Телохранитель | +18

Комментарий автора:

Ебейшая глава. В ней всё, что я люблю. Я очень довольна.

ГОУСТ

Сон не шёл. Уже светало. За тонким оконцем под потолком пробивался серый, мутный рассвет.

Захотелось курить. Гоуст приподнял маску. Нащупал пятерней пачку сигарет у матраса, пальцы в перчатке щёлкнули по картонке, открыли её. Зажал губами фильтр и вытащил сигарету из пачки.

Чиркнул зажигалкой — огонёк осветил комнату, тени заплясали по стенам.

Одна рука покоилась на спине Рори — тёплой, мягкой, уязвимой под его ладонью. Он всегда хотел её защищать. А в этот момент — особенно.

Затянулся. Взгляд скользнул к её губам — приоткрытым, влажным, чуть припухшим от сна. Таким губам место на его члене. На его коже. На его шее, а не... И тут его ударило.

А если она отсосёт кому-то другому?

Если кто-то потрогает её за бёдра. Засунет в неё пальцы. Захочет трахнуть?

Гоуст втянул дым глубже, до лёгочных стенок, пока не зажгло изнутри, чувствуя, как впервые в жизни его прожигает то, что было для него неведомым.

Сначала — это, сука, спокойствие, накрыло его. А теперь... что? Что только что шарахнуло его кувалдой по морде, выбив передние зубы в кровавый фарш?

"— Ревность", — прошипел знакомый голос под маской. Тот самый, из глубины. Низкий. Ехидный.

Нееет. Нихрена. Этого не может быть. Это не оно.

"— Оно. Это уже случилось. Давно случилось, придурок".

До того, как его лицо стало изуродованным, девки текли от него — высокий, с острыми скулами, тёмными глазами. Красивый. Он трахал их пачками, не парясь.

Потом появилась маска. Но по сути — ничего не изменилось. Были просто шлюхи. Те, кто не кричал, не дрожал, не пытался заглянуть под ткань.

Молча делали своё дело, заглатывая его член за пару банкнот, не задавая вопросов. Их он выносил.

А вот те, кто проявлял к нему интерес не за деньги... Так называемые "непроститутки" — это категория дур долбанных. Идиотки видели в нём романтичный образ. Им казалось, что за маской прячется хрупкий, раненый спецназовец с тонкой душой. Что он просто "не нашёл свою любовь".

На таких у него даже бы не встал.

В общем, ему было всегда плевать, кто с кем спит после него. Или до.

Главное — в резине, чисто, без последствий. Его тело — сплошной шов. На нём живого места не было. Но венерическую дрянь он не подцепил ни разу. И не собирался.

Трахаться — да.

Связываться — нахуй надо.

С женщинами его заботил только его чистый член — в прямом смысле. Всё. Точка.

Трах — выдох — гондон в мусорку — дверь захлопнулась. До свидания.

Но при мысли, что Рори... тронет кто-то другой... что кто-то будет её трахать, чей-то член окажется у неё во рту... Даже не с ней — рядом с ней...

Гоуст чуть не захрипел.

И это была не просто брезгливость. Не инстинкт гигиены. Это было другое.

Сукааааа..... Внутри всё колбасить начало. Разрывать. Всё по швам пошло. Боль, злость, паника, ярость, всё разом.

Пальцы, державшие сигарету, затряслись и сжали её, рассыпав пепел на простыни. Грудь вздымалась, дыхание сбилось, комната поплыла в красном мареве — алом, как кровь, которую он прольёт, вспоров кишки любому, кто посмеет позариться на его Принцессу.

Он УБЬЁТ.

"— Мы убьём", — подтвердил голос, и Гоуст почувствовал, как уголки губ под маской дёрнулись в оскале.

Рори шевельнулась, просыпаясь. Она подняла голову, сонно поёрзала на его груди, щекоча его кожу взлохмаченными волосами.

— Саймон... с кем ты говоришь? — голос сиплый, ещё не проснувшийся.

— Ни с кем. Тебе показалось.

Рори помедлила, устроилась удобнее, её рука скользнула по его рёбрам. А потом с её губ сорвалось удивлённое:

— Оооо... — выдохнула она.

