10.
Мы с Мишей неслись по улицам как в каком-то бреду — сирена выла, фары мигали, машины расступались. Мне казалось, что сердце сейчас выскочит из груди. Внутри всё сжалось, как тугой узел. Мы подлетели к зданию больницы, Миша резко затормозил, и я, не дожидаясь, пока он заглушит мотор, выскочила из машины и побежала внутрь.
Холодные стеклянные двери разошлись в стороны, и я почти налетела на стойку ресепшена. Там сидела медсестра в белом халате, она удивлённо подняла глаза, когда я с громким дыханием бросилась к ней:
— Топалова Наталья! Где Наталья Топалова? — голос дрожал, слова путались, — она поступила… только что… пожалуйста!
Женщина моргнула, начала что-то набирать в компьютере. В этот момент подошёл Миша, положил мне руку на плечо — тяжёлую, поддерживающую. Медсестра посмотрела на него:
— А вы кто ей будете?
Я всё ещё дрожащим голосом ответила:
— Я дочь… а это её муж.
Женщина кивнула, что-то проверила и сказала:
— Она на третий этаж, отделение реанимации. Палата двадцать вторая. Идите.
Мы с Мишей сорвались с места и побежали вверх по лестнице. Третий этаж, длинный коридор, белые стены и приглушённый свет — всё казалось будто в тумане. Возле палаты стоял врач, мужчина в очках, с усталым лицом. Он глянул на нас с осторожной серьёзностью.
Миша первым заговорил:
— Что с ней? Что случилось?
Доктор вздохнул, отвёл глаза на секунду, а потом спокойно, почти без эмоций, сказал:
— Инфаркт. Женщина поступила с признаками острой сердечной недостаточности. Сейчас она в тяжёлом состоянии, мы делаем всё возможное, чтобы стабилизировать её.
Я замерла. Слова доходили до меня, как сквозь вату. Инфаркт… тяжёлое состояние… Я не знала, что это значит до конца, но в голове всё гремело одним: "Мама может умереть".
Ноги сами понесли меня к лавочке в коридоре. Я опустилась, спина осела, руки бессильно легли на колени. Волосы упали на лицо, я не сдвинула их. Глаза наполнились слезами, и я больше не пыталась сдерживать их. Слёзы покатились по щекам — тёплые, солёные, настоящие. Я не плакала весь день, когда меня заперли, когда Ваня вытащил, когда я увидела друзей… но сейчас, когда мама — моя мама — лежит за этой дверью между жизнью и смертью, я не могла больше держаться.
И рядом только тишина. И боль, которая резала изнутри.
Мы сидели в больнице, словно время остановилось. Возле меня — Миша, молчаливый и напряжённый, вцепившийся в подлокотники кресла. Я уже не считала, сколько прошло — час, два… может, больше. Глаза жгло от слёз, нос был красный, как после сильной простуды, губы сухие. Я не чувствовала ни усталости, ни времени. Только боль — глухую, как будто что-то внутри треснуло и теперь живёт отдельно, болит само по себе.
За дверью палаты всё было без изменений. Мама ещё не пришла в сознание. А я просто сидела. Молча. Ссутулившись. Обняв себя руками, будто пытаясь удержать себя от развала на куски.
Миша первым нарушил тишину. Голос у него был хриплый, натянутый:
— Слушай, ты держишься… круто. Но уже поздно. Иди домой, отдохни немного. Я тут останусь. Если что — сразу позвоню.
Я повернулась к нему, на лице — как обрубок эмоций.
— Я никуда не уйду, Миш… ты чё. Я не могу.
Голос дрогнул. Слово "уйду" будто ножом по сердцу — как я могу уйти, если мама вот за этой дверью, и я даже не знаю, услышу ли её голос снова?
Миша вздохнул, посмотрел на меня, как отец смотрит на упрямую дочь — с заботой, с грустью, но твёрдо.
— Даш… тебе надо просто чуть отдышаться. Я всё проконтролирую. Ну правда. Будь сильной, ладно?
Я кивнула после долгой паузы.
— Ладно. — почти шёпотом.
Поднялась, вытерла слёзы рукавом, подошла к нему и крепко обняла, уткнувшись в его грудь.
— Спасибо, Миш…
Он тихо хлопнул меня по спине.
— Иди. Я позвоню, если что.
