25.
Комната была полумрачная, в воздухе висел запах алкоголя, табака и сладких духов. Музыка гремела из угла, где кто-то подключил колонку, свет мигал. Я зашла туда, шатаясь, и почти сразу заметила знакомые силуэты — Матвей, Кирилл и... этот белобрысый урод с локоном, который однажды заманил меня в кладовку.
Сердце болезненно сжалось, но тут к нам подошёл Матвей. Он выглядел напряжённым, но не агрессивным. Я почувствовала, как Ваня остановился сзади, его присутствие ощущалось спиной.
— Слушай... — начал Матвей, чуть неуверенно, — я, короче, прости за тот разговор у школы, я... погорячился. Мы все были на эмоциях.
Он протянул мне пластиковый стакан с какой-то яркой жидкостью. — Возьми, вкусная тема. Расслабишься. Без жести.
Я посмотрела на него — глаза мутные, но где-то внутри ещё теплился огонёк здравого смысла.
— Ну не знаю, Матвей... — пробормотала я, — с чего это вдруг ты...
Я уже потянулась за стаканом, но тут — всплеск. Напиток выплеснулся на пол, а сам стакан был в руках у Вани. Он вылил его нарочно, без капли эмоций в лице.
Я обернулась на него с глухим изумлением.
— Ты что творишь?.. — спросила я пьяно.
Но Ваня не ответил мне. Он пристально смотрел на Матвея, и в его голосе было холодное, сдержанное бешенство:
— Забирай своих псов вшивых и валите нахрен.
— Ага, ещё чего, — фыркнул Матвей, криво усмехаясь. — Ты кто вообще, её охрана?
Но Ваня сделал шаг вперёд, плечи напряжены, глаза блестят от злости:
— Я сказал: свалили нахрен. Сейчас.
Секунда тишины, потом Матвей вскинул руки, мол, ладно-ладно, развернулся и ушёл, а за ним и Кирилл, и блондинчик с гаденькой ухмылкой.
Когда они скрылись, я повернулась к Ване и выплюнула сквозь пьяное раздражение:
— Да что ты всё ходишь за мной?! Хватит уже, Ваня, достал! Я сама могу, ясно?! Сама!
Но он взял меня за запястья, не больно, но крепко, как будто не хотел отпустить ни мои руки, ни меня.
— Ты ребёнок, — тихо сказал он. — А уже пьяная. Тебе нельзя, ты не понимаешь, куда вообще лезешь.
Я дернулась, но он был как бетон. Этот шкаф в чёрной рубашке, с бешеным сердцем и тревогой в глазах.
— Пойдём. — спокойно, но твёрдо.
— Я не хочу! — выкрикнула я слабо, словно не до конца веря себе.
— А мне плевать. Ты пойдёшь, потому что я не дам тебе остаться тут одной, — сказал он и повёл меня за собой.
И я пошла. Потому что не могла не пойти за ним.
***
Я тащил её за собой сквозь улицы — пьяную, шаткую, воняющую вискарём и духами. Она бурчала что-то под нос, но уже не сопротивлялась. Ладони её были тёплыми, пальцы цеплялись за мои, как будто ей нужно было хоть за что-то держаться в этом мире. И я знал — не могу я оставить её там, среди этих даунов, у которых вместо мозгов — мусор, а в глазах — пустота.
Она слишком мала для всего этого дерьма. Ей пятнадцать, у неё щеки розовеют, когда кто-то смотрит дольше секунды. А тут — музыка, бухло, блондинистые идиоты и Матвей, урод конченый, только повод дай.
Завёл её к себе, в подъезде тихо, только лифт гудит как танк. Открываю дверь — тишина, как всегда.
— А мама твоя где? — спросила она, заплетающимся языком.
— На ночной смене, — бросил я, снимая с неё куртку. — До утра не будет. Скорая.
Скидываю с неё обувь — кеды как у ребёнка, белые, почти чистые. Повёл её в свою комнату, она как только увидела кровать, сразу — плюх — и растянулась на ней, как лягушка. Волосы растрёпаны, щеки пунцовые.
Я вздохнул, облокотился на дверной косяк и буркнул:
— И что мне теперь с тобой делать?
— Ты сам меня притащил, — пробормотала она, даже не открывая глаз. — Я не виновата.
Ну да, конечно. Виноват теперь я.
Я подошёл к шкафу, достал футболку и какие-то старые шорты, широкие, как мешок. Вернулся к ней.
— Переоденешься сама?.. — спросил, но она уже сопела в подушку. Заснула. Вот же... малявка. Зачем ты туда вообще пошла?
Я подошёл, опустился рядом. Сел. Молча. Минуту, может, две — просто смотрел. Потом аккуратно — ну реально аккуратно, клянусь — стянул с неё юбку. Не смотрел. Хотя, блин, тяжело было — она вся хрупкая, кожа светлая, коленки круглые, ноги короткие, как у ребёнка.
