Сломана

Глеб

Я не шёл за погонами.
Я шёл туда, где люди по-настоящему делают своё дело.

Поступать в Академию ФСБ — это не было решением. Это был инстинкт. Как вдохнуть воздух после слишком долгого молчания. Я не выбирал — меня выбрала жизнь.

Когда тебе семнадцать, и ты видел то, что другие никогда не должны были увидеть, — ты уже не ребёнок. Ты — оружие, которое только ждёт, когда его правильно направят.

Меня направили.

Пять лет в Академии ФСБ — это были годы выживания. Курсы, тренировки, выносливость и дисциплина, жёстче стали. Молчаливые наставники учили смотреть в лицо хаосу и не моргать. Ночи без сна, бессчётные километры под дождём и снегом, изучение тактики, психологии, права, стрельбы и взрывчатки — я впитывал всё. Не задавал вопросов. Работал за троих.

Каждый день в аудитории и на стрельбище, каждая физическая нагрузка и каждое занятие готовили меня к тому, что ждёт за стенами института. Там, где от твоей реакции зависит чья-то жизнь.

Меня быстро заметили. Не из-за лести — из-за холодной головы в горячих точках, из-за того, что я не промахиваюсь.

Когда ты не боишься оказаться первым — рано или поздно ты становишься тем, за кем идут.

Так я стал капитаном ФСБ, командиром группы захвата Центра специального назначения «А».

Не ради звания. Не ради почестей. А потому что кто-то должен открывать дверь. Кто-то должен входить туда, куда никто не хочет идти.
Я умею брать ответственность. И умею держать удар. Моральный, физический, любой.

Мои ребята знают: если я рядом — они не погибнут зря.
А если надо — я пойду один.
Потому что моя совесть важнее моего страха.

Никто не видел, сколько бессонных ночей за этим стоит. Никто не знает, сколько раз я стоял под ледяным душем, чтобы не вырвало от того, что увидел на вызове.
Но всё это — не повод сдаться.
Я — не тот, кто сдается.

И когда я открываю дверь — я уверен в себе.
Когда я отдаю приказ — его исполняют.
Когда я смотрю в глаза врагу — тот первым отводит взгляд.

Я не святой. Я не спаситель.
Я — человек. Но такой, который в нужный момент держит линию.

И если бы ты спросил, горжусь ли я тем, кем стал...
Я бы ответил: да. Потому что я не просто стал мужчиной.
Я стал тем, кого сам когда-то так отчаянно искал в своем детстве.

Ночь.
Тупая, вязкая тишина стелется по потолку, как сигаретный дым.
Глеб скинул сапоги прямо в коридоре. Куртка осталась на полу, где упала.
Он прошёл на кухню, не включая свет, на ощупь нашёл кран и повернул его.
Тонкая струя воды зашипела в тишине, гулко отразилась от кафеля.
Он уставился на неё — будто в воду можно было нырнуть и смыть всё, что прилипло за эти часы, за эти годы.

И тогда это пришло.
Из глубины памяти. Из той темноты, которую он не звал, но которая всегда знала дорогу.

...Шёл февраль.
Снег хрустел под ногами, пальцы в варежках закоченели, рюкзак тянул плечо.
Он вернулся из школы раньше — учитель заболел, уроков почти не было.
И радость от неожиданного свободного дня сначала согрела.
Пока он не открыл дверь.

Квартира встретила тишиной.
Не той, уютной. А вязкой, холодной. Как будто воздух стоял, не двигаясь.
Глеб позвал маму. Раз, второй.
Снял ботинки.
Прошёл в спальню.

Она лежала на кровати, как спящая.
Только не спала.
Пустая упаковка от таблеток валялась на полу.
Рядом — лист бумаги, вырванный из его школьной тетради. Её почерк — неровный, будто писала в спешке или в отчаянии.

"Прости, Глебушка.
Я не смогла спасти себя, но я верю, что ты спасёшься.
Ты — не он.
Ты — лучше. Чище.
Ты добрый. Ты настоящий.
Если однажды ты почувствуешь, что теряешь себя — помни: ты был моим смыслом. Моим светом. Моим сыном.
Не дай ему забрать у тебя сердце.
Ты — свободен.
Мама."

Он стоял, не понимая.
Не веря.
Он не кричал. Не звал. Просто смотрел.
Он ещё не знал тогда, что это останется с ним навсегда. Что каждый раз, когда он будет видеть женщину, заплаканную, с треснутым голосом, — в его голове вспыхнет этот день.

И то, что он не плакал тогда — не значит, что боль ушла.
Она осталась в нём.
Молча.
Как сталь под кожей.

Я дошёл до спальни почти на автомате, упал на кровать.
Надо бы уснуть.
Надо бы забыться, хотя бы на час.

Я закинул голову назад и уставился в потолок.
Белый. Пустой.
Ни любви. Ни семьи. Ни будущего.
Только форма, железо и тени прошлого.

Так проще.
Так безопаснее.