут толпы туристов гулять не по Невскому проспекту, а по Стачек. Новый музей под открытым небом. Ожившие 1980-е.
Обрисованные Серёжей перспективы отозвались смутно знакомым чувством. Будто Миша уже что-то такое видел или о чём-то подобном слышал. Ему не сразу удалось ухватить идею за хвост, но после нескольких попыток размытые образы всё-таки обрели чёткие очертания.
– Знаешь, о чём мне это напомнило? – задумчиво проговорил Миша.
– Только не говори, что об очередной книжке, – взмолился Серёжа.
– Извини, но... боюсь, именно о книжке. Вы пока не проходили Замятина, верно?
– Верно, – обречённо подтвердил Серёжа. – Так что, видимо, меня ждут спойлеры.
– Кажется, тебя это не слишком радует.
– Нет, почему же? Я просто обожаю эти... – Серёжа неопределённо повёл в воздухе рукой, – круглосуточные литературные вечера.
Миша безотчётно теребил бегунок молнии.
– Могу не рассказывать, если тебе это неинтересно, – на всякий случай предупредил он.
– Нет уж, давай, раз начал. У тебя вот какие-то пробелы по части современной культуры, а мне... мне же нужно как-то приобщаться к мировой классике.
– Хорошо, – прочистив горло, Миша перешёл к сути дела. – В общем-то, Замятин – сам по себе персонаж любопытный. Занимал активную гражданскую позицию, и, конечно, его видение происходящего в стране нашло отражение в творчестве. Кстати говоря, существует мнение, что, если бы не его "Мы", Оруэлл вряд ли написал бы свой знаменитый "1984".
– Серьёзно? Об Оруэлле я как-то больше слышал, чем о Замятине.
– Да, возможно, "1984" действительно получил бо́льшую известность, но... Понимаешь, когда Замятин работал над своим романом, антиутопии ещё не были чем-то... обыденным. Наверное, "Мы" – в некотором смысле революционное произведение. Оно как бы приоткрыло завесу, за которую никто не решался заглянуть. Тоталитарное государство, люди-нумера – лишённые имени, расы, все равные в своей жуткой одинаковости. Квартиры с прозрачными стенами, вечный контроль, любовь без чувств и по талонам. И когда всё это было написано? В первой четверти прошлого века. Год не помню, но точно после революции. Большевики строят новое социалистическое государство, молодая республика ещё охвачена пожаром гражданской войны...
– У нас ещё и урок истории? – насмешливо уточнил Серёжа.
– Извини. Просто тебя удивило, что... – Миша осёкся, кашлянул. – Ладно, заканчиваю. Я хотел сказать, что в те времена роман Замятина не имел ни малейшего шанса попасть в печать. По крайней мере, на территории России.
– Ясно, жертва обстоятельств. Так и... к чему всё это?
– Да, прости, я... немного отвлёкся. Как ты, наверное, уже понял, город, в котором разворачиваются события, сильно отличается от городов начала двадцатого века. Да и от современных, в общем-то, тоже. Однако там есть место, называемое Древним Домом. Старая квартира, пёстрая, со статуэтками, деревянными шкафами, детскими кроватками и прочими старинными предметами быта. Такой кусочек минувшей эпохи, вырванный из своего времени. Вот я о нём и вспомнил, когда ты упомянул о трамваях.
Серёжа вскинул брови.
– Всего-то? – разочарованно протянул он. – После такого вступления я ждал чего-то более... грандиозного.
Тёмный, но относительно разреженный елово-сосновый лес сменился густой порослью берёзы, осины, молодых сосенок. Когда-то, ещё до появления биологической станции, на острове располагался лесозавод. Должно быть, с тех пор осталось немало вот таких постепенно зараставших "окон". Разговаривать стало труднее: ветви хлестали по лицу, цеплялись за одежду, ставили подножки поваленные тонкие стволы.
– Что ж, извини, что не оправдал ожиданий, – сказал Миша, отворачиваясь от лезущих в глаза сучьев. – Мне просто не хотелось, чтобы этот Дом остался образом, вырванным из контекста.
– Ты такой серьёзный, повеситься можно! – бросил ему в спину Серёжа. – Я же шучу. А ты оправдываешься.
– Видимо, всё-таки чем меньше я говорю, тем лучше...
Сзади раздалось нечленораздельное восклицание.