Натянул на неё свои шорты — они были ей, понятное дело, огромные, но хоть не в юбке. Потом долго думал: снимать ли этот её топ или что это там... В итоге просто натянул свою футболку сверху. Пускай. Как платье будет.
Накрыл одеялом, поправил волосы с лица. Вздохнул.
— Ну и нафига ты мне такая, а, — буркнул в тишину, почти шёпотом.
Пошёл на кухню. Открыл холодильник. Взял холодную минералку, отпил. Руки всё ещё дрожат.
Сижу. Курить хочется, но не могу — она в комнате.
Ну ладно… пойду посмотрю, как она там. Но тихо, чтоб не разбудить. Эта малявка, конечно, быстро отрубилась. Дыхание ровное, чуть всхлипывает во сне, лицо к подушке уткнула. На вид — ребёнок, честно. А повадки уже взрослые. Хотя, какая она взрослая — пьёт вискарь как вода, глаза стеклянные, язык заплетается. И всё равно… красивая, зараза.
Я прошёл в комнату, снял свитер — в хате жарко, окна закрыты. Сам-то я закалённый, мне пофиг. Подхожу к балкону, открываю тихо дверь. Холодком дохнуло — кайф. Вышел, закрыл за собой, чтоб ей не дуло. На подоконнике — пачка «Винстона», зажигалка рядом. Щёлк — пламя дрогнуло. Прислонил сигу к губам, затянулся. Горький дым — в лёгкие, в кровь, в мысли.
И тут… пошло.
Даша.
Маленькая. Беззащитная. С глазами, в которых будто всё сразу: и боль, и нежность, и страх, и что-то ещё, чего я даже объяснить не могу. Сначала бесила. Потом — стал привыкать. А теперь вот… думаю о ней, как только остаюсь один.
Она такая… светлая, что ли. Честная. Тупит, делает всякую фигню, лезет куда не надо, напивается как чёрт знает кто… но в этом есть что-то… своё. Неподдельное.
Я снова затянулся. Оперся локтями на перила. И, блин, что мне теперь с этим делать?
Я, пацан с района, который привык всё решать кулаками, которому вообще плевать на чужое мнение… А теперь стою, курю и думаю о какой-то школьнице. Да, ей пятнадцать. И что? У неё сердце — огромное. Она переживает за друзей, злится, когда несправедливо. Бесится. Смеётся. Улыбается, как дура. А у меня внутри всё переворачивается, когда она рядом.
Наверное… да, люблю.
Пока ещё не до конца понимаю, что это. Но точно знаю — если кто-то посмеет её обидеть, я его порву.
Выдохнул. Сигарета догорает. Внизу улица, фонари, ночная тишина. А у меня в голове только её голос, её лицо, как она шепчет: ты сам меня притащил, я не виновата.
И, правда… виноват теперь я.
Я затянулся и тут… услышал всхлип. Быстрый, тихий — но такой, что всё внутри сразу сжалось. Обернулся на балкон — и вижу через щель в двери, как она шевелится на кровати, крутится, а потом резко садится, волосами растрёпанная, глаза полузакрытые.
— Меня… щас вырвет, — просипела она, шатаясь.
Чёрт.
Я подбежал, сигу в пепельницу, в комнату — и подхватил её под локоть.
— Пойдём, малявка, пойдём, держись за меня.
Она еле идёт, босиком, худая — весит как перышко. Мы протопали по коридору, я вёл её в ванну. Даша зашла, сразу к унитазу — и всё, её вырвало. Я отвернулся, чтоб не смущать. Потом слышу — вода пошла, смыла за собой, у раковины начала умываться.
— Ты умывайся пока, я тебе таблетку найду.
— Угу… — только выдохнула в ответ, хрипло.
Я метнулся к кухонной полке, на автомате схватил пакет с антипохмельными. Нашёл что-то нормальное, запихнул в ладонь и вернулся к ней.
— На, запей водой. Это поможет, честно.
Она взяла. Пальцы дрожат. Глотнула. Потом вдруг подняла на меня глаза — красные, опухшие, как будто не от сна, а от… ну да, плакала.
— Только не уходи, ладно? — шепнула.
И тут же — обняла меня, крепко, щекой к голому торсу. Аж вздрогнул. Она вся ледяная, и всё равно тепло её через кожу передаётся.
— Ну куда я денусь… — прошептал я, закинул руку ей на спину, погладил — тихо, аккуратно, как ребёнка.
Потом медленно повёл её обратно в комнату. Она почти волочилась, босая, растрёпанная, в моей футболке, с мокрыми щеками.
Мы дошли до кровати, я уже хотел аккуратно её уложить, но она — хлоп! — и повалила меня туда. Просто повалила, всем телом, сжимая мою руку.
— Не уходи… пожалуйста, — пролепетала, и… всё. Заснула.
Просто вцепилась в меня, прижалась как котёнок, и уснула. Маленькая. Глупая. Моя?
Я остался лежать, рукой поглаживая её волосы. Сердце билось неровно.
Ну и что мне теперь с тобой делать, а, Даша?..