И замерла, осознав, что лежит на нём, и её глаза, ещё мутные от сна, уставились прямо в его маску.

Несколько мгновений — ни единого движения. Молчит. А потом она медленно опустила голову обратно ему на грудь. Он чувствовал её волнительное дыхание своей кожей.

А затем эти пальчики. Прохладные, тонкие. Скользнули по некоторым шрамам с пугающей точностью. Будто знала, куда прикасаться. Где больнее.

— Они болят?

— Уже нет.

Всё так же, не приподнимая головы, она едва коснулась губами его груди.

— Саймон, — прошептала, — а у тебя вообще есть сердце?

— Ледяное.

Она не ответила, только чуть сильнее прижалась к нему щекой. Её ресницы дрогнули, зацепили кожу. Губы слегка подрагивали, как будто она собиралась что-то сказать, но передумала.

Тонкие пальчики медленно скользнули по его руке, остановились на плече.

— Мне нравятся твои татуировки. Они... красивые.

— Некоторые из них старше тебя.

— Ты их набил ещё в школе?

— Да.

— Какие?

Он помедлил.

— Не скажешь? — тихо, почти шёпотом.

— Я их давно перебил.

— Мм... и всё же?

Её пальчики неспешно скользнули по его груди, рисуя на коже свои невидимые линии.

— Питон, обвивающий кинжал. Был на предплечье. Сейчас там каска и автомат.

Она чуть приподняла голову, чтобы посмотреть. Захотелось вернуть её назад.

— И не видно совсем. А почему перебил?

— Потому что тогда для меня это был символ, протест страху. Потом стало неактуально.

Потому что тогда он боялся. А сейчас — убивает.

Она не ответила. Просто прижалась губами чуть ниже, к изгибу его ключицы. Затем положила подбородок на кулачок, и посмотрела ему в глаза.

— Саймон, сколько тебе лет? Ты точно старше? Ты, надеюсь, совершеннолетний? Я не готова присесть за растление малолетних.

Он рассмеялся, глухо и хрипло.

— Старше. Я уже давно не под уголовку попадаю — только под военный трибунал.

— Ммм, отлично. Значит, трахать можно официально.

— Да. Только не забудь расписаться в ведомости... и попрощаться с ногами, малыш.

Её пухлые губы расползлись в широкой улыбке, открывая белые зубы, на щеках появились ямочки, а потом она тихо рассмеялась.

Гоусту снова захотелось курить. Потянулся к пачке сигарет у изголовья, достал одну. Чиркнул зажигалкой, втянулся дымом, пока девчонка не сводила взгляда с его губ.

— А если серьезно... сколько тебе лет?

— Тридцать четыре.

— Старше меня на четырнадцать лет.

— На пятнадцать, — поправил её, выдыхая дым в сторону.

— Нет. У меня же до конца года ещё день рождения будет.

— Точно.

День Рождения у неё в декабре. Перед Рождеством. Обычно такие данные он стирал из головы сразу после завершения операции. Иначе оперативка перегрузится. Но не про неё... Её он хранил в памяти. Там, где самому удалить не получилось.

— Мне исполнится двадцать.

— Взрослая, — хмыкнул он.

— Да.

Её глаза цепко блеснули. Когда Рори злилась, она казалась ему ещё милее, чем обычно.

— Очень.

***

АВРОРА

Гоуст размеренно курил. Уголёк ритмично вспыхивал в полутьме, каждый раз подсвечивая белки его глаз — как у хищника, засевшего в тени. Это было... красиво.

— Рори... — коротко затянулся, прищурив глаза.

— Да.

— Может, мне стоит звать тебя не Принцессой, а маленькой обезьянкой?

— Чего?

— Бананы в рот засовывала, пока я не видел? В Тринити.

Я вскинула брови.

— Когда ты сосёшь, у тебя нет рвотного рефлекса. — он выдохнул дым в сторону колечками, почти лениво. — Обычно, это приходит с опытом, которого у тебя нет.

— Склоняешь к тому, что у тебя слишком большой член, чтобы сосать его не задыхаясь и не захлёбываясь собственными слюнями?

— Да, — затянулся сигаретой, глядя на меня прожигающим взглядом.

— Наверное, это мой природный талант. Или интуитивная любовь к бананам.