– Как это вообще работает? – осведомился Серёжа. – Я пытался внушить Дэну эту мысль последние три года – три! – но потерпел фиаско. А сейчас даже не старался – и пожалуйста, ты уже не хочешь со мной разговаривать.
Он, конечно, не сетовал всерьёз на жизненную несправедливость – всего лишь подтрунивал над Мишей. И Миша, чувствуя это, слегка усмехнулся.
Деревья расступились, лес словно бы снова раздвинулся – ввысь, в стороны. Далеко впереди как будто забрезжил просвет.
Миша замер, повернувшись лицом к зарослям, через которые они только что продирались с таким трудом. Переводя дух и как бы отдавая дань уважения могучим силам природы, избавившим остров от уродливых вырубковых оспин.
Серёжа остановился рядом. Тоже покосился на преодолённую стену молодых деревец, уткнулся в кожистые листики брусничных кустиков у мысков кроссовок, поднял взгляд на Мишу.
– У тебя тут... какие-то иголки запутались, – сказал Серёжа, указав на свою голову повыше виска.
Миша чуть нахмурился.
– Где?..
Он машинально вскинул руку, чтобы отряхнуться от всего, что могло нападать с ветвей плотного подлеска, но Серёжа остановил его лаконичным:
– Не дёргайся, – и, приблизившись, сам осторожно смахнул пару запутавшихся в августовской паутине хвоинок. Затем всё так же осторожно отвёл упавшие Мише на лицо и закрывшие одну бровь пряди; парочка сразу скользнула обратно.
– Как тебе только эта чёлка не мешает?
– Не знаю. Я как-то... привык.
Этот жест и даже этот вопрос напомнили Мише о маме, нередко вот так же поправлявшей ему волосы, когда они отправлялись на целый день в лес и лазали по каким-то зарослям, и он не смог сдержать улыбки.
– У тебя улыбка красивая, знаешь? – произнёс Серёжа. Вполголоса, будто они вновь стояли под окнами "архипелага". Тепло его ладони по-прежнему ощущалось на шее. – Улыбайся вот так почаще.
Миша не знал, что на это ответить. И прежде, чем успел сообразить, Серёжа дёрнул уголком губ и, отняв руку, сделал несколько шагов в направлении, где, по прикидкам Миши, должно было лежать озеро.
– Нам же по-прежнему прямо, да? – уточнил он, обернувшись.
– Да... Возможно, стоит взять чуть левее.
Серёжа мелко закивал и, послушно скорректировав траекторию, зашагал быстрее, а Миша поспешил за ним. За частоколом сосен уже поблёскивало озеро.
Лес пробуждался. Заливистее стали птичьи трели, как будто громче скрипели на ветру стволы...
– Стой, – Миша придержал за рукав куртки шедшего чуть впереди Серёжу. – Ты слышал?
– Что? – рассеянно переспросил тот. Судя по всему, он не просто не понял, о чём речь, но и толком не разобрал вопрос.
Миша приложил палец к губам.
– Слушай.
Они оба замерли, стоя плечом к плечу. Сперва ничего не происходило – всё тот же шелест листвы, бормотание ветра, глухой стук падающих изредка шишек. Безмолвие. И вдруг – резкий, хлёсткий вскрик. Он взметнулся над лесом и опал; за ним потянулось затухающее эхо.
– Наверное, птица какая-нибудь, – с сомнением протянул Серёжа.
– Птицы так не кричат.
– Что, думаешь, тут ещё кто-то есть?
Они пошли медленнее, стараясь не наступать лишний раз на сухие сучья, озираясь.
Ноги всё глубже проваливались в мох. Чаще стали попадаться кустики голубики и подбела. На фоне желтовато-зелёных подушек сфагнума выделялись алые вкрапления росянок с ворсистыми листьями-ловушками. В воздухе разлился характерный дурманящий аромат.
Озеро, обеспечивавшее когда-то станцию питьевой водой, окружало болото. Чтобы не увязнуть в нём и не промокнуть, приходилось держаться его границы с лесом.
Через несколько метров Серёжа вскинул руку, преграждая Мише путь, – столь внезапно, что тот по инерции на неё налетел. Миша в недоумении уставился на Серёжу, который кивком головы указал на что-то посреди болота:
– Смотри.
Среди чахлых болотных сосенок затесалась чья-то согнутая пополам фигура. Миша, сощурившись, вгляделся в неё. И неожиданно для себя узнал этого человека.
– Юра? – неуверенно позвал он.
Собранные в хвост Юрины волосы подпрыгнули, когда он вскинул голову и выпрямился в полный рост.
