Сломана

Глеб

— Ты опять жрёшь мой йогурт, мразь? — голос Ильи раздался откуда-то из кухни, как будто он только что застал меня за изнасилованием его холодильника.

Я лениво оторвался от планшета с рапортами и сделал самый невинный взгляд, на какой был способен.

— Какой ещё йогурт?

— Персиковый! Подписанный. С наклейкой: "Не трогать, бля". Это был священный йогурт, Волков!

— Ну вот, сам себе и запретил, — пожал плечами, ухмыляясь.

Комната отдыха на базе пахла крепким кофе, влажной экипировкой и мужским потом. Один из парней оставил рацию включённой — она трещала в углу, перебивая редкие фразы из новостей, идущих на мутном экране телевизора.

Илья выдохнул, встал, нацепил на лицо гримасу страдания и театрально опустился в кресло напротив.

— Серьёзно, тебе пора жениться. Только женщина способна терпеть твой характер. И то, максимум неделю.

— Я нежен и заботлив. Просто ты привык к мужскому вниманию и не можешь оценить.

— Если бы ты был нежен, у меня бы остался йогурт, — пробурчал он, уже улыбаясь.

Но прежде чем я успел выдать новую порцию остроумия, рация ожила тревожным сигналом.

— Тридцать шестая, тридцать восьмая, объект нестабилен. Подозрение на наличие заложников. Срочный выезд. Подтверждён агрессивный субъект.

Всё замерло.

Щелчок в голове — как выключатель. Юмор — вымыт, улыбка — стёрта. За долю секунды мы превратились в тех, кем должны быть.

— Принято, — коротко сказал я, уже поднимаясь.

— Принято, — отозвался Илья, схватив куртку с нашивкой своего отряда.

Никаких "куда", никаких "что случилось" — информация будет по пути. Сейчас главное — выйти.

⸻

Мы прошли по коридору к боксу. В помещении дышало металлом и холодом, пол отражал свет от ламп, как в операционной. Личные шкафчики — в ряд. Всё под номерами. Всё по инструкции.

Открыл свой — бронежилет, разгрузка, рация, кобура. Привычные движения: натянуть, застегнуть, проверить затвор. Всё быстро, как по часам. Каждый щелчок — как подтверждение: готов.

Зашли в гараж, где стоял наш бронированный Ford Transit. Чёрный, массивный, с тонированными окнами. С виду — как обычный фургон, но изнутри — укреплён, обшит бронепанелями, оборудован всем, что нужно для зачистки.

В кабине — глухо урчал двигатель, фоном бубнил приёмник. Запах масла, металла, пластика и выдыхаемого кофе наполнял салон привычной смесью тревожной рутины. Глеб сидел рядом с водителем, держал гарнитуру у рта, прижимал к уху рацию. Спокойствие на лице. Камень внутри.

— «Тридцать шестая, тридцать восьмая — выходите на объект. Район Сокол, частный сектор, подозрение на вооружённого. В доме — несовершеннолетний. Повторяю: возможное наличие ребёнка. Требуется немедленная реакция. Обе группы на выезд». — голос диспетчера звучал чётко, без суеты, но серьёзно.

Глеб кивнул, щёлкнул микрофон:
— Принято. Время до точки — восемь минут.

Салон — замер. И тут же ожил.

— Бля, только не дети опять, — пробормотал Пашка, затягивая перчатки.
— Да хоть кто. Главное — без сюрпризов, — отозвался Лешка, проверяя шлем и микрофон.
— Кто будет ведущим? — спросил Ник, щёлкая затвором карабина.

— Я, — коротко бросил Глеб. — Входим жёстко, не даём времени на реакцию. Без инициативы. Если оружие — гасим мгновенно.

Ребята молча кивнули. Все — на автомате. Слаженность у них в крови.

— Сигнал прошёл? — спросил Глеб, наклоняясь к Пашке.
— Да, «зеленка» чистая. Лешка проверил гарнитуры — всё на связи.
— Хорошо. Дублируйте протокол. Вторая волна заходит через минуту после нас. Если объект не один — чистим.

Он коротко провёл взглядом по лицам своей пятёрки. Все — заряжены, собраны, злые по делу. Свои. За каждого — в огонь.

— Где Илья? — спросил Лешка, сквозь зубы.
— Уже на марше. Они выехали с базы на минуту позже. Пересечёмся на месте.

Глеб откинулся спиной к броне, пальцы на автомате. Мысли — в порядке. Сердце — ровно. Только лёгкое внутреннее натяжение, как струна.

Он не суеверен. Но каждый выезд может стать последним. И это делает их внимательнее.

— Сколько у нас до поворота? — спросил водитель.
— Три минуты.

Глеб посмотрел в окно. За стеклом — спящий город. Где-то там, за стенами и заборами, кто-то уже кричит. Кто-то плачет. Кто-то ждёт.

А они — едут.