Он усмехнулся краешком шрамированных губ. Но взгляд всё ещё был прожигающим. И от него по позвоночнику ползли искры.

— Ну а ты у нас, я погляжу, опытный... во всём.

Гоуст хмыкнул, но ничего не ответил.

— Ну я имею в виду... куни. Часто приподнимаешь маску?

Сердце кольнуло тонкими иголками — от собственного вопроса, слишком прямого.

Саймон затянулся, медленно выпустил дым и отвёл взгляд. Сейчас белки его глаз, как мне казалось, были светлее обычного.

Он молчал. Просто... что? Отводит взгляд? Отвернулся...

— С женщинами я не приподнимаю её вообще, — сказал он глухо.

Осознание подкралось не сразу.

— Саймон Райли, ты хочешь сказать, ты никогда до этого?...

Он молча выпустил дым колечками.

— Господи... — выдохнула я. — ... Ты серьёзно?

Гоуст не отвечает. Всё еще не смотрит на меня. И в этом — не отстранённость, а... смущение. Настоящее, неловкое. Тонкое, но очень читаемое. Избегает взгляда, будто мальчишка, которого поймали на чём-то важном. Даже пальцы на сигарете дрогнули чуть сильнее обычного. Он будто сам не ожидал от себя этой уязвимости.

— Вау... Вот это дебют, Саймон... Штурмовал крепость без карты и всё равно взял тронный зал, — провела пальчиком по его груди.

Он мееедленно перевёл взгляд на меня. Уголки губ дёрнулись, и глаза чуть сузились:

— Потому что я всегда беру цель. С первого раза. Засекай, Принцесса. Статистика у меня без осечек.

— И это тоже природный талант.

Я склонила голову, глядя на него исподлобья, и хитро улыбнулась:

— И если я сосала бананы в Тринити, то ты лизал пельмешки, пока меня ждал в Эскалейде.

Он хрипло рассмеялся, клубки дыма вырвались из его рта.

— Нет. Я не люблю китайскую кухню.

— Пельмени — это русская, — хмыкнула я.

— Без разницы, — сказал он уже тише, глядя мне прямо в глаза. — Я люблю натуру. А не суррогат.

С этими словами он опустил ладонь с моей спины на бедро — крепко, с таким собственническим нажимом, от которого перехватывало дыхание. Как будто этим движением он фиксировал меня в реальности. Присваивал.

— Мой клитор теперь официально записан в Красную книгу. Он умер для всех остальных. После такого он не сможет никого полюбить.

Из его груди вырвалось утробное, звучное рычание. Лица целиком не видно, но губы, зажали фильтр сильнее обычного, а брови сошлись в прорезях маски.

— Порву. Я вырву глотки. Всем. Без разбору.

Произнес вкрадчиво, голосом глубоким, рокочущим. Будто голосом не своим. В нём не было ни тени шутки, только тяжёлый, тянущий металл под кожей.

Саймон какой-то сейчас...не такой. Вроде он... А вроде.. Он странный. В его тоне было что-то чужое.

Но на контакт идёт. Не отстранялся. И это значило, что нужно пользоваться моментом — пока его не выкинуло обратно в его закрытую, выжженную территорию.

Я склонила голову вбок, на губах играла хитрая усмешка:

— Если мой рот — это твоя кобура, — протянула я, — то что тогда клитор и половые губы? Парковка для твоего языка?

— И зубов.

Сделал последнюю глубокую затяжку и затушил окурок о жестяную банку из-под Колы у матраса. Металл зашипел.

— Но не возомни о себе больше, чем следует. Мне просто нравится лизать. Тебе.

Пауза. Потом он медленно взял мои пальцы в свои — запрятанные в чёрную перчатку.

— Ты говорила, что содержишь сама себя. — тихо сказал он, глядя на мои ногти. Голые, без лака. Он всегда был внимательным к деталям. — С чем это связано? Тебя так наказывает отец за то, что поехала не в Цюрих, а в Синселехо?

— Это не наказание, — покачала головой. — Просто... если я принимаю собственные решения, значит, должна быть готова нести за них ответственность.

Он поднял на меня взгляд.

— Конкретнее.

