Тишина после
Лея
Я не боюсь крови.
Не вздрагиваю при виде открытых ран. Не отвожу глаз, когда на экране монитора прямая линия.
Я боюсь тишины после.
Когда прибор молчит. Когда в квартире остается только запах лекарств и звенящая пустота.
И в эти моменты — всегда — я вспоминаю ту ночь.
Мне было восемь.
Я стояла босиком в коридоре, в обнимку с плюшевым мишкой и смотрела, как двух человек в чёрных мешках уносят из нашей квартиры.
Папа не проснулся после смены. Мама... мама просто не выдержала.
Сердце. Они сказали — сердце.
С тех пор я ненавижу тишину.
И учусь лечить сердца.
Меня воспитала бабушка.
Седая, маленькая, пахнущая пшеничной кашей и валидолом. Она стирала мои слёзы, когда другие девочки приходили на родительские собрания с мамами. Она держала мою руку, когда я впервые сказала: Я буду врачом.
Сейчас ей семьдесят.
А я — молодой врач неотложки. Маленькая, упрямая, в оранжевой форме, с термосом в боковом кармане и котом Альфиком, который встречает меня на подоконнике каждый вечер.
Моя жизнь — это вызовы, кардиограммы, уколы, больницы
И воспоминания, которые я прячу глубоко. Очень глубоко.
Чтобы не мешали спасать других.
Моя квартира — это не совсем дом.
Это больше как укрытие. Временное.
Как палатка, которую ставят в середине урагана, потому что другого выбора нет.
Здесь пахнет чаем с мятой, старой древесиной и немного... одиночеством.
Я это чувствую особенно сильно по вечерам, когда всё замирает. Когда сирены за окнами умолкают, а Альфик — мой пушистый сожитель — наконец перестаёт требовать ужин и зарывается в моё старое одеяло.
Комната одна. Маленькая.
Шкаф скрипит, когда я его открываю.
Кухня вечно захламлена — не потому, что я неряха, просто в сутках не хватает часов на то, чтобы быть хорошим доктором и одновременно хорошим человеком. Хотя бы для самой себя.
На подоконнике — стакан с недопитым чаем и фото в рамке.
Я и бабушка. Мне лет 8. Мы тогда только похоронили родителей, но я всё ещё улыбалась.
Она говорила, я сильная.
Я ей верила. Должна была верить.
Мне казалось, что со временем боль уходит. Но она просто учится сидеть тихо.
Сегодня я снова не смогла спасти. Женщина. Пятьдесят восемь. Сердце.
Я промыла руки до покраснения, но внутри всё равно осталось что-то липкое, холодное.
Каждый раз, когда теряю пациента — особенно таких, которые смотрят тебе в глаза, словно молят не отпускать, — я будто возвращаюсь в то утро, когда не стало мамы.
Мир рушится мгновенно. А ты стоишь — и ничего не можешь сделать.
Иногда мне кажется, я просто пытаюсь переделать своё прошлое.
В каждом вызове.
В каждом "ещё есть пульс".
Альфик потянулся, фыркнул и уткнулся в мою руку.
Я глажу его между ушами. И делаю вид, что это просто день. Один из многих.
Но знаю: всё больше чувствую, как что-то во мне трескается.
По краям. По швам.
И, может быть, именно поэтому я ухожу в работу с головой.
Чтобы не слышать, как оно рушится.
Я выключаю свет в кухне и возвращаюсь в комнату.
Точнее — в ту её часть, где кровать стоит вплотную к стене, а над изголовьем висят полки с медицинскими учебниками и парой старых фотографий.
Моя квартира — это прямоугольник на третьем этаже старого дома, где соседи курят в подъезде, а трубы гудят ночью, будто кто-то под ними живёт.
Здесь всё маленькое: узкий коридор с крючками, где висят форма. Крохотная кухня с облупившейся плиткой и старым чайником, который громко свистит.
И ванная, где зеркало потрескалось сбоку, но я не спешу его менять.
Привыкла.
На полках — книги. Не только по медицине. Я люблю читать, хоть и редко получается.
Иногда спасаюсь романами, где всё заканчивается хорошо. Хоть где-то.
Стены выкрашены в тёплый серый, краска ложилась пятнами, я красила сама, под музыку.
С потолка свисает одинокая лампа с тёплым светом — он делает всё мягче. Даже воспоминания.
Я укладываюсь рядом с Альфиком. Он ворчит, будто не доволен, что шевелюсь, но не уходит.
Я прячу нос в его тёплый мех и закрываю глаза.
Мои пальцы сами собой сжимаются в кулак.
Иногда мне снится мама.
Иногда — пациенты, которых не успела спасти.
А иногда — просто тишина. Та самая, что осталась внутри после их ухода.
Я привыкла быть одна.
Но иногда... особенно ночью...
Хочется, чтобы кто-то просто был рядом. Не спрашивал. Не лечил. Просто был.
Альфик тихо мурчит.
И в этом звуке — всё, что я сейчас могу себе позволить.