Я вышла из больницы, и сразу в лицо ударил вечерний холод. Уже темно. Небо — чёрное, с мутными огоньками далёких звёзд. Вокруг — пустота. Ни людей, ни машин. Только слабый свет уличных фонарей и тишина, звенящая, как пустой коридор.
Я шла медленно, ноги сами тащили вперёд. Куртка моя была нараспашку, и холод пробирался под футболку, но я не застёгивала её. Всё равно. Всё было всё равно.
Я не знала, куда идти. Просто шла. В голове гудело:
"Лишь бы мама выжила. Только бы мама выжила…"
Слёзы катились по щекам, не спрашивая разрешения. Солёные, горячие, оставляли мокрые дорожки на щеках, сразу высыхая в холодном воздухе. Я свернула за угол, кутаясь в распахнутую куртку, словно в неё можно было спрятаться от всего мира. И тут... я увидела фигуру впереди.
Сначала не поняла — кто. Шёл медленно, руки в карманах. Потом фонарь осветил кудрявую макушку.
Ваня.
Он тоже заметил меня. Замер.
Я сразу отвела взгляд, быстро попыталась вытереть лицо рукавом, будто он ничего не поймёт. Не должен видеть. Никто не должен.
— Опа... — голос у него как обычно, с ухмылкой, но без дерзости. — Ты чё такая? Кто обидел, а?
Я мотнула головой, прошмыгнула мимо, пытаясь уйти, не отвечая.
— Эй. Подожди. Слушай, что случилось-то, а?
Я остановилась. Слова застряли в горле. Говорить не хотелось.
— Ничего. Отстань, Ваня, серьёзно.
Он шагнул ближе.
— Да чё ты гонишь, малая... — и тут остановил меня, положив руки на мои плечи, потом поднял ладонями мою голову, чтобы посмотреть в глаза. Я сопротивлялась, но он мягко, но настойчиво настоял.
— Ну-ка... Что случилось, Даш? Говори.
Губы дрожали. Щёки горели от стыда. И вдруг... как будто прорвало.
— Мама... в больнице… — выдохнула я, еле слышно.
И всё. Слова слиплись. Я разрыдалась.
Плечи задрожали, тело будто обмякло.
И тут он просто обнял меня.
Крепко. Без слов. Без вопросов.
Я не обнимала в ответ. Стояла, вжавшись лбом в его грудь, как будто в бетонную стену, от которой шёл едва заметный, но нужный сейчас жар.
Мне было стыдно — расплакаться вот так. Я плачу редко. Только когда уже всё. Когда край.
А сейчас был именно он.
Он тихо говорил мне в волосы:
— Эй... Всё будет нормально. Ты слышишь, Даш? Всё наладится. Маму твою вытащат. Она сильная, как и ты.
Я глотала воздух, как рыба без воды, и кивала, хоть и не верила до конца.
И в тот момент... мне не нужно было ничего объяснять. Мне просто нужно было стоять рядом с ним и дышать, пока сердце медленно возвращается к жизни.
Я стояла ещё пару секунд в его объятиях, потом чуть отстранилась. Глаза опухшие, голос всё ещё срывался.
— Всё… отпусти. Я домой хочу.
Ваня посмотрел внимательно, чуть нахмурился.
— Тебя проводить?..
Я мотнула головой, почти слабо, но решительно:
— Нет, не нужно. Я сама.
Между нами повисло короткое молчание. Он кивнул, отступив на шаг, засунул руки обратно в карманы и тихо сказал:
— Ну... береги себя.
— Пока, — прошептала я, даже не посмотрев в его сторону.
Я пошла. Медленно, ноги были как вату. Плечи опустились, всё внутри снова сжалось. Но хоть чуть-чуть стало легче — просто от того, что кто-то услышал. Не перебил. Не посмеялся.
Когда дошла до дома, ключи еле вытащила из кармана. Дрожали руки. В подъезде стояла тишина, только лампа мигала над четвёртым этажом.
Я открыла дверь, зашла внутрь. Пусто. Холодно. Без мамы даже воздух другой.
Разулась, медленно прошла в комнату. Куртку скинула прямо на пол, переоделась в растянутую футболку и треники.
Залезла под одеяло, свернулась калачиком.
Никаких сил — ни плакать, ни думать, ни вспоминать. Просто лежать.
Где-то на кухне щёлкнул холодильник. За окном шумела дорога.
Я смотрела в темноту, пока глаза не начали медленно закрываться.
Сон накрывал, как тёплая вода. И в этот раз я даже не сопротивлялась.