— Когда я озвучила идею уехать... просто немного пожить отдельно, подумать — отец, само собой, не обрадовался. Но всё же выделил мне небольшую сумму. Не огромную. Я думаю, он рассчитывал, что я быстренько всё спущу, поживу на широкую ногу месяц-другой и вернусь домой. С осознаниями, которые были бы ему комплементарны. С полной покорностью. Но этого не произошло.

Он молчал, слушал, не перебивая.

— Почему Синселехо? — продолжила я, — Во-первых, как я уже говорила, здесь меня никто не знает. А во-вторых, у моего бывшего....

Я сделала паузу — такую, чтобы он успел услышать. И он услышал. В его глазах что-то вспыхнуло, коротко и очень жёстко. Челюсть сжалась. Сильно. Это...замечательно.

— ... Карлитоза, инструктора по пилатесу, — добавила я с подчеркнутой невинностью. — У него тут родственники.

Напряжение сбавилось, но не исчезло — просто утонуло в более сосредоточенном внимании. Но он всё ещё смотрит жёстко.

— Один из его родственников продавал бар и крошечную квартиру прямо над ним. — продолжила я. — Сделка была выгодной, я решилась.

Глаз не отводит. Губы поджаты. Он слушал меня на уровне, к которому я не привыкла.

— Дела шли нормально, — добавила я чуть тише. — Я выходила в ноль. Иногда даже чуть в плюс. И да, сама себе делала ногти. Потому что пилочка дешевле, чем визит в салон. Всё просто. Да и к тому же... здесь нет русских мастеров, что показывают уровень, — я фыркнула. — А на местных после пары походов у меня начался внутренний тремор. Они того не стоили.

— Почему бар? Почему не какая-нибудь галерея на Манхеттене? — спросил он.

Видимо, вспомнил, как когда-то возил меня на вернисажи. Я любопытствовала искусством.

Помню, как он подкалывал меня, глядя на очередное полотно, которое я с восторгом тащила в машину после открытия выставки в одном модном месте.

— Рори, зачем тебе это? У парня кровь из носа пошла, и он просто заляпал холст. Оставь.

— Ты просто не шаришь, Саймон.

Вспоминая наше прошлое... там была не только моя боль — та, что до сих пор не отпускает, даже когда я лежу у него на груди. Но и тепло. Согревающее до костей. Чистое, дурацкое, наивное... наше.

Это был особенный период. Всё между нами тогда было проще.

— Галерея... — усмехнулась я, возвращаясь в текущий момент. — Это дорого и долго. Современное искусство — та ниша, где без солидных вложений делать нечего. Порог входа высокий: первое участие в международной арт-ярмарке, ну хотя бы на Art Basel, маркетинг, оплата кураторов, оформление стендов, логистика, продвижение художников. На это нужны деньги. У меня их нет.

— Сколько нужно на открытие галереи? Чтобы по-взрослому, не на коленке.

— Ну чтобы не опозориться порядка ста тысяч долларов. Это минимум, при котором на тебя начнут хотя бы обращать внимание.

— Это не так много.

— Для кого как, Саймон.

— Ты же могла попросить у отца.

— Могла. Но я не хочу просить. И нет, я не дожидаюсь своего двадцатипятилетия, как многие из тех, с кем я училась в Тринити. У всех классическая схема: исполняется двадцать пять — трастовый фонд открывается, и понеслась. У меня был такой. Но отец, вроде как, его прикрыл. Да я и не жду.

— Анархистка. Ты сломала систему.

— Типа того, — хмыкнула я. — Кстати, кальвадос, который ты прихватил из моего бара, между прочим, не из дешёвых. Надо бы его распить.

И я тут же поникла.

— Успеть это сделать... Пока мы здесь.

Он, конечно, ничего не ответил.

Раньше бы обиделась. Ждала бы реакции в духе "Дневника памяти" — чтобы трясли кулаками, вешались на колесе обозрения, кричали: «Не уходи, я построю тебе дом!» — вот это всё.

Но теперь то я знала: Гоуст выпрет меня сам. Без соплей. Он не бросает слов на ветер. И он предупредил честно. Здесь не на что обижаться взрослому человеку.

Гоуст молча опустил маску обратно на губы. Закрыл лицо полностью.

