Пролог
Лея
«И если ты долго вглядываешься в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя».
— Фридрих Ницше
Слёзы текли по щекам вместе с дождём, и я уже не знала, что из этого принадлежит мне, а что — небу, разрывающемуся над головой.
Они стекали по вискам, по шее, забивались в ворот кофты, будто сама природа решила смыть с меня всё: мысли, страхи, остатки сил. Порывы ветра били в лицо с такой злостью, словно хотели вытолкнуть за край.
И я сидела.
Просто сидела на краю старого деревянного пирса, над водой — чёрной, глубокой, непрозрачной. Та вода была не просто озером. В ней было что-то пугающе молчаливое, что-то, что звало.
Позади — лес. Справа — тьма. А внутри — гул, грохот, и ощущение, что я больше не существую целиком.
Я не хотела умирать.
Просто хотелось исчезнуть.
Раствориться в этом ливне, чтобы он смыл всё: и прошлое, и ожидания, и ту боль, от которой не находишь места в собственном теле.
Выбор был сделан.
Я знала это. Знала — по тому, как сердце замирает при одном взгляде. Но голос, способный сказать это вслух, сгорел ещё до того, как я собралась его использовать.
Они — лучшие друзья. Больше, чем друзья.
А я... трещина, что может разломить их навсегда.
Свет вырвался из тьмы внезапно.
Фары.
Машина свернула с дороги, осветив пирс насквозь, будто сцена открылась — а я оказалась на ней.
Я вся, насквозь мокрая, дрожащая, с выбившимися прядями, прилипшими к лицу. Ткань одежды облепила тело, и мне стало страшно не от холода — от собственной уязвимости.
Машина заглохла рывком. Хлопнула дверь. Потом вторая.
Сердце подпрыгнуло к горлу, как испуганная птица в клетке.
Я не была готова. Не к ним. Не к себе рядом с ними.
— Лея! — голос Ильи был натянут, как нерв. Он почти вылетел из машины, захлопнув дверь так, что от звука вздрогнул даже воздух.
— Мы сутки тебя искали! — он шёл ко мне, поскальзываясь на мокрых досках пирса. Мокрый, взъерошенный, с лицом, на котором были написаны бессонные часы и страх.
— Ты что, тут делаешь, ты видела какая погода. Бог мой, ты что с ума сошла чтоли? Давай быстро садись в машину
Я не ответила.
Я даже не моргнула.
Лишь склонила голову чуть в сторону, будто ветер мог унести мой силуэт и стереть из их памяти.
— Лея...
Он не прокричал. Он почти прошептал.
И это было страшнее, чем любой крик.
Глеб.
Его голос...
Низкий. Тёплый. Бархатный. Но с такой внутренней тяжестью, как будто каждое слово тянуло на себе груз его собственных ран.
— Милая... посмотри на меня.
Я зажмурилась.
Гром расколол небо с такой силой, будто хотел разорвать моё сердце вместе с тучами.
Я не могла обернуться. Не могла взглянуть.
Не на него. Не на них.
Зачем они оба приехали? Зачем вдвоём?
Как будто хотели окончательно разрушить то хрупкое, что ещё оставалось во мне живым.
Боже, как же мне хотелось поддаться этому зову.
Просто шагнуть к нему. Просто позволить себе забыть обо всём.
Уткнуться в грудь. Позволить сильным рукам обнять. Почувствовать, как исчезает всё: страх, выбор, вина.
Мне так отчаянно хотелось, чтобы он забрал меня отсюда.
Отвёз домой. Завернул в одеяло. Сказал, что всё будет хорошо.
И не отпускал. Никогда.
Но я не могла.
И с каждой секундой — умирала.
Не телом.
Душой.
Потому что не могла себе позволить самое простое — любить.
Холод пробирался под кожу.
Не тот, от которого зябко — а тот, что живёт внутри. Который стягивает грудь, замораживает дыхание, заставляет зубы сжиматься до боли.
Порывы ветра были не просто резкими — они били, как ледяные плети.
Дождь не лился — он впивался. Колючий, злой. Казалось, капли прошивают одежду насквозь, добираются до костей, будто хотят выстучать из тебя всё тёплое, всё живое.
Пальцы не слушались. Каждый вдох был острым, как глоток воздуха подо льдом. Внутри — уже всё рушилось.
Каждое их движение, каждый взгляд, каждое молчание рвало изнутри всё, что я ещё пыталась удержать.
И в какой-то момент — я не выдержала.
Я развернулась к ним — и почти закричала. Голос сорвался, но всё равно вышел, хриплый, надломленный, живой:
— Вы оба...
Пауза. Глубокий вдох, будто до самой боли.
— Вы оба меня ломаете!
Илья вздрогнул. Глеб застыл.
Но я уже не могла остановиться. Это рвалось наружу, как рвутся слёзы, когда больше невозможно держать.
— Я... я не знаю, кого я предаю, когда смотрю на вас. Я не знаю, кого больше люблю. А может... — я всхлипнула. — А может, я просто больше не могу.
— Я не хочу умирать, — выдохнула. — Я просто... не хочу больше жить так.
Я встала — медленно, будто через боль.
Шатнулась. Ноги дрожали.
Шаг вперёд.
К краю.
И тогда Глеб сорвался.
— Илья, — его голос сорвал дождь. — Уедь.
Тот молчал.
— Уедь. Сейчас — не для себя. Для неё. Ты же видишь, ей нечем дышать.
Илья сделал два шага назад, но не ушел. Не мог уйти..
— Лея, маленькая моя, иди ко мне — тихо сказал Глеб.
Я стояла на самом краю.
Доски под ногами были скользкие, мокрые. Пирс дрожал — не от ветра, а, казалось, от меня самой.
Шаг — и больше ничего.
Шаг — и тишина.
Настоящая.
Та, в которой нет ни боли, ни выбора.
Глеб просто стоял, не двигался. Промокший до нитки, с волос срывались капли. Куртка намокла за считанные секунды, но он даже не придавал этому значения.
Кулаки сжаты так сильно, что побелели пальцы — будто в них он удерживал остатки самообладания.
Молча. На грани.Но не делал ни шага.
Он ждал.
И только ритм пульса на шее, едва заметная дрожь в плечах, — выдавали, что если она качнётся вперёд хоть на полшага... он сорвётся. Не колеблясь. Не думая.Просто прыгнет.
Вода внизу казалась тёплой. Зовущей.
Как объятия — без условий, без слов, без людей.
Словно говорила: «Иди. Здесь не нужно выбирать. Здесь никто не пострадает».
Где-то за спиной Глеб сказал что-то — тихо, почти шёпотом. Но я уже не слышала. Гул в ушах заглушил всё.
Мир сузился до чёрной воды под ногами.
Слова терялись, будто дождь смывал их, не давая добраться до меня.
Я смотрела в воду.
Густая, вязкая чернота. Не отражающая ни света, ни надежды.
Я не знала, сколько прошло секунд.
И тогда поняла. Это не я смотрю в бездну.
Это она смотрит на меня.
И ждёт — решусь ли я шагнуть.