– Какие люди! – воскликнул он, растянув губы в улыбке. – Утречка!
У ног Юры были свалены еловые лапы и подрезанные под корень кустики подбела. В руке он держал раскрытый складной нож.
– Ты-то чё тут забыл? – вместо приветствия не слишком дружелюбно поинтересовался Серёжа.
Юра ухмыльнулся, склонил голову к плечу. Хвостик мотнуло из стороны в сторону.
– Ну, я ж не спрашиваю, что вы двое забыли в нескольких кэмэ от станции, ага?
Серёжа поморщился, и тут на периферии зрения вспыхнула рыжая искра. Маленькое пятно, мерцавшее на другом берегу озера.
– Так вы тут целый лагерь разбили? – догадался Серёжа. – Костёр жжёте?
– А это не твоё дело, – отрезал Юра.
– Если Степаненко об этом узнает, она вас на том же костре и поджарит.
Юра недобро прищурился.
– И откуда же это она узнает? – с вызовом осведомился он. – От порядочных мальчиков, которые не могли нас тут видеть, потому что, конечно, не шатаются по острову, как всякая шпана?
Серёжа продолжал сверлить Юру взглядом, и тот переключился на Мишу:
– Миха, ну, ты-то ведь не стукач, а?
Миша промолчал. Юра фыркнул, вразвалочку подошёл ближе и указал рукоятью перочинного ножа сперва на него, потом на Серёжу.
– Короче, история такая. Я не видел вас, вы не видели нас. Усекли?
Миша с Серёжей переглянулись, и Миша коротко ответил за них обоих:
– Да.
– Вот и чудно, – Юра с глухим щелчком сложил нож, отступил в сторону, как бы освобождая путь, махнул рукой. – Давайте, гуляйте отсюда...
Как выяснилось, протоптанная от станции тропа обрывалась над озером. Миша с Серёжей добрались до неё, не обмолвившись ни словом. После встречи с Юрой, несмотря на её непродолжительность и устроивший всех исход, почему-то остался осадок. Будто озвучивая это смутное ощущение, Серёжа проворчал:
– Надеюсь, "архипелаг" проснётся не посреди пожарища.
– Юра ведь не дурак, – помолчав, возразил Миша. – Да и остальные тоже. Они наверняка следят за костром и потушат его, когда будут уходить.
– Ну да, у этого Юры прям на морде лица написано, что он не дурак.
– Мне кажется, ты к нему несправедлив. Ты ведь его совсем не знаешь.
Серёжа пренебрежительно фыркнул.
– Да что там знать? Вот чем он занимался на болоте?
– Ты же видел. Собирал еловые лапы, хворост, подбел...
– Подбе-е-ел, – передразнил Серёжа. – Вот на кой чёрт ему подбел? Молодцы, слиняли под шумок с базы, жгут костры, собирают какую-то наркоту! Весело проводят время.
– Если уж на то пошло, мы тоже покинули базу без разрешения, – робко напомнил Миша.
Серёжа раздражённо закатил глаза.
– Да ты серьёзно? Мы всего лишь гуляем, а не пытаемся поджечь лес.
– Никто не пытается поджечь лес, – заверил его Миша. – Юра с ребятами просто... пользуются возможностью. Как и мы.
– Слушай, а чё ты их так защищаешь, а? Шёл бы к своему Юре, варили бы вместе чаёк из подбела – или что он там собрался с ним делать...
Миша взглянул на Серёжу исподлобья, затем уставился себе под ноги.
– Извини, – сказал он, – но я не понимаю, чем тебе так досадил Юра и за что ты теперь злишься на меня.
– Да не злюсь я, Господи! Я просто... – Серёжа запнулся, покачал головой, шумно выпустил воздух через ноздри. Бросил: – А-ай, нахер это всё, – и ускорил шаг.
Солнце уже выкатилось из-за горизонта и заливало всё вокруг своим мягким светом. До подъёма на "архипелаге" наверняка оставалось всего ничего.
Крупные цветки бодяка покачивались на ветру; над ними с низким гудением вились шмели. Справа от дороги замаячила утопающая в зелени просевшая крыша старой столовой, за ней – заднее крыльцо "Континента" без ступеней.
Утро разгоралось, и замедлившееся время как будто набирало ход.
* Салма (фин. "salmi") – пролив, протока.
** Зилант – существо из татарской мифологии, запечатлён на гербе Казани.