А потом, внезапно, перекатился на меня.

Из горла вырвался короткий, сорвавшийся:

— Сай...

Он раздвинул коленом мои ноги и вошёл одним толчком.

— ...мон.

Долгий стон сорвался с моих губ. Гоуст брал меня как-то иначе — непривычно нежно. Впервые так. Я даже не думала, что эта стальная машина способна на такое. Движения бёдер плавные, волнообразные.

Я обхватила его бычью шею, чувствуя, как мышцы напрягаются под моими пальцами. Его мощные бицепсы возвышались по обе стороны моей головы. Трусь щекой о его маску и кожа, там, где касается ткани пылает огнём.

Движение члена внутри не резкие, не жёсткие — их ощущаешь иначе, глубже. Влагалищем я ощущала его целиком: горячую, скользкую кожу, вздувшиеся вены, твёрдую головку, что растягивала меня изнутри, как будто он хотел не просто взять, а оставить след.

— Мне так хорошо.... — выдохнула я, голос дрожал, рвался от удовольствия. — Ещё...

Он выдохнул низко и хрипло, продолжая двигать бёдрами. И я закатила глаза, зашлась от этих ощущений. Волны накатывали, утягивали, пока тело не начало дрожать под ним.

Фрикции длились не долго. Он кончил вместе со мной, зашипев сквозь зубы, как раненый зверь, сдерживающий рёв. Я задыхалась, цепляясь за него, пока оргазм рвал меня на куски.

Дрожащими пальцами провела по его голове, не ощущая волос. Вот бы вцепиться в них до боли... Зарыться в них в момент, когда всё тело выгибается от наслаждения...

Его член внутри меня всё ещё подрагивал, выливая сперму, горячая пульсация отдавалась в моих бёдрах.

Он приподнял голову и уже было собрался откинуться на спину, но я перехватила его, обхватив лицо ладонями.

— Подожди...

Я смотрю на него, дышу неровно, губы трясёт — от нежности, от безумия, от всего сразу.

— Я знаю, ты не можешь меня поцеловать. Я не настаиваю. Не прошу. Просто... — я глотаю воздух, готовясь сказать самое странное, что мне приходилось произносить в жизни. — Я просто хочу... твои слюни.

Он моргает.

— Пожалуйста. Мне нужно это. Дай мне.

Я провожу пальцем по ткани на его щеке. Осторожно и почти с благоговением.

— Я не потянусь за поцелуем. Обещаю. Я не дотронусь до твоих губ.

Пауза... И в эту паузу я чувствую, как он снова твердеет во мне. Как его член медленно наливается, растягивая изнутри.

Он согласился.

Его пальцы двинулись к краю маски, приподняли её. И я затаила дыхание.

Выдох застрял в груди, разбивая всё моё тело на миллиарды мурашечных осколков, когда кончик его языка коснулся моей губы. Осторожно. А потом провёл вдоль губ — медленно, влажно, с нарастающим напором. И я чувствую вкус дыма сигарет, его горячие дыхание.

Мои ресницы дрожат. Его тоже. Воздух не выходит из груди. Я не дышу. Я боюсь дышать. Мы оба не дышим.

Движений бедёр. Толчок и он вошёл резко. До упора. Двинул назад бёдрами, чтобы снова вонзиться в меня.

Я выдыхаю ему в рот, в его раскрытую влажную звериную пасть, со стоном, с мольбой.

Его язык скользит по моим губам с настойчивостью, и я клянусь — мой клитор, должно быть, клонировался и переселился в рот. Потому что ощущение — запредельное.

Его толчки членом — редкие, глубокие. Медленные. Выверенные. Он знал, в каком ритме моё тело будет ломаться от наслаждения.

Всё синхронизировано — язык и член, влажные круги на губах и пульсация внутри меня.

Я задыхаюсь. Закатываю глаза. Я ненормальная — и он тоже.

Я приоткрыла рот чуть шире. Его язык скользнул внутрь... и задел кончики моих зубов.

— Аа... — мой стон глухой, срывающийся.

Гоуст резко обхватывает мои скулы одной рукой — болезненно, властно. Я всхлипываю от неожиданности, сердце срывается вниз.

