Часть 19
Сейчас
ГОУСТ
Рори спала, прижавшись к нему. Он сам притянул её к себе — осторожно, пока она не проснулась, уложил её голову себе на грудь.
Её дыхание было тёплым, мягким, волосы растрепались по его коже, пахли... Он ощущал запах даже сквозь ткань маски... ммм, чёрт, как же они пахли... Всегда одинаково — настолько охуительно, что у него член каменел за милю.
Гоуст лежал неподвижно, чувствуя, как её тепло просачивается сквозь него, в пустоту, которую он привык носить внутри. Она прижималась ближе, её пальцы во сне сжались на его боку, и он ощутил что-то странное.
Спокойствие.
Не просто пустое удовлетворение после секса. Не ту тяжёлую отстранённость, когда ты молча поднимаешься, быстро натягиваешь штаны, швыряешь шлюхе купюры, бросаешь использованный гондон в мусорку и уходишь, не оглядываясь.
А именно спокойствие.
Он смотрел в тёмный потолок.
Вот так живут нормальные люди?
Удовлетворённая женщина спит на груди, пока мужчина... что? Думает о завтра? О семье? О чём-то большем, чем следующий приказ, следующая зачистка, следующий рейд, где кто-то из твоих парней не вернётся?
Хорошо, что Рори предохраняется. Он видел, как она принимает таблетки. Достаёт их из такой маленькой пластиковой коробочки. Это противозачаточные. Отлично. Потому что Принцессу он хотел чувствовать кожей к коже. Целиком. Без преград.
А вот чего Гоуст точно не хотел — так это детей.
Какой из него отец, нахрен? Увальный, сломанный папаша, который умеет только убивать. Он не знал, что такое семья — не по-настоящему.
Кости, этот ублюдок, показал ему только одно:
Семья — это крики, срывающиеся в хрип. Это бутылки, разлетающиеся о стены. Запах перегара и страх, липкий, как кровь на полу.
Тот псих делал это специально — пугал его масками, черепами, орал в ночи, держал его за шкирку, заставлял смотреть.
— Смотри, сынулька... станешь мужиком, — шипел он. И тогда воздух густел от вони и ужаса.
Саймон прятался под кроватью, когда отец ввалился с очередной маской — дешёвой, с черепом, купленной в ларьке за пару фунтов, и тыкал ею ему в лицо, хохоча, пока слёзы не душили горло.
Но он всё равно доставал его. Вытаскивал за шкирку, впечатывал спиной в стену. Прижимал эту маску к его лицу.
— Не бойся, мальчик, это просто череп. Просто смерть.
Он смеялся, когда Саймон плакал.
Потом стало хуже.
Гораздо хуже.
Кровь брызгала на лицо маленького Саймона. Чужая кровь. Горячая, липкая, пахнущая железом. Она стекала по щекам, застревала в волосах, забивала ноздри.
Он не мог её стереть.
Не мог ни пошевелиться, ни закричать.
Отец держал его за горло. Жёстко. Насмешливо. Как кошка держит мышь перед тем, как разорвать.
Прижимал к коже нож, скользя лезвием по футболке и снова по горлу.
— Это была просто тупая шлюха. Шалава. Чё ты ноешь, тряпка? Смейся!
Саймон не дышал.
Он не мог ни дёрнуться, ни отвести взгляда от мутных, жёлтых глаз, которые, казалось, светились в темноте.
— Смейся.
Маленький Саймон не мог смеяться.
Но Кости заставил.
Смех бился в горле, ломался, превращался в всхлипы, в крик, но всё равно звучал.
А Кости смеялся вместе с ним.
Только его смех был настоящий.
Всё это, и многое другое, врезалось в память навсегда.
Семья?
Нет.
Это был ад.
Гоуст не такой.
Он не станет пугать ребёнка нарочно. Не будет прижимать лезвие к его горлу, не будет насмехаться, не заставит кричать от ужаса и отчаяния.
Но он всё равно сломает его.
Не специально — просто потому, что не сможет иначе. Эта маска с черепом — она не снимается. Не только ткань, но и то, что под ней.
Пока он Гоуст — а это до конца его дней, он знал — у него не будет детей.
Какой ребёнок выдержит отца, чьё лицо — мёртвый оскал? Он представил, как малыш смотрит на него, широко раскрыв глаза, и вместо улыбки видит только тень черепа. Испугается. Закричит. Станет таким же психическим инвалидом, как он сам.
Он не будет носить его на плечах, как делают отцы. Не научит свистеть или запускать змея. Не расскажет сказки. Он их не знал.
Что он скажет?
Как остановить кровотечение при оторванной конечности?
Как дышать через рвущийся трахеостомический разрез?
Как срывать опознавательные жетоны с окровавленного тела товарища?
Мертвецы не рассказывают сказки. Они шепчут...
Только одно — сквозь цинковый гроб, изнутри:
"Выживи. Даже если станешь, как я."
Рори вздохнула во сне, прижалась ближе, её рука легла ему на живот. Он замер.
Может, нормальные люди и живут так — с кем-то рядом, с дыханием на груди, с уверенностью, что завтра не будет пустым, что будет будущее... семья, дети, любовь.
Но он то — не нормальный.