Его пальцы в перчатке крепко сжимают моё лицо, раздвигая челюсти. Я дернулась.

Что он собирается сде....

Гоуст чуть наклоняет голову вбок и его язык заходит глубже. Он не целует — нет. Но я практически чувствую его губы на моих губах. В миллиметре.

И он начал...

О Боже...

Язык вылизывает зубы... нёбо под ними, будто запоминает каждую выемку. И это что-то животное, дикое, запредельное.

Я хватаю ртом воздух.

И в этот момент он шепчет, хрипло, с придушенной жаждой:

— Высуни язык.

***

ГОУСТ

Ммм.... Блядь...

Рори высунула язык, и Гоуст обвёл его своим — намеренно медленно, от чего яйца поджались, будто их сжали в кулаке. Он чуть не кончил.

Эти дичайше красивые губы. ВКУСНЫЕ. Дичайше красивое лицо. Идеальное. Этот до одури сладкий, цепкий язык. Пиздец.

Сверху — эти медленные ласки языком. Влажно. Точно. Контроль и безумие в одном лице. Брать её толчками, выверенными. Чувствовать тугие стеночки влагалища членом, а языком её язык...ии...

" — Поцелуй её нормально. Ты не умеешь. Но она научит. "

Голос, как выстрел в висок. Гоуст вздрогнул, дёрнулся всем телом, толкнулся в неё глубоко членом и случайно ударился губами о её губы — в настоящем поцелуе. Маааать вашууууу!

Отпрянул резко. Словно обжёгся. Как от огня.

— Саймон, — выдохнула Рори. — Ещё. Умоляю. Хочу твой язык.

Её тонкие ножки обвили его талию, прижимая бёдра к себе, чтоб он не уходил — чтоб продолжал трахать, чтобы не уводил языка.

" — Мм.... Девочка знает, кого звать."

"— Просто она пока не учуяла от тебя трупный запах."

Он снова наклонился к вытянутому язычку, как к запретному флагу перемирия. Обвёл его своим. Соприкосновение — жгучее, словно рана. Их языки толкались, бились друг о друга. Кто кого поглотит...

А внизу... член заполнял её. Глубоко. До кайфа запредельного.

" — Она видит во мне не только череп. Она считает, что под ним — человек."

"— Да. Наша мать тоже так думала про Кости. Наверное, даже смотрела на него как-то так... до последнего. Пока он не показал, что за мразь под оболочкой. Вы с ним похожи."

***

САЙМОН

" — Мы не похожи! Никогда не были!"

" — Да что ты говоришь... Напомнить тебе в чём вы похожи? Вот в чём — АХАХАХХАХХААХ"

" — Заткнись, Гоуст! Заткнись! Удавлю, сука!"

Саймон начал двигаться. С яростью, с отчаянием, с силой. Он натягивал самую желанную девочку во всей своей жизни, а этот голос только мешал. Давил на виски. Рвал голову.

"— Это я тебя удавил. Много лет назад."

"— Ага. И вот я здесь. Трахаю её. Так что не строй из себя триумфатора. И не угрожай. Я это ненавижу. Хотя твои угрозы это пустой звук. Ничто. Ведь ты же её хочешь так же, как и я. Хуже — ты нуждаешься в ней. И пока наш член в ней — я никуда не уйду."

Саймон вонзается в неё. И чувствует, как её влагалище пульсирует на каждом сантиметре. Она под ним — горячая, трепещущая, её бёдра дрожат, пальцы цепляются за простыни, стоны срываются с её губ на его язык— глухие, хриплые, настоящие.

" — Её телом, её обществом, её юмором... Как же давно я не слышал свой смех. Ты это слышал? Мы смеялись. Мы."

Она лежит под ним. Щёки пылают. А глаза... эти глаза. Чистые. Тёплые. Голубые, как весна, которой он не видел с детства.

И смотрят прямо в него. В самую суть. Без страха. Без отвращения. Без фильтров. Как будто она знает. Как будто видит, кто он есть. Не маску. Не Гоуста. А его.

Саймона.

Мальчишку, который выжил. Мужика, который не должен был.

"— Блять, она такая красивая, пиздец просто!"

И это его губит. Потому что красота — это слабость. А слабость — это кровь в воде.

И он уже захлёбывается.

" — Мечтаешь о той самой, мальчик? Впитал бред романтичных идиоток?"

"— Мне похер на теории. Я не теоретик. Я человек действия. Я беру. А не философствую."

"— Это не продлится долго, Саймон. Скоро я её пошлю."

"— Рискни, старый мудак. Ты знаешь, как никто другой, знаешь что будет, если попытаешься меня выкорчевать. Это ты проходил. Это ты помнишь. Но ты не знаешь, что будет, если лишишь меня единственного, чего я по-настоящему захотел. Никогда не знал. Никогда не видел. А значит, бойся. Меня."

Саймон прижал Рори к себе, входя в неё глубже, мощнее. Зарычал. Жар, злость, одержимость — всё в нём смешалось в один клубок.

" — Ну а пока, ты всё делаешь правильно, Гоуст. Меня становится всё больше. У тебя получается. Продолжай."

***

ГОУСТ

Отпрянул от её языка. Резко натянул маску. Финальные толчки в ней нестерпимо глубокие. Гоуст двигался в ней захлёбываясь, сжимая челюсть до крошева. Лицо исказилось в оскале, мышцы вздулись от натуги, от ярости, от всего, что он не имел права чувствовать.

И снова кончить в неё. Густо, глубоко. И.... внутри всё сжалось. Не от удовольствия. От страха. От той чудовищной, жгущей привязки, которая вспыхнула в нём, как напалм.

Перекатился на бок. Натянул простыню на бёдра. Он дышал часто и рвано.

Рори думает, что его трясёт от пережитого оргазма... или ещё от чего-нибудь, от чего, как им кажется, трясёт мужчин после секса.

Ох, девочка...

Маска скрывает лицо, а полумрак скрывает его бешеный, безумный... испуганный взгляд. Если бы Рори сейчас увидела его глаза — она бы ужаснулась.

Гоуст встал бы, ушёл, сбежал. Да вот ноги не держали. Его трясло. Всего. Пальцы дрожат. Зубы не смыкаются.

Ещё немного и он потеряет контроль.

Гоуст не может остановить голос в голове. Второй. Другой. Глубже маски. Он не молчит. Он вцепился в сознание когтями и держит.

— Саймон.

Он вздрогнул. Это Рори. Она произнесла это вслух. Имя.

— Что?

Она поцеловала его в руку. Прямо туда, где когда-то был питон, обвивающий кинжал.

— Я попробую заснуть и досмотреть сны, — поцеловала вновь ровно туда же.

— Спи, — выдохнул хрипло.

— А ты?

— Я тоже буду.

Ложь. Он не будет. Он не может.

Рори затаилась. Не двигалась. Ждала, что он притянет её обратно на грудь и прижмёт.

Нет. Всё. Нахрен. Пошла она нахрен.

Ему осталось немного повтянуть эту кокаиновую дорожку. Этот кайф. Он втянет её до кровавых язв на перегородке в носу не дожидаясь срыва. А потом — исчезнет.

Принцессу заждались чистенькие принцы. И жили они долго и счастливо, как говорится.

А чудовище?

Неет... Не одно. Два чудовища внутри. Одно — с маской. Второе — без, но с исполосованной рожей.

И оба давно сломаны. И оба очень голодные.

Она уснула не скоро. А он — не уснул вообще.

Гоуст лежал и считал удары её пульса. Пальцы без перчаток дрожали, касаясь едва-едва. Один... два... три... четыре... пять... шесть... семь.... удар... удар... удар... удар... удар... удар... удар... удар...

Жива. Жива. Она жива. Всё хорошо. С ней всё хорошо.

А будет ещё лучше, когда он её оставит.

Потому что с ним хорошо и счастливо — быть не может.

Удар... удар... удар... удар... удар...

______________________________

Саунд к главе: 

Sirotkin – Дыхание (Наутилус Помпилиус акустический кавер)

Я просыпаюсь в холодном поту
Я просыпаюсь в кошмарном бреду
Я лежу в темнотеСлушая наше дыхание

Я раньше и не думал, что у нас
На двоих с тобой одно лишь дыхание
Дыхание

(сами найдёте где послушать. вы девочки большие)